На новом месте

Сборы были недолгими. Уложив вещички в небольшой походный чемоданчик, я еще раз прочел предписание, сложил его вчетверо в положил в карман гимнастерки.

Осталось проститься с друзьями из редакции и типографии. Ведь с ними прожиты самые трудные дни и месяцы начале войны, изнуряющие налеты вражеской авиации. А ведь ничто так не роднит людей, как суровая фронтовая обстановка, вместе пережитые опасности, общие огорчения в радости. И хотя враг был еще силен, мы уже увидели здесь первые отблески занимающейся зари победы. Завершились разгромом гитлеровцев битва под Москвой, сражения под Сталинградом и на огненной Курской дуге.

У нас, на Севере, обстановка тоже улучшилась. Потерпев поражение под Мурманском, не сумев добиться своих целей ожесточенными бомбежками города с воздуха и чувствуя все нарастающую силу наших войск, враг присмирел, атаки его ослабли, а затем и вовсе затихли. Это тоже была победа, в достижение которой какую-то лепту внес и коллектив редакции и типографии газеты «Часовой Севера».

С сознанием этого я и покидал старое место службы. Пожал руки обступившим меня друзьям, взял чемоданчик и поспешил на железнодорожный вокзал.

Кого здесь только не было! Моряки, пехотинцы, артиллеристы, летчики. Все спешили, всем необходимо было немедленно уехать. Один получил краткосрочный отпуск, другой следовал в штаб фронта по служебным делам, третий, как и я, торопился к новому месту службы.

Комендант помог мне достать билет. Но сесть в вагон никак не удавалось. Куда ни кинусь — везде толчея, крики. На мое счастье, подвернулся очень расторопный лейтенант из штаба армии. По каким-то делам он направлялся в Беломорск. Мы объединились и вскоре оказались в вагоне, заняв самые удобные по тем временам верхние, багажные, полки.

Лейтенант из штаба армии, забравшись наверх, снял [242] сапоги, гимнастерку и спрятал все это имущество под чемоданчик, положенный в изголовье.

— Так надежнее будет, — сказал он. — А то бывает, что проснешься — и гол как сокол. Есть и сейчас, к сожалению, мастера...

Последовав примеру спутника, я тоже подстелил шинель под себя и с наслаждением вытянулся на полке.

Вагон быстро наполнился пассажирами. Внизу, как говорится, негде было и яблоку упасть. Люди сидели, плотно стиснувшись, на полках, на своих вещах, стояли в проходах. Все о чем-то говорили. Но о чем, разобрать было невозможно.

Когда поезд тронулся, гомон постепенно начал стихать. Теперь стало слышно, о чем толковали внизу.

— Наши Орел взяли, — доверительно рассказывала молодому краснофлотцу маленькая старушка с морщинистым продолговатым лицом, завязывая под подбородком кончики потрепанного платка. — А у меня там племянница жила. Не знаю, успела али нет эвакуироваться, когда изверг-то подошел. Вот еду узнать. Кроме нее, племянницы-то, никого на свете родных не осталось. Может, и ее не найду. Тогда...

— Найдете, как не найти, — успокаивал ее моряк. — Если жива, почему же не найти.

— Если жива... — вздыхала старушка.

Рядом розовощекий лейтенант достал из планшета газету, развернул, начал читать сводку Совинформбюро. Перегнувшись с полки, я посмотрел и радостно улыбнулся: наш родной «Часовой Севера».

— Что пишут-то? — поинтересовалась старушка. — Я по радиву, что на столбу у станции висит, намеревалась послушать, да ничего не разобрала. Один хмык из него идет.

— Пишут, что успешно идут бои на харьковском направлении, — сказал лейтенант, — Наши войска заняли город Богодухов.

— Слава тебе господи, — перекрестилась старушка. — Может, и погонют теперь злыдня без останову.

Итак, поезд вез меня в Кандалакшу. Противоречивые чувства испытывал я, приближаясь к городу. С одной стороны, это горечь расставания с друзьями. Слишком много пережито вместе: и тревожные, порой прямо-таки трагические первые месяцы войны, и совместные поездки к линии фронта, где каждый решал свои задачи, но и каждый помогал товарищу.

С другой стороны, я ехал словно домой, как бы навстречу со своей юностью. Как помнит читатель, в Кандалакше, [243] в 104-й стрелковой дивизии, начиналась мол воинская служба. Здесь я был курсантом в саперной школе младших командиров. Отсюда в 1940 году уезжал в Мурманск. С тех пор города я не видел. Как-то так случилось, что ни разу не довелось побывать в Кандалакше за годы войны, хотя к городе стоял штаб нашего 42-го стрелкового корпуса. Естественно, и газета «Часовой Севера» в части корпуса доставлялась. Ее журналисты сюда выезжали, и газета немало писала о мужестве и отваге воинов корпуса, защищавших Кандалакшу. Чаще других бывали здесь, пожалуй, вездесущие Саша Аристов и Леонид Рахманов.

И вот после трехлетнего отсутствия я вновь приближался к этому городу и невольно вспоминал его непростую историю. На Руси немало уникальных, прямо-таки самобытных городков. Среди них Кандалакша. Я бы назвал ее жемчужиной Севера. Еще в одиннадцатом веке наши предки облюбовали это живописное место на берегу привольного залива Белого моря при впадении в него реки Нева. Залив надежно укрывал поморов от разгула стихии. И в то же время позволял выходить далеко в море за рыбой, которая водилась в тех местах в изобилии. В реках добывали жемчужные раковины, а лесные богатства создавали возможности для бондарного производства, судостроения. Поселок быстро рос. Перед войной это был один из развивающихся промышленных центров Мурманской области, получивший в 1938 году официальный статус города. Здесь действовала построенные на реке Нева и пущенные в 1934 году гидроэлектростанция, механический, рыбоконсервный заводы, лесозавод, крупный железнодорожный узел с паровозным, вагонным и электровозным депо.

И вот война. Помню, с каким волнением читал я сводку Совинформбюро от 25 июня 1941 года, в которой говорилось, что немецкие самолеты пытались бомбить район Кандалакши, а в районе Куолоярви атаковали нашу границу некоторые части германских войск. Облегченно вздохнул, когда узнал, что самолеты были отогнаны, а части германских войск отброшены. Ведь для маленькой Кандалакши, растянувшейся по берегу залива, бомбежка могла принести тяжелые потери. А средства противовоздушной обороны, я знал, к тому времени были в городе еще слабы.

Но передышка была дана Кандалакше всего на одну неделю. 1 июля немецко-фашистские войска двинулись в наступление и на этом направлении. В очень тяжелых условиях пришлось вести бои нашим 122-й в 104-й стрелковым дивизиям. Немецко-фашистские части рвались к городу, [244] имея приказ взять Кандалакшу не позднее 15 июля. Почти непрерывно (по 10–15 раз в сутки) гитлеровские летчики бомбили город. Сгорел хлебозавод. Пылали вагоны с грузами, цистерны с горючим, гибли люди.

Мужественно дрались на своих рубежах защитники Севера. В те дни героический подвиг совершил командир эскадрильи Леонид Илларионович Иванов. Он первый свой вылет совершил, отражая воздушный налет фашистских стервятников на Кандалакшском направлении. Иванов — опытный, боевой летчик, участник воздушных боев в период советско-финляндского конфликта. Уже тогда за проявленные мужество и героизм он был награжден боевым орденом.

...Очередной сигнал тревоги прозвучал ранним утром. В воздух тут же поднялась дежурная эскадрилья. Она смело вступила в бой с вражескими бомбардировщиками.

Старший лейтенант Иванов догнал один из «юнкерсов» и открыл по нему огонь. Фашистский летчик попытался увернуться, но командир эскадрильи цепко висел у него на хвосте. И вскоре «юнкерс», задымив, пошел вниз.

В тот день летчики эскадрильи старшего лейтенанта Иванова сбили три самолета противника. С хорошим настроением возвращались они на свой аэродром. Но... Уже заходя на посадку, Леонид Илларионович заметил вынырнувшую на малой высоте из-за сопок группу «мессершмиттов». Поняв, что они идут на штурмовку их аэродрома, старший лейтенант рванул свой истребитель и, набирая высоту, устремился на врага.

Атака оказалась неожиданной для противника, Л. И. Иванов, воспользовавшись секундной растерянностью фашистских летчиков, сблизился с их ведущим и меткой очередью сбил его. Но на смельчака набросились сразу три «мессера». Силы были слишком неравные. А на помощь никто из наших летчиков прийти быстро не сможет. Ведь пока они взлетят, пока...

И Иванов продолжал бой в одиночестве. Вскоре он был сбит. Но тех нескольких минут, в течение которых наш «ястребок» вел бой с «мессершмиттами», оказалось достаточно, чтобы другие советские самолеты поднялись в воздух и отогнали стервятников. Так ценой своей жизни старший лейтенант Л. И. Иванов предотвратил вражескую штурмовку аэродрома и спас от гибели многих своих товарищей и боевые машины. Его подвиг достойно отмечен высоким званием Героя Советского Союза...

Из плеяды героев первых месяцев войны на Кандалакшском направлении мне особенно запомнился майор [245] А. К. Кузнецов. Я знал его еще до начала Великой Отечественной войны.

Алексей Кириллович был начальником штаба 273-го полка 104-й стрелковой дивизии. Там я, еще до войны, встречался и с Кузнецовым. Да и потом, когда волею судьбы я оказался в «Часовом Севера», наша связь продолжалась. Сразу же отмечу, что Алексей Кириллович всегда шел навстречу пожеланиям и просьбам нашей редакции, создавал все необходимые условия для плодотворной работы ее представителей.

Родился А. К. Кузнецов в деревне Климовская, что на Вологодчине. Мальчонкой работал на железной дороге, на сплаве. В годы гражданской войны добровольно вступил в ряды Красной Армии, защищал завоевания Октября. После окончания войны его, молодого и способного бойца, направили учиться в Ульяновскую Краснознаменную военную школу. Вышел он из нее командиром взвода. Участвовал в советско-финляндском военном конфликте, был награжден орденом. И вот теперь, в первые дни Великой Отечественной войны, он снова был в боевом строю, на линии огня.

Гитлеровцам удалось оседлать дорогу Алакуртти — Куолоярви и тем самым отрезать штаб дивизии от боевых подразделений. Чтобы выправить критическое положение, решено было бросить на угрожающее направление усиленный батальон и прикрыть им выход из окружения штаба. Командовать этим батальоном было поручено начальнику штаба 273-го стрелкового полка майору А. К. Кузнецову.

Батальон майора Кузнецова выполнил стоявшую перед ним задачу. Но, к сожалению, и сам попал в окружение. Решили пробиваться. Во время прорыва кольца окружения Алексей Кириллович был тяжело ранен. Но, найдя в себе силы, подполз к станковому пулемету, весь расчет которого был выведен из строя, и открыл из него огонь по наседавшим гитлеровцам.

Батальон вышел из окружения. На поле боя остались лишь несколько наших павших бойцов да майор А. К. Кузнецов, руки которого в предсмертной судороге буквально зажали рукоятки станкового пулемета...

Другой герой Кандалакшского направления, хорошо запомнившийся мне, — старший сержант Александр Борисов. Родился он на Смоленщине. Война застала его в Заполярье, где он проходил службу в должности командира танка.

Почти с первого же дня войны (точнее, с 29 июни) нашим танкистам во взаимодействии со стрелковыми подразделениями пришлось отражать атаки врага. Особого [246] ожесточения бои достигли в начале июля. Тогда после продолжительной артиллерийской подготовки гитлеровцы перешли в наступление. Острие их удара было нацелено на 420-й стрелковый полк, обороняющийся в районе Куолоярви.

Со 2 по 6 июля полк отбил четырнадцать атак. За это время на его позиции гитлеровцы обрушили свыше полутора тысяч бомб, десятки тысяч снарядов. И в этом аду советские воины продолжали держаться.

Танковый взвод, в состав которого входил и экипаж старшего сержанта Борисова, поддерживал одну из стрелковых рот полка. Его машина так насолила гитлеровцам, что они начали буквально охотиться за ней. Но Борисов удачно маневрировал на поле боя, и все вражеские снаряды пролетали мимо.

На следующий день бой разгорелся с новой силой. Гитлеровцы пошли в атаку уже при поддержке танков. И тут снова отличился экипаж Борисова. Первым же снарядом он подбил вражеский Т-IV, а вторым подавил пулемет противника.

Фашистские снаряды рвутся все ближе и ближе. Укрыться от них негде, местность ровная, как ладонь. Отойти? Оставить свою пехоту без танковой поддержки? И Борисов продолжает вести бой, стараясь лишь еще искуснее маневрировать, чтобы уклониться от прямых попаданий вражеских снарядов.

Какое-то время это ему удается. Но вот один из снарядов ударяет в башню танка. Срикошетив, он не причиняет вреда. Борисов засекает фашистское орудие, заставляет его замолчать. И тут снова слышится глухой удар в броню. Значит, еще один вражеский снаряд достиг цели. А танк по-прежнему на ходу, продолжает поливать гитлеровцев огнем из пулеметов и пушки.

Третий снаряд на время заклинивает башню. Она с трудом поворачивается. Но все же удается навести пушку и подавить еще один пулемет противника.

Четвертый вражеский снаряд пробивает броню. Борисов сразу почувствовал острую боль и понял, что ранен. Но находит в себе силы подавить еще две огневые точки врага.

И тут в машину ударил пятый снаряд. Он попал в моторную часть, и танк остановился. И все же, несмотря на тяжелое ранение и большую потерю крови, старший сержант Борисов продолжает командовать экипажем. Танк беспрестанно ведет огонь из пушки и пулеметов. Но и сам он уже — отличная мишень для врага... [247]

Помощь пришла неожиданно. Под огнем противника к ним приблизился танк сержанта Садыкова. Его экипаж набросил стальной трос на крюки неподвижной машины Борисова. И вытащил ее с поля боя.

Старший сержант был срочно доставлен в госпиталь в Кандалакшу. Здесь его и застала радостная весть: за мужество и отвагу, проявленные в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками. Президиум Верховного Совета СССР Указом от 22 июля 1941 года присвоил ему звание Героя Советского Союза.

Но слишком тяжелы были раны. Несмотря на все усилия врачей, Александр Михайлович Борисов 5 августа 1941 года скончался. И был похоронен на городском кладбище в Кандалакше.

Вспомнился мне и подвиг танкиста младшего сержанта Александра Грязнова. С далекого Алтая приехал он в Заполярье. Службу начал в 163-м отдельном разведывательном батальоне 104-й дивизии. Это соединение вступило в бой с врагом на рубеже озер Куолоярви и Апаярви.

Готовя свою машину к серьезнейшему испытанию, Александр Грязнов сказал механику-водителю Алексею Игнатову:

— Возьмем с собой побольше гранат. Там, где не достанем врага из пушки и пулемета, пустим в ход гранаты. Я эти лимонки знаю, отличная вещь...

В тот день их экипаж вел разведку на левом фланге дивизии. Вскоре танкисты заметили группу фашистов.

— Гляди, — сказал механику-водителю Грязнов, — не иначе просочились через болото...

Танк затаился в засаде. И когда гитлеровцы приблизились, Грязнов открыл по ним губительный огонь из пулеметов. А затем его машина на полном ходу врезалась в гущу врагов. Фашисты растерялись. Но ненадолго. Кто-то из них бросил под советский танк гранату, которая сорвала одну из гусениц.

Танк мог теперь только крутиться на месте. Грязнов использовал и эту возможность. Приказав Игнатову безостановочно поворачивать машину, он продолжал поливать лезущих со всех сторон гитлеровцев пулеметным огнем, не давая им приблизиться.

И настал момент, когда у танкистов кончились и патроны, и снаряды. Осмелевшие гитлеровцы с криками бросились к танку. Но открылись башенные люки, и в фашистов полетели гранаты. Враги снова отпрянули...

Через несколько минут кончились и гранаты. Танкисты [248] сделали последние выстрелы по врагу из пистолетов. Теперь осталось лишь сидеть с закрытыми люками и ждать чуда...

Фашисты густо облепили советский танк. Они стучали автоматами по броне, требовали:

— Эй, рус Иван, капут, сдавайсь!

— Как бы не так, — отзывался Грязнов, — не дождетесь!

Вскоре внутри танка раздался взрыв. Это Грязнов и его экипаж подорвали себя последней, все-таки оставленной на крайний случай, гранатой. Советские воины предпочли умереть, но не сдаться врагу!

6 августа 1941 года в газете «Часовой Севера» появился материал, подробно рассказывающий о мужестве и героизме этого экипажа, а Бронислав Кежун написал стихи, посвященные героям. Заключительные строки мне хочется привести:

И царапины — несколько слов —
С потемневшей брони говорят нам;
«Здесь погибли воин Грязнов
И механик-водитель Игнатов».

А несколько дней спустя Указом Президиума Верховного Совета СССР Александру Матвеевичу Грязнову было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза. Механик-водитель красноармеец Алексей Семенович Игнатов был награжден орденом Ленина. Тоже посмертно.

А вскоре пришли вести и с родины Александра Грязнова. В коллективном письме его земляки сообщали, что решили в память об отважном танкисте переименовать село Трезвоново, где родился герой, в село Грязново. В этом их поддерживают и местные власти. Одновременно колхозники Алтайского края начали сбор средств на танк «Александр Грязнов». В 1942 году эта грозная боевая машина уже громила врага.

Несмотря на значительное превосходство в силах, на поддержку авиации, буквально висевшей над нашими полициями, гитлеровцы не смогли добиться решающей победы в бою на Кандалакшском направлении. Ценой больших потерь они продвинулись всего на 70–80 километров, то есть преодолели только половину пути до Кандалакши. Взбешенные этой неудачей, фашисты решили сломить волю защитников города ударами с воздуха. Это им в определенной мере удавалось. Силы горожан убывали с каждым днем. В этих условиях было решено значительно усилить противовоздушную оборону Кандалакши. Фронт обещал выделить необходимое [249] количество истребителей. Жители взялись построить временный аэродром. Неимоверно тяжелый труд взвалили они на свои плечи.

Вот что рассказал мне Евгений Николаевич Жуков, участник строительства аэродрома под Кандалакшей: «Я помню отлично, как рабочие нашего завода вместе с рабочими других предприятий выезжали на платформах до карьера за дамбой. Далее шли пешком. Нам необходимо было приготовить взлетную площадку 200 на 1300 метров, 12 стоянок для самолетов, 14 землянок для летчиков и техников, командный пункт, столовую, санчасть. Чтобы выровнять площадку и засыпать болото, мы землю и песок возили на тачках по доскам, носили в мешках и на носилках. Нам не давала покоя немецкая «рама». Она часто появлялась со стороны Алакуртти, а после ее «визита» прилетали вражеские самолеты, бросали бомбы и обстреливали. Мы едва успевали добежать к сопке, чтобы укрыться от обстрела. Были и жертвы. За три с небольшим месяца, с 4 сентября по 18 декабря 1941 года, кандалакшцы построили аэродром с глиняным покрытием. Песок носили от горы, а глину — от озера. Вскоре на наш аэродром прилетел истребительный полк майора Зайцева, участника боев на Халхин-Голе и с белофиннами».

Да, геройский командир Зайцев, возглавляя не менее дерзких и отважных летчиков, сумел быстро сбить спесь у гитлеровских воздушных пиратов. Я уже говорил, что о дерзости этого истребителя фашистских асов у нас ходили легенды. Рассказывали, например, что, когда однажды ночью объявили воздушную тревогу, Зайцев выбежал из землянки в одном нижнем белье. Вскочил в кабину самолета и одним из первых поднялся в воздух. В этом бою он сбил вражеский бомбардировщик.

Как бы то ни было, но летчики сдержали свое слово, данное кандалакшцам. Они оградили город от атак с воздуха. К тому времени и наземные войска надежно закрепились на заранее подготовленных оборонительных рубежах. Гитлеровцы вынуждены были остановиться и вот уже два года лежали в пропитанных водой сырых окопах, не решаясь перейти в наступление. Теперь уже речь шла о том, что к наступлению и к изгнанию врага с захваченной им земли надо готовиться нашим дивизиям. А значит, менялась задача и армейской газеты, в которую я направлялся.

С такими мыслями вышел я на перрон в Кандалакше...

После короткого разговора с начальником политотдела [250] армии полковником Б. И. Пугачевским иду в военный городок — в редакцию «Сталинского бойца». Она размещена в отдельно стоящем кирпичном здании рядом с Домом Красной Армии.

Первым в редакции газеты 19-й армии я встретил молодого майора. Он сидел за письменным столом, слева от него лежала стопка рукописей. Я доложил о прибытии. Он протянул мне крепкую мускулистую руку и сказал:

— Килин, ответственный секретарь редакции.

Майор располагал к себе. Не прошло и пяти минут, а мы уже разговаривали как старые добрые товарищи.

Лицо у Виктора Килина было весьма приметное: глаза светлые, взгляд мягкий, доброжелательный, губы полные, мясистые. Даже когда он сердился или выражал недовольство, с них не сходила улыбка.

После короткой беседы Виктор Андреевич Килин проводил меня в кабинет ответственного редактора газеты подполковника Александра Алексеевича Мурашова.

Робко вхожу в небольшую комнатку с канцелярским столом в углу. На нем несколько книг. Остальные стоят в стареньком шкафу. Чувствуется, что хозяин кабинета заботится прежде всего о том, чтобы все необходимое находилось под рукой, чтобы хорошо работалось. Собственно, такая же обстановка была и в рабочих комнатах «Часового Севера».

Попав в знакомую стихию, я приободрился. Прибавилось уверенности в том, что и на новом месте справлюсь с порученным мне делом.

Докладываю Мурашову:

— Старший лейтенант Бескоровайный (офицерское звание мне присвоили еще в 14-й армии) прибыл на должность начальника издательства и типографии армейской газеты.

Мурашов внимательно осмотрел меня с ног до головы. И, как показалось, остался чем-то недоволен. По выражению его лица можно было предположить, что в этот момент он подумал примерно так: «Присылают тут всяких юнцов на трудные участки, возись с ними, а дело будет страдать. Ведь просил же кадровиков подобрать человека посолидней, со стажем. Нет, не захотели повозиться, прислали того, кто под руку попал».

Вслух редактор этой мысли, конечно, не высказал. После паузы, показавшейся мне слишком долгой, он предложил сесть и начал расспрашивать меня о прежней службе.

Надо отметить, что подполковник Мурашов по своему характеру заметно отличался от майора Килина. И если [251] Килин сходился с людьми сразу и через минуту-другую уже мог судить о них безапелляционно, то Александр Алексеевич любил понаблюдать за человеком и поразмышлять, прежде чем высказать о нем окончательное суждение.

Однако об этой особенности характера нового редактора мне стало известно позже. В тот же момент, ничего не подозревая и лишь боясь, как бы сразу не составить о себе дурного впечатления, я торопливо стал рассказывать свою биографию. Мурашов слушал внимательно и лишь иногда короткими вопросами ориентировал меня, не позволяя уклоняться далеко в сторону. Интересовался моей службой в армии, познаниями в полиграфии.

Предполагая, что редактор может мою молодость отождествлять с неопытностью в издательском деле, я поспешил сказать, что с полиграфией знаком давно, уже восемь лет. Был наборщиком, начальником цеха. Некоторое время руководил районной типографией. И, как ему известно, армейской, в редакции «Часового Севера».

Мурашов слушал, ничем не выдавая своего отношения к сказанному. Только изредка продолжал подбрасывать уточняющие вопросы. Не выказал удовлетворения даже тем, что в полиграфии я не новичок.

Это, признаться, меня смутило и даже расстроило. Но что делать? Продолжал информировать его о себе, сказал, что в Красной Армии служу с 1940 года, в армейской газете «Часовой Севера» работал три года.

— Сколько же вам лет? — спросил Александр Алексеевич.

Ответил, что мне двадцать четыре года. Видимо, я выглядел тогда намного моложе своих лет. А может, новенькая военная форма, которую выдали мне незадолго до назначения в 19-ю армию, так молодила. Во всяком случае, после этих моих слов редактор внимательно посмотрел на меня, и взгляд его потеплел.

Теперь уже начал говорить он, знакомить меня с обстановкой. Мурашов рассказал о коллективе редакции, о работниках издательства и типографии, о полиграфическом оборудовании. И тут наступил мой черед удивляться и кручиниться. Оказалось, что оборудование типографии старое, сильно поизносилось, печатная машина часто выходит из строя, не хватает шрифтов, особенно заголовочных. К тому же они однообразны. Редактор показал полосы, принесенные ему на подпись.

— Вот посмотрите, — сказал он, — чем мы набираем заголовки. Скука, однообразие, никакой выразительности. [252]

Только теперь стала понятна та настороженность, с которой встретил меня редактор. Он надеялся, что придет опытный, старый полиграфист, наладит наконец производство, раздобудет шрифты, заменит или на худой конец надежно отремонтирует печатную машину. А тут на такую ответственную должность, да еще в старую и разбитую походную типографию, прислали, по существу, юнца. Было от чего прийти в уныние.

В довершение ко всему оказалось, что типография ощущает острую нехватку специалистов. Нужны квалифицированные наборщики, печатники, корректоры. В «Часовом Севера» у нас в этом отношении был полный порядок. Типография размещалась хотя и в подвальном, но сравнительно просторном помещении. Были своя цинкография, склад бумаги. При этом надо, конечно, иметь в виду, что полиграфическая база «Часового Севера» создавалась в довоенное время и являлась стационарной. В 19-й же армии типография формировалась в 1942 году, когда наши ресурсы были крайне скудны.

Стало совершенно ясно, что дел на новом месте будет невпроворот. Впереди — крутые ступени.

Охватившие меня чувства, видимо, как-то отразились и на моем лице. Опытный редактор быстро понял их, догадался, что меня волнует, и начал успокаивать.

— Ничего, дело поправимое, если за работу, конечно, взяться по-боевому. Советую не распыляться, в первую очередь решать основные, коренные вопросы. Начните, пожалуй, с подбора специалистов. Наверняка они в армии есть, надо просто их выявить. Потом наведите порядок в шрифтовом хозяйство, пополните его. И еще одна немаловажная задача — необходимо создать подходящие условия для работы литературных сотрудников, всего творческого коллектива редакции.

На том мы и расстались.

* * *

Признаться, от Мурашова я ушел невеселым. Выхолило, что полиграфическую базу предстояло создавать чуть ли не заново. А после беглого осмотра типографского хозяйства на душе у меня и вовсе стало тревожно. Сразу же возникло сомнение: справлюсь ли с предложенной должностью, с новыми обязанностями?

Но я был молод, а молодости несвойственно долго предаваться унынию. На другой же день с увлечением взялся за работу. Прежде всего обстоятельно познакомился с [253] полиграфистами, с теми, кто набирал, верстал и печатал газету. Вскоре убедился, что в типографии работают хорошие, преданные своему делу люди, полные стремления овладеть новыми для них обязанностями.

Были здесь и опытные специалисты. Среди них выделялся наборщик Петр Игнатьевич Дзюбак. Среднего роста, широкоплечий, коренастый, он производил впечатление человека обстоятельного, степенного. В беседе Дзюбак рассказал, что до войны трудился наборщиком в городской типографии «Кировский рабочий». Пришел туда юношей, получил специальность, стал к наборной кассе. В 1939 году его назначили директором городской типографии. На этой должности и застала его война.

Враг очень скоро оккупировал Белоруссию, Украину, стал рваться к Сталинграду, Петр считал, что его место на фронте. И вот в грудные для нашей Родины дни лета 1942 года он все-таки добился, что его призвали.

Дзюбак рассчитывал непосредственно бить врага. Но в это время как раз формировалась редакция газеты 19-й армии. И его как специалиста направили в типографию этой газеты. Сразу же пришлось стать и наборщиком, и выпускающим, и даже радистом. И все он делал быстро, четко, умело.

Своей специальностью Петр особенно гордился. Ведь она перешла к нему как бы по наследству: наборщиком был и его отец.

Работал Дзюбак всегда с увлечением. Думается, даже в самом процессе набора он находил огромное удовлетворение. Очень не любил, если его отвлекали на другие дела, отрывали от кассы. Тогда Петр хмурился, ворчал и настроение у него портилось. У наборной же кассы Дзюбак чувствовал себя хозяином. Он знал ее как свои пять пальцев и мог с закрытыми глазами найти любую литеру.

Присмотревшись к Дзюбаку, оценив его отношение к товарищам и умение влиять на них, мы решили, что он может быть не только старшим наборщиком, но и старшиной нашего небольшого подразделения, в которое входили и печатники, и шоферы, и другие специалисты. Это свое назначение сержант Дзюбак встретил с пониманием, он стал не только отличным организатором производства, но и требовательным, одновременно и заботливым младшим командиром.

Таким же влюбленным в свое дело оказался и печатник Александр Акинфиев. До войны он работал в крупной московской типографии «Искра революции». Пришел туда шестнадцатилетним [254] подростком. Сначала числился в учениках. А перед призывом в армию, в 1940 году, уже стал специалистом высокой квалификации, получил восьмой разряд.

Сразу после призыва Акинфиев попал в стрелковую роту. Там прошел полный курс бойца. В первые месяцы войны переменил несколько профессий. был санитаром, связным у командира полка. Наконец попал в разведроту. Здесь совершенно случайно его и встретил литсотрудник армейской газеты. Узнав, что Акинфиев печатник, корреспондент предупредил:

— Никому об этом ни слова. Специальность у тебя редкая. Перехватить могут.

Вскоре Акинфиев был переведен в типографию 19-й армии.

Приятно было наблюдать, как работал красноармеец Акинфиев. Нежно, будто над ребенком, склонялся он над полосой, приправляя ее в печатной машине, добиваясь, чтобы каждая буковка вышла четкой и яркой. А сделать это на нашей разбитой машине было чрезвычайно трудно. И даже такому мастеру, как Акинфиев, это не сразу удавалось. Однако не запомнилось ни одного случая, чтобы он пустил машину, когда полосы плохо приправлены.

Такое отношение Акинфиева к своему труду имело для типографии большое значение. Дело в том, что до него печатниками здесь работали люди, не имеющие должного опыта. Приправку полос они делали неумело, нажим на шрифт создавали большой. А валики тоже были изношены, тверды. Вследствие этого шрифт быстро сбивался, выходил из строя.

Акинфиев же и при сбитом шрифте, умело выклеивая декель на печатном цилиндре, добивался довольно сносной печати. А когда мы получили новый шрифт, он, работая с ним, сберег его в хорошем состоянии до конца войны.

В корректорской пример трудолюбия показывала Нина Лосева. Она пришла в типографию со школьной скамьи и очень быстро освоила свою первую в жизни специальность. Девушка вычитывала гранки чисто, крайне редко пропуская ошибки.

Вот эти-то люди и стали на первых порах моей опорой, добровольными помощниками.

* * *

Через несколько дней я зашел к редактору с текстом краткого объявления. Это было обращение редакции к специалистам-полиграфистам [255] с просьбой откликнуться и сообщить о себе.

— Александр Алексеевич, — говорю Мурашову, — вот это объявление надо обязательно опубликовать в газете.

— Так уж и обязательно, — улыбнулся редактор. Он еще не знал, о каком объявлении идет речь.

Взяв бумажку и прочитав текст, Мурашов засомневался.

— Нет уж, — после небольшого раздумья сказал он, — такого объявления печатать не будем.

— Но почему же? Ведь таким путем легче всего выявить нужных нам людей.

Однако Мурашов никак не хотел согласиться с моими доводами. Даже убедившись в том, что газета «Часовой Севера» печатала такие объявления, он продолжал стоять на своем.

— Позвольте мне обратиться к начальнику политотдела, — выпалил я. — И если он разрешит, вы согласитесь дать объявление?

Александр Алексеевич вместо ответа только пожал плечами. А я, разволновавшись, выбежал из комнаты.

Обращаться к начальнику политотдела армии все же не пришлось. Нам с Килиным удалось-таки уговорить редактора. Объявление появилось в газете, и уже через несколько дней мы стали получать письма, в которых наборщики, печатники и другие полиграфисты сообщали нам свои адреса. И вот тут нам крепко помог начальник политотдела армии полковник В. Е. Поморцев. Наверное, редактор все же говорил с ним и о нехватке кадров, и об объявлении в газете. Во всяком случае, Владимир Евграфович сразу же договорился с начальником штаба армии (а им в ту пору был генерал-майор С. А. Маркушевич) о переводе указанных специалистов из частей в издательство газеты.

Вскоре так нужные нам полиграфисты стали прибывать в Кандалакшу. Как правило, это были квалифицированные специалисты. Но попадались и случайные люди.

Помню, получили мы письмо от красноармейца Карпенко. Он сообщал, что хорошо знает печатное дело, и указывал свой адрес. Нам очень нужен был печатник, и я тотчас же побежал с письмом к Мурашову.

— Александр Алексеевич, — говорю, — вот тот человек, который нам нужен до зарезу. Давайте поскорее вызовем его.

Но отозвать Карпенко из части оказалось не так-то просто. Он служил где-то на аэродроме. И наши кадровики никак [256] не могли договориться с командованием воздушной армии. Дело затягивалось. Мы доказывали всем, кому только можно было, что Карпенко нам очень нужен. Надоедал я с этим вопросом и редактору.

Мурашов волновался, звонил кадровикам в штаб армии, просил посодействовать. Ходил он не раз по этому вопросу и в политотдел армии.

И вот все преграды преодолены. По письму редактора командование 19-й армии возбудило ходатайство перед командованием воздушной армии о переводе красноармейца Карпенко для прохождения дальнейшей службы в типографию газеты «Сталинский боец». Ходатайство это было удовлетворено, и в один из вечеров ко мне явился долгожданный печатник. Был он небольшого роста, юркий, подвижный.

Расспросил его о службе, о том, как он добрался. И сразу перешел к главному: в какой типографии и где работал до войны?

— В типографии я не работал, — неожиданно ответил Карпенко.

Немного опешив, все же опять спрашиваю:

— А где же выучились на печатника?

— Да я не печатник, а печник, — невозмутимо отвечает боец.

Признаться, такое признание меня расстроило.

— Как, — спрашиваю, — печник? А ваше письмо? Вы же пишете, что печатник, что хорошо знаете печатное дело.

А Карпенко эдак невинно смотрит на меня и тоже, вероятно, удивляется, какой непонятливый начальник ему попался.

— Да вы не волнуйтесь, — говорит, — это дело я освою быстро, в два счета.

Поругал бойца, сказал, что так поступать нельзя, ведь мы тут не в бирюльки играем, у всех заботы серьезные.

— В авиационной армии, — толкую ему, — у вас тоже обязанности, наверное, были важные.

— Да, — отвечает, — там с самолетами дело связано. Там успех от каждого человека зависит.

Не знаю, понял или нет свой промах Карпенко, но нам-то не оставалось ничего иного, как откомандировать его обратно в часть.

И невольно вспомнился в те дни опыт издательской работы, накопленный в «Часовом Севера». Там издательство с помощью офицеров штаба армии и политотдела заранее выявило [257] и заблаговременно взяло на учет всех специалистов-полиграфистов, где бы они ни проходили службу. Это позволяло нам как пополнять специалистами редакцию и типографию «Часового Севера», так и оказывать помощь в комплектовании дивизионных и корпусных газет.

Случай с Карпенко многому нас научил. К словесным и письменным заверениям мы стали относиться более настороженно. Старались лично убедиться в пригодности того или иного работника, прежде чем ходатайствовать за него.

Усилия наша не пропали даром. В короткий срок нам удалось укомплектовать штат. Отзывая из войск опытных полиграфистов, мы использовали и другой путь — брали в типографию грамотных девушек, изъявивших желание учиться наборному делу. Настоящих учебных пунктов, таких, например, какие существуют на предприятиях сейчас, мы, разумеется, тогда создать не могли. Обходились своими силами. Искусству набора девушек обучал Петр Дзюбак, как я уже говорил, — виртуоз своего дела. И вскоре в наборщиках у нас не стало недостатка.

Конечно, на этом работа по укомплектованию типографии и улучшению ее состава не закончилась. Она продолжалась и дальше. Мы выявляли специалистов и, если в этом была необходимость, брали их в штат. Я часто наведывался на пересыльный пункт, бывал и в госпитале. Всюду просил выявлять специалистов-полиграфистов и сообщать о них в редакцию.

Немного познакомившись с людьми и производством, мы вместе с ответственным редактором Мурашовым решили нанести визит первому секретарю Кандалакшского горкома партии Георгию Викторовичу Елисееву. Предварительно позвонили, чтобы условиться о встрече.

— Рад буду вас видеть, — приветливо отозвался Елисеев. — Заходите. Все проблемы вместе обсудим. Постараемся помочь.

И вот мы в кабинете первого секретаря горкома. Комната ничем не отличается от других, разве только стульев побольше, чтобы могли присесть посетители. Навстречу нам поднялся крепыш среднего роста. Это был довольно-таки моложавый человек, доброжелательный, открытый. Как я потом узнал, Елисееву к моменту нашего визита не было еще и тридцати пяти лет. На лице его отразились и бессонные ночи, и полные тревог и забот дни.

— Люблю встречаться с военными, — пожимая нам руки, сказал он. — Это всегда люди дела. За годы войны успел [258] со многими подружиться. Самое тяжелое время, считаю, пережили.

Узнав, что я до войны служил в Кандалакше, спросил:

— Ну как находите город? Конечно, кое-что пострадало от бомбежек, но основу удалось сохранить. Город живет и работает, помогает фронту.

Георгий Викторович рассказал, как Кандалакша встретила войну, как была организована оборона города.

— Особенно трудные дни пережили мы в середине июля сорок первого года, — говорил он, — На фронте — обстановка тяжелейшая. Многие предприятия готовились к эвакуации. А фронт просит: помогите со строительством оборонительных рубежей. Как быть? Что посчитать главным? Мы направили на строительство оборонительных сооружений десятки тысяч горожан. Только с алюминиевого завода на оборонительные работы ушли около четырех тысяч. Горком не согласился с эвакуацией рыбоконсервного завода, и он отлично работает, снабжая рыбной продукцией и горожан, и фронт. Мы, конечно, утешали себя мыслью о том, что фашисты не дойдут до Кандалакши. Но ведь твердой гарантии ни у кого не было. Случись худшее — и многое попадет в руки врага. Так что на нервах держалась наша твердость.

Теперь, конечно, легче. А тогда? Нужны были люди, умеющие организовать дело, пойти на риск. Да вот обычный случай из практики тех дней. В период самых тяжелых боев на Кандалакшском направлении из центра пришла директива — срочно демонтировать контактную сеть от станции Кандалакша до Мурманска. Это могло привести к остановке движения, так как не было достаточного количества паровозов, чтобы заменить электровозы. Пытаюсь выяснить, в чем дело. Звоню в политотдел железнодорожного узла. Оказывается, демонтаж уже начат.

«Но ведь это грозит остановкой движения!» — пытаюсь урезонить больно исполнительных товарищей.

«У нас приказ».

Пришлось связаться с наркоматом. Нарком сказал: «Вам на месте виднее, но всю ответственность за ценности берете на себя».

Выручил первый секретарь Мурманского обкома партии М. И. Старостин. Когда я позвонил ему и прояснил ситуацию, он сказал: «Хорошо. Будем отвечать».

Тут же даны были распоряжения прекратить демонтаж контактной электросети. Только сейчас я понял истинную цену риска, на который пошел тогда Старостин. Все в большем [259] числе поступает от союзников боевой техники, продовольствия. Как бы мы перевезли все это без электротяги? — Георгий Викторович помолчал, потом добавил: — Слава богу, все это в прошлом. Сейчас у каждого отлегло на душе.

Затем спросил, давно ли мы из Мурманска и как там дела.

Мы рассказали о том, что настроение у воинов, защищающих Мурманск, приподнятое. Все радуются добрым вестям, надеются, что скоро прогоним фашистских захватчиков и с северных рубежей нашей Родины.

Потом мы изложили свои просьбы. Елисеев не отмахнулся ни от одной из них. Помог по всем пунктам и особенно поддержал нас в подборе специалистов для типографии. Опираясь на содействие горкома, мы побывали на многих предприятиях и в учреждениях, выявляя людей редкой профессии — полиграфистов. Наведывались мы с этой целью и в воинские подразделения.

Однажды в эвакогоспитале № 1022 встретил я земляка, старшего техника-лейтенанта Даниэля Златкина. Невысокий, подвижный, отзывчивый офицер сразу привлек мое внимание. Разговорились. Я посетовал на нехватку сил для ремонта здания редакции и типографии. Златкин изъявил желание нам помочь. Вопрос этот согласовали с командованием. И вскоре к нам пришли мастера. Они за несколько дней привели помещение редакции и типографии в более или менее приличное состояние.

Наше знакомство с Даниэлем Федоровичем поддерживалось до конца войны. Интересна военная биография этого человека. По образованию он инженер-строитель. В начало войны добровольно пошел в народное ополчение, защищал Москву на можайском направлении — рядовым пулеметчиком. Получил пулевое ранение, попал в госпиталь и был отправлен на лечение за Урал. Врачи поставили его на ноги, и он направляется на курсы усовершенствования командного состава. Успешно окончил курсы, получил офицерское звание и назначение на должность начальника штаба 172-го отдельного дорожного строительного батальона. Вместе с батальоном прибыл в Мурманск, участвовал в наступательной февральско-мартовской операции 1942 года на мурманском направлении.

Как рассказывал Златкин, их батальон прокладывал путь 52-й стрелковой дивизии. В этот период разразились сильные бури, свирепствовал ураганный ветер, снег выпал толщиной полтора-два метра. «Мы еще не успеем расчистить дорогу от снежного покрова, как с другого конца ее [260] вновь заносит снегом», — сказал он. Многие подразделения дивизии вынуждены были прекратить продвижение. Их буквально заносило снегом. Батальон принял активное участие в спасении воинов, вызволял их из снежного плена. Бывалые бойцы переворачивали повозки и, подперев их винтовками, пережидали бурю под снегом. Тем самым они спасали себя и остались живы. Но менее опытные не знали простейших методов выживания в экстремальных условиях и замерзали. Батальону удалось спасти многих из них.

В сентябре 1942 года Златкин был назначен начальником КЭЧ госпиталя, а в мае 1943-го его перевели в разведотдел штаба армии. Здесь мы стали часто встречаться. Д. Ф. Златкин принимал участие во многих вылазках разведчиков, удачных поисках с целью захвата «языка». Однажды, как рассказывал мне Златкин, поступил приказ взять «языка», как тогда говорили, перед фронтом обороны. Это была трудная задача. Гитлеровцы установили перед своими позициями сплошные минные поля, проволочные заграждения. Каждый клочок земли простреливался с нескольких направлений. Попытки проникнуть с фронта в подразделения врага, даже в его боевое охранение, успеха не имели. Долго думали разведчики, прикидывали разные варианты, выслушивали разные предложения. И наконец, решили прорыть из окопа боевого охранения подземный ход к вражеским позициям. Златкину, как инженеру-строителю, поручили сделать расчеты крепления. Ход, естественно, сделали очень узкий: только-только проползти человеку. Тянулся он более чем на 100 метров. По ходу трое разведчиков и отправились в поиск. Вышли к вражеским позициям. Затаились. В гнетущей ночной тишине услышали шаги. Заметили офицера. За ним шла группа солдат. Кинулись на фашиста, скрутили его, заткнули рот кляпом. Солдаты прошли мимо, ничего не заметив. А «языка» через подземный ход разведчики доставили в свое подразделение.

На заключительном этапе войны, уже в Германии, Д. Ф. Златкин — заместитель командира 72-го отдельного саперного батальона. Армия в наступлении — саперы впереди: разминируют и ремонтируют дороги, восстанавливают мосты. Прокладывать путь войскам ему пришлось и на острове Борнхольм, куда он высадился вместе с подразделениями, направленными для освобождения острова от гитлеровцев. Немало пришлось потрудиться саперам при разминировании берегового участка. После войны, как и тысячи других воинов, Златкин демобилизовался. Работал по специальности инженера-строителя. И до сих пор ведет Даниэль [261] Федорович большую военно-патриотическкую работу с молодежью, является ответственным секретарем совета ветеранов войны Карельского фронта.

Однажды на пересыльном пункте мне встретился бывший директор областной мурманской типографии Сергей Павлович Каратаев. О нем я уже упоминал выше. В свое время это был солидный мужчина с тонкими и правильными чертами лица, с окладистой бородой. Ходил, помню, в русской косоворотке, подпоясывался шелковым поясом. На него приятно было смотреть. И вдруг на Кандалакшском пересыльном пункте вижу высокого худого человека в красноармейской форме, со стриженой головой и без бороды. Лишь внимательно присмотревшись, узнал в нем Каратаева.

Сергей Павлович рассказал, что за слабый контроль, допущенный им при перебазировании областной типографии на новое место, что привело к некоторым нежелательным последствиям, его наказали, сняли с должности. Тогда он ушел на фронт. Воевал, за чужие спины не прятался. Был ранен и после излечения в госпитале попал сюда, в Кандалакшу, на пересыльный пункт.

Каратаев был, конечно, крупным специалистом. Он знал все тонкости типографского производства. Не упускать же такого человека! И вот, договорившись с соответствующими начальниками, мы взяли Сергея Павловича к себе. Он стал заведовать у нас имуществом издательства и типографии, а также бумагой, шрифтами, химикатами.

Вскоре состоялось и еще одно назначение. На должность заместителя начальника издательства прибыл капитан В. И. Вагин. Виктор Иванович, как оказалось, не был ни издателем, ни полиграфистом. И я, признаться, поначалу приуныл. Подумал, что настоящей помощи от него ждать придется долго. Но оказалось, что Вагин отличный экономист. До войны он работал в Ленинграде главным бухгалтером одного из крупнейших комбинатов. И потребовалось совсем немного времени, чтобы убедиться, что новый заместитель — хороший организатор, умеющий работать с людьми. К тому же был скрупулезно исполнительным и обязательным человеком. Он многое сделал для облегчения жизни и работы творческих сотрудников редакции, умело и своевременно решал хозяйственные дела, связанные с обеспечением издательства и типографии всем необходимым. Мы перестали испытывать трудности со снабжением, ибо Виктор Иванович мог всегда достать необходимые для производства материалы. И дело тут было вовсе не в каких-то личных его связях или в умении доставать то или иное по [262] знакомству. Нет! К нечестным методам Вагин никогда не прибегал. А успехов он добивался прежде всего благодаря высокой личной организованности.

Словом, организаторские способности В. И. Вагина были очень кстати. Они позволяли нам и в труднейших условиях фронта работать ритмично, обеспечивать своевременный и качественный выпуск газеты.

Несколько иными, чем в «Часовом Севера», оказались в 19-й армии и требования к оборудованию типографии. Там она была стационарной, и в первые годы войны вопрос о ее продвижении вслед за войсками не возникал. Объяснялось это просто: поскольку наши войска занимали оборону, то и типография располагалась в постоянных помещениях.

Здесь же, в 19-й армии, политотдел потребовал поставить типографию «на колеса». Это и понятно. Ведь в любой момент штаб мог получить приказ сняться с занимаемых позиций. И тогда нам не было бы отпущено ни одного часа на сборы, на демонтирование печатных машин и полиграфического оборудования, погрузку их на автомашины.

И вот получен приказ — к установленному сроку полностью поставить типографию «на колеса», чтобы она могла в любой момент двигаться вслед за передовыми частями армии. Нам выделяли новые автомашины. Переоборудовать их предстояло своими силами.

Прежде всего надо было позаботиться о наборном цехе, установить и закрепить в кузове шкафы с наборными кассами, столы для верстки газеты. Руководство этим делом поручили Петру Дзюбаку. Вокруг него организовалась своеобразная бригада. Нашлись и плотники, и слесари, раздобыли мы и необходимые инструменты.

В оборудовании походной типографии активно участвовали также печатник красноармеец А. Акинфиев, цинкограф красноармеец А. Фадеев и наши девчата — наборщицы и корректоры.

Вскоре походная армейская типография обосновалась в кузовах шести грузовиков. В двух из них разместился наборный цех, еще в двух — плоскопечатная и тигельная машины. Один ЗИС мы отвели под цинкографию. Шестая автомашина предназначалась для экспедиции и различного полиграфического оборудования.

Кстати, при передислокации нам всегда выделялись дополнительные грузовики.

На стоянках сотрудники редакции и типографии размещались, как правило, в палатках. И уж очень редко удавалось занять землянки. Но, несмотря на северные холода, [263] пургу и дожди, я не помню случая, чтобы кто-либо из нас простудился и заболел.

Однако работа в походной типографии имела и свои несомненные преимущества. Одно из них состояло в том, что редакция и издательство располагались вблизи своих войск, могли следовать за ними нередко в первом эшелоне штаба армии.

* * *

В первые годы войны фронт 19-й армии был очень растянут. До некоторых частей приходилось добираться сутками. Скажем, чтобы из Кандалакши попасть, например, в 122-ю стрелковую дивизию, надо было пассажирским поездом доехать до железнодорожной станции Ручьи Карельские (29 километров), затем пересесть на товарный поезд и ехать до железнодорожной станции Ням-Озеро (километров 50–60). Потом на попутном, как правило гужевом, транспорте добраться до расположения тылов дивизии (там находилась и редакция дивизионной газеты). И наконец, пройдя пешком километров пять, достичь командного пункта дивизии, после чего можно было направляться и в боевые подразделения.

Естественно, поэтому в отдаленных частях и соединениях сотрудники газеты «Сталинский боец» появлялись нечасто. А это отражалось на оперативном освещении боевых действий, влияло и на доставку газеты. Нужно было как-то менять такое положение.

Вскоре штат издательства и типографии был полностью укомплектован, а полиграфическая база газеты переведена «на колеса». Мы провели несколько пробных выездов и убедились, что можем в любой момент сняться с постоянного места дислокации, а затем, прибыв в заданный район, снова развернуться и начать работу в новом пункте. Типография и в полевых условиях действовала ритмично, оригиналы набирались чисто и в срок. Справлялись со своей задачей и печатники. А у сотрудников газеты и у работников издательства появилась возможность чаще бывать в войсках. Такие поездки, как уже говорилось, были крайне необходимы. Они позволяли газете жить жизнью сражающихся частей, а нам, издателям, знать потребность войск в газетах и журналах, знакомиться с доставкой почты, оперативно вмешиваться, добиваться устранения недостатков в этой области.

В течение месяца мне лично удалось побывать в 104-й и 122-й стрелковых дивизиях, в 101-м пограничном полку. [264]

Вместе с командирами и политработниками частей и подразделений мы изучили здесь порядок доставки периодической печати непосредственно в батальоны и роты, определили маршруты движения машин с утренней почтой, проинструктировали почтальонов. При встречах с бойцами в окопах и землянках изучались их запросы.

Возвращаясь из войск, я каждый раз докладывал редактору о выявленных недостатках и о том опыте работы с периодической печатью, который накоплен в подразделениях.

Однажды Мурашов сказал:

— Пожалуй, нужно выступить в газете с передовой статьей на эту тему. Фактов у нас накопилось достаточно. Надо их продумать, обобщить.

В подготовке передовицы активное участие приняли и работники издательства. У нас действительно имелось немало сигналов из частей и подразделений, показывающих состояние работы в них с периодической печатью.

Вскоре эта статья была опубликована. Она называлась «Газеты и журналы — в землянку». В передовой подчеркивалась необходимость полнее использовать такой могучий рычаг нашей идеологической работы, как периодическая печать. «Задача командиров и их заместителей по политической части, руководителей партийных организаций, — отмечалось в статье, — добиться того, чтобы газеты как местные, так и центральные, журналы и другая периодическая литература доходили до читателей в срок и в положенном количестве».

Передовая статья нацеливала командиров и политработников, всех коммунистов и комсомольцев на более полное использование разнообразия форм работы с газетой и журналом.

«Количество центральных газет ограничено, — говорилось далее в ней. — Тем важнее умело и правильно использовать их, хранить, следить, чтобы они не залеживались, а переходили из одной землянки в другую и не пропадали. Следует широко практиковать вполне оправдавшую себя громкую читку статей, очерков, рассказов из центральных газет, а это делается не всюду, часто без системы, от случая к случаю. Целесообразно возложить на одного из бойцов ответственность за сохранность газет».

Ссылаясь на тот факт, что в некоторых подразделениях такой журнал, как «Красноармеец», вообще не доходит до бойцов, газета писала: «Давно пора положить конец этой нетерпимой практике. Никому не дано право задерживать [265] красноармейский журнал, лишать бойцов возможности своевременно читать его. Надо привлекать к ответственности виновников задержки газет и журналов».

Передовая статья сыграла свою роль в деле улучшения доставки и распределения газет в частях и подразделениях. Она помогла также выправить и работу с периодической печатью. И в дальнейшем мы эти вопросы держали под своим постоянным контролем.

В трудные дни становления армейской полиграфической базы большую помощь нам оказывал и майор В. А. Килин. Секретариат часто называют штабом редакции. В газете 19-й армии он действительно был этим боевым органом, здесь рождались и претворялись в жизнь многие интересные замыслы.

Кстати, Виктор Андреевич никогда и ни на кого не повышал голоса. Но от задуманного не отступал. И люди знали: если ответственный секретарь дал какое-либо задание, то хоть расшибись, но выполни его.

Требовательность секретаря конечно же не была безрассудной или чересчур тяжкой для сотрудников. Больше того, если Килин видел, что человеку трудно, что он по объективным причинам не успеет выполнить задание в срок, то лично приходил к нему на помощь, предлагая свои услуги. Добивался, например, обеспечения журналиста транспортом, связью, договаривался о встрече с нужными людьми. И в результате казавшиеся было неодолимыми трудности оставались позади, нужный очерк или статья поспевали в очередной номер.

С майором В. А. Килиным мы подружились с первой встречи и всегда согласованно трудились над выпуском газеты. Но дружба эта не мешала Виктору Андреевичу быть требовательным и ко мне, не спускать типографии и издательству ни одного промаха.

* * *

Работа ответственного секретаря только с виду может показаться кое-кому чисто административной, организаторской. На самом деле она глубоко творческая, каждый раз требующая к себе особого подхода, разнообразия. И Килин буквально горел на этой работе, отдаваясь ей целиком. С раннего утра его уже можно было увидеть за письменным столом, за вычиткой очередной партии материалов.

Но вот все статьи и корреспонденции прочитаны. Часть из них Виктор Андреевич возвратил в отделы на доработку. А то, что предназначено для очередного номера, лежит перед ним на столе. [266]

Представитель типографии уже сидит напротив ответственного секретаря, ждет, когда получит от него макет хотя бы одной полосы, чтобы можно было начать верстку пораньше. Ведь от этого зависит не только ритмичность работы типографии, но и своевременность поступления газеты в подразделения. А читатель у нас особый, он ведет жаркие бои, каждую минуту рискуя жизнью. И мы готовы в лепешку разбиться, чтобы дать ему вовремя газету.

Но вот готовы и макеты. Представитель типографии берет их вместе с материалами и уходит. Килин задумывается. Он еще чем-то обеспокоен.

Вот секретарь снимает телефонную трубку и разговаривает с кем-то из офицеров штаба армии. Затем такой же звонок в политотдел. Несколько торопливых записей в блокноте.

— Так, так... Когда это было? Донесение уже отправили? А где сейчас эти герои? Так, так... Спасибо.

Положив трубку, Килин потирает руки, затем встает и идет к литсотруднику лейтенанту А. Пилипенко.

— Над чем трудишься, Алеша? — спрашивает он. — Очерк о снайперах? Очень подходящая вещь. Но мы побережем его для следующего номера. Там как раз недостает центрального, «гвоздевого» материала. А пока сбегай-ка в штаб армии. Нужна корреспонденция об артиллеристах. Они вчера таких дел натворили, что гитлеровцы до сих пор не разберутся, где у них зад, а где перед. Разузнай, как было дело. Постарайся добыть боевой материал. Ашуев, я думаю, возражать не будет.

Майор Ашуев, начальник отдела, конечно же согласен. И Пилипенко, сунув в карман блокнот, уходит. Слывет он в редакции человеком оперативным, всегда готовым отложить уже начатую корреспонденцию ради поездки за другим, более интересным материалом.

А Килин тем временем направляется к ответственному редактору доложить, как складывается номер, какие материалы уже сданы в набор и какие вот-вот должны поступить.

Корреспондент, посланный Килиным в штаб армии, возвращается быстро. Докладывает своему непосредственному начальнику майору Ашуеву о том, что удалось выяснить. Фактов пока маловато. Чтобы получился по-настоящему боевой материал, нужно бы съездить к артиллеристам.

— Как быть? — спрашивает Пилипенко. — Времени ж в обрез. А транспорта нет. [267]

— Попытаемся достать машину, — говорит Килин, к этому времени уже вернувшийся от редактора.

И ответственный секретарь начинает звонить по всем инстанциям. Наконец машина есть. Пилипенко уезжает к артиллеристам. И нет сомнений, что нужный материал он сдаст вовремя.

Да, Виктора Андреевича Килина любили в коллективе. И литературные сотрудники знали, что если они принесут действительно добротный, как у нас говорили, «гвоздевой» материал, то он не залежится в папке у секретаря, а уже завтра появится в газете.

И еще. Наш ответственный секретарь очень любил бывать в войсках, на передовой. Возвращался оттуда, как правило, вдохновленным, с огромным зарядом энергии. Какое-то время работал с особым подъемом: писал, правил, вычитывал оригиналы, донимал верстальщиков новыми идеями на предмет того, как улучшить оформление полос. А затем снова начинал скучать, просить у редактора разрешения на новую поездку в сражающиеся части.

Кстати, Килин в войсках не только собирал материал, но и писал его прямо в блиндажах и землянках. Его статьи об артиллеристах и разведчиках, снайперах и работниках тыла привлекали внимание читателей своей оперативностью, глубоким знанием дела.

Повторюсь: Виктор Андреевич добросовестно, с огоньком относился к порученному делу. Но работа ответственного секретаря, все же в основе своей организаторская, требующая усидчивости, видимо, не вполне его удовлетворяла. Он хотел быть поближе к войскам, чаще встречаться с героями боев, лично видеть их подвиги, а потом описывать их. И как ни жаль, но вскоре нам пришлось расстаться с этим чудесным товарищем и прекрасным журналистом. Килин добился, чтобы его назначили начальником отдела армейской жизни. Правда, в другую газету — в «Боевой путь».

* * *

Армия, в которую уехал Виктор Андреевич, находилась по соседству. И все равно некоторое время мы почти ничего не слышали о нем. Но в период летнего наступления 1944 года имя майора Килина прогремело на весь Карельский фронт. О его подвиге мы узнали из «Боевого пути».

Какой же подвиг совершил наш бывший ответственный секретарь?

Случилось так, что Виктору Андреевичу по семейным обстоятельствам предоставили краткосрочный отпуск. Он [268] уехал на родной Урал. Здесь-то и услышал по радио, что началось наступление на Карельском фронте, от врага освобожден Петрозаводск. Килин сразу же прервал свой отпуск и отбыл в редакцию.

На старом месте он ее конечно же не застал, догнал уже у Суоярви. Ознакомившись с боевой обстановкой, сразу же выехал в один из полков, который наиболее успешно вел наступление. Прибыл в него как раз в тот момент, когда подразделения начали переправляться на островок, омываемый быстрой Суной. Килин решил идти вместе с бойцами. Он будто чувствовал, что именно здесь развернутся основные события.

Преодолев вброд рукав реки, подразделения полка вышли на островок и закрепились там. Фашисты простреливали его буквально насквозь. От осколков мин и снарядов трудно было укрыться. Остался один выход — опять вперед, только вперед! Преодолеть еще один рукав реки и закрепиться на том берегу.

Но первые попытки переправиться через второй рукав Суны успеха не имели. Подразделения лишь понесли значительные потери. Что предпринять?

Этот вопрос решали и командиры, и бойцы. Думал об этом и журналист Виктор Андреевич Килин. «А почему бы не попытаться преодолеть этот рукав вплавь? — прикидывал он. — Группу плывущих бойцов врагу труднее заметить, чем большой плот».

Предложил свой план командиру полка. Одновременно подсказал, что хорошо бы с этой группой перекинуть на ту сторону и нитку телефонного кабеля. Для чего? А затем, чтобы с его помощью перетягивать небольшие плотики с оружием и боеприпасами.

Командир полка, продумав предложение корреспондента, согласился с ним. Теперь предстояло найти смельчаков, готовых под огнем вплавь преодолеть водную преграду. Килин вызвался лично возглавить группу и лично же отобрать подходящих для этого дела людей. Отобрал лишь пятерых, хотя добровольцев было гораздо больше. Проинструктировал:

— Первым поплыву я. А вы за мной, на дистанции двадцать — тридцать метров.

Тем временем наступила ночь. Но здесь она почти не отличалась от дня. Стало разве чуть потемнев да потише на переднем крае.

Килин повел свою группу через прибрежные заросли. У самой воды залегли. Укрепив на голове сверток с одеждой, [269] Виктор Андреевич поплыл первым. За ним, в обговоренной последовательности, — его помощники.

Когда уже подплывали к западному берегу, противник заметил их, открыл огонь. Пули свистели над головой, шлепались в воду, вздымая фонтанчики. Но берег — вот он, рядом...

На крохотном пятачке занятого врагом берега их собралось шестеро. Как и намечалось, перетянули сюда и телефонный кабель. С его помощью тут же подтащили плотик с ручным пулеметом, автоматами и патронами. И когда фашисты пошли в атаку, пытаясь сбить эту группку смельчаков, встретили их довольно сильным огнем. Гитлеровцы вынуждены были вернуться на исходные позиции.

В. А. Килин отправил донесение командиру полка, сообщил о выявленных огневых точках противника. Послали также записку-обращение к бойцам, призвав их смело форсировать реку, не давать врагу опомниться. Это обращение подписали все шестеро защитников крохотного плацдарма.

Вскоре с острова прибыл еще один плотик с боеприпасами и тоже с запиской. Командир полка поздравлял отважных десантников с успехом и обещал прислать подкрепление.

Фашисты между тем готовились к новой атаке. Килин же со своими бойцами решил упредить ее. Под прикрытием пулемета десантники приблизились к первой траншее врага и, пустив в ход гранаты, ворвались в нее. Это оказалось очень кстати. Ведь пока гитлеровцы были связаны боем с группой Килина, началась переправа других подразделений полка. Они с ходу атаковали противника и вскоре ворвались в село Поросозеро...

Уже после войны мне удалось разыскать в архиве наградной лист на майора В. А. Килина. В этом документе говорилось: «В. А. Килин показал себя хорошим командиром, способным журналистом и бесстрашным воином. В бою за овладение рубежом реки Суна в районе населенного пункта Поросозеро он проявил личный героизм и совершил подвиг... Пораженные внезапностью нападения группы Килина, фашисты, думая, видимо, что наши войска обошли их, поспешно отступили с рубежа, бой за который длился в течение трех суток. Тов. Килин, дважды раненный в этом бою, со своей небольшой группой бойцов открыл путь для переправы 55-го полка, что обеспечило боевой успех всей 176-й стрелковой дивизии».

Дата добавления: 2015-07-08