|
Читайте также: |
Он был старожилом «Часового Севера». Прошел с газетой всю финскую войну 1939–1940 годов и, пожалуй, являлся одним из немногих ее литсотрудников, вступивших в Отечественную, уже имея определенный опыт освещения боевых действий.
Молодой, высокий, стройный, младший политрук Гриша Ладысев, как его многие звали, считался, особенно в среде наших девушек, самым красивым мужчиной в редакции. Гриша любил ладно, с иголочки, одеться, чтоб все на нем сидело по фигуре, было чистым и опрятным. Гимнастерка с ремнем через плечо, полевая сумка, всегда до блеска начищенные хромовые сапоги — военная форма была ему к лицу. Многие девушки увлекались им, и он всегда был любезен с ними. Но особое расположение выказывал одной — Ане Белоусовой. Она долгое время дружили, оказывая друг [144] другу всевозможные знаки внимания. К сожалению, эта дружба закончилась разрывом, о причине которого они постарались умолчать.
Понятно, что место корреспондента — в войсках. И Ладысев никогда не уклонялся от этой своей обязанности. Ведь не побудешь на передовой — ничего и не напишешь хорошего. А Гриша любил писать и старался писать добротно, на совесть. В редакции его трудно было застать. Иногда исчезал на несколько суток. А бывало и так. Ночью сидит пишет, а утром, сдав в секретариат очередную статью или очерк, уже «выскочил» в передовой полк, уже бродит по землянкам и окопам. Вечером вновь появляется в редакции и сидит за столом, склонившись над рукописью чуть ли не до утра. Подремлет часок-другой — и опять в путь. Такой темп журналистской работы стал для него привычным. Зато его материалы, особенно на темы воинского воспитания, отличались аргументированностью, насыщенностью интересными примерами. В них чувствовалось дыхание жизни. И часто они из-под пера сразу шли в номер и нередко получали на редакционных совещаниях высокую оценку.
До войны материалы газеты касались в основном боевой учебы. Но Ладысев и тут умудрялся вспомнить о боях, о необходимости заранее, еще в мирное время, к ним готовиться. В этом отношении показательна его статья «Героизм в бою и упорство в учебе», опубликованная 1 мая 1941 года. Основываясь на опыте боев во время конфликта с Финляндией, он показывал, как важно учитывать этот опыт в повседневной боевой учебе, учиться вести бой в сопках, где очень трудно ориентироваться, где и враг будет иметь возможность зайти тебе в тыл, а ты не имеешь права упустить эту возможность и тебе необходимо ударить по нему с тыла.
22 июня 1941 года, в первый день войны, когда мы все прибежали в редакцию и не очень четко еще знали, как сложится у нас следующий день, лишь немногие наши сотрудники чувствовали себя более или менее уверенно. Среди них был и Ладысев. Он уже воевал, он уже видел в этих местах врага. Вообще-то мы крепко знали одно — надо выпускать очередной номер газеты, первый военный номер. Я, естественно, обращался в секретариат за оригиналами для набора. Но набирать пока было нечего. Правда, ответственный секретарь уже прикидывал макет. На первой полосе шапка: «Кровавый агрессор — фашистская Германия напала на нашу Родину». Выступление В. М. Молотова с обращением к народу. А еще что? Набора не было. [145]
Ответственный редактор батальонный комиссар М. Сергеев, перед тем как отправить сотрудников на митинги в части, сказал, обращаясь к журналистам:
— Положение у нас тяжелое. Вы понимаете, что старые материалы не годятся. Их придется выбросить. А новых еще нет. Сейчас товарищи доедут в войска. Но что-то надо сдавать в набор немедленно. Кто может выручить?
Помню, поднялся Ладысев.
— У меня есть кое-какие заготовки об опыте боев с белофиннами, — сказал он. — Могу написать, как мы воевали в этих местах, об особенностях театра военных действий, о том, что ждет бойца.
— Годится, — одобрил Сергеев. — Садитесь сейчас же за работу. Помните, что тут представитель типографии. Он ждет набора.
Ладысев сел за работу. И в первом же военном номере «Часового Севера», вышедшем в понедельник 23 июня 1941 года, появилась его статья «Чувство бойца». На следующий день, 24 июня, — опять статья Ладысева «Подвиги Капустина». В ней рассказывалось о том, как воевал с белофиннами политрук Капустин, вдохновляя бойцов на победу. Он погиб, когда бросился на выручку своих бойцов, внезапно атакованных врагом с фланга.
Григорий Игнатьевич писал у нас главным образом на партийно-комсомольские темы. Но он никогда не проходил мимо любого материала, который может заинтересовать газету. Писал о боевых делах летчиков, танкистов, пехотинцев. Когда газета начала публикацию очерков под рубрикой «Герои Великой Отечественной», одним из первых откликнулся Ладысев. Запомнились его очерки «Красноармеец Улитин», «Командир орудия Чагаев». Когда возникла необходимость написать о взаимодействии пехоты и авиации, за дело взялся Г. Ладысев. И вскоре в газете появилась организованная им полоса материалов на эту тему. В начале войны немцы запугивали нас окружением. В войсках появилась даже опасная болезнь — боязнь окружения. Как газета могла помочь излечить ее? Своими материалами. Поняв это, Ладысев выступил со статьей «Как сержант Руденко вышел из окружения». Журналист не поучал, не твердил о том, что надо и чего не надо делать. Он просто разбирал конкретные действия одного бойца. Приводятся в статье и слова сержанта Руденко: «По поводу окружения скажу одно: пока у тебя есть оружие, патроны, не считай себя окруженным. Дерись смело, хладнокровно. Рази врага [146] насмерть, откуда бы он ни шел». Также материалы действовали лучше всяких поучений.
Газета живо откликалась на все обстоятельства жизни войск. А обстоятельства складывались порой тяжелые. И тут важно было смотреть правде в глаза. Возникла необходимость подготовить об этом статью. Ладысев сразу же взялся за нее, кропотливо стал подбирать факты. И вскоре его статья «Красный воин правдив и честен» появилась в газете. В ней, в частности, говорилось: «Сложилась в ходе боя тяжелая обстановка, постигла неудача — не скрывай угрожающей опасности, говори о ней прямо. Но и не теряйся в трудную минуту, не впадай в панику, а настойчиво ищи выход, принимай меры, чтобы выправить положение».
Конечно, нельзя сказать, что в редакции только все и сидели, склонившись над столом, и днем и ночью корпели над статьями. Была и минуты отдыха, праздники. Григорий Ладысев очень любил поэзию. Не знаю, писал ли он сам стихи, но читал их охотно. Знал наизусть много стихотворений Пушкина, Лермонтова, Есенина, Симонова. Ему не нужна была большая аудитория. Два-три человека — и он уже читает, проникновенно, от души. Может быть, именно за любовь к поэзии в редакции прозвали его Лириком. Не эта ли любовь к поэзии сыграла определяющую роль в том, что, когда в Мурманск приехал из Москвы Константин Симонов и зашел к нам в «Часовой Севера», именно с Ладысевым они подружились и часто вместе выезжали в войска или встречались и работали рука об руку где-нибудь на Рыбачьем или на Западной Лице? Они нередко обменивались впечатлениями, рассказывали друг другу об увиденном, делились полученной информацией. Они были почти одногодки (Симонов на полтора года старше). Наверное, оба чувствовали, что их думы, их отношение к жизни, взгляды на события во многом совпадают. Конечно, могло сыграть немалую роль и другое, Ладысев был общителен, открыт для людей. Он хорошо знал войска, умел все показать и о многом примечательном для фронта рассказать, мог в случае нужды дать совет, предостеречь от ошибки. Все это, конечно, догадки. Но и тому и другому, видимо, нужно было это общение, общение журналистов.
В первый раз Константин Симонов приехал к нам в Заполярье в сентябре 1941 года. Уже вечером зашел в редакцию вместе с прибывшим с ним фотокорреспондентом «Красной звезды» Михаилом Бронштейном.
— А, вот вы где окопались! — весело воскликнул Симонов, отворяя дверь в редакцию. — Едва вас разыскали. [147]
Он тепло поздоровался с редактором старшим батальонным комиссаром М. Сергеевым, осведомился об обстановке на фронте.
— Везде идут тяжелые бои, — ответил Сергеев. — Вот мы, группа журналистов, только что прибыли из района боев.
Симонов внимательно слушал, заинтересованно расспрашивал. Видимо, он решал, на какой участок фронта ему лучше направиться.
— А как вы думаете... — начал он.
Но договорить не успел. Раздался сильный взрыв. Все стекла в редакции выбило взрывной волной. Началась бомбежка Мурманска. Сергеев, легко раненный осколками в лицо, приказал всем отправляться в бомбоубежище.
От нас Симонов направился в штаб армии. Надлежало представиться начальству. Через несколько дней он вернулся в Мурманск. В редакцию пришел уже как свой человек. Со многими, особенно с поэтами, которых было у нас достаточно, успел установить добрые отношения. Его с интересом расспрашивали, и он охотно делился впечатлениями, говорил, что успел побывать на Западной Лице, на Рыбачьем у артиллеристов.
— Замечательный народ! — с восхищением говорил он. — Обязательно напишу о них. Не знаю только еще, в прозе или в стихах.
Вскоре в «Красной звезде» появился очерк К. Симонова о Заполярье. Мы поняли, что пока об артиллеристах он решил написать в прозе. В редакции даже спорили, что стихов о них не будет. Симонов, мол, лирик, боевую тему в стихах ему трудно решать.
— Не скажите. Он и оду может создать, — утверждал Ладысев.
А тем временем Симонов подался к морякам. В Полярный, где размещался штаб Северного флота, он прибыл вместе с корреспондентом «Часового Севера» Григорием Ладысевым. Симонов специально просил редактора М. Сергеева отпустить с ним Ладысева, и тот разрешил, но не более чем на двое суток и с наказом: «В море — не сметь! Тебе и здесь работы хватает».
Симонов уговорил командующего флотом адмирала Головко разрешить ему побывать в морском десанте. Наш корреспондент Гриша Ладысев тоже рвался побывать с моряками в десанте. Но, памятуя приказ редактора «В море — не сметь!», он не решился даже просить об этом командующего. [148]
А Симонов отправился вместе с морскими разведчиками на катере в тыл противника, на Северный мыс. Он участвовал в высадке десанта, вместе со всеми высаживался на мыс, ходил с разведчиками по кручам к немецкому опорному пункту, видел, как его взрывали. Вскоре, а именно 23 ноября 1941 года, его рассказ об этом рейсе, названный «В праздничную ночь», был опубликован в «Красной звезде». Очерк о морском десанте на Северный мыс открывал новую, специальную рубрику: «Письма с Крайнего Севера».
Полуострова Рыбачий и Средний постоянно привлекали к себе журналистов. Это был правый фланг нашей 14-й армии, вплотную примыкавший к Кольскому заливу. Часто эти полуострова называли воротами в Мурманск. Так оно, по сути дела, и было. И это хорошо понимали и немцы, и мы. Поэтому бои здесь шли и днем и ночью и носили особенно ожесточенный характер. В этих боях участвовали и сухопутные войска, и морские пехотинцы, и корабли флота. И ничего удивительного нет в том, что в конце ноября 1941 года корреспонденты «Часового Севера» Илья Бражнин и Григорий Ладысев вновь встретились здесь с Константином Симоновым. Они вместе обсуждали свои планы и замыслы, делились полученной информацией, встречались с одними и теми же героями. Нередко они вместе коротали осенние заполярные вечера. Сидели в землянке. Тускло горел светильник, сделанный из пустой гильзы зенитного снаряда.
— Знаешь, Гриша-лирик, — сказал как-то Симонов. — Задумал я написать поэму об артиллеристах. Сюжет вроде вырисовывается. Да вот сомневаюсь, нужна ли сейчас поэма. Теперь к месту короткий, искрометный стих.
— Нужна, — убежденно поддержал Ладысев. — Очень нужна.
Симонов ничего не ответил, а в скором времени написал совсем другие стихи. Именно искрометные. О Москве. Называлась эти стихи «Голос далеких сыновей». Мне особенно запомнились такие строки:
Москва моя, военною судьбоюДа, в сознании каждого из нас, в сознании всех советских воинов, где бы они ни воевали, короткое, но емкое слово «Москва» занимало особое место. Ведь Москва — [149] сердце нашей великой Родины! А в годы войны понятие это было особенно обострено.
Мы с волнением следили за грандиозной битвой под Москвой. Жадно расспрашивали о ее жизни и внешнем облике в эти суровые дни всех, кто прибывал в Мурманск из столицы. И словно бы воочию видели ее городом-воином, городом-крепостью. И верили: на полях Подмосковья обязательно зажжется заря нашей грядущей победы над ненавистным врагом!
И этот час настал! В начале декабря 1941 года советские войска перешли под Москвой в решительное наступление. Фашисты были отброшены от стен столицы! Воины Заполярья встретили это известие с ликованием. Номера «Часового Севера» в эти дни в войсках ждали с особым нетерпением. Ведь в них широко и оперативно освещался весь ход Московской битвы.
— Я многому учился у Симонова, — рассказывал мне Ладысев. — Его напористости, стремлению все видеть самому, везде побывать. Я пытался проникнуть в его «кухню», распознать и позаимствовать его методы работы. Но это, видно, никому не дано. Каждый писатель, журналист вырабатывает свой подход к творчеству, присущий только ему одному. Симонов очень часто сочинял стихи, прохаживаясь по комнате и произнося строки вслух. И по-моему, ему хотелось, чтобы его при этом кто-то неравнодушный обязательно слушал. На нем он выверял, думаю, точность стиха.
В Мурманске я жил в межрейсовом доме моряков. Там же останавливался и Симонов, когда приезжал к нам на Север. Случалось, что я заходил к нему, а чаще видел, как он вышагивает по коридору межрейсового. Оказывается, так он сочинял стихи. И случалось, что Ладысев, сидя на диване в конце коридора, строфу за строфой записывал эти стихи. Так были сочинены стихотворения «Женщине из-под Вичуга» и «Жди меня». Оба эти стихотворения впервые были напечатаны в нашей армейской газете «Часовой Севера».
Вернувшись из Полярного в Мурманск, перед своим отъездом в Москву К. Симонов вновь зашел к нам в редакцию. Он принес с собой только что написанное, как он сказал, стихотворение «Жди меня». Вынув из кармана кителя листочек, развернул его.
— Прочесть? — с улыбкой спросил у редактора М. Сергеева.
— Конечно.
Наверное, перед тем как пройти к редактору, Симонов [150] сказал что-то о стихах и о намерении их прочитать Г. Ладысеву. Во всяком случае, чем же объяснить, что вокруг Симонова сразу же образовался круг из сотрудников редакции. Пришли все, кто были в это время неподалеку от кабинета редактора. Хотя возможно и другое объяснение. Узнали, что пришел Симонов, который вызывал всеобщую симпатию своей открытостью и доступностью, и устремились к нему, чтобы что-то узнать и о Москве, и о том, над чем работает сам поэт.
Как бы то ни было, Симонов начал читать. В листочек он почти не глядел. Видимо, все, что написал, было им уже пережито и знакомо до каждого слова, до интонации. Читал он негромко, как бы для себя, и от этого стихи звучали как-то по-особому, интимно, что ли.
Вот он произнес последние слова и огляделся, словно ожидая приговора. Но все молчали. Все были зачарованы только что услышанным. Так созвучны думам, переживаниям каждого только что прочитанные строки. Я знал, что Максим Сергеев, Георгий Мокин, Григорий Ладысев и другие сотрудники недавно вернулись с Западной Лицы, где шли кровопролитные бои. Там гибли наши товарищи. Их уже не дождутся. Но сотни, тысячи бойцов, идя в бой, хотели быть уверенными, что их ждут, что они победят лютого врага и вернутся всем смертям назло. И эти их думы, эту неистребимую надежду так чутко уловил поэт и так зримо отразил в стихах.
Молчание длилось несколько секунд. Потом кто-то тихо произнес:
— Прочтите еще раз.
И Симонов стал читать стихотворение снова. Когда он закончил, раздались аплодисменты. Шок прошел. Все зашумели, высказывая свое отношение к только что услышанному. М. Сергеев, обращаясь к Симонову, сказал:
— Вы чувствуете, как газетчики отозвались на ваши стихи. А ведь их не так легко расшевелить. Как говорится, на мякине не проведешь. Не возражаете, если мы ваше стихотворение опубликуем у себя в газете.
— Ради бога, — ответил Симонов и подал листок с записью текста. — Пожалуйста.
М. Сергеев тут же написал на листке: «В набор». Он огляделся, ища ответственного секретаря редакции и, найдя, протянул ему листок, подтвердив уже вслух:
— В набор. И — в номер.
Ответственный секретарь, также посмотрев по сторонам, нашел меня и, передавая листок, повторил: [151]
— В набор.
И стоял с листком бумаги, но не торопился уходить. Мне хотелось узнать, что еще скажет Симонов. Однако редактор, строго взглянув на меня, повторил свой приказ:
— Не задерживайтесь. А то Константин Михайлович еще раздумает.
Как жаль, что тот листочек — автограф симоновского стихотворения — не сохранился. Превратившись в обычный оригинал, предназначенный для набора, он так и затерялся среди других наших оригиналов — заметок и очерков о героях боев на Западной Лице.
На другой день газета со стихотворением К. М. Симонова «Жди меня» ушла в войска. А еще через день понеслись из войск протесты: «Вы нам мало прислали «Часового Севера», «Спрос на газету не удовлетворяется». Оказывается, каждый боец хотел иметь номер газеты, в котором напечатано симоновское «Жди меня». Номера газеты хранили как драгоценность. Переписывали стихи и посылали в письмах домой. Как заклинание в письмах с фронта звучало: «Жди меня!» Стихотворение вселило в души бойцов веру в нашу окончательную победу. Каждый, выходя на операцию, идя в бой, утверждал в душе: «Я вернусь!»
И еще одной, совсем неожиданной, стороной обернулось для нас это стихотворение. Вернувшись в Москву, Симонов через какой-то срок написал письмо работавшему у нас поэту Александру Коваленкову. Может, он обещал ему о чем-то походатайствовать в Москве, мне трудно сказать. Но письмо пришло, и Коваленков делился с нами кое-чем из сообщенного Симоновым, Говорил он, в частности, о том, что, когда Симонов отчитался за командировку перед редактором «Красной звезды», он решил некоторые свои материалы предложить «Правде».
— А что у вас есть? — спросил редактор «Правды» Н. П. Поспелов.
Константин Михайлович показал несколько очерков о защитниках Заполярья.
— О моряках могу рассказать, о летчиках, — добавил он.
Поспелова почему-то это не устроило.
— Боевых материалов у нас достаточно, — сказал он. — А нет ли у вас чего-нибудь для души?
— Есть, — ответил Симонов. — Но чисто личного, интимного характера.
— Прочтите.
И Симонов прочитал «Жди меня». [152]
— Вот это берем, — сразу же сказал Поспелов.
На другой день стихотворение появилось в «Правде».
Александр Коваленков комментировал все это по-своему.
— Вот вы, — говорил он, обращаясь к нам, — часто косо смотрите на меня. Дескать, мало пишу боевых материалов, об атаках, о рейдах разведчиков. Все больше стихи предлагаю. Лирику. А кому она нужна, мол, лирика-то. Сейчас время суровое, не до нее. А оказывается, бойцу, только вышедшему из боя, именно и нужно что-то душевное, интимное. Он не о крови думает, не о смерти, а о жизни, о тех, кого оставил дома, о любви, наконец.
Взяв себе в союзники К. Симонова, Александр Коваленков отстоял свое амплуа в газете. Стал больше писать лирических стихов. И их охотно печатали.
Второй раз в Заполярье К. Симонов приехал в апреле 1942 года. Он, наверное, сразу же позвонил в редакцию «Часового Севера» М. Сергееву, потому что, вызвав меня, редактор сказал:
— Приехал Симонов. Надо его найти и пригласить в редакцию. В общем, мы с ним уже обо всем договорились. Вам отводится только роль сопровождающего.
В этот раз К. Симонов тоже приехал к нам не один. С ним прибыл специальный корреспондент «Правды», главный редактор журнала «Огонек» Евгений Петров. По дороге они расспрашивали меня, что нового на фронте, на каком участке развертываются главные события. Я, конечно, мало мог им сказать. Помню, говорил об успешных рейдах разведчиков по тылам противника, о действиях снайперов, получивших к этому времени довольно широкий размах.
Евгений Петров интересовался (он впервые приехал в Мурманск), как мы разместились, не часто ли беспокоят бомбежки, как доставляются газеты в войска. Я подробно ответил на все его вопросы.
— А Ладысев на месте? — неожиданно прервал меня Симонов.
— На месте.
— Вот и хорошо. Лучшего информатора нам не надо. Он обычно бывает в самых горячих точках, ничего не упустит.
В редакции нас уже ждали. Навстречу гостям вышел ответственный редактор М. И. Сергеев. Пригласил к себе в кабинет.
Вскоре туда же пришли поэты Александр Коваленков, Бронислав Кежун, Владимир Харьюзов. И даже несколько журналистов из областной газеты «Полярная правда».
Разговор начался с расспросов о Москве. На них отвечал [153] преимущественно Петров. Рассказывал о положении в городе, о жизни москвичей, о новых работах писателей.
Встреча, разумеется, не обошлась и без стихов. Читали их не только Симонов, но и наши поэты.
— А часто ли вы печатаете в своей газете стихи? — поинтересовался Петров.
— Как же, даем, — ответил Сергеев. — Поэзию у нас в армии любят. Пишут стихи не только наши поэты, но и из войск...
И все-таки разговор закончился выводом, что стихов наша газета печатает пока еще недостаточно. А они сейчас очень нужны.
И тут Александр Коваленков высказал затаенную мысль:
— Надо бы больше издавать сборников стихов фронтовых поэтов.
— Верно, — поддержал его Петров. — А почему бы вам самим не наладить это дело как следует? Поэты у вас есть, и, чувствуется, неплохие. Типография тоже имеется. Что еще надо? Кстати, тут вот сидит начальник типографии. Давайте и спросим у него, почему он так тянет с выпуском в свет сборников?
Я начал оправдываться, ссылаясь на слабую полиграфическую базу. Но в конце концов заверил, что постараемся сборников выпускать больше.
Посчитав вопрос решенным, Петров стал собираться, сославшись на то, что им с Симоновым нужно еще зайти к командующему.
Прощаясь, редактор «Огонька» сказал нашему Коваленкову:
— Вот что, молодой человек, пришлите-ка свои стихи мне. Я их издам отдельной книжкой в нашей библиотечке «Огонька».
В редакции корреспонденты центральных газет пробыли недолго. От нас они направились в штаб армии, а оттуда — к летчикам и артиллеристам. Вскоре Петров вернулся в Москву. Не знаю, кто подсказал К. Симонову еще один необычный, неординарный маршрут, может быть, тот же Гриша Ладысев, на которого поэт так надеялся. Одно известно мне точно. В первых числах мая 1942 года специальный корреспондент «Красной звезды», преодолев на оленьей упряжке добрых 50 километров по скалистой приморской тундре, появился на сопке Редец. Сопка эта и в мае была плотно укрыта снегом, и никакого другого средства добраться туда, кроме оленьей упряжки, не было. К. Симонова [154] эти трудности не остановили. Там, на сопке, он прошел на наблюдательный пункт командира артиллерийского полка подполковника Е. Рыклиса. Более суток не уходил с наблюдательного пункта командир полка. Его целью было обнаружить, засечь вражескую батарею, доставлявшую нашим войскам немало неприятностей.
Константин Михайлович наблюдал эту артиллерийскую дуэль. Просидел на наблюдательном пункте три часа, пока батарея противника не была уничтожена. Об этой своей поездке он написал очерк, который был опубликован 13 мая 1942 года в «Красной звезде».
О трагедии, случившейся с Евгением Петровым на южном фланге советско-германского фронта, мы узнали также от К. Симонова. Он получил телеграмму о том, что Петров погиб при аварии самолета, возвращаясь из Севастополя. Горе, которое испытывал поэт, трудно передать. Он как-то изменился в лице, ссутулился. Свою боль он выразил в стихотворении «На смерть друга», написанном тут же, в Заполярье. Глубину его чувств выразили строки:
Неправда, друг не умирает,Работники нашей редакции и типографии очень переживали эту утрату; все уже успели полюбить этого жизнерадостного, душевно щедрого человека...
А вскоре, как и обещали Петрову, мы выпустили очередной сборник стихов армейских поэтов. Правда, объема он получился небольшого, всего три с половиной печатных листа. В него вошли стихи красноармейцев И. Шамякина, А. Бордюговского, Н. Новикова, С. Грекова, Анны Гончар, В. Волгина, В. Балашова, младшего политрука Н. Букина (Николай в то время получил очередное воинское звание), М. Гуриненко и наших редакционных поэтов К. Бельхина, Б. Кежуна, В. Заводчикова и Г. Орловского. Книжка получилась нарядной и сразу же стала популярной в войсках. Правда, сейчас она уже поистине библиографическая редкость.
К. Симонов собирался уже уезжать в Москву, когда кто-то из наших газетчиков, скорее всего все тот же Григорий Ладысев, рассказал ему о бое в небе над Мурманском шести советских истребителей с 28 фашистскими самолетами, пытавшимися бомбить город. Это был поистине героический бой. Наши летчики сбили несколько машин противника, не подпустили фашистскую авиацию к Мурманску. При этом наш ас Хлобыстов совершил в том бою два тарана. Были и [155] у нас потери. Погиб один из лучших летчиков полка капитан А. Поздняков, тоже совершивший в том бою таран.
Ладысев первым узнал об этом бое, раньше других побывал на аэродроме, и к вечеру его очерк о героизме наших летчиков уже был готов. Его сдали в набор, и Ладысев, подойдя ко мне, попросил:
— Сделай, чтоб поскорее набрали. Это очень важно.
Симонов загорелся этим материалом. Почти все о бое, о его деталях он уже знал от армейских газетчиков. Однако Константину Михайловичу надо было повидать летчиков, поговорить с ними, проникнуться атмосферой боя, хотя его срочно отзывали в Москву и времени у него было в обрез. И все же Симонов поехал на аэродром Мурмаши под Мурманском. Он попал в очень неудачное время. Алексей Хлобыстов, потерявший вчера в бою своего лучшего друга, был подавлен и не расположен к беседе с корреспондентом. К тому же он собирался идти на похороны А. Позднякова. Какие тут беседы! Симонов все это прекрасно понимал. Но он остался с летчиками, разделил вместе с ними их горе, участвовал в похоронах А. Позднякова. Понимая состояние А. Хлобыстова, он задал ему после похорон только один вопрос:
— Что вы лично чувствовали, что у вас было на душе, когда вы шли на таран?
И Хлобыстов ответил. Ответил коротко, самую суть.
— Что было на душе? — переспросил он. — Прежде всего сделать все и любой ценой, чтобы не пропустить немцев к Мурманску. И кажется, я сделал все что мог.
Вернувшись в Москву, Симонов написал и напечатал в «Красной звезде» 21 мая 1942 года очерк «Русское сердце». Это о Хлобыстове и о его командире и друге Позднякове. Очерк так и начинался: «Хоронили командира эскадрильи А. Позднякова». Я читал этот очерк и тогда, в мае сорок второго, и перечитывал сейчас, спустя сорок пять лет. И все равно не мог унять волнение. И что поразительно: К. Симонов не допустил в очерке никаких ухищрений. Он писал то, что видел. Вот похороны Позднякова, вот его беседа с Хлобыстовым, его вопрос перед отлетом в Москву комиссару полка: «А где сейчас Хлобыстов?» И ответ: «В госпитале. Вчера пошел на третий таран. Немца срубил, но и сам, будучи ранен, вынужден был оставить машину». Кажется, все просто, но какая сила воздействия, сила правды!
О Кежуне, моем друге и боевом товарище, хочется рассказать особо. Сделать это мне будет и трудно, и легко. Трудно потому, что я конечно же не литературовед и не [156] критик. А легко... легко хотя бы по той причине, что я знаю его с первых, самых тяжелых дней войны.
В своих произведениях Бронислав Кежун всегда шел от жизни. Взять, к примеру, хотя бы его стихотворение «Эдельвейс», о котором очень тепло отозвался Н. С. Тихонов в одной из своих статей. А как оно было написано?
...Сначала поэт увидел эдельвейс в Заполярье. Вернее, не сам цветок, а его символ. И этот символ носили на рукавах мундиров и на каскетках фашистские горные егеря. Носили как символ смерти, а не стойкости и бессмертия...
Затем, уже живой, он видел его в горах Австрии — на родине этого цветка. А написал о нем, находясь уже на берегах Тихого океана, на Дальнем Востоке! Вот ведь сколько времени оттачивал эту тему в своем сердце! А отсюда — и эти неповторимые, полные глубокого смысла строки:
...Так мы вернули городамТак он будет писать уже после победы. А тогда, в суровые годы войны, поэт-труженик не чуждался готовить заметки, статьи в газету, обрабатывать военкоровский материал. И все же главным в его творчестве уже тогда были стихи. Он воспел в них подвиги Героев Советского Союза Саида Алиева и Николая Варламова, мужество и отвагу других защитников советского Заполярья.
Помнится, как-то в редакцию пришло известие о подвиге политрука Сергея Василисина, отбившего с небольшой группой бойцов несколько атак целого фашистского батальона. Ответственный секретарь редакции обратился к Брониславу Кежуну:
— Нужен материал о Василисине. Лучше всего, конечно, стихи. И срочно!
— Хорошо, — ответил Кежун, — напишу. Но я должен прежде поговорить с участниками этого боя.
— Не успеешь, — засомневался секретарь. — Стихи-то — в номер! А что, если... Вот познакомься, тут все материалы о тех событиях. Может, по ним...
Но Кежун настоял на своем. Съездил, встретился с участниками боя. И на одном, как говорится, дыхании написал взволнованную поэму «Рассказ о русском богатыре». И успел сдать ее в номер! [157]
Ныне поэт живет в Ленинграде. Но он много ездит по стране, встречается с молодежью, с ветеранами войны, пишет о былых сражениях, о подвигах советского народа, совершенных как в годы суровых испытаний, так и в мирные дни.
Дата добавления: 2015-07-08; просмотров: 179 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
| Пути-дороги журналистов 2 страница | | | Пути-дороги журналистов 4 страница |