Четверо убито, шесть человек ранено.

— А как дела в воздухе?

— Дерутся наши здорово!

В конце дня я узнал, что с началом активных боевых дейст­вий 148-й полк сражался мужественно и организованно. Неко­торые летчики провели по шесть и более воздушных боев. Счет сбитых вражеских самолетов открыл капитан Титаев. Фа­шистский бомбардировщик, подожженный им, упал неподале­ку от Либавского аэродрома и взорвался...»

Слабовато? Согласен, на «полностью уничтоженный на рассвете 22 июня» 148-й полк не тянет. Поишем другие, бо­лее привычные нам свидетельства. Должен же был хоть на чем-то основываться миф про «первый уничтожающий удар» люфтваффе? Кто ищет — тот находит.

«...Дремоту нарушил сильный грохот. Я приподнялся. В большом окне занималась заря воскресного утра 22 июня 1941 года. На травянистом летном поле, поседевшем от росы, я увидел воронки, как пунктир, перекрывшие весь аэродром... Едва ребята на мой возглас подняли головы, как начался вновь грохот разрывов, и мы увидели, что на другой стороне аэродро­ма, в расположении 15-го полка, в щепы разлетелись ящики с «мигами», в ангарах вспыхнули пожары... Мы быстро перебе­жали в кювет у аэродромного ограждения. Отдышались и об­ратили внимание на здание, где ночевали. Оно было полностью разрушено. Горели штабы других эскадрилий. Огромный пожар пылал на территории 15-го полка. Неожиданно появились на небольшой высоте четыре тройки бомбардировщиков «Хейн­кель-111» в сопровождении «Мессершмиттов». Как могли, мы прижались к основанию кювета. Разрывы бомб покрыли летное поле. Видимо, не все бомбы были сброшены — бомбардировщики прошли над городом, направляясь в сторону Кармелавы, на наш полевой аэродром (автора этих воспоминаний утро 22 июня застало на основном аэродроме полка в Каунасе. — М.С.) От проходной и караульного помещения к небольшой роще убегали красноармейцы и несколько техников. Мы решили добираться поодиночке до уцелевших самолетов и пытаться взлететь по краю аэродрома. Основное летное поле было все в воронках...

...Я кинулся в сторону Штаба полка, где на стоянке виднел­ся истребитель И-16. Машина оказалась цела. На счастье, мне попался красноармеец из охраны, не успевший убежать. По мо­ему приказу он побежал за парашютом, а я кинулся к авто­стартеру, надеясь возле него найти водителя. Он был на месте. Все складывалось удачно. Мы подъехали к самолету. Запыхав­шийся красноармеец принес парашют, поясняя: «Никого не бы­ло там, пришлось ломать дверь». Соединив храповики старте­ра и двигателя самолета, я полез в кабину.

Только я собрался подать рукой команду на раскрутку, как дверка автомобиля распахнулась, выскочил водитель и бросил­ся в сторону кювета. Взглянув вверх, я все понял. Над головой шла группа бомбардировщиков. Пришлось последовать примеру водителя. Аналогичные попытки запустить двигатель истре­бителя повторялись дважды. Наконец винт завращался и мо­тор заработал... Убрав шасси, я осмотрелся. В небе — никого. Оказавшись в родной, привычной стихии, я почувствовал себя уверенно. Взглянув на красные черепичные крыши шести ее до­мов, я развернулся на Кармелаву.

Скоро увидел аэродром, воронки на нем, лежащий во ржи «МиГ». На опушке леса, у стоянок самолетов, — несколько оча­гов пожара... После посадки зарулил на стоянку эскадрильи. Здесь наши самолеты стояли под маскировочными сетями. Едва выключил двигате/гь, как на летном поле показалась мчавшаяся «эмка» командира полка. Батя подробно расспросил об обста­новке на аэродроме в Каунасе и уехал в расположение штаба...

...Появилась большая группа вражеских бомбардировщиков в сопровождении истребителей. Бомбы рвались на летном по­ле, истребители штурмовали наземные цели, расстреливая ру­лящие «миги». Находившееся в воздухе звено наших истребите­лей атаковало бомбардировщики, но после первой короткой очереди пулеметы не работали. Эта система (синхрониза­тор) не была еще отлажена... Теперь, после отказа оружия в воздухе, техники-оружейники снимали с мотора капот и пы­тались устранить дефект. Если учесть, что снять капот мо­тора легко, а обратно надеть сложно из-за старой, «шомполь­ной» конструкции, времени на устранение неисправности уходило много. Таким образом, в самый критический момент полк оказался безоружным. Ощущая безнаказанность, авиация про­тивника обнаглела. Бомбардировщики шли группа за группой. В интервалах между бомбовыми ударами истребители штур­мовали на аэродроме все видимые цели. Гонялись буквально за каждым человеком.

Аэродром сплошь покрылся воронками и вывороченными ва­лунами. Большими оказались потери в личном составе. У стоя­нок самолетов в разных местах лежали убитые в лужах запек­шейся крови. Около 12 часов дня со стороны деревни появилась лошадь с подводой.

Это наши официантки везли на аэродром обед. Они были одеты в цветастые платья и платочки. Почти у всех, кроме меня, отсутствовал аппетит. Я быстро проглотил несколько порций второго и компота. Не успели девочки отъехать, как появились вражеские бомбардировщики. Весь груз бомб обру­шился на нашу эскадрилью. Вырытая земляная щель оказалась битком набитой людьми. Земля, словно живая, вздрагивала и качалась. Тишина наступила внезапно.

Из-под тяжести лежащих на мне людей не сразу удалось выбраться... Недалеко от щели из земли торчало колесо теле­ги. Лошадь исчезла. Виднелся присыпанный клок женской оде­жды — белый в синий горошек... Из всех налетов немецких бомбардировщиков за эти восемь часов первого дня войны этот на­лет мне показался самым страшным. После этого налета взлететь с аэродрома было уже невозможно, да и не на чем. Несколько ранее семь «мигов» взлетели и взяли курс на Ригу. Это все, что осталось от 60 самолетов 31-го полка...» (123).

Книга воспоминаний Б.В. Веселовского, отрывки из ко­торой были процитированы выше, вышла в свет в 1996 г. Книга новая, но при этом сам рассказ Веселовского о собы­тиях первого дня войны можно считать абсолютно стандарт­но-типовым. Вот именно так ЭТО всегда и описывалось: внезапное нападение, спящий аэродром, безостановочно следующие один за другим удары немецкой авиации, безна­дежная беспомощность советских летчиков (самолеты «не освоены», пулеметы не стреляют), и как результат — «через восемь часов взлететь с аэродрома было уже невозможно, да и не на чем».

Если теперь немного «подкрутить резкость», то станут за­метны и многие весьма важные детали. Летчиков разбудили взрывы вражеских бомб. Ни дежурного истребительного звена, ни даже обычного, бодрствующего всю ночьдневаль-ного, на базовом аэродроме истребительного полка не ока­залось. Командира части — нет. Дежурного по части офице­ра — нет. Никто никем не командует. Взлететь автору воспо­минаний удалось случайно — с помощью тех, кто «не успел убежать». Аэродром бомбят и обстреливают почти безоста­новочно, большими группами бомбардировщиков, да еще и с истребительным прикрытием, правда, при этом «в небе — никого». Уцелевшие самолеты летят в Ригу (22 июня это был еше глубокий — порядка 250 км от фронта вторжения — тыл). Зачем в Ригу? А чтобы «выйти из-под удара». А куда по­том, после Риги? Во Владивосток?

Некоторые частные неточности становятся заметны по­сле первого же сравнения текста воспоминаний Веселовского с другим источниками. Например, самолетов в 31-м ИАП было больше — кроме 60 (по другим источникам — 54) но­вейших МиГ-3 было еще 32 И-16, из которых 28 были (по со­стоянию на 1 июня) в исправном состоянии. Худо-бедно, но почти таким (30 машин) было среднее число исправных са­молетов в истребительных группах 2-го Воздушного флота... Сохранившиеся архивные документы не подтверждают и картину столь полного истребления 31-го истребительного полка: к моменту расформирования (14 июля 41 -го г.) летчи­ки 31-го ИАП выполнили 714 вылетов и заявили о 13 сбитых вражеских самолетах (94). Впрочем, все эти малозначимые подробности только отвлекают от главного вопроса. А имен­но: такой результат первой встречи 31-го авиаполка с реаль­ным противником был трагически неизбежен? Или в данном случае имела место преступная халатность командиров, если только не прямая измена? В частности (не говоря уже о явном невыполнении приказов о повышении боеготовности), что помешало за полгода проверить и наладить работу синхронизаторов вооружения — неужели «внезапное напа­дение»? Для этого даже взлетать на новом истребителе не обязательно было, проверить работу синхронизаторов мож­но и на земле — надо только мотор запустить и колодки под колеса подложить, чтобы самолет не улетел ненароком...

Не стоит ломать голову над такими вопросами. Все гораз­до проще. Скорее всего перед нами пример психологическо­го феномена под названием «врет как очевидец». Это когда в результате многолетней идеологической «накачки» живой свидетель начинает писать не то, что он видел своими глаза­ми, а то, что десятки лет слышал ушами. На чем основаны такие подозрения? Внимательный читатель должен был за­метить, что речь идет о том самом 31-м ИАП из состава 8-й САД, рассказом о котором закончилась предыдущая глава. Продолжим теперь чтение воспоминаний летчика этого полка Н.И. Петрова:

«...С левым разворотом взяли курс на Каунас, набрав 1500 метров, увидели аэродром Каунаса, ангары горят, горит при-ангарное здание, горит штаб полка (пока полное совпадение с книгой Веселовского). Пролетая над аэродромом Каунаса, на летном поле видим несколько воронок от бомб (у Веселов­ского «летное поле было все в воронках»). Левее, выше метров 700, звено из двух пар Me-110 и четыре Me-109 на скоростях «с дымом» (на форсажном режиме двигатель DB-601 сильно коптил) пошли на запад. Ниже на встречных курсах прошли 6 самолетов И-153«Чайка», это соседи из 15-го истребительно­го полка. Пролетели на запад минут 15 на высоте 3000м, раз­вернулись обратно — в воздухе все спокойно (никаких следов бомбардировщиков, многократно бомбивших, по версии Веселовского, аэродром Каунаса, не обнаружилось).

...Все произвели посадку благополучно. Как зарулил на свое место, мой техник показывает впереди воронку, примерно от 100-килограммовой бомбы. Это значит, при нашем взлете на аэродром упало несколько бомб, очевидно, с большой высоты (и Веселовский пишет, что бомбардировщики ушли в сторону Кармелавы, только едва ли их было «четыре тройки»).

Чего никто не видел (следовательно, и потерь от этих бомб не было — горящий самолет заметили бы), да притом и не слышно было, так как шумело много своих моторов... Примерно в 10.00 прошли над полем 3 девятки бомбардировщиков С Б, ко­торые базировались на аэродроме около Вильно (54-й БАП, 54 экипажа, 68 самолетов СБ). Позднее до нас дошло, что они хо-дили бомбить Кенигсберг. Привезли завтрак, но ни у кого не бы­ло аппетита, да тут еще на бреющем пронесся Me-110. Стре­лок с задней полусферы дал одну очередь из пулеметов, но непри­цельно. Жертв не было... В дальнейшем, часов до 16.00, все было спокойно, в основном вылетали парами на прикрытие своего аэродрома и железнодорожного узла г. Каунаса...».

Итак, поздний завтрак (или ранний обед) был. Возмож­но, и официантки в цветастых платьях были. Контраст этот мирной сцены с мрачными картинами начавшейся войны был столь велик, что врезался в память свидетелей. Не было только страшной бомбежки, обрывков платья в воронке от взрыва бомбы, груды трупов и прочих «черных красивостей». Пролетел одинокий Ме-110, стрелок из верхней задней пуле­метной точки дал очередь и, разумеется, ни в кого на земле не попал. И после этого «часов до 16 все было спокойно». Ника­ких упоминаний об отказавшем оружии на «мигах» нет, да и стрелять в первой половине дня было не по кому.

Почему автор считает, что воспоминания Н.И. Петрова более достоверны? Во-первых, потому, что они логичны, они соответствуют реальной, известной нам по множеству других документов ситуации, в то время как рассказ Веселовского соответствует только общепринятой легенде про «внезапное нападение и беззащитные аэродромы». Во-вто­рых, Веселовский писал книгу, и рассказ у него получился сильно «красивый», в то время как Петров просто надикто­вал свои бесхитростные воспоминания интервьюеру (надик­товал так бесхитростно, что автору пришлось даже провести минимальную стилистическую и синтаксическую правку этого текста).

В-третьих, потому, что бомбардировка аэродрома в Кармелаве в воспоминаниях Петрова тоже появляется — только в другое время («неправильное» с точки зрения догмата о «внезапном нападении») и с совершенно «неправильными» последствиями:

«...С командного пункта приказ: «Звено — в воздух!» Лейте­нант Смыслов, я и Акимов быстро по самолетам. Запустили моторы, выруливаем — и тут с командного пункта красные ракеты: «взлет запрещен». Появляются две пары Me-109, на высоте 800—1000 метров проходят над аэродромом, затем приближаются две девятки «Хейнкель-111». Слышатся разры­вы бомб на удалении от аэродрома, видно, бросают по шоссе. Начали падать на границе аэродрома, бросают по одной бомбе. Падают с перелетом по отношению к нашим самолетам, около которых мы почти на середине аэродрома. Пролетела большая группа, а сбросили всего несколько бомб. Наверное, устраивали «психическую», летая по многочисленным целям.

Когда подлетали к нашему аэродрому, казалось, что от та­кой группы деваться будет некуда. А сбросили на летное поле и границы аэродрома всего 5 бомб...»

Самое примечательное в этом фрагменте — это странная (выражаясь предельно вежливо) реакция истребительного полка на налет бомбардировщиков противника. Известно (94), что на аэродроме в Кармелаве было три эскадрильи ис­требителей (39 МиГ-3). Вместо того чтобы поднять их в воз­дух и атаковать тихоходные бомбовозы, идущие с минималь­ным прикрытием, «командный пункт» останавливает взлет даже тех истребителей, что уже были на старте. Не говоря уже о всем высоком (Устав, присяга), такая «тактика» не уменьшает, а увеличивает потери — если истребитель пере­стает быть охотником, он становится дичью. Что и было подтверждено буквально через несколько минут:

«...Не успели опомниться, как появляются три пары Me-109, прошли над аэродромом примерно на высоте 1000 метров. Пе­рестраиваются в вытянутый пеленг, как над полигоном, и на­чали расстреливать с прицельным огнем по каждому самолету. В первую очередь по нашему звену (которое было остановлено посреди летного поля «красной ракетой) самолетов, находя­щихся на летном поле незамаскированными. Мы успели добежать до границы аэродрома, где была высохшая от воды яма. Там лежала свиноматка с поросятками. Около них мы и при­ютились, там, где посуше (как можно после этого не пове­рить в правдивость воспоминаний Петрова?). Самолеты противника ходили над аэродромом безнаказанно, так как на аэродроме не было даже ни одного зенитного пулемета (зато было три десятка — а не три пары — новейших истребите­лей. — М.С.). После штурмовых действий противника подошел к своему самолету.

Из-под капота мотора течет масло, пробит картер мото­ра. Снаряд попал по рулю глубины, на руле нет половины обшив­ки (была перкалевая). Большие повреждения и на других близ­стоящих самолетах...»

Итак, 31-й ИАП действительно подвергся нападению на аэродроме и понес значительные потери в самолетах. Про­изошло это после 16.00, т. е. через 12 часов после начала вой­ны. Этот удар противника не был уже ни первым, ни неожи­данным. О том, что началась война, летчики и командиры 31-го ИАП доподлинно знали. Никакие приказы, «запре­щающие сбивать немецкие самолеты» (если только таковые приказы были в действительности), уже не действовали. По­тери были понесены исключительно и только вследствие пассивности командования и личного состава, позволивше­го малочисленному противнику расстреливать с прицельным огнем по каждому самолету, как на полигоне».

Эпизод с расстрелом стоящих на земле «мигов» находит косвенное подтверждение в документах немецкой истреби­тельной эскадры JG-53. В течение пяти минут, с 16.43 по 16.48, штабное звено (4 самолета) истребительной группы III/JG-53 якобы сбило 6 советских самолетов, идентифици­рованных как И-17 (немецкое обозначение МиГ-3). Группа действовала на стыке Западного и Северо-Западного фрон­тов, и в этой зоне могла встретиться только с «мигами» из со­става 8-й ИАД ВВС Сев.-Зап. фр. Для воздушного боя шесть побед за пять минут — многовато будет, а вот для «расстрела, как на полигоне», — в самый раз...

Впрочем, с утверждением о «пассивности командования» мы, возможно, сильно ошибаемся. По крайней мере, на­чальник политуправления Северо-Западного фронта бри­гадный комиссар Рябчий в своем докладе упоминает о том, что командир 31-го ИАП майор П.И. Путивко в одиночку вел бой против 6—7 самолетов противника (61). Этому странному факту (если только донесение бригадного комис­сара было основано на факте) современный историк (58) да­ет еще более странное объяснение: «из 37 «мигов» полка 24 в то утро оказались неисправными», и вот поэтому-то командиру пришлось воевать в одиночку. Потрясающая логика, и еще более странная арифметика: 37 — 24 = 13 - одна эскадрилья, а вовсе не один истребитель. Во-вторых, что значит «из 37», если в 31-м ИАП было, как минимум, 54 «МиГа»? В-третьих, когда успели «испортиться» 24 новых самолета? По состоянию на 1 июня документы фиксируют только 7 неисправных «ми­гов» из 54. В-четвертых, куда «пропали» 28 исправных И-16? В-пятых, привыкайте, уважаемый читатель, впереди у нас еще много такой «арифметики»...

Есть в рассказе Н.И. Петрова еще одна фраза, заслужи­вающая самого пристального внимания: «в основном вылета­ли парами на прикрытие своего аэродрома». Вот и ответ — про­стой, вполне реалистичный, не требующий изобретения ми­фов про «уничтоженную на аэродромах авиацию» — на вопрос о том, почему тысячи участников войны в один голос твердят о том, что «в первые дни войны мы нашей авиации и не видели». А как могли ее увидеть пехотинцы, танкисты и артиллеристы, если она крутилась кругами, «прикрывая свои аэродромы»? Разумеется, по рассказу одного человека о боевых действиях одного авиаполка нельзя делать больших обобщений. Посему двинемся дальше.

Дата добавления: 2015-07-08