Часть 1 17 страница

Я повернулся и пошел, как во сне. Молча вышел из номера, молча закрыл за собой входную дверь.

Молча просидел весь ленч. Не помню, что мы ели, не помню, о чем говорили: голоса, долетавшие из-за двери спальни, принадлежали Салли Бенейтор и Лорену Стервесанту.

Не помню, как мы вернулись в Общество, не помню ничего из последующих докладов, не помню торжественного закрытия.

Я сидел в переднем ряду, сгорбившись в кресле и разглядывая щербину на натертом паркете. Я вспоминал. Мой мозг устремился в прошлое, как охотничья собака за спрятавшейся птицей.

Я вспомнил ночь в Лунном городе, когда лег спать пьяный, пьяный от виски, налитого рукой Салли. Вспомнил, как сквозь сон видел вошедшего в комнату на рассвете Лорена.

Вспомнил свой приход ночью в пещеру, когда Лорен ослепил меня фонарем и приказал уходить.

Вспомнил подслушанный разговор Рала с Лесли. Вспомнил друзей Салли из Брайтона, ее необъяснимые яростные нападки на Хилари, смену настроений и молчание, внезапное веселье и еще более внезапную угрюмость, ночное посещение моей спальни и сотни других отгадок и намеков – и подивился собственной слепоте.

«Как я мог не видеть, не чувствовать?»

* * *

Прозвучало мое имя. Я постарался собраться и понять, о чем речь. Говорил Грэм Хобсон, президент Общества, он улыбался, глядя на меня. Вокруг все тоже смотрели на меня, дружески улыбаясь.

– …Награда основателя Общества, – говорил Хобсон. – Вдобавок Совет постановил и просил меня объявить, что выделяется дополнительная сумма для оплаты работы выдающегося современного художника, который напишет портрет доктора Кейзина. Портрет с соответствующей церемонией будет повешен…

Я потряс головой, чтобы в ней прояснилось. Мне казалось, я неспособен что-либо понять. Голос Хобсона смолк, и я попробовал сосредоточиться. Мягкие, но настойчивые руки заставили меня подняться, подтолкнули к сцене.

– Речь! – послышалось из толпы. Все смеялись и аплодировали.

Я стоял перед ними, и у меня закружилась голова. Зал качнулся и снова встал на место, расплылся и снова стал четко виден.

– Ваша светлость, – начал я и осекся, будто мне чем-то заткнули горло. Голос стал хриплым. – Мне оказана великая честь… – я замолк, подыскивая слова. Аудитория молча ждала. Я в отчаянии осмотрелся, отыскивая способ спастись или вдохновиться.

У бокового входа стояла Салли Бенейтор. Не знаю, давно ли. Она улыбалась, белые зубы ярко выделялись на загорелом милом лице, темные волосы свободными волнами падали на плечи, щеки горели, глаза сверкали – девушка, только что вернувшаяся из объятий любовника.

Я смотрел на нее.

– Огромное спасибо, – промямлил я. Салли кивнула, одобрительно улыбнулась – и сердце мое разбилось; я ощутил резкую физическую боль, в моей груди все рвалось. Было так больно, что перехватило дыхание. Я потерял ее, мою любовь, мою единственную любовь, и все почести, все возгласы одобрения вдруг утратили смысл.

Опустошенный, лишившийся цели, я смотрел на Салли через зал. Глаза защипало от набежавших слез. Я не хотел, чтобы все видели это, и пошел со сцены к выходу. Снова раздались аплодисменты, в толпе звучали голоса:

– Бедняга, не может справиться с чувствами.

– Как трогательно.

– Он потрясен.

Я выбежал на улицу. Моросил мелкий дождь. Я побежал. Как раненое животное, я хотел оказаться в одиночестве, чтобы оправиться от боли. Холодный дождь смягчал жжение в глазах.

Я жаждал одиночества и утоления боли. И то и другое я нашел в Лунном городе. У Элдриджа был месячный контракт на чтение лекций в Англии, а Салли исчезла. Я не говорил с ней с того вечера, но Лорен как-то невзначай обмолвился, что она взяла две недели из своего накопившегося отпуска и решила побывать в Италии и на островах Греции. В Лунный город пришло письмо из Падуи, подтверждавшее эти сведения. Салли писала, что, к своему величайшему сожалению, не смогла найти меня в Лондоне. Неудивительно: я не вернулся в «Дорчестер», попросил переправить мой багаж в «Блю-Берд-Хаус» и утренним рейсом улетел в Африку. Салли еще раз поздравляла меня и сообщала, что в конце месяца вернется в Йоханнесбург и первым же рейсом прилетит в Лунный город.

Когда я читал ее письмо, меня охватило ощущение нереальности происходящего, будто весточка пришла из могилы. Ведь для меня Салли умерла, стала недосягаема. Я сжег письмо.

Однажды на раскопках появился Лорен. Мне нечего было ему сказать. Как будто мы стали чужими. Его лицо, которое я так хорошо помнил и любил, теперь было лицом незнакомца.

Он почувствовал разделяющую нас пропасть и попробовал преодолеть ее. Я не откликнулся, и он сократил свое посещение и улетел. Я видел, что Лорен удивлен, и смутно пожалел об этом. Но гнева во мне не было, я не винил Лорена.

Рал и Лесли превратились в призрачные фигуры на краю моего одиночества. Они не вторгались в тот ирреальный мир, в котором я теперь жил.

Это был мир Хая Бен-Амона, место, где нет ни боли, ни печали. Пока Элдридж работал над свитками, я внимательно отслеживал все мелочи в его переводах. У меня способности к языкам, я овладеваю ими без усилий. Лоренс Аравийский научился говорить по-арабски на четвертый день, я обучился пуническому в десять и получил ключ к волшебному миру золотых книг Хая.

Третья книга продолжала историю Опета, доводя ее до времени жизни поэта. Это был такой же поразительный документ, как и два предыдущих, но истинное волшебство началось, когда я взялся за чтение оставшихся двух книг.

Это были книги стихотворений и песен Хая, стихотворений и песен в современном смысле этого слова. Хай, воин, Топорник богов, начал с прославления сияющих крыльев птицы солнца – своего боевого топора.

Он рассказывал, как с шахт юга привезли руду, растопили ее в печи, напоминающей чрево, говорил о запахе горящего древесного угля и тонкой струйке расплавленного металла.

Он живописал, как был очищен и сплавлен металл, как он был откован и приобрел нужную форму, как точили топор и покрывали гравировкой, и, дойдя до описания фигуры четырех грифов и четырех восходящих солнц за ними, я с восхищением посмотрел на большой топор, висевший в моем кабинете.

Я слышал, как поет в полете сверкающее лезвие, как оно врубается в кость, слышал, как оно с чмоканьем вырывается из разрубленной плоти. Я с благоговейным страхом читал список врагов, погибших под ударами топора, и дивился их вине и прегрешениям.

Потом настроение Хая менялось, и он оборачивался буйным бражником, осушающим кувшины зенгского красного вина, ревущим от хохота у костра рядом с товарищами по оружию.

Потом он становился франтом в белых одеждах, умащенным драгоценным маслом, с бородой, заплетенной и завитой.

А вот он жрец, следующий за со своими богами. Уверенный в них, знающий их таинства, приносящий им жертвы. Хай, склонившийся в одинокой молитве. Хай, вскинувший на рассвете руки, чтобы приветствовать Баала, солнечного бога. Хай в лихорадке религиозного откровения.

И снова Хай друг, настоящий товарищ, певец радости общения с друзьями. Слияние личностей, острота разделяемых наслаждений, опасности, встреченные и побежденные вместе. Хай преклоняется перед своим другом, он не видит его ошибок и почти по-женски поет его физическую красоту. Поет ширину его плеч, величественный изгиб пламенеющей рыжей бороды, ложащейся на грудь, с пластами мышц, гладких и твердых, как камни на холмах Замбоа, ноги, подобные стройным стволам, улыбку сродни теплому благословению бога солнца Баала, и заканчивает строкой: «Ланнон Хиканус, ты больше чем царь Опета, ты мой друг». Читая это, я чувствовал: быть другом Хая – бесценное достояние.

Но настроение поэта вновь меняется, и теперь он наблюдатель природы, охотник, и с любовью описывает свою добычу, не пропуская ни одной подробности – от изгиба слоновьих бивней до кремовой мягкости подбрюшья львицы.

А вот он любовник, очарованный прелестями своей милой.

Танит, чей широкий белый лоб сияет, подобно полной луне, волосы мягки и светлы, точно дым над горящими папирусами в болотах, а глаза зелены, как вода в бассейне храма богини Астарты.

И вот неожиданно Танит мертва, и поэт оплакивает свою утрату; он видит смерть возлюбленной как полет птицы, белые руки сверкают, точно распростертые крылья, последний крик отдается в пустоте неба и трогает сердца самих богов. Жалобы Хая – мои жалобы, его голос – мой голос, его ужасы и победы стали моими, и мне казалось, что Хай – это я, а я – это Хай.

Я вставал рано, ложился поздно, ел мало, и лицо мое осунулось и побледнело, из зеркала на меня смотрели дикие глаза.

Но вдруг, разбив хрупкие хрустальные стены моего волшебного мира, ворвалась реальность. Лорен и Салли одним самолетом прилетели в Лунный город. Пытка, от которой я старался убежать, началась заново.

Я опять попытался спрятаться. Своим святилищем я избрал архив и проводил там дни напролет, стараясь избежать контактов с Салли и Лореном. Конечно, оставался еще ужасный час ежедневного общего ужина. Я старался улыбаться и участвовать в болтовне и обсуждениях, старался не замечать взглядов и улыбок, которыми обменивались Салли и Лорен, и с нетерпением ждал первой возможности уйти.

Дважды ко мне подступал Лорен.

– Бен, что-то происходит.

– Нет, Лорен. Нет, клянусь. Тебе кажется. – И я опять сбегал в тишину архива.

Тут меня ждало спокойное общество Рала и физическая работа – каталогизация, фотографирование и упаковка кувшинов; я находил и другие способы отвлечься. Это помещение почти две тысячи лет оставалось стерильным, лишенным жизни, пока мы его не раскрыли. Теперь здесь развивалась собственная экологическая система – вначале появились крошечные комары, затем песчаные мухи, муравьи, пауки, моль и наконец семейство маленьких коричневых гекконов. Я начал снимать на кинопленку это постепенное заселение архива.

Много часов проводил я неподвижно со своей камерой, ожидая возможности снять в нужном ракурсе какое-нибудь насекомое, и именно так сделал последнее крупное открытие в Лунном городе.

Я работал один в дальнем конце архива, у стены с выгравированным изображением солнца. Одна из ящериц пробежала по стене и каменному полу. В том месте, где лежал боевой топор, когда мы его обнаружили, ящерица остановилась. Она застыла, мягкая кожа на горле слабо пульсировала, а маленькие черные глазки выжидательно блестели. Тут я увидел насекомое, за которым охотилась ящерица. Белый мотылек, сложив крылья, неподвижно сидел на изображении солнца.

Я быстро достал камеру, установил выдержку, подключил вспышку, осторожно занял позицию, удобную для съемки, и стал ждать. Ящерица приближалась быстрыми перебежками. В двенадцати дюймах от мотылька она снова остановилась, как будто собиралась с силами, чтобы напасть. Я ждал, затаив дыхание, держа палец на спуске затвора. Ящерица прыгнула, и я включил вспышку.

Ящерица застыла. Мотылек был зажат у нее в пасти. Потом она повернулась и вниз головой устремилась прочь. Достигнув угла между стеной и полом, она исчезла, а я рассмеялся ее нелепому бегству.

Я перемотал пленку, отключил лампу-вспышку, вернул аппарат в чехол и уже собирался продолжить работу, когда меня вдруг осенило. Я вернулся к задней стене архива, к тому месту, где исчезла ящерица, и наклонился, осматривая стык стены и пола. Он казался сплошным, я не видел ни трещины, ни отверстия, в котором могла скрыться ящерица. Заинтригованный ее исчезновением, я принес дуговую лампу с кабелем и поставил ее так, чтобы луч ярко освещал стену.

И принялся на четвереньках ползать вдоль стены. Я чувствовал, что сердце начинает греметь, как боевой барабан, слышал гул крови в ушах, ощущал, как горят щеки. Рука, которой я доставал перочинный нож, дрожала, и я чуть не сломал ноготь, стараясь открыть нож.

Я начал прощупывать лезвием тонкую покрытую пылью линию, разделявшую стену и пол. Лезвие ножа на всю длину ушло в щель.

Я сидел на корточках и смотрел на стену. Изображение солнца отбрасывало при свете дуговой лампы призрачные тени.

– Может быть, – сказал я вслух, – очень может быть… – И снова начал пресмыкаться перед образом Баала, точно один из его почитателей, лихорадочно прощупывая щели на полу и стене. Они были сглажены, заделаны, почти невидимы. Необычная аккуратность, с которой удаляли следы стыков, убеждала: тут скрыто что-то важное. Искусство каменщиков здесь намного превосходило тщательность кладки потолка туннеля, где через щели просачивалась тончайшая пыль.

Я вскочил и начал расхаживать вдоль глухой стены. Впервые с момента возвращения в Лунный город я ожил. Кожу покалывало, походка стала пружинистой, я сжимал и разжимал кулаки, мозг лихорадочно работал.

– Лорен, – вспомнил я неожиданно. – Он должен это видеть. – Я почти бегом выскочил из архива, пронесся по туннелю. В деревянной будке, закрывавшей вход, сидел охранник, положив ноги на стол. Воротник его мундира был расстегнут, фуражка сидела на голове косо. На стене рядом висела портупея, из кобуры торчала черная рукоять пистолета. Он поднял голову от газеты: показалось лицо с крючковатым носом и холодными голубыми глазами.

– Привет, док. Торопитесь?

– Болс, можете связать меня с мистером Стервесантом? Попросите его немедленно прийти сюда.

Когда появился Лорен, я стоял на коленях перед изображением солнца.

– Ло, иди сюда. Я хочу тебе кое-что показать.

– Эй, Бен! – рассмеялся Лорен, и мне показалось, что у него на лице отразилось радостное облегчение.– Впервые за две недели вижу, как ты улыбаешься. А я уж забеспокоился. – Он хлопнул меня по плечу, продолжая смеяться. – Теперь ты опять похож на старину Бена.

– Ло, взгляни сюда.

Он нагнулся рядом со мной.

Десять минут спустя он уже не улыбался, лицо его стало холодным и напряженным. Его бледно-голубые глаза смотрели на стену так, будто он видел сквозь нее.

– Ло, – начал я, но он властным жестом заставил меня замолчать. Взгляд его не отрывался от стены, и мне показалось, что он прислушивается к какому-то не слышному мне голосу. Я смотрел на это холодное богоподобное лицо почти со сверхъестественным страхом. Меня охватило предчувствие чего-то необычного.

Медленно, шаг за шагом, Лорен приближался к изображению солнца. Его рука легла в центр большого диска. Пальцы были расставлены, будто повторяли изображение. Он уперся в стену. Я видел, как прижатые к стене кончики пальцев становятся плоскими, меняя под нажимом форму.

Несколько долгих секунд ничего не происходило, потом стена неожиданно сдвинулась. Никаких звуков, никакого скрежета по засорившимся бороздам. Вся стена начала поворачиваться вокруг скрытой оси. Тяжело, целеустремленно. Это движение открыло прямоугольное отверстие – очередной проход, скрывавшийся за символом Баала.

Глядя в это темное доисторическое отверстие, я, не поворачиваясь к Лорену, прошептал:

– Как ты это сделал, Ло? Как догадался?

Он удивленно ответил:

– Я знал. Просто знал, и все.

Мы оба снова замолчали, глядя в отверстие. Меня вдруг охватил не поддающийся контролю страх – страх перед тем, что мы там обнаружим.

– Давай свет, – приказал Лорен, не отводя взгляда от отверстия. Я принес переносную дуговую лампу, и Лорен взял ее у меня. Он прошел в отверстие, я последовал за ним.

Перед нами под углом примерно в сорок пять градусов в глубину уходил туннель семь футов шесть дюймов высотой и девять футов шириной. В полу – пролет каменных ступеней. Ступени стерты, края их закруглены и сглажены. Стены и потолок из простого камня, а глуби́ны туннеля скрыты тенями и тьмой.

– Что это? – Лорен указал на два круглых предмета у начала лестницы. Я увидел блеск бронзовых розеток.

– Щиты, – ответил я. – Боевые щиты.

– Кто-то уронил их в спешке.

Мы осторожно перешагнули через щиты и начали спускаться по лестнице. Всего оказалось сто шесть ступеней, каждая шесть дюймов высотой.

– Никакой пыли, – заметил Лорен.

– Да, – согласился я. – Дверь была закрыта плотно.

Его слова должны были бы прозвучать предупреждением, но я, взволнованный и изумленный новым открытием, не обратил на них внимания. Поверхность ступеней была чистой, словно недавно вымытой.

У подножия лестницы оказалась Т-образная развилка. Коридор справа привел к железным воротам, забранным решеткой и закрытым. Слева вниз уходила, змеясь, и исчезала в скале еще одна лестница.

– Куда? – спросил Лорен.

– Посмотрим, что за воротами, – предложил я сдавленным от возбуждения голосом, и мы пошли к ним.

Тяжелые засовы не были скреплены, но сквозь скобы была пропущена золотая проволока, она обвивала ручку и была скреплена большой глиняной печатью.

На печати было грубое изображение животного и слова: «Ланнон Хиканус, Великий Лев Опета, царь Пунта и четырех царств».

– Дай нож, – сказал Лорен.

– Ло, нельзя… – начал я.

– Дай нож, черт возьми! – Голос его дрожал, в нем звучала страсть. – Знаешь, что это такое? Сокровищница, золотой запас Опета!

– Подожди, нужно все сделать, как полагается, – просил я, но он голыми руками сорвал с ворот печать. – Не нужно, Ло, – протестовал я, но он отодвинул запоры и всем телом навалился на ворота. Они заржавели, и Лорен давил на них изо всех сил. Ворота подались, чуть приоткрылись, и Лорен сумел протиснуться внутрь. Он побежал вперед, я за ним. Туннель повернул под прямым углом и привел в большое помещение.

– Боже! – закричал Лорен. – О боже! Посмотри на это, Бен. Только посмотри.

Перед нами лежали нетронутыми сказочные сокровища Опета. Позже мы смогли подсчитать, взвесить и измерить их, а тогда просто стояли и смотрели.

Помещение оказалось 186 футов длиной и 21 шириной. Вдоль одной стены была сложена слоновая кость. Она сгнила и стала хрупкой, как мел, но две тысячи лет назад это была огромная ценность.

Стояли 900 больших амфор, запечатанных воском. Содержимое их – драгоценное масло – испарение давно превратило в темную массу. Свертки привозного холста и шелка сгнили и рассыпались в пыль при прикосновении.

Металлы были сложены у противоположной стены сокровищницы – 190 тонн природной меди в слитках в форме андреевского креста; 3 тонны олова в форме таких же слитков; 96 тонн свинца; 2 тонны сурьмы.

Мы пошли по проходу в центре помещения, глядя на эту невероятную выставку богатства.

– Золото, – прошептал Лорен. – Где золото?

Мы увидели груду ящиков из черного дерева, с крышками, украшенными инкрустацией из слонового дерева и перламутра. В подземелье это были единственные предметы искусства; на крышках ящиков красовались примитивные изображения военных и охотничьих сцен.

– Не нужно, Ло, – снова начал я, когда Лорен принялся поднимать крышки ящиков.

Ящики были заполнены полудрагоценными камнями: аметистом, бериллом, тигровым глазом, нефритом и малахитом. Некоторые камни были грубо обработаны и оправлены в золото: ожерелья, броши, браслеты, кольца.

Лорен торопливо зашагал по проходу дальше и вдруг резко остановился. В углублении, еще за одной железной решеткой, аккуратными горками было сложено золото, обычные «пальцы». Казалось, груда драгоценного металла невелика, но, когда месяцы спустя ее взвесили, общий вес превысил шестьдесят тонн.

Стоимость этого золота составляла 60 миллионов фунтов. В одной нише с золотом, стояли два небольших деревянных ящика. В них оказалось 26 тысяч карат необработанных и грубо обработанных алмазов всех возможных цветов и форм. Ни один камень не был меньше полутора карат, а самый большой, угрюмое желтое чудовище, весил 38 карат. Это добавляло два миллиона фунтов к общей стоимости сокровищ.

Таким оказалось богатство сорока семи царей Опета, скрупулезно собранное на протяжении четырехсот лет. Ни одно сокровище древности не могло сравниться с этим богатством.

– Нужно быть очень осторожными, Бен. Ни слова об этом не должно просочиться. Ты понимаешь, что будет, если об этом узнают? – Он стоял, держа в каждой руке по пальцу чистого золота, и смотрел на груды сокровищ. – Тут есть за что убить, есть ради чего начать войну.

– Чего ты хочешь, Ло? Мне понадобится помощь. Рала или Салли.

– Нет! – Он яростно повернулся ко мне. – Никому не будет позволено входить сюда. Я прикажу охранникам не пропускать никого, кроме нас с тобой.

– Мне нужна помощь, Ло. Я один не справлюсь. Тут слишком много работы.

– Я помогу.

– Потребуются недели.

– Я помогу тебе, – повторил он. – Больше никого. И никому ни слова.

До шести часов вечера мы с Лореном осматривали сокровищницу.

– Давай посмотрим, куда ведет вторая ветка туннеля, – предложил я.

– Нет, – остановил меня Лорен. – Я хочу, чтобы соблюдался нормальный график работы. Никто не должен заподозрить, что мы что-то нашли. Сейчас мы вернемся в лагерь. Во второй туннель заглянем завтра. Но такого, как здесь, там быть не может.

Мы закрыли за собой каменную дверь, запечатав тайный проход, и у выхода Лорен отдал приказ, повторил его и вписал в книгу инструкций. Имена Рала и Салли были изъяты из числа тех, кому позволялось входить в туннель. Позже, за ужином, Лорен упомянул об этом. Он объяснил это тем, что мы с ним проводим в архиве эксперимент. Для меня вечер был трудным. Я переволновался и теперь, стряхнув апатию, слишком бурно реагировал на нормальные проявления жизни. Я обнаружил, что чересчур громко смеюсь, чересчур много пью, а болезненная ревность вспыхнула с новой силой.

Когда Лорен и Салли смотрели друг на друга, мне хотелось крикнуть им: «Я знаю. Я знаю о вас, черт возьми. И ненавижу вас за это».

Но я тут же понял, что это неправда. Ненависти не было. Я любил их, обоих, и от этого боль становилось еще более невыносимой.

В ту ночь я не мог спать. В состоянии нервного напряжения я могу две-три ночи обходиться без сна, не в силах остановить работу возбужденного мозга. Я не собирался подсматривать. По чистой случайности я стоял у окна своей тонущей во тьме комнаты и любовался лунной ночью, когда Салли вышла из своего дома.

На ней был длинный халат, распущенные волосы облаком лежали на плечах. Она остановилась на пороге и осторожно осмотрелась, чтобы убедиться, что лагерь спит. Затем крадучись пошла по освещенному луной пространству к дому, где жил Лорен. Открыла дверь и без колебаний вошла – и для меня началась долгая бессонная вахта.

Два часа я стоял у окна, глядя, как движутся лунные тени, как поворачиваются на небе рисунки созвездий. Звезды были большими и яркими, какими они бывают только в чистом воздухе диких просторов, но я не замечал красоты ночи. Я смотрел на дом Лорена, воображал каждое произнесенное шепотом слово, каждое прикосновение, каждое движение и ненавидел себя за это. Я думал о Хилари и детях, недоумевая, что за безумие гнездится в мужчинах, готовых за несколько часов преходящего удовольствия все ставить на карту. Сколько тайн выдают эти двое в темном доме, счастьем скольких людей рискуют?

Неожиданно я понял, что считаю эту связь всего лишь игрой со стороны Лорена. «А если это серьезно? Он разведется с Хилари и уйдет к Салли». Эта мысль была для меня невыносима. Больше я не мог смотреть и ждать, нужно было как-то отвлечься. Я быстро оделся и заторопился в хранилище.

Охранник сонно приветствовал меня. Я открыл дверь и прошел к сейфу, в котором мы держали золотые свитки. Взял четвертую книгу Хая. Пронес ее в свой кабинет и, прежде чем приступить к чтению, достал бутылку «Глен Грант». Два моих наркотика: слова и виски.

Я наудачу открыл свиток и перечел оду Хая боевому топору, сверкающим крыльям птицы солнца. Закончив, я, повинуясь порыву, снял боевой топор с его почетного места. Я ласкал его блестящую протяженность, с новым вниманием всматривался в него. Я был убежден, что именно это оружие описано в стихотворении. Может ли существовать другое, столь точно соответствующее описанию? Я положил топор на колени, желая узнать у него историю последних дней Опета. Я верил, что он деятельно участвовал в последней трагедии. Почему бы иначе такое ценное оружие бросили почти на две тысячи лет? Что случилось с Топорником Хаем, с его царем и городом?

Я читал, думал, и мысли о Салли и Лорене тревожили меня меньше. Однако всякий раз, прерывая чтение, я вспоминал о них и чувствовал ревность и отчаяние. Я разрывался между настоящим и далеким прошлым.

Я читал, наслаждался еще не прочитанными отрывками, а уровень виски в бутылке медленно понижался и длинная ночь проходила.

Минула полночь, начинался новый день, и тут я наткнулся на отрывок, который вызвал во мне глубокий отклик. Из самой глубины своего существа Хай исторг вопль. Как будто наружу вырвались долго сдерживаемые чувства. Это был призыв, определяя истинную ценность человека, не обращать внимания на физическую оболочку. «Из грязной земли добывают чистое золото, – восклицает Хай, – в бедной глине скрываются сокровища».

Я перечитал этот отрывок полдесятка раз, проверяя свой перевод, прежде чем поверил, что Хай Бен-Амон подобен мне. Калека.

Первые лучи рассвета украсили вершины холмов розовой каймой, когда я вернул золотой свиток в сейф и медленно пошел к своему дому.

Из дома Лорена вышла Салли и в темноте пошла мне навстречу. Ее одежда была призрачно-бледной, и казалось, что Салли плывет над землей. Я застыл, надеясь, что она меня не заметит. Это было возможно: я стоял в тени ее дома, отвернувшись, и не шевелился.

Я слышал шорох ее одежды, шелест ее шагов по пыли, потом испуганный вскрик, когда она увидела меня. Лицо Салли превратилось в бледную луну, руки она поднесла ко рту.

– Спокойно, Салли, – сказал я. – Это всего лишь я.

Теперь я чувствовал ее запах. В чистом ночном воздухе саванны – аромат раздавленных лепестков роз и смешанный с ним теплый запах пота и любви. Я повесил голову.

– Бен? – спросила она, и мы оба замолчали, глядя друг на друга. – Давно ты тут?

– Достаточно давно, – ответил я, и снова наступила тишина.

– Значит, ты знаешь? – негромко и печально спросила она.

– Я не собирался подсматривать.

И опять молчание.

– Верю. – Она пошла прочь. Потом обернулась. – Бен, я хочу объяснить.

– Не нужно.

– Нужно. Я так хочу.

– Это неважно, Салли.

– Нет, важно.

Мы смотрели друг на друга.

– Важно, – повторила она. – Не хочу, чтобы ты считал меня… ну… такой ужасной.

– Забудем об этом, Салли.

– Я сопротивлялась, Бен. Клянусь тебе.

– Да ладно, Салли.

– Ничего не могла с собой поделать, правда. Я так боролась. Не хотела, чтобы это случилось. – Теперь она плакала, молча, и плечи ее тряслись от всхлипов.

– Это неважно, – сказал я и подошел к Салли. Я отвел ее домой, уложил в постель. При свете я увидел, что губы ее распухли и покраснели от поцелуев.

– О Бен, я бы все отдала, чтобы было по-другому.

– Знаю, Салли.

– Я так старалась, но это сильнее меня. Он словно околдовал меня – с самой первой минуты, как я его увидела.

– Тот вечер в аэропорту? – Я не смог удержаться от этого вопроса, вспомнив, как она смотрела на Лорена, когда мы его встречали, и как потом бранила его. – Вот почему… позже, со мной… вот почему мы… – Я не хотел слышать ее ответ, но мне нужно было знать, пришла ли она ко мне, воспламененная мыслями о другом мужчине.

– Нет, Бен, – пробовала она отрицать, но увидела мои глаза и отвернулась.– О Бен, прости. Я не хотела причинять тебе боль.

– Да, – кивнул я.

– Я не хотела причинять тебе боль. Ты такой хороший, такой добрый, ты так непохож на него. – Под ее глазами темнели круги от недосыпания, а персиковый бархат щек покраснел от прикосновения щетины Лорена.

– Да, – повторил я убито.

– Бен, что мне делать? – воскликнула она в отчаянии. – Я попалась. Не могу уйти.

– Ло… говорил, что собирается делать? Говорил тебе… ну… что оставит Хилари и женится на тебе?

– Нет, – она покачала головой.

– Он объяснил почему…

– Нет! Нет! – Она схватила меня за руку. – О Бен, для него это только развлечение. Маленькое приключение.

Я молчал, глядя на любимое, измученное лицо, довольный, что она по крайней мере понимает Лорена. Понимает, что он охотник, а она добыча. В жизни Лорена было и еще будет множество Салли. Лев должен постоянно убивать.

– Я могу тебе чем-нибудь помочь, Салли? – спросил я наконец.

– Нет, Бен, вряд ли.

– Если могу, ты скажи, – и я направился к двери.

– Бен, – остановила она меня и села. – Бен, ты все еще любишь меня?

Я без колебаний кивнул.

– Да, я все еще люблю тебя.

– Спасибо, Бен, – негромко сказала она. – Я не перенесла бы, если бы ты отвернулся от меня.

– Я этого никогда не сделаю, Салли, – и я вышел в лимонно-розовый блеск рассвета.

Мы с Лореном спустились по лестнице, спрятанной за изображением солнца. Вначале мы прошли в сокровищницу. Пока Лорен наслаждался видом сокровищ, я смотрел на его лицо. Голова у меня слегка кружилась от бессонницы, во рту стоял привкус перегара. Глядя на Лорена, я пытался отыскать в себе ненависть к нему. Искал я тщательно, но безуспешно. Когда он поднял голову и улыбнулся, я не мог не ответить ему улыбкой.

– Ну, пока хватит, Бен, – сказал он. – Пойдем посмотрим на остальное.

Я догадывался, что мы найдем за поворотом туннеля, и, когда мы спустились по длинной извилистой лестнице и попали в новый короткий коридор, мои последние сомнения рассеялись.

Этот коридор тоже заканчивался сплошной каменной стеной. Но тут не было попыток маскировки: на стене вырезали надпись. Мы остановились перед ней, и Лорен осветил ее дуговой лампой.

– Что тут написано? – спросил он.

Дата добавления: 2015-07-08