Часть 1 8 страница

Роджер напряженно кивнул. Пистолет по-прежнему упирался ему в затылок. Я оценивал силу банды и примерные мотивы их поступков. Помимо Тимоти и восьмерых, тащивших меня, на борту были еще пятеро бандитов, те, что подстерегли Роджера и работников наземной службы. Раненый и двое искалеченных мною лежали на полу грузового отсека. Две девушки, обе работавшие в Институте, склонились над ними, вправляли сломанную руку, меняли повязки.

Бандиты начали переодеваться: гражданскую одежду они меняли на защитную форму парашютистов. Я увидел нашивки с красной звездой, и последние мои сомнения рассеялись. Я повернул голову. Тимоти смотрел на меня.

– Да, доктор, – он кивнул. – Солдаты свободы.

– Или вестники тьмы – это как посмотреть.

Тимоти нахмурился.

– Я всегда считал вас гуманистом, доктор. Я надеялся, что вы поймете и поддержите наши стремления.

– Мне трудно поддерживать вооруженных бандитов.

Несколько мгновений мы смотрели друг на друга. Потом он неожиданно встал, прошел в радиорубку и остановился рядом со мной. Включил радио, посмотрел на свои часы и начал менять частоты. Послышался громкий голос диктора, и сразу все в самолете застыли, слушая:

– Южно-африканская радиокорпорация. Семь часов. Новости. Представитель южноафриканской полиции сообщил, что сегодня утром в два пятнадцать отряд сил безопасности, действуя в соответствии с полученной информацией, захватил ферму на окраине Рандбурга, пригорода Йоханнесбурга. Произошло решительное сражение между силами безопасности и большим отрядом неизвестных, вооруженных автоматическим оружием. Часть банды попыталась скрыться на машинах; в ходе преследования двум машинам удалось уйти. По полученным нами данным восемь бандитов убиты, четверо захвачены. Есть раненые. Предполагается, что раненые есть и среди сбежавших. Проводится крупномасштабная полицейская операция, перекрыты все дороги, ведущие из района Витвотерсренд, контролируются все аэропорты. С глубоким прискорбием сообщают о гибели трех полицейских. Еще двое представителей сил правопорядка тяжело ранены…

В самолете послышались радостные возгласы, и один или два бандита вскинули сжатые кулаки в коммунистическом салюте.

– Поздравляю, – саркастически сказал я Тимоти и отвернулся.

– Смерть ужасна, рабство еще хуже, – спокойно ответил он. – Доктор, мы связаны друг с другом.

– У меня слишком болят голова и лицо, чтобы слушать твои коммунистические бредни, – ответил я, – не трать красивых слов, сволочь. Ты хочешь сжечь мою землю и залить ее кровью. Хочешь уничтожить все, что для меня дорого и свято. Это моя страна, и я люблю ее со всеми ее недостатками. Ты мой враг. Между нами нет больше связи, только нож.

Мы снова какое-то время смотрели в глаза друг другу, затем он кивнул:

– Пусть будет нож, – и отвернулся.

«Дакота» шла на север, мои ушибы начали болеть. Я закрыл глаза и слушал, как длинные волны боли поднимаются из желудка и взрываются в голове.

Реактивный «Мираж» появился на востоке и гладкой серебряной линией пересек наш курс под самым нашим носом. Он прошел на большой скорости, и я ясно увидел эмблему военно-воздушных сил и голову пилота в шлеме и очках. Самолет исчез, зато ожило радио:

– ZА-СЕЕ. Говорит истребитель военно-воздушных сил «Красный два». Вы меня слышите?

Я посмотрел в окно и увидел, как вверху снова появилась серебряная искорка «миража». Подбежал Тимоти, сел рядом со мной и некоторое время смотрел на него. Атмосфера сразу стала напряженной. Тимоти отвечать не мог из-за слишком заметного акцента банту.

Впереди снова появился истребитель. Человек с пистолетом позади Роджера присел, чтобы его нельзя было увидеть.

– ZА-СЕЕ, – прозвучал повторный вызов.

Тимоти взмок, лицо посерело от напряжения и боли в раненой руке. Он повернулся в кресле и подозвал двоих своих людей.

– Давай его сюда, – он показал на белого механика. Того втащили в радиорубку и поставили передо мной. Лицо у него побледнело и блестело от пота, во рту торчал кляп, в глазах застыл ужас. Он жалобно смотрел на меня. Один из бандитов встал сзади, откинул голову механика и обнажил его горло: кожа натянулась, стали видны голубые пульсирующие артерии. Бандит прижал к горлу механика сверкающее лезвие траншейного ножа.

– Я не шучу, доктор, – заверил Тимоти, разрезая веревки у меня на запястьях, и сунул мне в руку микрофон. – Успокойте их. Скажите, что на борту всего два человека и вы выполняете обычный рейс к Лунному городу. – Он положил палец на кнопку передатчика, готовый отключить его.

Испуганный механик что-то промычал в кляп. Нож был плотно прижат к его пульсирующему горлу. Его пригнули так, чтобы я ясно видел его лицо.

– Истребитель военно-воздушных сил «Красный два», говорит ZА-СЕЕ, – прохрипел я в микрофон, глядя в помертвелое от ужаса лицо механика.

– Сообщите цель полета и количество людей на борту.

– Говорит доктор Кейзин, Стервесант, Африка, полет по расписанию.

Я увидел, как бандиты расслабились, Тимоти убрал руку с выключателя. Механик не сводил с меня глаз. Я хотел сказать ему, что мне очень жаль, что я хотел бы спасти его. Что отдаю его жизнь в обмен на жизнь четырнадцати злейших врагов нашей страны, что жертва того стоит, что я с готовностью заменил бы его. Вместо этого я закричал в микрофон:

– Мы похищены террористами! Стреляйте в нас! Не заботьтесь о нашей безопасности!

Рука Тимоти устремилась к передатчику, в то же мгновение он обернулся к заложнику. Я думаю, он хотел вмешаться, остановить убийство. Но опоздал.

Нож, глубоко впившись под челюсть, перерезал напряженное горло. Кровь брызнула, как вода из пережатого садового шланга, красным фонтаном залила Тимоти и меня. Сильная жидкая струя плеснула на крышу кабины и закапала на пол. Механик издал высокий воющий звук, с каким пар вырывается из котла, воздух из его легких пошел через перерезанное дыхательное горло, и розовая пена забрызгала рацию.

По радио послышалось:

– Немедленно смените курс на противоположный. Подтвердите получение. Подтвердите немедленно, иначе открываю огонь.

Тимоти бранился, вырывая у меня из рук микрофон, а я, стараясь разорвать веревки, кричал:

– Звери! Грязные, кровожадные звери! Убийцы!

Один из бандитов поднял пистолет, собираясь ударить меня по лицу, но Тимоти оттолкнул его руку.

– Уберите его отсюда! – он мотнул головой, указывая на еще дергающийся труп механика, и убитого вытащили в грузовое отделение.

– «Мираж» атакует! – закричал Роджер из кабины, и мы увидели серебряную точку, идущую нам наперерез.

Тимоти поднес микрофон ко рту. Его лицо было залито кровью заложника.

– Не стреляйте! – закричал он. – На борту заложники.

– Атакуйте! – кричал я, стараясь порвать путы. – Нас все равно убьют. Стреляйте!

«Мираж», не открывая огонь, круто задрал нос прямо перед нами. «Дакоту» сильно качнуло в зоне пониженного давления. Я по-прежнему кричал и старался вырваться. Я хотел добраться до них. Стальное кресло подо мной ходило ходуном. Я уперся ногами в стену фюзеляжа и надавил изо всех сил. Кресло накренилось, и бандит снова поднял пистолет.

– Нет! – крикнул Тимоти. – Он нужен нам живым. Пусть Мэри принесет морфий.

«Мираж» отвернул в сторону, потом повернул назад и повис в ста футах справа от «дакоты». Я видел, как пилот беспомощно смотрит на нас.

– Вы слышали доктора Кейзина, – предупредил Тимоти пилота истребителя. – У нас еще четверо заложников на борту. Одного белого заложника мы уже казнили и, если вы предпримете враждебные действия, не колеблясь казним другого.

– Нас все равно убьют! – закричал я, но Тимоти уже отключил связь.

Им пришлось держать меня впятером, чтобы сделать укол, но наконец игла впилась мне в руку, и, хотя я пытался противиться наркотику, все начало расплываться и затягиваться туманом. Тем не менее, я не сдавался – но движения мои становились медленными, координация утрачивалась, и я потерял сознание. Последнее, что я помню: Тимоти назвал Роджеру новый курс.

Меня разбудили боль и жажда. Во рту пересохло, голова раскалывалась. Я попытался сесть и громко вскрикнул.

– Как вы, доктор? Спокойней. – Голос Роджера ван Девентера. Я заставил себя сосредоточить на нем взгляд.

– Есть вода?

– Простите, доктор.– Он покачал головой, и я осмотрел голую комнату с белыми стенами. Всю ее обстановку составляли четыре деревянные койки и ведро-параша. Дверь закрыта и забрана решеткой. Три банту из наземной службы сидели в углу, испуганные и несчастные.

– Где мы? – прошептал я.

– Замбия. Нечто вроде военного лагеря. Приземлились час назад.

– А куда делся истребитель?

– Повернул обратно, когда мы пересекли Замбези. Они ничего не могли сделать.

Мы тоже. Пять дней мы просидели в душной, раскаленной, как печь, комнате с вонючим ведром. На пятый день за мной пришли. С криками и множеством ненужных толчков и ударов меня провели по коридору в скудно меблированную комнату. Главным в ней был большой портрет Председателя Мао. Тимоти Магеба встал из-за стола и приказал стражникам удалиться.

– Садитесь, доктор. – На нем была форма парашютиста со звездами полковника Китайской народной армии.

Я сел на деревянную скамью, и глаза мои устремились к подносу, на котором выстроились в ряд бутылки с тускерским пивом. Бутылки запотели от холода, и мое горло свела спазма.

– Я знаю, вы любите холодное пиво, доктор. – Тимоти открыл одну из бутылок и протянул мне. Я покачал головой.

– Нет, спасибо. Я не пью с убийцами.

– Понятно. – Он кивнул, и я увидел в его темных задумчивых глазах сожаление. Он поднес бутылку ко рту и отпил. Я с жадностью следил за ним.

– Казнь механика не входила в наши планы, – сказал он. – Я не хотел этого. Поймите, пожалуйста, доктор.

– Да. Понимаю. А когда дым от нашей горящей земли затмит небеса, а запах мертвых дойдет даже до твоей черной души, ты тоже скажешь: «Я не хотел этого»?

Тимоти отвернулся и подошел к окну. Он смотрел на плац, где под жгучим солнцем маршировали взводы одетых в мундиры людей.

– Мне удалось добиться вашего освобождения, доктор. Вам позволят улететь на «дакоте». – Он подошел ко мне и перешел с английского на венди: – Сердце мое плачет оттого, что вы уходите, мачане: вы мягкий, сильный и храбрый человек. Было время, я надеялся, что вы присоединитесь к нам.

Я ответил тоже на венди:

– И мое сердце плачет, потому что человек, который был моим другом, тот, кому я верил, кого считал человеком доброй воли, ушел в мир преступников и разрушителей. Он умер для меня, и сердце мое плачет.

Я понял, что сказал правду. Я не хотел пристыдить Тимоти. За ненавистью и гневом скрывались печаль и чувство утраты. Я верил в Тимоти. В таких людях, как он, я видел надежду нашего бедного измученного континента. Мы печально смотрели друг на друга, разделенные всего четырьмя футами, и это расстояние было широко, как небо, и глубоко, как пропасти ада.

– Прощайте, доктор, – негромко сказал он. – Идите с миром, мачане.

Нас, босых, раздетых до белья, в крытом грузовике отвезли в аэропорт.

От грузовика к самолету выстроился двойной ряд людей. Около двухсот человек в форме парашютистов. Нам пришлось идти по узкому коридору между усмехающимися черными лицами. Были тут и китайские инструкторы, их гладкие черные волосы выбивались из-под матерчатых форменных шапок. Они широко улыбались. Торопливо шагая к «дакоте», я всюду видел насмешливые глаза, слышал язвительные замечания по поводу своей горбатой спины. Неожиданно один из парашютистов преградил мне путь и плюнул мне в лицо. Послышался громовой хохот. С большим желтым плевком в волосах я вскарабкался в самолет. Как только мы пересекли Замбези, нас встретил «мираж» военно-воздушных сил и сопровождал до военного аэропорта Вуртреккер Хугт. Но мое почти истерическое облегчение освобожденного вскоре прошло. Едва врач очистил и перевязал подсохшие нагноившиеся раны на моей голове, меня увезли в закрытой машине на встречу с четырьмя неулыбчивыми, мрачно-вежливыми офицерами полиции и военной разведки.

– Доктор Кейзин, это ваша подпись?

Моя рекомендация на выдачу паспорта Тимоти Магебе.

– Доктор Кейзин, вы помните этого человека?

Китаец, с которым я познакомился, когда навестил Тимоти в Лондонском университете.

– Вы знали, что он агент коммунистического правительства Китая, доктор?

На фотографии мы втроем пьем пиво на бечевнике у Темзы.

– Расскажите, о чем вы разговаривали с ним, доктор.

Тимоти сказал мне, что китаец известный археолог, и мы обсуждали открытия супругов Лики в ущелье Олдувай.

– Вы рекомендовали Магебу на получение стипендии Стервесантов, доктор?

– Вы знали, что он был в Китае и там прошел подготовку как организатор партизанской войны?

– Вы подписали этот заказ на вывоз двадцати шести бочек со шпатлевкой из Гонконга, доктор? На таможенной декларации ваша подпись?

Стандартные институтские бланки, и свою подпись я узнал издали. Сам груз я не помнил.

– Вы знали, что в бочках находится сто пятьдесят фунтов пластиковой взрывчатки, доктор?

– Вы узнаете это, доктор?

Брошюры на десятке африканских языков. Я прочел первые строки. Террористическая пропаганда. Взрывай и убивай, жги и уничтожай.

– Вы знали, что все это печатается в типографии вашего Института, доктор?

Вопросы продолжались бесконечно, я устал, был смущен, даже начал противоречить себе. Я напомнил о ранах на голове, о следах веревок на руках и ногах, но вопросы не кончались. Голова у меня болела и была точно ватой набита.

– Вы узнаете это, доктор?

Автоматический пистолет, патроны.

– Да! – закричал я. – Такой пистолет приставляли к моей голове, к моему животу!

– Знаете ли вы, что это оружие ввозилось в ящиках якобы с книгами, отправленными в Институт?

– Получая разрешение на полет «дакоты», доктор, вы заявили…

– На меня напали после телефонного разговора. Сколько можно объяснять, черт возьми!

– Вы знали Магебу двенадцать лет. Он был вашим протеже, доктор.

– Вы хотите нас убедить, что Магеба ни разу не искал к вам подхода? Не обсуждал с вами вопросы политики?

– Я не один из них! Клянусь… – Я вспомнил кровь, брызнувшую на крышу кабины, вспомнил удар металлической рукояткой по черепу, плевок в волосах. – Вы должны мне поверить. Боже, пожалуйста! – Думаю, я потерял сознание: все потемнело, и я рухнул на стул.

В себя я пришел в больничной палате, на чистых хрустящих простынях… у кровати сидел Лорен Стервесант.

– Ло, слава богу! – Я чуть не задохнулся от облегчения. Лорен здесь, и теперь все будет в порядке.

Он без улыбки наклонился вперед – красивое, холодное и суровое лицо будто выковано из бронзы.

– Тебя считают членом банды. Якобы ты все организовал, используя Институт как штаб-квартиру террористической организации. – Я смотрел на него, а он безжалостно продолжал: – Если ты предал меня и нашу страну, если перешел к нашим врагам, не жди от меня милосердия.

– И ты туда же, Ло. Этого я не вынесу.

– Это правда?

– Нет. – Я покачал головой. – Нет! Нет! – Внезапно у меня полились слезы, я дрожал, как ребенок. Ло наклонился вперед и крепко схватил меня за плечи.

– Ладно, Бен. – Он говорил с бесконечной нежностью и жалостью. – Ладно, партнер. Я все улажу. Все позади, Бен.

Лорен не позволил мне вернуться в мою холостяцкую квартиру при Институте, и я поселился в гостевых апартаментах в Клайн Шуур, резиденции Стервесантов.

В первую же ночь Лорен разбудил меня. Мне привиделся кошмар – кровь и насмешливые черные лица. Лорен был в пижаме, золотые локоны встрепаны спросонок. Он сидел рядом с моей кроватью, и мы разговаривали о том, что уже сделали и что еще предстоит сделать, пока я наконец не уснул спокойно.

Я провел в Клайн Шуур десять праздных идиллических дней, меня баловала Хилари, вокруг барахтались дети; я был защищен от жадной до новостей прессы, от реалий и тревог внешнего мира. Синяки сошли, царапины зажили, и я обнаружил, что мне все труднее находить что-нибудь новое в ответ на детские крики: «Расскажи!» Они хором выкрикивали ударные фразы и поправляли меня в подробностях. Пора было возвращаться к жизни.

На неприятном, занявшем целый день, открытом судебном заседании я рассказывал о похищении, потом отвечал на вопросы журналистов со всего света. А потом Лорен отвез меня на самолете на север, в Лунный город.

По пути я поделился с ним своим замыслом поискать карьер – и кладбище древних.

Когда он улыбнулся и сказал: «Вот это тигр! Давай, парень, вперед – раскопай все до дна!» – я понял, что в моих словах слишком много энтузиазма и эмоций. Я вспомнил, как Ксаи подражал солнечной птице, и плотно прижал руки к коленям.

В Лунном городе меня встретили как героя: тут за моими приключениями следили по радио. Открыли ящик пива «Виндхук», расселись вокруг костра, и я рассказал все заново.

– Этот Тимоти… он всегда вызывал у меня странное чувство. – Задним числом Салли проявила редкостную прозорливость. – Я все собиралась тебе сказать, что в нем есть что-то подозрительное. – Потом она встала и при всех поцеловала меня в лоб, а я покраснел. – Мы рады, что теперь ты в безопасности, Бен. Мы все беспокоились о тебе.

На следующее утро, отвезя Лорена на полосу и проследив за взлетом, я отправился на поиски Рала Дэвидсона. И нашел его на дне траншеи: он измерял плиту из песчаника. Рал щеголял в тесных шортах, копна волос почти совершенно закрывала лицо, зато он загорел и похудел. Мне он очень нравился. Мы уселись на краю траншеи, свесив ноги, и я объяснил ему свою мысль насчет карьера.

– Здурово, док! Как это мы сразу не догадались? – с воодушевлением воскликнул он.

Вечером мы разработали схему поисков, постановив ежедневно увеличивать область поиска по спирали. Команду Рала временно сняли с раскопок внутри храма и вооружили мачете для расчистки дороги в густых колючих зарослях на гребне холмов.

Поиск планировали как военную операцию. Мне ужасно хотелось испробовать комплект портативных раций, которым Лорен снабдил нас, хотя мы его и не заказывали. Мы с Ралом перекликались по радио, выкрикивая вещи вроде «Отбой», «Вас понял», «Слышу вас ясно пять, пять» и так далее.

Питер Уилкокс бормотал что-то насчет бойскаутов, но, по-моему, он слегка обиделся, что его не пригласили участвовать в поисках. Лесли и Салли, однако, заразились нашим энтузиазмом и снабдили экспедицию продовольствием, которого хватило бы, чтобы в течение недели кормить и поить целую армию. Чтобы помахать нам рукой и пожелать удачи, они встали на рассвете, в пижамах, а Лесли еще и в бигуди. Чувствуя себя Скоттом или храбрым Кортесом, во главе толпы приверженцев, нагруженных едой и оборудованием, я направился к расщелине в холме, которая стала нашим обычным путем на вершину, – и десять часов спустя, потный, оборванный, исцарапанный колючками, ужаленный гиппопотамовой мухой и другими насекомыми, пропеченный на солнце и в дурном настроении, привел экспедицию обратно.

Так повторялось десять дней. На десятый вечер, когда мы остановились в расщелине на полпути вниз, Рал неожиданно взглянул на ее крутые стены и удивленно сказал:

– Док, вот же он!

Десять дней мы пользовались ступенями, высеченными древними в карьере. Густые заросли скрыли аккуратные террасы, откуда брался камень. Мы нашли несколько полуобработанных плит еще in situ,[2]их оставалось только подрубить. В этой закрытой расщелине они почти не пострадали от выветривания. Следы пил были так свежи, будто рабочие отложили свои орудия только накануне, а не 2 000 лет назад. Затем мы нашли блоки, намеченные к обработке, полуобтесанные блоки, а также блоки, которые уже начали перевозить и бросили посреди карьера.

Расчистив вокруг них растительность, мы смогли проследить все этапы изготовления. Весь лагерь пришел к нам на помощь. Успех вызвал общий восторг, поскольку все уже приуныли от отсутствия заметного прогресса. В приливе воодушевления мы зарисовывали и наносили на карту, измеряли и фотографировали, спорили и теоретизировали. Чувство, что наши исследования зашли в тупик, рассеялось. У меня сохранилась фотография, сделанная десятником-банту, который решил, что мы сошли с ума. Мы гримасничаем, позируя на большом обтесанном камне. Питер стоит в позе Наполеона, заложив руку за борт куртки. Волосатый лик Рала страшно перекошен – юноша кровожадно заносит кирку над головой Питера. Лесли застенчиво демонстрирует голые ножки, и это почти так же страшно, как гримаса Рала, потому что девушка легко могла бы насмерть залягать слона. Я сижу на коленях у Хетер и сосу палец. У Салли на носу очки Питера, моя шляпа нахлобучена ей на уши, она старается казаться страшной, но ей это решительно не удается. Фотография иллюстрирует наше настроение тех дней.

Когда помощь уже не требовалась, все с новой энергией занялись прежними делами. Мы с Ралом остались в карьере. Я принес теодолит, и мы принялись измерять количество извлеченного камня. Конечно, точные данные получить в таком неправильном карьере невозможно, но мы решили, что было вынуто примерно полтора миллиона кубических ярдов камня.

Затем, изучая методы обработки и примерно подсчитав количество брошенных блоков, мы решили, что отношение обтесанных камней к отброшенному материалу составляет 40 к 46. Основываясь на этом, мы получили 600 тысяч кубических ярдов.

До сих пор мы работали с более или менее надежными данными, но теперь перешли к предположениям.

– По крайней мере это легче, чем изобразить динозавра по его отпечатку, – защищался Рал, когда мы с помощью карты основания храма и наших расчетов попытались реконструировать высоту исчезнувшего Лунного города.

– Дай-ка! – Салли отобрала у меня кисточку в первый же вечер, после того как десять минут следила за моими усилиями.

– Мне кажется, скос главной стены слишком велик, – критично сказал Питер, наблюдая за ней, – если сравнить со стенами эллиптического здания в Зимбабве…

– Да, но возьми храм Тарксиена на Мальте, – вмешалась Хетер. – Или главные стены Кносса. – И прежде чем я смог помешать, проект стал всеобщим и сменил наши вечерние импровизированные концерты.

И вот с учетом всего, что было найдено на раскопках, используя свои разнообразные способности, мы сделали несколько рисунков города.

Массивные красные стены, украшенные шевроном – рисунком волн, которые сделали Финикию такой знаменитой. Красные стены, на которые падают лучи заходящего солнца, вечернее благословение великого бога солнца Баала. Из темно-зеленой листвы молчаливой рощи встают высокие башни, символы плодородия и процветания. За ними вертикальный разрез в утесе ведет в загадочную пещеру. И опять символ половых органов. Разумеется, это место посвящено Астарте, которую в Карфагене обычно называли Танит, богине земли и луны, и вот процессия одетых в белое жрецов движется по роще, мимо башен, в таинственную пещеру.

Мы знали, что финикийцы приносили своим богам и богиням человеческие жертвы (Ветхий Завет описывает, как младенцев бросали в пламенеющее чрево Баала), и гадали, какие ужасные ритуалы видел наш мирный изумрудный бассейн. Мы изобразили на краю бассейна жертву, убранную в золото и самоцветы, рядом верховный жрец заносил жертвенный нож.

– Если бы бассейн был помельче! – воскликнула Салли. – Бен хотел исследовать его с помощью ныряльщиков, но так глубоко они не смогут работать.

В пространстве между внешней и внутренней стеной храма, где лежал самый толстый слой пепла и была найдена большая часть золотых бусин и богатых украшений, мы нарисовали жилища жрецов и жриц, лабиринт глиняных стен и тростниковых крыш. И реконструировали улицы и дворы жрецов и знати.

– А как же царь и его двор? – спросил Питер. – Разве они жили не за стенами?

И мы отделили жилища жрецов от царского двора, привлекли то немногое, что известно о Кноссе, Карфагене, Тире и Сидоне, чтобы вдохнуть в картину жизнь. Рал обнаружил во внешней стене ворота: это был единственный вход, и он смотрел на запад.

– Отсюда дорога должна была вести прямо к гавани. – Салли нарисовала ее.

– Да, но рядом с гаванью наверняка был базар, место торговли и обмена, – предположил Рал и показал на карте. – Вот здесь. Район, который озадачил Питера.

– Представьте себе, какие там груды слоновой кости, меди и золота, – вздохнула Лесли.

– И рабы, предназначенные на продажу, – подхватила Хетер.

– Погодите! Погодите! Ведь у нас научное исследование, – пытался я сдержать их.

– И корабли, вытащенные на берег, – Салли начала рисовать. – Большие биремы с носами, как тараны, покрытыми позолотой и эмалью.

Снова поднялись стены и башни, наполнилось блестящей водой озеро, а гавань и харчевни наводнили люди, умершие две тысячи лет назад. Прогуливались воины, стонали рабы, проезжали в носилках благородные женщины, из восточных земель приходили караваны, нагруженные золотом и сокровищами, через большие ворота, повесив на плечо щит, украшенный розетками проходил белый царь, и его вооружение сверкало на солнце.

Замысел забавный, к тому же он подстегивал воображение. К тому времени, как Салли положила на холст последние мазки, минуло четыре недели, а прямым результатом наших упражнений стало открытие Питером верфи: биремы, как и предполагала Салли, лежали на берегу озера.

Мы обнаружили стапель, на нем киль и остатки корпуса. Недостроенный корабль сгорел, а обгоревшие остатки рассыпались. Только воображение и вера могли распознать в них судно. Я знал, что мои научные противники не признают открытия, но анализ с помощью углерода-14 дал прежнюю дату – 300-й год нашей эры; между собой мы называли этот период «временем большого пожара».

Я получил возможность больше времени проводить с Салли. Я брал с собой в пещеру ленч и плавки. Вначале сохранялась некоторая неловкость, но я очень старался успокоить Салли, и вскоре между нами установились прежние дружеские отношения, благодаря которым мы так хорошо работали вместе. Только однажды я упомянул о наших более близких отношениях.

– У тебя по-прежнему хандра, Салли? – спросил я, и она долго смотрела на меня, прежде чем ответить.

– Пожалуйста, дай мне время, Бен. Я должна кое-что решить для себя.

– Хорошо. – Я как можно бодрее улыбнулся и приготовился к долгому ожиданию.

Иногда к нашему ленчу у бассейна присоединялись другие: хотя снаружи стояла сорокашестиградусная жара, в пещере было прохладно. Мы плескались в воде, перекликались, нам отвечало гулкое эхо. Одно из моих неизгладимых впечатлений – Лесли в бикини, преследуемая неутомимым Ралом, резво и кокетливо плещется в бассейне, точно самка гиппопотама в брачный период.

Через пять недель после своего возвращения я пришел в пещеру с хорошей новостью.

– Только что со мной связался Ларкин, Сал. Завтра утром прилетает Лорен.

Ее негативная реакция меня разочаровала: мне казалось, что она преодолела свою первоначальную неприязнь к Лорену и он начал ей нравиться.

Я пошел встречать Лорена на полосу и, увидев его, поразился. Он потерял 20 фунтов веса, а его кожа, обычно здорового золотистого оттенка, стала бело-серой, как мел. Под глазами темнели пятна, похожие на синяки.

– Бен! – Он обнял меня за плечи. – Как приятно тебя видеть, старый разбойник. – Но голос у него был усталый, а на висках я заметил серебристые полоски, которых прежде не было.

– Господи, ты выглядишь ужасно.

– Спасибо. – Он сухо улыбнулся и забросил сумку с вещами на заднее сиденье «лендровера».

– Серьезно, Ло. Ты не болен? – Меня расстроил его усталый и болезненный вид.

– Мне пришлось нелегко, Бен, – признался он, садясь в «лендровер» рядом со мной. – Четыре недели шли переговоры, и я был вынужден сам вести их, никому не мог доверить. А противная сторона выставляла команды переговорщиков, меняя их, когда они уставали.

– Ты себя убиваешь, – бранил я его, точно надоедливая супруга. Он легко сжал мне руку и рассмеялся.

– У тебя рука ослабла, партнер.

– А стоило ли браться? Чем ты занимался?

– Роскошным проектом, Бен! Грандиозным! Медь и железо, Юго-Западная Африка, район реки Гунене, крупное месторождение руды с низким содержанием меди и высоким – железа. В целом – настоящее сокровище. – Усталость из его голоса исчезла. – Я разложил этих японских ублюдков на столе и высек. Чтобы получить металлы, они финансируют строительство глубоководной гавани и железной дороги. Это обойдется им в сто пятьдесят миллионов. – Он разволновался, бледные щеки порозовели. – Строительство, конечно, будет вести одна из моих компаний. – Он заговорщицки приложил палец к губам, и я рассмеялся. В таком настроении он мне особенно нравится. – Будем строить обогатительную фабрику и… – Он стал подробно объяснять свой замысел, смеясь и сжимая мне руку при каждом упоминании о тех пунктах сделки, по которым ему удалось победить.

– А что это тебе даст? – спросил я наконец, и он взглянул на меня, слегка сбитый с толку.

– Ты имеешь в виду деньги?

– Конечно! А что еще?

– Дьявол, Бен. Я уже объяснял. Деньги не самое главное. Дело не в деньгах, а в экспорте и занятости, в открытии новых источников ресурсов, будущем строительстве, в реализации потенциала нашей страны и… и…

– И еще в том, чтобы выбить дух из соперников, – предположил я.

Он снова рассмеялся.

– Ты слишком проницателен, Бен. Ты прав, и это тоже. Сама игра, а не счет.

– Видел последний выпуск журнала «Тайм»? – спросил я, зная, что это заденет его.

– Ради бога, Бен!

– Твое имя – в списке тридцати богатейших людей мира.

Дата добавления: 2015-07-08