БРЭД И ДЖЕЙН.

Деяния

Физический мир кажется творением некоего могучего и благого существа,

которому пришлось часть своего замысла препоручить другому,

злонамеренному существу. Зато мир нравственный - тот уж, несомненно,

плод забав самого настоящего и к тому же рехнувшегося дьявола.

Никола Шафмор

"Путешественникам рекомендуется ни на минуту не отставать от своих спутников, иначе они неминуемо погибнут, потому что злые духи..... отвлекут их в сторону, и они заблудятся и погибнут…. пустыня сия весьма опасна и

гибельна для путешествия".

Марко Поло

Вы еще не знаете, кто я, но я собрал для вас с добрую дюжину совсем

разных историй. Тут есть повествования от первого и третьего лиц, тут

будут говорить о судьбах рода человеческого,- с начала двадцатого века и

до его конца; здесь есть старая добрая Англия и современная Америка;

здесь есть служители и рабы, монашки и маньяки, палачи, жертвы, и то и

другое – вместе; здесь есть даже неживые предметы, говорящие громче

многих живых. Я собрал для вас эти истории, потому что все они

объединены моею печатью, красными пятнами, а о дальнейшем вы узнаете сами.

1. Начнем по порядку, с начала века. Вот вам семейная пара – любящие муж

и жена, но я дал им голод, нищету и соблазн. ОНИ сделают выбор – не я.

БРЭД И ДЖЕЙН.

Несчастно тело, которое зависит от тела, и несчастна душа, которая

зависит от них обоих.

Апокрифическое евангелие от Фомы.

Дела на нашей текстильной фабрике шли из рук вон плохо. Долги росли, а

кредиторы становились все настойчивее. В конце – концов, мы, (Брэд Уилкинс

и моя жена Джейн) были вынуждены продать своё предприятие, чтобы

расплатиться с долгами. Вскоре обнаружилось, что новую работу в Англии

найти сейчас непросто – рабочих мест катастрофически не хватало, а если

куда и можно было пристроиться, то это в какой-нибудь цех по

производству вредных для здоровья химикатов. Да и платили там гроши.

Джейн тоже пыталась найти работу, но безуспешно. Все более-менее

доходные места были заняты, и заработать можно было, только торгуя своим

же телом в лондонских трущобах. Джейн много раз плакала, проклиная свою

порядочность, сидя перед полупустой тарелкой овсянки. Что было еще

ужаснее, я ничем не мог ей помочь. Мы всё больше молчали, оставаясь

наедине, а наши денежные запасы таяли все быстрее – росла инфляция. В

конце-концов я все-таки устроился к фабриканту Дурифу, в цех

производства тех самых химикатов. Я пропадал на работе до поздней ночи,

стараясь проявить себя хорошим работником. А тем временем образовались

новые долги – плата за квартиру повышалась; да и на питание, пусть и

скудное, нужны были деньги. К тому времени, как я получил первое

жалованье, долгов было так много, что почти весь заработок ушел на их

раздачу.

За многие месяцы безденежья я высох, сгорбился, словно постарел на

десять лет. И с Джейн произошло то же самое, только она куда тяжелее

переживала по этому поводу. Она плакала так часто, что я, приходя домой

с работы, сразу ложился спать – лишь бы не видеть и не слышать…

Я понимал Джейн, но ничего не мог сделать. Она мечтала о малыше, но теперь было уже поздно.

Все-таки ей было уже под тридцать, а здоровье ее резко ухудшалось.

Сначала мы не хотели заводить детей из-за того, что постоянно были

заняты на фабрике, а теперь, когда фабрики не стало, голод и переживания

сломали ее хрупкий организм. И даже душу её изуродовала нужда.

Однажды, когда я, по обыкновению, пришел с работы и был готов рухнуть на

кровать в тяжком забытьи, Джейн встретила меня на пороге. Обычно она

молча ставила передо мной миску с какой-нибудь едой, а сама садилась

напротив и грустно смотрела на меня. Потом мы шли спать. Слава богу,

наши супружески ночи хоть как-то успокаивали нас обоих. Сегодня же Джейн

улыбалась, пусть и странной улыбкой. Я подумал было, что жена моя сошла

с ума. Осторожно, стараясь не подать вида, я спросил, в чем причина

такого ее поведения. Оказалось, дальняя родственница Джейн, старушка

почтенных лет, преставилась, и по завещанию некоторая часть наследства

досталась и моей женушке. В эту ночь мы были счастливы, как будто вернулись на

несколько лет назад, в те времена, когда голод и лишения не убивали в

нас всё человеческое. Мы аккуратно распределили деньги, и достаточно

долго жили не так уж и бедно. Мы даже купили Джейн новое платье на день

рожденья.

Но всему приходит конец, и эта сумма была нами растрачена. Мы снова

вернулись к нашим унылым будням, что было еще тяжелее после некоторого

времени относительного благополучия. Когда дела наши стали совсем плохи,

Джейн вдруг рассказала мне, что наследство ее бабушки (или кем та старая

леди ей приходилась) не исчерпано, что оно лежит в банке на именном

счету, и что можно взять еще немного. Я пожурил Джейн за то, что она

имела от меня секреты, но она убедила меня, что так лучше и это

удержит нас от транжирства.

В результате у нас стали водиться деньги. Я, в свою очередь, получил

«повышение» у Дурифа и теперь за ту же работу получал на полфунта

больше. Между тем, здоровье наше ухудшалось. Джейн, хоть и стала краше,

пользуясь косметикой, но совсем ослабла. Ей часто бывало плохо, и она снова

плакала по ночам. Теперь она взяла за моду не позволять мне любить ее,

как подобает мужу – она ссылалась на плохое самочувствие, и я ей верил.

Она никогда не отличалась внутренним здоровьем при всей своей красоте,

пусть и подувядшей с годами страданий.

У меня же участились приступы головокружения и тошноты, а появившиеся

боли в желудке сводили меня с ума. Я даже перестал покупать лекарства,

хотя теперь мог их себе позволить – они просто не помогали мне. Джейн

пыталась помочь мне старыми знахарскими средствами и даже заговорами, но

все было бесполезно. Я понимал, что все мои недуги – из-за работы на

Дурифа, но не мог ее бросить. Дуриф рассчитывал на меня, и регулярно,

пусть и не намного, повышал мне жалованье. Я не знал, как поступить.

Конечно, здоровье мое ухудшалось, но, работая, я мог накопить на

лекарства для Джейн, хоть и не знал, чем она больна.

…В мучительных раздумьях, держась за истерзанный желудок и больную

голову, я шел по Уайтчепелу. Кругом сновали продажные девки и воры.

Воров я не боялся, да и им плевать было на меня – что можно было взять с

такого сгорбившегося, незаметного оборванца, как я? А вот продажная

любовь привлекала меня в последнее время все больше. Джейн уже несколько

месяцев все болела и болела, и в супружескую постель не допускала. Меня

это страшно раздражало, но я ничем не мог помочь ни себе, ни ей. А вот

теперь я стоял и высматривал в толпе девок проститутку посимпатичнее.

Меня рвали на части муки совести, но природа оказалась сильнее, тем

более что голова, отравленная парами химикатов, отказывалась служить

мне. Я подошел к стайке воркующих девиц, которые даже не посмотрели в

мою сторону. Я выпрямился, поправил старый пиджак и вежливо кашлянул.

Одна из девок соблаговолила – таки обратить на меня внимание. После

короткого диалога я уже готов был пойти на моральное преступление по

отношению к моей Джейн, но меня удержало одно обстоятельство – при

ближайшем рассмотрении девицы оказались не столь симпатичны, какими

казались издалека. Когда я замялся, девицы облили меня площадной бранью

и велели убираться. «Хочешь домашнюю девочку, умник?» - хриплым голосам

сказала одна. «Иди к мадам Эстер на Боннер-стрит, там товар подороже.

Правда, у тебя на них не хватит, голодранец!» – и все девки разразились

гнусным хохотом. Я поспешил удалиться от них, покрывшись с ног до головы

краской стыда.

В доме мадам Эстер выбор был много лучше, да и само убранство помещения

уже производило впечатление. Мужчины и их «дамы» деловито поднимались

вверх по лестнице, в номера, предварительно оплатив услуги на первом

этаже лично мадам.

Цена услуг была значительно больше, но я не думал об этом. Сегодня по

крайней мере. А потом будь что будет. Совру Джейн, что меня ограбили

лихие разбойники или придумаю что-нибудь еще.

Я поднял глаза на лестницу, по которой спускались и поднимались пары, и

замер, словно сломавшийся станок на текстильной фабрике.

Держа за руку какого-то хлыща в сюртуке, по лестнице спускалась моя

Джейн. В какой-то совершенно распутного вида ночной рубашке; она

смеялась, даже хохотала – она была вдрызг пьяна. Но когда ее глаза

встретились с моими, она замерла и вцепилась руками в перила, чтобы не

упасть. Ее спутник попытался оторвать ее, но после безуспешных попыток

плюнул и удалился.

А мы все стояли друг напротив друга.

Мне было так страшно, что я даже не знал, как себя вести. Она тоже.

Хмель в её глазах словно бы смыло, я тоже забыл о химикатах, сидевших в

моем мозгу.

Так вот какая родственница умерла, вот какое наследство она оставила,

вот какие проценты лежали в банке.

Моя Джейн пошла на это.

Но кто мог её винить?

Я? Человек, забывший о жене в поисках продажной любви, проклятый небом

развратник, павший жертвой собственной похоти? Я не успел домыслить, как

Джейн сорвалась с места и, бросившись вниз по лестнице, выбежала во

двор. Я побежал за ней – и я слышал, что она плачет на бегу. Вслед нам

несся шум возмущенных и удивленных голосов из дома мадам Эстер.

Джейн бежала так быстро, что я с трудом догнал ее только у моста. Ноги

ее запутались в ночной рубашке, и она упала прямо в грязь. Я попытался

схватить ее за руки и что-то сказать, но прошла целая вечность, пока я

смог вымолвить нелепое «Зачем?»

- А что мне оставалось, милый?! - закричала Джейн мне в лицо, и в меня

ударил запах виски. - Я не смогла стать матерью из-за работы, потом бог

не дал мне дитя из-за бедности, а теперь я и сама не хочу! Для чего?! -

кричала она, вырываясь из моих рук. - Для того, чтобы мой ребенок узнал,

что его мать – шлюха?! - она забилась в истерике, голова ее

запрокинулась, из горла понесся пьяный вой, сопровождавшийся запахом

перегара. Внезапно вся тяжесть мироздания обрушилась на меня, и я, не

успев ничего ответить Джейн, потерял сознание.

… Я очнулся там же. Джейн рядом уже не было. О ней напоминал лишь клочок

ночной рубашки, зажатый в моей руке. Я положил его в карман и медленно

пошел домой.

Как же мы теперь будем жить,- думал я. Мы предали друг друга. Но я винил

во всем только себя. Это моя, моя вина, я не смог дать Джейн счастья, я

заслуживаю смерти.

С этими мрачными мыслями я вернулся домой.

Джейн там не было.

«Наверняка она сейчас у мадам» - подумал я и с горечью опустил голову.

…Разбудил меня инспектор Бристоун. Он сказал, что моя жена Джейн

Уилкинс была найдена повешенной в Сиррил – парке.

………………………………………………………………………………….

Он сказал, что будет вестись следствие, так как были обнаружены следы

борьбы – ее одежда была немного порвана. Я нащупал в кармане клочок ее

рубашки. «Вот твои следы борьбы, кретин» - подумал я про себя. «Мы

обязательно найдем того, кто убил вашу жену»- заверил меня инспектор.

Но я твердо знал, что никто не убивал мою милую Джейн.

Никто, кроме меня.

Бедная маленькая Джейн! Но она уже отмучилась, изжила свои годы

пребывания на этой грешной земле. Но у этой истории, как и у печальной

истории Ромео и Джульетты, к жизни и смерти которых я имею самое прямое

отношение, есть продолжение.

2. Старина Брэд еще жив, он один-одинешенек, и я дал ему смертную тоску,

усталость и голод, и я же дам ему избавление – недаром же он поселился

рядом с одним из многих моих обиталищ!

ТОПЬ.

«..увидел черта без маски, увидел его настоящее лицо, страшное не своей

необычностью, а обычностью, паскудством...»

Д. Мережковский

«В данном документе находится дословный текст записки, найденной в

Гавейновской Топи. Судя по почерку, автором данного текста является Брэд

Уилкинс, бывший рабочий фабрики Джека Дурифа, мл.Текст был найден у

обезображенного тела, опознать которое не было никакой возможности. Я

считаю, что оно могло принадлежать автору данной записки. Прошу передать

записку в архив и приложить к делу о гибели Джейн Уилкинс.

Инспектор Алек Бристоун.»

Я бросил работу у Дурифа, как тот не просил меня остаться - я больше не

мог выносить это место, и поселился в крохотном домике в одной из

деревушек неподалеку от Лондона, возле Гавейновской Топи.

Я перешел на менее вредную, но все-таки тяжелую работу, и заработка мне

хватает - на одного. У меня больше не было жены, которую я хотел бы

содержать, у меня не было ребенка, которого я должен был прокормить. Я

часто сижу у окна в своем домике на окраине, откуда видна вся Топь, и

думаю.

Думы мои просты.

На работе я устаю, а дома мне делать нечего - только смотреть в окно и

писать. При свете старого огрызка свечи я описываю свою жизнь и с каждым

новым днем убеждаюсь, что она тоскливее, чем я думал. Я исписал уже

десяток тетрадей - столько же, сколько тоскливых, скучных лет прошло! И

ничего хорошего, доброго, счастливого! Хотя и злого рокота судьбы с

момента гибели Джейн я не ощущал. И от этого мне становится еще

тоскливее. Я чувствую, что жизнь моя обошла меня стороной, взяв у меня

то, что было ей нужно, а затем просто забыла обо мне. Мне давно надоело

жить - тяжкий, каждодневный труд уносит мою жизнь по каплям, но всё

никак не убивает меня. Страсти прошлых лет улеглись, а их место заняли

старческие недуги и злые мысли.

Они как орел, клюющий бессмертного Прометея в печень - приносят боль, но

не избавляют от жизни. В голове моей осталась только слабость да тоска,

и подчас они сваливаются в одну кучу, перемешиваются и превращают мой

сон в череду кошмаров, а бодрствование - в одну сплошную боль и туман.

Самое ужасное - это, конечно, тоска. Эта злая дочь одиночества давно

поработила меня, и у меня нет сил и возможностей справиться с нею. И чем

больше я желаю конца дней своих, тем сильнее тоска растягивает их,

овладевая моим временем, превращая его в тягучую жижу, как то болото,

что располагается в нескольких милях от меня.

Иногда я затягиваю старые рыбацкие или фабричные песни, но петь их в

одиночестве мне уже невмоготу. Я мог бы стать писателем, но увы - и это не

было дано мне. А ведь как могли быть заполнены мои дни, если бы я

чувствовал себя не одним, наслаждаясь обществом листа бумаги и пера! Но

Господь не дал мне писательского таланта - а что он вообще мне дал? Все,

что было мне дано, он же и отобрал жестокой рукой палача. Но иногда я думаю – а бог ли это? Не дьявол ли промелькнул тяжелою черною тенью за нашими с Джейн спинами?... Словно какая-то черная рука коснулась нас, стерев все хорошее, чтоб было у нас – и между нами…

Все, что у меня теперь есть - это время, которое я ненавижу. Все, что осталось мне -

сидеть днями и ночами у окна, наблюдая за тем, как дождь капает на

гниловатую землю. Мое тело поражено болезнью, оно измучено

и отравлено - самой жизнью, в первую очередь, но еще и теми химикатами,

что я вдыхал, работая у Дурифа. Я не глотаю пилюли - зачем? Я надеюсь,

что однажды боль замучает меня до смерти, но она ограничивается набегами

на желудок и голову, терзая их, как адский огонь. Не в силах с нею

бороться, тело мое засыпает на топчане - чтобы проснуться от следующего

приступа утром, когда голод вступает в свои права. Голод - еще один мой

враг. Он яростно воет в моем желудке, пока я не утолю его позывы. Но та

скудная еда, что я могу себе позволить, не слишком утешает его - и он

требует свое каждый день по нескольку раз. Я устал, смертельно устал от

всех этих противников - лишь надежда на то, что все они приближают мой

смертный час, согревает меня. Голод, боль и тоска - вот что составляет

мою жизнь, если это жалкое, никому не нужное существование можно назвать

жизнью. И так дни идут - ползут!- тоскливой чередой серых будней. Я

надеюсь на долгий сон - и только это и дано мне. Я стараюсь как можно

сильнее устать на работе, чтобы дома упасть без сил и проспать как можно

дольше. Но если бы я мог спокойно спать! Меня преследуют кошмары - но

даже эти полночные ужасы, в которых я вижу прекрасное лицо моей любимой

Джейн - снова и снова, один и тот же сон - уже не мучают меня, они

просто оживают в моей голове каждую ночь, и они мне уже люто надоели. Я

устал каждую ночь ложиться и видеть одну и ту же опостылевшую картину.

О, злая судьба! Как ты могла взять единственное дорогое мне - и

надругаться над ним, а потом испоганить самые воспоминания о нем! За что

судьба так жестока и несправедлива ко мне? И от этих вопросов,

одинаковых, но повторяющихся каждый раз на новый лад, я тоже устал. Но

правительством дано право на выходные дни - и я вынужден подчиняться. На

сверхурочные работы меня не пускают - я слишком ослаб, да и зачем они

мне? Зарабатывать деньги? Чтобы выбиться из нищеты, этого все равно не

хватит, а на то, чтобы не умереть от голода, мне и так хватает. Мне

нечего делать, некуда идти, нечего терять - вот я и лежу увальнем на

топчане. Иногда хожу из угла в угол - но мой мир не двигается, моя земля

не вертится! Кажется, что небеса потускнели и земля грустит вместе со мной.

И пусть я заглушил, залил дешевым виски голос своей совести, но она

все-таки продолжает мучать меня - мучает, правда, с каждым днем все

меньше. Бывают дни, когда я больше не виню себя ни в чем, и проклятый

мой разум пытается найти оправдания самому себе, но тогда просыпается

сердце и возрождает к жизни мои полустертые алкоголем и временем

воспоминания. В эти моменты меня охватывает подлая зависть - я завидую

своей Джейн, что покончила с собой, ушла в царство мертвых, оставив меня

наедине с моим грехом. Мерзкая душонка моя хочет покоя - и тело хочет

навсегда забыться в сырой земле, но господь все не дает мне смерти.

Равно как и жизни - он забрал ее у меня вместе с любимой женой и всеми

надеждами. И я сижу у окна - и пытаюсь плакать, но больное мое тело не

может дать мне слез, и мои глаза остаются сухими, лишь краснея и

вызывая противный зуд, который потом не унять. Но и воспоминания у меня

украло подлое время - я стал забывать о прошлой жизни. Сначала это мне

нравилось, но однажды я не смог вспомнить, как выглядела моя жена. Это

было ужасно. Я прилагал все усилия, а мой рассудок отказывался вернуть

мне ее образ. Теперь у меня не было ни Джейн, ни воспоминаний о ней. И

глухая тоска овладела мной с той самой поры. Вот тогда-то и стало совсем

плохо.

…Впрочем, несколько дней назад я услышал вдалеке, где-то в северной

части Топи, странный звук. Словно кто-то кричал по-птичьи. Я не обратил

внимания - мало ли птиц летает в этих местах? Но на следующий день я

услышал не только этот звук, но еще и другой, словно кто-то стучал

палками о дерево. Я серьезно встревожился и осторожно закрыл ставни.

Назавтра звуки только усилились, и я больше не открывал окно. Я понял,

что звуки издавала сама Топь.

…Крик птицы сегодня звучит еще пронзительнее, а стук - громче. Мне

кажется, что я слышу голоса - но они настолько далеки, что я сам себе не

верю. Пока не верю.

…Час назад мне показалось, что стук и крики болотной птицы стали не

только громче, но и БЛИЖЕ. Ближе к моему домику. Я дрожу от страха. Я

боюсь, что скоро неведомые барабанщики будут стучать не по своим

болотным барабанам, а прямо в мою дверь. Я снова слышу стук! Он

действительно стал ближе. Я попытался заставить себя открыть ставни, но

не смог - страх превратил меня в паралитика, и я просидел на стуле без

движения несколько часов, весь превратившись в слух.

…Сегодня я пытался выйти из дома, но не смог. Открыв дверь, я увидел,

что весь мой дом, на расстоянии ста шагов, окружает Топь. Я в ужасе

закрыл дверь, и сейчас же услышал, что барабанщики и птица исполняют

свой жуткий гимн все громче. И мне показалось, что я расслышал в нем слова.

Болото окружает меня!

Я не могу выйти, каждый звук приводит меня в панику. Я сломал кукушку в

часах, ибо ее резкие звуки пугали меня до смерти, когда я прислушивался

к Топи. Я слышу, как мой дом словно разваливается, и каждый раз

вздрагиваю, весь покрываясь холодным потом. Мне кажется, что кто-то

стоит у меня за спиной - я оборачиваюсь, но там никого нет. Пока нет.

…Болото почти полностью окружило меня, я открыл дверь и увидел, что если

сделаю хоть шаг вперед, то провалюсь в саму Топь, настолько близко она

придвинулась к моему порогу. Я захлопнул двери, но все равно слышу

стук, крики птицы и голоса, они ревут: «Топь, Топь, Топь!» Болото хочет

меня пожрать, оно кричит моё имя под грохот барабанов: «Брэд, Брэд,

Брэд!» Господи, помилуй! Они стучат в мою дверь! Стучат в мою дверь!

Ломают ее! Как жуток их глухой рев, когда они повторяют: «Топь, Топь,

Топь!»

…Но за минуту до гибели я.. спокоен. Да, я спокоен, и можно сказать,

счастлив. Ведь Тоска, Голод и Боль, эти лютые мои враги, покинули меня -

я не вспоминал о них с того момента, как услышал стук и крик птицы. Где

вы, мои старые невзгоды, кошмары по ночам, в которых я видел одно и тоже

такое прекрасное, такое родное лицо - я забыл вас! Где ты, моя зудящая,

ноющая боль, порождение самой скуки - я не знаю тебя более! Где ты, моя

гнетущая тоска - больше я не знаю и тебя! Страх, священный страх перед смертию, избавил меня от каждодневной скуки, голода и тоски, стер мои воспоминания о несчастной Джейн, чья жизнь оборвалась так ужасно. И пусть хрустит дверь под мощными ударами болотных чудищ - я славлю Бога за избавление. И пусть птица заходится в крике - спасибо и ей за то, что я забыл свои будни, которые были для

меня хуже любого яда. Пусть стучат барабанщики из самой преисподней -

грохот их инструментов заглушает рвущий меня голос собственной совести.

Теперь, когда дверь сломана, я вижу их лица - они и есть Топь, и они

идут убить меня - но я им благодарен.

Ведь гибель в этом болоте теперь желанна мною, ибо Топь - ничто в

сравнении с тем болотом, которое давно живет у меня в голове. Меня

трясет от ужаса, но я…

(Рукопись обрывается.)

Вот как бывает – жизнь, что дал вам Он, может оказаться отвратительнее

смерти и страха смертного часа, что даю я. Не знаю, радоваться ли мне

или печалиться.

3. Я познакомлю вас с целой компанией – Марией, Кеном, Эдди и моим

старым знакомцем Дерриком Джонсоном, и рассказом, что я принес в

редакцию одного журнала. Рассказ этот я списал у Кена, а тот набросал

слова на дневнике Марии, и… впрочем, читайте.

Дата добавления: 2015-07-10