Часть третья 1 страница. Однако днесь ея зрим токмо per speculum et in aenigmate[7], и оная истина

Однако днесь ея зрим токмо per speculum et in aenigmate ^[7] , и оная истина, прежде чем явить лице пред лице наше, проявляется в слабых чертах (увы! сколь неразличимых!) среди общего мирского блуда, и мы утруждаемся, распознавая ея вернейшие знаменования также и там, где они всего темнее и якобы пронизаны чуждою волею, всецело устремленною ко злу..

Умберто Эко «Имя розы».

– Как хорошо, что вы заглянули, – издевался Гроссмейстер. – Милая шляпка.

Войти в зеркало было все равно, что прижаться к клейкой мембране. Поверхность пошла тяжелой рябью, когда я ее коснулась. А когда попыталась пройти, она стала сопротивляться. Я нажала сильнее, и потребовалось значительное усилие, чтобы моя нога проткнула серебристую пленку. Я смогла просунуть ногу по бедро.

И все равно зеркало сопротивлялось и выталкивало меня, словно его эластичность возрастала.

На миг я оказалась между двух миров, мое лицо прошло через зеркало, затылок все еще был в доме, одна нога в зеркале, другая снаружи. И как только я подумала, что оно вышвырнет меня, словно гигантская резиновая лента, зеркало поддалось – всосало меня в теплую и неприятную влажность и выдавило по другую сторону, где я споткнулась.

Я рассчитывала оказаться в гостиной, но была в тоннеле или в чем-то вроде него, влажной розовой пленке. Моя гостиная была дальше, чем это казалось сквозь зеркало. Между мной и моими родителями было около десяти метров. Бэрронс ошибся. Гроссмейстер умел управлять зеркалами куда лучше, чем он думал. Он не только смог выстроить их в ряд, тоннель был невидим за стеклом. Пользуясь терминологией теннисистов, этот сет был за Гроссмейстером. Но он ни за что не выиграет весь матч.

– Словно у меня был выбор.

Я вытерла лицо рукавом, убирая тонкий слой вонючего и скользкого вещества. Оно капало с моего МакОреола. Я думала о том, чтобы снять шлем перед тем, как войти в зеркало (довольно сложно сделать так, чтобы тебя воспринимали всерьез, когда у тебя на голове такая штука), но теперь была рада, что оставила его. Неудивительно, что люди избегают зеркал.

У тебя был выбор, со злостью сообщили мне папины глаза. Ты сделала неправильный.

Мамины глаза сказали мне намного больше. Она начала с ужаса, в который превратились под «шляпкой» мои спутанные черные волосы, чуть не озверела при виде кожаных штанов, кратко прошлась по ногтям, которые я обкорнала, а когда дошла до автомата, который постоянно соскальзывал с моего плеча, постукивая по бедру, мне пришлось отвести глаза.

Я шагнула вперед.

– Не так быстро, – сказал Гроссмейстер. – Покажи мне камни.

Я перебросила автомат в другую руку, сняла с плеча рюкзак, открыла его, вытащила черный мешочек и подняла его.

– Достань их. Покажи мне.

– Бэрронс считает, что это плохая идея.

– Я сказал, чтобы ты не вмешивала в это Бэрронса, и мне плевать, что он думает.

– Ты сказал, чтобы я не приводила его. Мне пришлось к нему обратиться. Камни были у него. Ты пытался когда-нибудь что-нибудь украсть у Бэрронса?

Выражение лица Гроссмейстера ответило мне: да, пытался.

– Если он вмешается, они умрут.

– Я и в первый раз прекрасно поняла твое сообщение. Он не будет вмешиваться.

Мне нужно было подобраться ближе. К тому времени, как прибудет Бэрронс со своими людьми, я должна оказаться между Гроссмейстером, его охранниками и моими родителями. Должна оказаться на расстоянии удара. Бэрронс собирался изменить конфигурацию своего зеркала, соединить его с тем местом, в которое планировал забрать меня Гроссмейстер, но сказал, что ему понадобится время и скорость будет зависеть от места.

«Тяните время, – приказал Бэрронс. – Как только я получу фото, я начну работать над соединением с тем местом. Мои люди явятся за вами, как только я определю ваше местонахождение».

– Брось копье, автомат, пистолет, который сзади за поясом, выкидной нож из рукава и ножи из ботинок. Отодвинь их ногой.

Как он узнал, где я прячу оружие?

Мама не выглядела бы более изумленной, если бы узнала, что я переспала с половиной футбольной команды ашфордской старшей школы, а в перерывах между тачдаунами покуривала травку.

Я послала ей свой лучший обнадеживающий взгляд. Она вздрогнула. Наверное, то, что я в последнее время считала обнадеживающим взглядом, стало немного… диким, наверное.

– Эти несколько месяцев выдались тяжелыми, мама, – попыталась оправдаться я. – Я все объясню позже. Отпусти моих родителей, – сказала я Гроссмейстеру. – Я буду сотрудничать с тобой. Даю слово.

– Мне не нужно твое слово. У меня последние из твоих родственников, оставшихся в живых. Учитывая быстротечность существования, люди особо чувствительны к таким вещам. Алина сказала мне, что ее родители погибли в автокатастрофе, когда ей было пятнадцать. Еще одна ложь. Я задумывался, так ли это. Но я не собирался их искать, пока ты сама не привела меня сюда.

Как я привела его сюда? Как он проследил мой путь до Ашфорда? Мог ли он выследить В'лейна? Или В'лейн двурушничал? Работал на Гроссмейстера?

– Они мне не родственники, – холодно сказала я. – Все мои родные мертвы. Убив Алину, ты уничтожил последнюю представительницу моего рода, если не считать меня. – Я надеялась, что это снизит для него ценность Джека и Рейни Лейн. В кино такое всегда срабатывало. – Нас удочерили.

Я быстро покосилась на маму, хотя и знала, что не стоит этого делать. Ее глаза блестели от непролитых слез. Великолепно. Сначала она во мне разочаровалась, а теперь я причинила ей боль. Подача получилась на тысячу.

Гроссмейстер не сказал ни слова. Он просто подошел к папе и ударил его в лицо кулаком. Голова папы дернулась назад, из носа потекла кровь. Его глаза сказали мне: Беги отсюда, маленькая.

– Ладно! – закричала я. – Я соврала! Оставь его в покое!

Гроссмейстер снова повернулся ко мне.

– Смертность – это сумма всех слабостей. Она определяет все ваше существование. Каждый вздох. Неудивительно, что Фейри всегда были богами для вашей породы.

– Для меня не были.

– Брось оружие.

Я позволила автомату соскользнуть на пол, выдернула пистолет из-за пояса, бросила нож, спрятанный за манжетой куртки, вынула из ботинок и отложила ножи.

– Копье.

Я уставилась на него. Если я попытаюсь метнуть копье через разделяющий нас десяток метров, что у меня получится? Даже если я попаду ему прямо в сердце, Гроссмейстер, наполовину человек, не умрет мгновенно. И кто-то из моих родителей, а может оба, погибнут через секунду после того, как я сделаю бросок.

«Тяните время», – сказал Бэрронс.

Я вытащила копье из ножен и потянула его из-под плаща. Как только я достала его, копье затрещало, заискрилось, рассыпая маленькие белые разряды. Оно светилось с почти ослепительной яркостью, словно выкачивая силу из реальности Фейри, которая нас окружала.

Я не могла заставить свою руку отпустить его. Пальцы не хотели разжиматься.

– Брось сейчас же! – Гроссмейстер повернулся к моей матери и занес кулак.

Я зарычала, отбрасывая копье прочь. Оно вонзилось в стену лоснящегося розового тоннеля. Плоть тоннеля содрогнулась, словно от боли.

– Оставь. Ее. В покое, – сквозь зубы процедила я.

– Отбрось ногой оружие и покажи мне камни.

– Бэрронс действительно советовал не делать этого.

– Немедленно.

Вздохнув, я вынула камни из мешочка и развернула бархат, в который они были завернуты.

Реакция была немедленной и яростной: тоннель спазматически сжался, из глубины влажных розовых стен раздался стон, пол подо мной задрожал. Камни светились сине-черным светом. Стены сокращались и расширялись, словно пытаясь вытолкнуть меня, и внезапно меня ослепил жуткий свет, я оглохла. Я не слышала ничего, кроме завываний ветра и воды, и крепко зажмурилась от вспышки. Держаться было не за что. Я вцепилась в камни, пытаясь накрыть их, и шторм чуть не вырвал у меня бархатную ткань. Рюкзак ударил меня по голеням и выпал из рук.

Я заорала, пытаясь перекричать ветер, я звала родителей, Бэрронса – черт, даже Гроссмейстера! Я чувствовала себя так, словно меня разрывает в десяти разных направлениях. Плащ слетел с моих плеч и рвался от ураганного ветра. Я с трудом засунула камни обратно в мешочек.

И все внезапно стихло.

– Я же сказала тебе! – зарычала я, не открывая глаз. – Бэрронс советовал этого не делать. Но ты послушался? Нет. – Ответа не было. – Эй? – опасливо позвала я.

Ответа по-прежнему не было.

Я открыла глаза.

Розовый пленчатый канал исчез.

Я стояла в коридоре из чистого золота.

Золотые стены, золотой пол. Я запрокинула голову. Золото тянулось вверх, насколько хватал глаз. Даже если здесь был потолок, я не могла его рассмотреть. Золотые стены возвышались надо мной и тянулись в никуда.

Я была одна.

Ни Гроссмейстера. Ни охранников. Ни родителей.

Я посмотрела вниз в надежде увидеть свой автомат, ножи и рюкзак.

Но под ногами не было ничего, кроме гладкого золотого пола.

Я отчаянно зашарила глазами по стенам в поисках копья.

Нигде ни проблеска.

И, поняла я, медленно поворачиваясь по кругу, на этих золотых стенах не было ничего, кроме сотен, нет, тысяч, нет – я присмотрелась: они тянулись дальше, чем я могла видеть, – миллиардов зеркал.

Пытаясь это осознать, я поняла, что такое бесконечность. Я была крошечной точкой на линейной картине времени, которая тянулась в обоих направлениях и давила на меня своей полной и законченной нелогичностью.

– Ох, черт, черт, черт!

Я поняла, где оказалась.

В Холле Всех Дней.

Не знаю, сколько я там просидела.

Время в этом месте стало для меня неопределенной величиной.

Я сидела посреди Холла Всех Дней – подтянув колени к груди и уставившись в золотой пол, потому что при взгляде на все остальное я чувствовала себя маленькой и у меня кружилась голова, – и пыталась разобраться в ситуации.

Проблема: где-то там, в реальном мире, в гостиной моего дома, в Ашфорде, штат Джорджия, Гроссмейстер все еще держал в заложниках моих родителей.

И я понимала, что он действительно разозлился.

В этом не было моей вины. Это он настоял, чтобы я показала ему камни. Я предупреждала его, что не надо этого делать. Но вопрос вины значил не больше, чем мое присутствие в этом пустом и равнодушном вечном месте.

У него мои родители. Вот что важно.

Надеюсь, что Бэрронс сейчас спешит к ним из перенастроенного зеркала в своем кабинете, и надеюсь, что его товарищи штурмуют зеркало на 1247 Ла Ру. Надеюсь, что скользкий розовый тоннель, который неприятно напоминал определенную часть женской анатомии, все еще там, он только вытолкнул меня, чтобы избавиться от боли, как при родах, и надеюсь, что спустя несколько минут мои родители окажутся в безопасности.

Слишком много пунктов сопровождалось словом «надеюсь».

Это не имело значения. Меня полностью нейтрализовали. Выдернули из ряда чисел и швырнули в квантовый холл вероятностей, ни одну из которых нельзя было рассчитать при помощи единственного уравнения, которое я знала и которое имело для меня значение.

Вокруг меня были миллиарды зеркал. Миллиарды порталов. А я считала тяжелыми времена, когда не могла выбрать один из пятнадцати оттенков розового лака.

Через некоторое время я посмотрела на часы. Они остановились на 1:14 p.m.

Я выскользнула из плаща и начала раздеваться, заткнув мешочек с камнями за пояс. В Холле было слишком жарко для тех слоев одежды, которые я на себя натянула. Я сняла свитер и вязаную кофту с длинными рукавами, завязала их на талии, потом снова надела плащ.

И начала проводить инвентаризацию всего, что у меня с собой было.

Один нож – антикварный шотландский «дерк», привязанный к левому предплечью, который я стащила из секции сувениров в «КСБ» и о котором не знал Гроссмейстер.

Одна баночка из-под детского питания, с дергающейся плотью Невидимого внутри, в левом кармане плаща.

Два протеиновых батончика во внутреннем кармане, раздавлены.

Один МакОреол, ремешок которого все еще застегнут под подбородком.

Один мобильный телефон.

Я решила составить список того, чего у меня не было.

Батареек и фонариков.

Воды.

Копья.

На этом я остановилась. Все было и так достаточно плохо.

Я вытащила телефон из кармана и набрала номер Бэрронса. Я так привыкла к его неуязвимости, что ожидала, что он ответит, а когда телефон не сработал, очень удивилась. Получается, даже у его телефона есть мертвые зоны, и если уж он где-то не будет работать, то только в месте вроде этого. Даже если бы у меня было имя В'лейна, сомневаюсь, что оно бы здесь сработало.

В этом месте отказывался работать даже мой мозг. Чем дольше я сидела, тем более странным мне все это казалось.

Холл был не просто скоплением бесконечных дверей в другие места и другое время. Огромное количество порталов заставляли его жить и дышать, постоянно изменяясь. Холл сам был временем. Он был древним и юным, прошлым, настоящим и будущим одновременно.

В «КСБ» было только одно зеркало, висевшее в кабинете Бэрронса, и все же у меня появлялось чувство дезориентации в пространстве.

Здесь миллиарды зеркал открывались в одно и то же место, и их влияние возрастало в геометрической прогрессии, затрагивая и пространство, и время. Время не было линейным, оно было… Мой разум не мог сосредоточиться, но я была частью всего этого, чего вовсе не понимала. Я не имела значения. Я была предельно важной. Я была ребенком. Я была иссохшей старухой. Я была смертью. Я была источником всего живого. Я была Холлом, а Холл был мной. Казалось, что из каждого портала тихо сочится моя сущность.

Это было даже не раздвоение личности. Как и само это место, я была всеми возможностями сразу. Это было самое жуткое ощущение в моей жизни.

Я попыталась связаться с IYCGM.

Нет связи.

Я долго смотрела на IYD.

Риодан сказал, что убьет меня, если я воспользуюсь этим номером без необходимости.

Первой мыслью было «хотелось бы посмотреть, как он сюда доберется, чтобы попробовать». Вторая мысль была о том, что я не стану нажимать кнопку, потому что, если он придет и тоже тут застрянет, он действительно может меня убить.

Я не могла предоставить убедительный аргумент, подтверждающий, что действительно умираю. Я оказалась в необычной ситуации, но полностью здорова и в непосредственной близости никакой угрозы не наблюдалось. Хотя, кажется, с каждым мигом у меня все больше путались мысли.

Детские воспоминания зашевелились в моем сознании, слишком живые и отчетливые, чтобы быть просто воспоминаниями. Я пролистала их, выбрала то, что мне нравилось.

Мой десятый день рождения: мама и папа устроили для меня вечеринку-сюрприз.

Как только я решила сосредоточиться на нем, воспоминание обрело резкость и форму, и вот уже мои друзья смеялись и держали подарки, они были совершенно реальными, настоящими и ждали, когда я присоединюсь к ним в столовой, где были торт и мороженое. Я видела все происходящее прямо в расплавленном золоте пола, на который уставилась. Я провела по видению. Золото поддалось под моими пальцами, как вода, и я коснулась нашего обеденного стола, почти нырнула в воспоминание, в мое десятилетнее тело, которое смеялось над чем-то, что сказала Алина.

Алина была мертва. Это не настоящее. Это не реально.

Я резко отвела взгляд.

В воздухе передо мной проявилось еще одно воспоминание: мой первый поход по магазинам с тетушками в Атланте. Шоппинг произвел на меня большое впечатление. Мы зашли в «Блумингдейл». Мне было одиннадцать. Я бродила там, рассматривала красивые вещи и больше не видела золотых стен и зеркал.

Я закрыла глаза, встала и засунула телефон в задний карман.

Нужно выбираться из этого места. Оно играет с моим сознанием.

Но куда мне идти?

Я открыла глаза и начала двигаться. И как только я сделала шаг, воспоминание исчезло, а мой разум снова очистился.

У меня появилась идея. Я нахмурилась, прошла несколько метров и остановилась.

Воспоминания тут же вернулись.

Мой папа болел за меня на моей первой – и единственной – игре в софтбол. Он купил мне розовую перчатку с пурпурной строчкой. Мама вышила на ней мое имя и цветы. Мальчишки смеялись надо мной и моей перчаткой. Я побежала ловить граунд-бол, чтобы доказать им, какая я крутая. Мяч врезался мне в лицо, разбив нос и выщербив зуб.

Я вздрогнула.

Они смеялись и показывали пальцами.

Я стала манипулировать воспоминанием: отмотала его назад, поймала мяч, осалила раннера на базе и прибежала к «дому» так быстро, что у кетчера было достаточно времени на то, чтобы вывести из игры третьего раннера.

Мальчишки ошалели от моего мастерства.

Папа раздулся от гордости.

Это была ложь, но какая приятная!

Я снова зашагала.

Воспоминание взорвалось пылью из розовой перчатки и осыпалось на пол.

Останавливаться в Холле было опасно, может, даже смертельно опасно.

Это подозрение подтвердилось совсем скоро, когда я прошла мимо скелета, который сидел на полу, скрестив ноги и привалившись спиной к стене между зеркал. Его поза не выдавала никаких признаков борьбы или агонии. Выражение его черепа – если у черепа может быть выражение – казалось совершенно умиротворенным. Он умер от голода? Или прожил сотни лет, заблудившись в мечтах? Я совершенно не хотела есть, а ведь должна была, поскольку с прошлого вечера выпила только кофе, и это было несколько часов назад. Нужно ли питаться в месте, где время не является тем, к чему мы привыкли?

Я начала заглядывать в зеркала, мимо которых проходила.

Иногда из зеркал на меня смотрели в ответ, с изумлением и смущением. Кажется, обитатели некоторых зеркал видели меня так же ясно, как я видела их.

Похоже, мне придется сделать выбор, и разумнее сделать его как можно раньше. Я начинала думать, что золотой – самый мирный, правильный, прекрасный цвет из всех, что я видела. А пол – он так и приглашал! Теплый, гладкий, я могу вытянуться на нем и позволить себе немного отдохнуть… собраться с силами перед дорогой, которая наверняка окажется трудной.

Первая опасность Холла Всех Дней: если вы снова и снова можете проживать в сознании любой день – и проживать его правильно, – то зачем уходить? Здесь я могла спасти свою сестру. Спасти мир. И вскоре не видеть никакой разницы.

Вторая опасность Холла Всех Дней: когда возможно все, как сделать выбор?

Здесь были тропические пейзажи с белыми пляжами, которые тянулись на многие мили, а вода была настолько чистой, что коралловые рифы всех цветов и оттенков сияли на солнце до самого дна и видно было, как прыгают и играют маленькие серебристые рыбки.

Были улицы с изумительными особняками. Пустыни и безбрежные поля. Были древние рептилии в папоротниковых долинах и постапокалиптические города. Были подводные миры и зеркала, которые выходили в открытый космос, темные глубины с мерцающими звездами. Были врата в туманности, а одно зеркало даже вело прямо на радиус черной дыры. Я попыталась представить разум, который решил бы туда шагнуть. Бессмертный, который испробовал все остальное? Фейри, который не может умереть и хочет почувствовать, каково это – быть затянутым в черную дыру? Чем дольше я находилась в Холле Всех Дней, тем больше понимала, что я ничего не знаю о бессмертной расе, создавшей это место.

Были зеркала, в которых отражались такие жуткие картины, что я отводила глаза, лишь мельком заметив, что происходит. Некоторые из этих вещей совершали и люди. Как оказалось, существа из других миров занимались тем же. В одном из зеркал человек, занятый жутким экспериментом, увидел меня, улыбнулся и прыгнул ко мне. Я бежала от него как сумасшедшая, сердце грохотало в ушах, но я долго не решалась остановиться. А когда наконец обернулась, за мной никого не было. Я была одна. Наверное, то зеркало было односторонним. И слава Богу! Я размышляла над тем, все ли зеркала в Холле односторонние или некоторые все еще работают в оба конца. Если я войду в одно из них, смогу ли я тут же вернуться, если мне не понравится мир? Судя по тому, что говорил мне Бэрронс, здешние игры назывались «Непредсказуемость».

Но как я попала в Холл? Что сделали камни, чтобы вырвать меня из тоннеля выстроенных зеркал и отправить в водоворот целой сети? Могут ли они работать, как путеводный луч, всякий раз приводя меня к Холлу?

Я шла. Я смотрела. Я отворачивалась.

Боль, удовольствие, наслаждение, пытки, любовь, ненависть, смех, отчаяние, красота, ужас, надежда, горе – все это было здесь, в Холле Всех Дней.

Были сюрреалистичные зеркала, в которых виднелись ландшафты, настолько похожие на картины Дали, что я даже подумала, будто здесь повесили и оживили его полотна. Были двери в нечто такое, чему я не могла придумать названия.

Я смотрела в зеркало за зеркалом и все больше сомневалась. Я ведь даже не знала, есть ли тут порталы, которые открываются в мой мир. Или все это разные планеты? Разные измерения? Войдя в одно из них, не попаду ли я в лабиринт, из которого нет выхода?

Миллиарды. Здесь были миллиарды путей. Как мне найти среди них дорогу домой?

Я шла, и мне казалось, что я шагаю уже несколько дней. Кто знает? Может, так и было. Время в Холле не имело значения. Ничто здесь не имело значения. Маленькая я. Гигантский коридор. Редкие скелеты – и еще реже человеческие. Тишина, если не считать звука моих шагов по золоту. Я начала петь. Я спела все известные мне песни, глядя в зеркала. От некоторых я убегала.

А потом одно зеркало заставило меня примерзнуть к месту.

Я вытаращилась на него.

– Кристиан? – вскрикнула я, не в силах поверить.

Он был спиной ко мне, шел по темному лесу, но луна в зеркале была яркой, и я не спутала бы его фигуру и походку. Длинные ноги в вылинявших джинсах. Темные волосы, заплетенные в косу. Широкие плечи и уверенные шаги.

Голова Кристиана повернулась в мою сторону. По его шее сбегала дорожка красно-черных татуировок, которых прежде не было.

Мак? Его губы двигались, но я его не слышала. Я подошла ближе.

– Это правда ты?

Как оказалось, он меня слышал. Облегчение и радость смешались с нетерпением в чудесных глазах шотландца. Он посмотрел на меня, подался ближе, удивился и покачал головой. Нет, Мак. Оставайся там, где ты сейчас. Не приходи сюда. Возвращайся.

– Я не знаю, как вернуться.

Где ты?

– Ты не видишь?

Он покачал головой. Для меня ты находишься в стволе огромного кактуса. На миг я подумал, что ты здесь, рядом со мной. Как ты меня видишь?

Мне пришлось заставить его повторить несколько раз. Я не очень хорошо умею читать по губам. Слово «кактус» сбило меня с толку. Я не встречала в том лесу ни одного кактуса.

– Я в Холле Всех Дней.

Тигриные глаза вспыхнули.

Не оставайся там надолго! Он играет с твоим сознанием.

– Это я уже вроде бы выяснила. – Секунду назад на моей руке снова появилась розовая рукавица и я услышала шум на бейсбольном стадионе. Я начала бежать на месте. Но Холл не обманешь. Рукавица осталась у меня на руке. Пришлось описать узкий круг между зеркалами. Рукавица и воспоминание исчезли.

Это опасное место. Я был там некоторое время. Пришлось выбрать зеркало. Я выбрал неправильно. Они не то, чем кажутся. То, что они тебе показывают, – не то место, куда они ведут.

– Ты что, шутишь? – Я чуть не заорала.

Если я войду в изображение тропического пляжа, то, со своими выкрашенными в черный цвет волосами, могу оказаться в фашистской Германии?

Зеркало, которое я выбрал, сработало именно так. С тех пор я перемещался по измерениям, пытаясь добраться до места получше. Некоторые зеркала не врут, некоторые обманывают. И невозможно их различить.

– Но ты же детектор лжи!

В Холле это не срабатывает, девочка. Только вне его, и то не всегда. Сомневаюсь, что твои таланты ши-видящей там подействуют.

Все еще бегая по кругу, я закрыла глаза и потянулась к центру своего сознания. Покажи мне правду, скомандовала я. Открыла глаза и посмотрела на Кристиана. Он все еще стоял в темном лесу.

– Где ты?

В пустыне. Он кисло улыбнулся. Здесь четыре солнца и нет ночи. Я сильно обгорел. И слишком долго не ел и не пил. Если я вскоре не найду выхода в другое измерение… у меня будут проблемы.

– Выхода в другое измерение?

Я спросила, имел ли он в виду МФП, и объяснила, что это такое.

Кристиан кивнул.

Их полно везде. Но здесь мне пока ни один не попадался.

«Попадааался», – сказал он. И хотя зеркало показывало мне совершенно чистого и отдохнувшего человека, теперь я знала, что искать, и заметила его истощение и переутомление. Более того, я заметила определенное… мрачное понимание? У Кристиана МакКелтара? Ни за что.

– Насколько тебе плохо, Кристиан? – спросила я. – И не ври мне.

Он улыбнулся. Припоминаю, что говорил тебе то же самое. Ты с ним спала?

– Длинная история. Ответь на мой вопрос.

Значит, да. Ох, девочка. Тигриные глаза внимательно уставились на меня, словно пробуя почву. Очень плохо, сказал он наконец.

– Ты стоишь там? То есть ты на ногах? – Хоть что-то из того, что я видела, было правдой?

Нет, девочка.

– Ты можешь встать, если захочешь? – резко спросила я.

Не уверен.

Я не стала тратить время.

И шагнула в зеркало.

Некоторые зеркала напоминают зыбучий песок.

Я ждала, что зеркало поведет себя так же, как то, что висело в доме Гроссмейстера, – в него будет трудно протолкнуться, что-то будет пытаться выдернуть меня обратно, как резинка.

И в него действительно было трудно протолкнуться, оно сопротивлялось сильнее первого, но выбраться оказалось еще сложнее. Без Кристиана я могла бы не справиться.

Я застряла в серебристом клее, который почти что меня обездвижил. Я брыкалась и толкалась, и закончилось это тем, что я больше не могла определить, в какую сторону двигаться. Хотя оказалось, что движение возможно только в одном направлении.

А потом ладонь Кристиана сомкнулась на моей руке (он мог стоять), и я рванулась к нему изо всех сил.

В колледже у меня дома, где я посещала дополнительные занятия, была аэродинамическая труба, созданная уникальным расположением прохода между математическими корпусами и другими зданиями колледжа. В особенно ветреные дни там было почти невозможно пройти. Приходилось нагибаться вперед под сомнительным углом и шагать, пригнув голову и изо всех сил пробиваясь вперед.

О том, что труба не непрерывна, я узнала не самым лучшим способом. То ли по ошибке инженера, то ли благодаря шутке какого-то вредного архитектора в аэродинамической трубе было «око шторма», в котором ветер внезапно прекращался. Человек, который не знал, где эта точка, и все еще наклонялся вперед, рисковал пахать носом землю перед всеми чудиками, свихнувшимися на математике, – которые знают об этом и в ветреные дни всегда держатся неподалеку, но не предупреждают новичков, чтобы не лишиться бесконечного потока удовольствия. Они наблюдали, как мы падаем, и особенно радовались, если попадался кто-то в короткой юбке, которая в итоге становилась поясом вокруг талии.

Вот чем было это зеркало.

Я проталкивалась навстречу руке Кристиана, боролась, нажимала изо всей силы, и внезапно сопротивление исчезло – и я вылетела из стекла прямо на Кристиана, с такой скоростью, что мы покатились по песку.

Я попыталась вдохнуть, но у меня не получилось. Жарко было, как в печке. Я не могла открыть глаза, ослепленная ярким светом, а воздух был таким сухим и горячим, что я не могла дышать.

Мне тяжело далась акклиматизация, но наконец я смогла сделать вдох, который обжег мне легкие. Я приоткрыла глаза – только чтобы посмотреть на Кристиана – и скатилась с него.

Ему было не просто «плохо». Он действительно был в опасности. И без того смуглая кожа загорела, но под загаром была видна жутковатая краснота, губы потрескались, и, глядя на его глаза и кожу, я могла сказать, что его организм обезвожен. Лицо шотландца было покрыто волдырями от ожогов.

Я развернулась, надеясь увидеть висящее в воздухе зеркало, с помощью которого могла бы вернуть нас обоих в безопасное место.

Зеркала не было.

Вместо него были сотни кактусов в человеческий рост, любой из которых мог оказаться тем, в котором я показалась Кристиану. Было ли зеркало спрятано в одном из них? Казалось разумным, что Фейри, желая посещать некоторые миры незамеченными, маскировали зеркало под нечто, если не оказывалось места, где оно не выглядело бы совершенно нелепо. Или загадочное проклятие Крууса и тут все испортило?

Я подумала, стоит ли пытаться проскочить через некоторые ближайшие к нам кактусы, пробуя метод, которым Дэни пыталась пробить барьеры, и поможет ли это найти двусторонний портал. Но эта мысль энтузиазма не вызвала. Дэни не получила от своих попыток ничего, кроме множества синяков. Кактусы были покрыты защитной броней из очень острых игл.

Я прищурилась и оглянулась по сторонам.

Мы были в океане песка.

Температура была около пятидесяти градусов. Вокруг не было ничего, кроме песка.

Дата добавления: 2015-07-10