Книга девятая

¹ Ср. прим. 7 к кн. III. Гердер пытается встать над богословскими взглядами на природу человека, опираясь на свою физиолого-генетическую теорию становления человека.

² Арабский философ Аверроэс (1126—1198) был известен Гердеру в первую очередь из традиции его критики в христианской философии.

³ Согласно этимологии латинского слова.

⁴ Ср. отраженное позднее и у Гёте (Гёте И. В. Избр. филос. произв. М., 1964, с. 131, 499) учение Плотина (Enn. I 6, 9) о «солнцевидном» (helioeides) глазе.

⁵ Слоном «зон» Гердер здесь и во многих других случаях обозначает огромные переходы в истории Земли или человечества, эпохи космического масштаба, заключенные между переворотами (Umwalzungen), или революциями (Revolutionen), мира; как индивидуальная душа переходит в смерти в иное, высшее состояние, так, очевидно, и мир, претерпевая гибель, обретает новый, высший свой облик. И слово «эон» (греч. aion, вечно сущее), и представление о периодических переворотах восходит к античности (Платон. Политик, с. 269—273; см. Платон. Соч., т. 3, ч. 2. М., 1972, с. 27—32). Слово «революция», которым пользуется Гердер, лишено политического смысла; оно в соответствии с лат. revolutio заключает в себе 1) астрономическое значение, 2) относится к истории природы Земли как космического Тела, 3) затрагивает историю человечества в той мере, в какой жизнь на Земле зависит от космических кругооборотов. См. пространное рассуждение Гердера на эту тему в издании Зупхана (XIV, 648—649).

⁶ У Гердера здесь стоит слово Charakter (подразумевается греч. character). Это - слово, как и другие, близкие к нему по значению (Typen, Merkmale, Ideenzeichen, Denk-

male, Hieroglyphen, Symbol, Ziffern и мн. др.), образуют тут у Гердера хорошо разработанную картину объективных знаков-отпечатков, «черточек», букв (характеров), загадочным, но надежным образом запечатляющих и порождающих смысл.

⁷ «Расчет» — в семантическом кругу греч. logos и лаг, ratio.

⁸ Гердер имеет в виду языковедческие занятия Лейбница — его идею универсального языка и этимологические штудии.

⁹ «Книга Евангелий» (ок. 865 г.) Отфрида из Вейссенбурга относится к самым ранним памятникам немецкого языка.

¹⁰ Приводим два черновых фрагмента девятой книги, впущенные и замененные Гердером при публикации по цензурным соображениям. В скобках дается текст, вычеркнутый автором.

Формы правления — это созданные людьми механизмы (опеки), обычно переходящие по традиции

Природа деспотизма, вообще говоря, разбойничья и нищенская; ему хочется иметь все, но у него нет ничего, и, поскольку он не знает законов внутри себя, то он грабит,, а его обирают другие...

(Конечно, ни одно деспотическое государство' не просвещает и не воспитывает по доброй воле своих закабаленных подданных; да и как может оно просвещать — оно ведь само чуждо просвещения и поступает против всякого правила- Вы хотите взглянуть на статью государственных доходов? Доходы были, а статьи нет. Вы хотите составить свое мнение о расходах? Деспот сам не составил о них суждения и не позволит вам обсуждать свою безрассудность...)

Конечно же, тут мало утешительного, если бы не было иного выхода. Деспотизм грабит, а другие его обирают. Следовательно, надо ухитриться избежать грабежа или же самому заняться грабежом — грабить для него, то есть для себя самого; третьего. способа не дано, а тем двум верноподданные деспотических государств следуют неукоснительно. Еще хуже, если, укладываясь на усеянную шипами подушечку традиции, мы будем воображать, что нас колют розы; ведь если наши предки, исходя из добрых намерений, поставили над нами опекунов, то одна-единственная оговорка — опека будет продолжаться вечно — отменяет как добрые намерения, так и наши обязательства. Лишь слабый добровольно наденет на себя цепи и лишь слабоумный подпишет договор о наследовании, согласно которому он и его потомки принесут в жертву самодержцу и разум и права человечества.

Каждое государство как таковое — машина, а машина лишена разума, если даже своим устройством его и напоминает. Кто ждет просвещения от государства как такового, а культуры и счастья от публики или даже правителя, тот говорит, с моей точки зрения, вещи непонятные. Государство, взятое как целое,— это абстрактное понятие, оно не видит и не слышит, публика как таковая — пустое слово, а слово не может быть. ни умным, ни глупым; отдельные люди среди публики и в государстве — вот кто видит, слышит, трудится, просвещает, просвещается. Если правитель такой человек — это похвально, мы ценим его за его человеческие добродетели. Если же он человек не такой, то он остается правителем, частью машины. Наши предки и видели в нем часть машины, когда доверили ему и его потомкам право передавать по наследству его положение; так и мы должны смотреть на правителя, если говорим о нем как о правителе.

Личность первого избранного правителя была отвлеченным знаком, который должен. был представлять целый народ; почести, которыми окружали его, служили знаками достоинства, и благодаря им становилась внешне заметной та идея государственной машины, которую представлял наследный правитель. Философ поступает неразумно, когда в двадцатом поколении пытается исследовать правильность сделанного предками выбора,— ведь поколениями управляла судьба; интерес же всякого члена государства требует способствовать тому, чтобы машина терпела наименьший урон даже в том случае, когда во главе ее стоит самый дурной правитель. Но и у самого дурного остаются знаки почестей (корона), он стоит во главе (знак) и не лишен прежнего значения- Таков, как представляется мне, единственный способ сказать что-либо общее о формах правления и как происхождение, так и цели их изложить более или. Менее дестойно самого человечества, тогда в наших руках оказывается мера совершает

ва для исследования внутреннего строя различных государств независимо от преходящих личных заслуг правителей.

...Но разве не видели вы, добрейшие праотцы, на какой риск идете, превращая корону в знак высшей власти? Вы видели, что венец не дарует ни добродетелей, ни талантов, но вот что он породит притязания, обманчивым блеском ослепит ваших потомков, этого нельзя избежать. Установления людей хороши, но разве не видели вы, что с каждым ограничением отмирают какие-то силы и что всякое новое сословие — словно мумия в саркофаге, только такая, что один член тела у каждой здесь трудится. В машине государства философ мыслит, писарь пишет, поселянин пашет, правитель раздает титулы и подписывает свое имя — и ничего более; государство в целом требовало такого механизма, если механизм должен был быть искусным. Поэтому никак нельзя было избежать вечного столкновения сил живых и мертвых, сил человеческих и сил государства, ведь государство по сути своей основывается на жертве, ведущей к такому противоречию. Но вы сделали, что могли, и время, неутомимое, все переменяющее, срывает один за другим покровы даже и с самой искусно построенной государственной машины, чтобы показать обманутым смертным, что не дело людей строить на земле вечные здания и что даже самая искусная механическая кукла все же сделана из дерева и железа. Сословия перемешиваются, правители сходят со своих тронов и являются без знаков почестей, так что всякий человек, даже если он и очень обманут видимостью, в конце концов поймет, что правитель — не бог, и что если он, подданный, делает что-то для государства как машины, то он и получает за это сообразные машине дары, титулы, защиту, жалованье. Только глупец потребует от машины человеческого блага и даров просвещения, счастья и покоя, заслуг и достоинства.

Формы правления — это установленные людьми формы строя (притязающие на то, чтобы опекать людей), обычно переходящие по традиции

Я не хотел бы, чтобы даже одну из этих строк приписали накопившемуся в сердце гневу,— у меня нет причин испытывать такое чувство. С большей радостью обрисовал бы я иные результаты истории, будь то возможно! Я пользуюсь лишь словом деспотизм — оно подобает не только монархии, но и всем формам правления, если ими злоупотребляют и дурно пользуются. Мои принципы относятся лишь к той грани, где кончаются склонность, долг, должность, благополучие общества и где их место занимает безудержный произвол со всеми сопровождающими его страстями и фантомами. Эта выбранная мною точка зрения уносит меня за пределы Европы, потому что отношения европейских государств устроены сложнейшим образом и почти лишают нас свободы взгляда, если рассматривать только их; дело в том, что цепь традиции связала их как нельзя более тонко и прочно, эту цепь по необходимости влачит и самый трусливый тиран и самый дерзкий государь, если они только исполняют свою почетную должность. Но Европа — это еще не целый свет, и потребности ее форм правления — еще не история и не цель человечества. Итак, се всей свободой иду вперед... Наконец догадались, что множество механизмов (в них, как в троянском коне, сидят героя мира и сражаются ради завоевания мира) будут поддерживать друг друга н, безжизненные, все же обретут бессмертие,— величайший в истории пример этого представляет Европа. Однако древнее Время мощно свидетельствует против такой вечности машины страницами истории. И этим машинам тоже подойдет конец, как всеыу, и уже теперь они явно носят в себе причины своего падения. Счастье, что человечество и государство — разные вещи; как раз человечество должно пройти сквозь все возможные формы,— по неотменимым законам природы за утомительным днем следует ночь, так и человечество вновь приходит в себя после тягостного гнета. И способствуют тому не правители и не искусство людей, а природа, которая при этом пользуется правителям» и искусствами.

Смиренный мой голос слишком слаб, чтобы обращаться к владыкам мира; большинство их — даже и на германских тронах — не понимает варварского языка, на котором я пищу (они все равно французы и презирают мой язык); но к человеку я могу обращаться, в каком бы государстве он ни жил, к какому бы сословию ни принадлежал,— ведь я пишу об его истории. Я обращаюсь к нему: «От подданного, чиновника, деспота всегда отличай человека!» Только раб может думать, что человек — животное, нуждающееся -в господине. Обратим это суждение: все решения души, вся благородная деятельность воли — все принадлежит самому человеку, а не принадлежит только тогда, когда есть у него потребность в господине. Возможно, что государство нуждается в правителе, его помощниках, войско—в вожде, народ — в повелителе, но только дурной врач будег лечить так, чтобы больной не мог обходиться без него. Это так! Дурной симптом, еслк формы правления довели большую часть человечества до того, что она более, чем когда-либо, нуждается в правлении. Не будь среди этого большинства, но если ты должен, служи государству, а если можешь, то способствуй делу свободы, просвещения, счастья человечества, служи человечеству. Лучший правитель, лучший из государственных мужей всегда служил человечеству и радовался, если мог освободиться от цепи, к которой приковали его обычай и традиция государственного строя. Тем ярче сияет имя каждого, кто в государстве (как бы просто в ограждении) опекал угнетенное и ослепленное человечество. О, сколько еще надо воспитывать его, чтобы оказаться там, где было оно в самом начале, то есть стать справедливыми дикарями, но поскольку при теперешних средствах культуры, недаром данных нам провидением, возвращаться назад—цель несообразная и по сути дела недостижимая,— пользуйся средствами к устранению причиненного ими вреда, а провидение позаботится об остальном... Ведь все христианские государи подписываются: «милостью божией». Итак, мы вместе с ними бросились в объятья судьбы, чтобы она миловала н карала нас — через их посредство. Высокая судьба идет своим путем, а поскольку благотворные перемены в мире редко производятся ею с высоты тронов, давайте будем ее руками и исполним все то, чего не сделали государи,. будем воспитателями человечества и к непрерывной цепи традиции прибавим лишь все благородное и доброе. Лишь это достойно человечества, лишь в этом бессмертие.

Вообще можно считать принципом истории: не покорить тот народ, который не желает покоряться... Но вот что не искупить никакими слезами — народ, привыкший нести ярмо рабства и делить злосчастную добычу поработителя, этот народ редко поднимается из глубины своего падения. Роскошь и нищета, дерзновение и раболепство сменяют друг друга, мозг костей народа попран, благородный дух, верное сердце против воли приучились лгать. Довольно, бог предоставил людям решать, как устроят они свое гражданское общежитие,— люди созданы для общества и в нем цветет нежнейший цвет человеческого рода: устроят они его хорошо — дети и дети детей будут наслаждаться его строем, устроят дурно—и сами понесут на себе его бремя. Необходимым образом открылось тут перед людьми после того, что совершилось впоследствии на Земле и что явит ход нашего рассмотрения,— но только от нас зависит, чтобы многое стало лучше. Правда, мы влачим цепь, составленную долгими веками, традицией, так что я боюсь, что уже сказанным задал неразрешимую загадку многим читателям. Но человечество вечно молодо в своих правах и обязанностях, оно обновляется в своих членах, скидывает старые предрассудки и даже против воли учится разуму и истине.

¹¹ Еванг. от Матф. 25, 29.

¹² Нимрод (Кн. Бытия, 10, 8—10) — «сильный зверолов пред Господом... Царство «го составляли: Вавилон, Эрех, Аккад и Халне...»

¹³ Ср. Кн. пророка Даниила 7, 4—6; Откр. 13, 1—3.

¹⁴ Давид.

¹⁵ I Паралип. 21, 13.

¹⁶ Диодор III 18; Плиний. Ест. ист. VII 2.

Дата добавления: 2015-07-10