Метафилософия истории 34 страница

и тут же совершающий что-нибудь безобразное; можно даже сказать

монструозное: один раз - поражающий опального боярина посохом в

грудь, в другой раз - откусывающий ухо у кого-нибудь из гостей,

в третий - хохочущий до слез над князем, зашитым в медвежью

шкуру и растерзываемым собаками, в четвертый - заставляющий

какого-нибудь несчастного съесть уд собственного отца.

И - великий государь через полтора столетия: гигант с

мутным взором, но твердо стоящий на широко расставленных ногах,

заставляющий, хохоча и хлопая по плечу бывшего боярина или,

может быть, вчерашнего сапожника либо пирожника, а теперь

сановника, выпить залпом кубок Большого Орла.

Истинно великий человек не может не быть великодушным.

Грозный - огромен; но он лишен великодушия - и он не велик.

Петр же был великодушен - необычным, каким-то великолепным

великодушием. Как чудесно уловил это Пушкин.

То он с подданным мирится:

Виноватому вину

Отпуская, веселится;

Кружку пенит с ним одну.

Но самой выразительной параллелью будет, мне кажется,

сопоставление обстоятельств смерти обоих царей. В первом случае

- гниение заживо, метание в тоске и молитвах, отчаянные попытки

смягчить Божество приказами о помиловании преступников, об

отпирании всех темниц. В другом - безоглядная отдача себя

порыву - спасти погибающих матросов - и собственная смерть как

следствие этого героического поступка. Ясно, конечно, что и

посмертье Петра не могло иметь ничего общего с посмертьем его

далекого предшественника.

Но в синклит не может вступить тот, кто сам превратил себя

в палача - и в переносном и в буквальном смысле; кто

перешагивал через гекатомбы жертв - собственных подданных, не

повинных ни в чем и отдавших Богу душу только потому, что вождю

потребовалось сию же минуту и без малейшей заботы о жизни тысяч

строителей воздвигнуть новую столицу - ключ к мировому будущему

России.

К этой столице и привязались шельт, астрал и

демонизированный эфир основателя Петербургской империи. Медный

Всадник Фальконета - не просто статуя. Это - нечто вроде иконы

Второго Жругра, персонифицированного в условном обличий самого

яркого из его человекоорудий. Это также подобие основателя

Друккарга, мчащегося на бешеном раругге. Мало того: это

исправленное сообразно человеческому сознанию и условиям Энрофа

отображение основателя Дуггура, восседающего в лунной полутьме

на гигантском змее и озаряющего факелом в простертой руке

пышную и мрачную площадь. На площади Сената понятия

переворачиваются: Петр мчится на коне, попирая змею; кругом -

светлые колоннады ампира. Но, как и всякая икона, в которой

встретились излучения изображенного с излучениями эмоционально

созерцающих и благоговейных людских множеств, этот памятник

тысячами нитей связан с тем, чей прах двести лет покоится в

подземелии Петербургской крепости.

А шельт императора, облаченный теперь в демонизированный

материальный покров, прикован тяжкой цепью своих деяний к

изнанке своего собственного сооружения. Как движущаяся

кариатида в цитадели Друккарга, этот гигант и доныне

поддерживает то, что созидал: Российскую мировую державу. Да и

он ли один? Могут сменяться Жругры, рушиться и снова строиться

формы народоустройств, но великий реформатор останется одним из

тех, кто поддерживает своей мощью Российское государство, пока

оно существует на Земле. А потом? Кто и когда снимет с этого

Атласа его ношу? Только освобождение Навны, только разрушение

Друккарга, только гибель последнего из Жругров, только конец

российского великодержавия.

Дата добавления: 2015-07-10