Тринадцать

Я – худшая часть твоей жизни ^[39]

Я на крыше здания, через дорогу от груды бетона, искореженного металла и битого стекла, который некогда был «Честером». Теперь клуб находится глубоко под землей. Как правило, в него всегда стоит очередь, но сейчас четыре утра, и все, кто хотел в него попасть, уже были примерно как с час внутри. Думаю, это означает, что там погибло достаточно много людей, освободив дополнительные стоячие места, потому что я не видел еще никого, кто оттуда бы выходил.

К тротуару подъезжает черный «хамви».

Собственно его я и ждал.

Раньше я ненавидел высоту, как бы парадоксально это не звучало, учитывая, что я Горец. Ну, точнее был им.

Теперь я начинаю к ней привыкать. Отличная панорама. Лучший обзор и можно остаться невидимым. Люди не особенно обращают взор вверх, даже в такие времена, когда следовало бы, потому что никогда не знаешь, что может затаиться над тобой в небе, готовый тебя сожрать, оказавшись или Охотником или Тенью. Ну, или мной.

Я смотрю, как она выбирается из тачки. Перескакивает с ноги на ногу между шагами, перемещаясь в сторону и вперед, в то же время, управляясь с шоколадным батончиком. Ни в ком еще не видел столько энергии. Ее волосы горят золотисто-каштановым в свете луны. Кожа светится. У нее прелестные молодые округлости и длинные ноги. Черты ее лица как изящный фарфор высшей пробы, а эмоции на нем ежесекундно меняются, как моя новая татуировка Темных прямо под кожей.

Но что действительно привлекло меня в этой девушке – это отвага.

Он горой возвышается над ней. Резкие черты лица. Резкое сложение тела. Резкая походка. Они странно смотрятся вместе. Они разговаривают. Она так смотрит на него, будто он постоянно играет на ее нервах. Отлично. Ее рука находится у рукояти меча, и я знаю, о чем она думает. Ей ненавистен «Честер». Она еле сдерживается, находясь в одном месте с Фейри, чтобы не перебить их всех. Она их ненавидит. Всех до единого.

В эту категорию скоро попаду и я.

Владелец «Честера» смотрит наверх.

Я на крыше глубоко в тени, набросив на себя легкий гламор – новое свойство, которое еще испытываю, стараясь сделать свое лицо более приятным для нее.

Я концентрируюсь на проекции покрова ночи и пустоты, чтобы он меня не засек.

Его взгляд останавливается прямо там, где я нахожусь, и на лице говнюка появляется самодовольное выражение, но так он выглядит большую часть своего времени. Я уже почти решил, что, хоть он и может ощутить некое изменение в ночной мгле в этом месте, но на самом деле не видит меня, когда он наклоняет голову в высокомерной, величественной манере, столь характерной этому ублюдку.

Меня омывает густой, скручивающей, и удушающей яростью, и на несколько секунд я проваливаюсь в черное место, где все – лед, пустота и зло, и мне это нравится. Я радуюсь превращению в Принца Невидимых. Я провозглашаю свое право на обладание.

И провозглашаю начало войны.

Я запрокидываю голову, и волосы гривой спадают за плечи. Подрезать их теперь абсолютно бессмысленно. Я закрываю глаза, затем открываю – он все еще там. Я обращаю лицо к Луне и жадно вдыхаю. Мне хочется припасть на четвереньки и завыть, как дикий, обезумевший от голода и нерастраченной энергии зверь, способный беспрерывно трахаться в течение нескольких дней, найдя ту, которую смог бы брать так жестко и долго, как только смогу. Хочется докричаться до Луны в мире Невидимых, и услышать ее ответный зов. Я чувствую запах смерти по всему городу, и это пьянит. Я чувствую нужду, секс, голод, и как же это ужасно сладостно – человечество созрело для жатвы, игры и жратвы! Мой член пытается вырваться из джинсов. Это мучительно больно. А Земля по-прежнему продолжает вращаться.

Я снова смотрю вниз, прищурив глаза. Мои ботинки покрыты льдом. Крыша скрылась под белым кругом снега и сверкающего льда в радиусе четырех с половиной метров вокруг меня. Без единого хруста я придвигаюсь чуть ближе к парапету крыши, следя, как они обходят вокруг здания. Это стало намного проще, когда для передвижения мне больше не нужно использовать свои ноги.

Он не такой, каким притворяется рядом с ней.

Я слежу за ним постоянно. И собираюсь быть там, когда он отбросит притворство. Я стану ее пуленепробиваемым жилетом, ее защитой, ее гребаным падшим ангелом, хочет она того или нет. Он притворяется почти человеком. В нем не больше человеческого, чем во мне. Притворяется таким белым и пушистым для окружающих, и все настолько беспечны, что даже не подозревают о его клыках. Он подобен угрожающе зависшему над вами Судейскому Молотку, когда вы об этом даже не подозреваете. До тех пор, пока не будет уже слишком поздно.

Оказавшись мертвы.

Дьявол в костюме бизнесмена, он выжидает удобного случая, собирая и обрабатывая информацию, и когда принимает решение, раздается стук молотка и все, кто его доставал, оскорблял, или просто дышал в его сторону, умирают.

Она не получит ​​отсрочки приговора. Никто ее не получит. Единственный, кто для него имеет значение – другие, такие, как он.

Она думает, что он не животное, как Бэрронс. Что он более цивилизован. Она права, он более элегантен. Вот только это и делает его опаснее. C Бэрронсом ожидаешь облажаться по-царски. С Риоданом невозможно предсказать следующий поворот событий.

Он относится к ней, как любой взрослый, взявший под свое крыло четырнадцатилетнего подростка. Будто нуждаясь в ее детекторных способностях, так же как это проделал с Мак Бэрронс, и в итоге она ведется на это так же как Мак. Он выстраивает в линию свои фишки домино, чтобы те легче падали, когда он их собьет, не прилагая при этом совершенно никаких усилий, тем самым упрощая себе задачу по ее устранению без лишнего напряга на ее поимку.

Ублюдок вроде него, использует женщин только для одного. Для чего она еще не достаточно взрослая. Пока. Не могу решить, что хуже – если бы он ее убил, прежде чем она подрастет или подождал и сделал бы ее своей в бесконечной веренице его любовниц.

Она не такая как та бесконечная вереница прочих. На такую дается один шанс на всю жизнь. И если его просрешь – для тебя в заготовлено особое место в аду.

Неожиданно она срывается с места и топает вперед. Она в бешенстве. Я скалюсь.

Я вынимаю нож, выворачиваю руку себе за плечо и скребу им спину. Кровь струйками сочится вниз. У меня вырывается вздох облегчения, но понимаю, что ненадолго. Время сна – настоящая пытка. Моя спина зудит и чешется не переставая и человеческая наркота на меня больше не действуют. Я кручусь, пытаясь удачнее почесаться.

С глухим щелчком мой клинок врезается в кость. На его острие уже образовались зазубрины, но мне никак не удается воткнуть его под нужным углом. У меня нет друзей, что были бы рады видеть меня, поэтому некому протянуть руку помощи. Я просил отца вырезать их. Он сказал, что они растут прямо из моей спины и это убило бы меня. Я в это не верю. Ничто не убивает меня. Они зудят. Я хочу, чтобы они исчезли почти так же как начинаю хотеть их иметь.

Чертовы крылья.

Интересно как все обернулось. Дэни убила Темного Принца, чтобы спасти Мак и мне пришлось стать заменой убитому. Но это не ее вина. Это вина Мак. За то, что ее пришлось спасать. Позже – за то, что заставила меня съесть то, чего бы я никогда не съел, будучи в здравом уме.

Я задаюсь вопросом, будут ли мои крылья такими же большими как у Крууса. Интересно, каково это – летать в ночном небе вместе с остальными двумя. Мне являются видения, где мы вчетвером планируем над городом, черные крылья хлопают в воздухе, мы в небе, мы властелины мира. Я слышу издаваемый нами звук, низкий звон четырех наших тел. Есть особая, принадлежащая только им душераздирающая песнь Темных Принцев, иногда она звучит в моей голове, когда я сплю. В моей крови горит Зов Дикой Охоты.

Я возвращаюсь к углу небольшой кирпичной надстройки на крыше, в которой установлены насосы отопительной системы, прислоняюсь к ней и из стороны в сторону трусь спиной о край угла, чтобы почесаться, не прерывая наблюдения затем, как они подходят к металлической двери в земле.

Он догоняет ее, и они снова идут рядом.

Она скользит сквозь ночь. Он пробивает темноту как боксерская перчатка с лезвиями на костяшках пальцев. Когда она проходит мимо, мир становится краше. Он же оставляет кровавые следы на кладбище из костей.

Он поднимает дверь, свет вспыхивает из дыры в земле и она спускается – мой Ангел в грязном аду.

Он присаживается на краешек, наблюдая, как она скрывается внизу, и на мгновение я замечаю выражение его лица без привычной маски.

Оно способно заморозить даже такое создание, как я.

Я узнаю этот взгляд. У меня бывает точно такой же.

Когда сукин сын снова смотрит в мою сторону, на этот раз у меня нет сомнений, что он видит меня. Он смотрит прямо на меня и с издевательской усмешкой склоняет голову набок. Я хладнокровно возвращаю ему ее. Мой кивок говорит: «Да, да, я тоже вижу тебя. И на твоем месте я был бы предельно осторожен».

Не могу решить, было ли реальностью то, что он позволил мне увидеть – или это одна из его уловок. Не зря они называют его мастером манипуляций. Бэрронс сносит головы. Риодан выворачивает их наизнанку. Бэрронс имеет тебя. Риодан делает так, что ты имеешь себя сам. Он давит на кнопки и меняет обстоятельства в соответствии с его собственным, хладнокровным планом социопата.

Мне больше нравилось думать, что он собирается ее убить.

Я перестаю чесаться.

Хочу себе эти крылья. Тогда будет легче победить в надвигающейся схватке.

Он ходячий мертвец.

Если те эмоции, что он мне показал несерьезны и он просто играет со мной, то выбрал не ту игрушку. Я убью его задолго до того, как он задумает ее убить. Я представляю, как действуют люди вроде него. Постепенно становясь таким же.

Если он был серьезен в том, что так демонстративно мне показал, то показал это не тому Принцу Невидимых. Потому что он показал мне, что видит в ней то же самое, что и я.

Он знает, что она стоит того, чтобы ждать.

И когда придет время, он намерен быть первым. Вот почему он держит ее при себе. Для тех из нас, кто живет вечно, подождать каких-то несколько лет – ничего не стоит.

Ради того, чего стоит ждать. Ради единственной, которую можно повстречать только раз в жизни, девушки.

Несколько лет – просто мгновение ока для таких как мы, для которых ломать женщин так же сладко, как давить гниющие тыквы после Хэллоуина. Секс для меня теперь гораздо сложнее. Приходится постоянно сдерживаться. Человеческие женщины могут сломаться.

Но не эта.

Он видит ее, как и я – в семнадцать, двадцать, тридцать. За ее четырнадцатилетним обликом, он видит, какой женщиной она станет.

И застолбил ее для себя.

Только. Через. Мой. Труп.

И да, я бессмертен.

Хотя недавно я кое-что узнал об этой проблеме, и понял, как ее можно решить. Я слышал об этом, парящем где-то там в ночном небе Охотнике, о том, который так симпатизирует Королевскому Дому Темных.

Скоро, когда обрету крылья, я его разыщу.

* * *

Мои суперсилы вернулись в трех кварталах от «Честера». Я знаю, потому что весь путь обратно то и дело пыталась супербыстро коснуться пальцем моего бедра. Наконец, получилось. Вот только до сих пор не удается шустрить глазами, как Риодан, но я тренировалась и, по-моему, даже научилась ускорять определенные части моего тела на короткое время. Вот только проблема в том, что та область, где встречаются ускоренная и замедленная части на моем теле, становится немного болезненной, как при растяжении мышцы, словно эти части все никак не могут друг с другом договориться, с видом какого-хрена-мы-здесь-делаем сопротивляясь одна другой.

Но это не то, что сидеть в «хамви» рядом с чуваком, которому совершенно не обязательно знать, что в данный момент я бессильна и пытаться перевести в стоп-кадр все свое тело. И надумай он сейчас резко затормозить, я могла бы вылететь прямо через лобовое стекло и в итоге ходить несколько дней покалеченной поверх всех моих обычных ушибов.

Я раздраженно зыркаю на него:

– Почему на тебе никогда нет синяков?

Что он такое? Исключение из всех правил? Дайте мне анкету, я хочу вступить в те же ряды.

– Преимущества принадлежности и так далее, – отвечает он. Иными словами, у меня нос не в том шоколаде, потому что я не вхожу в его круг избранных. Пф-ф. Тоже мне. Не больно-то и хотелось.

– Чувак, у тебя, что есть какая-то волшебная мазь? Потому что было бы неплохо поделиться со мной этой фигней.

Он подъезжает к обочине перед «Честером». Я выскакиваю из «хамви», как только он паркуется и сразу начинаю перескакивать с ноги на ногу, потихоньку, продвигаясь вперед и вправо. Войти в «Честер» без суперсил – последнее, что мне хотелось. Вытащив шоколадный батончик, я вгрызаюсь в него и проглатываю в три приема, пополняя свой резерв сил.

– Разве мы еще не все сделали на сегодня? Что еще у тебя припасено для меня? – Я только что целый час тряслась в машине с Риоданом, ощущая себя сардиной в банке под напряжением, да еще и после потери своих сил. Он наполняет собой любое замкнутое пространство, словно из его тела рвутся еще с десяток человек. Он зол на меня за откос от осмотра той сцены до того, как она взлетела на воздух. Я тоже зла на себя, но у меня не было выбора. Без моих суперспособностей от меня толку ноль рядом с одним из таких мест. Короче полный отстой. Я хочу некоторое время побыть в одиночестве или с Танцором. Он заряжает меня. Зависать с ним ненапр я жно и вообще оттяжно.

Он не отвечает мне и я оборачиваюсь к нему. Он смотрит вверх, на крышу здания с ехидным, самодовольным выражением. Я шарю взглядом по тени крыши и не врубаюсь, на что он уставился. Наверху ничего нет.

– Чувак, ты меня слушаешь? Аллё? Ты вообще в курсе, что я еще здесь?

Он продолжал смотреть вверх, будто видел что-то, что я не могла. Как те дурацкие капли конденсата, которые – я все еще не уверена в этом – были на тех людях.

– Я всегда знаю, если ты рядом, Дэни. Я пробовал твою кровь. И теперь все время могу тебя чувствовать.

О'кей, это уже настораживает.

– То есть, когда я неподалеку, – уточняю я у него.

– Как ты думаешь я нашел тебя в той берлоге твоего маленького дружка.

– Тебе стоит внимательнее к нему присмотреться, если считаешь его маленьким.

– И таким хрупким.

– Кончай о нем говорить. Он тебя не касается. Так о чем это ты? Говоришь, что можешь найти меня, типа, где угодно и когда угодно?

На этот вопрос существует всего один верный и один неверный ответ.

– Да.

Ответ неверный. Из-за обуявшей меня ярости перехватывает дыхание:

– Фигня. Че ты лечишь меня.

Он смеется и переводит взгляд на меня:

– Желаешь поиграть в прятки, детка? – спрашивает он мурлычущим, никогда еще не слышанным мной в его исполнении голосом, и он реально задал вопрос.

Он выпускает клыки.

– Чел, ты реально странный… ну, кем бы ты ни был.

У меня просто нет слов.

Он снова смеется и я не могу это вынести, поэтому спешу к двери в земле – новому входу в «Честер».

Он придерживает ее для меня. Я громко соплю, пока спускаюсь по лестнице. Терпеть его не могу.

Так вот, топаю я себе через танцпол, срезая путь прямо к лестнице, держа курс на риодановский офис, чтобы по-бырому сделать то, чего он от меня там хотел, когда замечаю ее.

Она идет через основной танцпол с Иерихоном Бэрронсом на буксире, и, похоже, направляются в один из подклубов, хотя я не въезжаю с чего это вдруг. Мак здесь «любят» так же, как и меня.

Я замираю.

Ненавижу пялиться на нее. Ненавижу не знать, что твориться в ее жизни. Ненавижу то, что сделала. Вот только ничего уже не изменить, так что бессмысленно париться по этому поводу.

Риодан врезается мне в спину, толкая меня в толпу.

– Куда прешь? – шиплю я раздраженно, налетев на массивную тушу носорога, ощерившего на меня свои желтые клычищи.

Как обычно, он ничего не упускает. Его взгляд пробегает по моему лицу.

– Я думал, вы с Maк подруги.

– Подруги, – вру я.

– Тогда ступай, поздоровайся.

Вот дерьмо, ненавижу, когда он все подмечает.

– У нас крохотная размолвочка.

– «Крохотная», как же.

– Не лезь не в свое дело.

– Научись не выказывать так явно свои эмоции, детка. За исключением тех случаев, когда ты наедине со мной. Тебе требуется основательный тренинг. Будешь демонстрировать всем свои чувства – это только вопрос времени, когда тебя кто-то вздернет за твое же нутро.

– Чувак, кто сейчас употребляет такие слова, как «нутро»? Или «выказывать»?

– Расскажи, что случилось.

Я подпираю кулаками бока.

– Это ни с какого боку не твое дело. Может, в некоторые дела ты и можешь совать свой нос. Но не во все. И в эту не смей нахер лезть.

Он как-то странно смотрит на меня.

– Ты сказала «нахер». Не нахрен.

– И это все, что тебе запомнилось из вышесказанного?

– Хочешь сохранить это в тайне. Пожалуйста. Видишь, все просто. Если чего-то хочешь, тебе стоит только меня попросить. И ты узнаешь, насколько я могу оказаться щедр. Когда со мной хорошо обращаются. Если ты когда-нибудь выяснишь, что это такое.

Он обходит меня и направляется в офис.

Не сдержавшись, я оборачиваюсь в сторону Мак и начинаю улыбаться, внутренне отвешивая себе за это пинка. Эх, было время, когда я с нетерпением просыпалась поутру – не то, что сейчас – потому, что знала, что она там, в Книгах и Сувенирах Бэрронса, и мы собираемся вычудить нечто клевое в этот день. Она испекла торт к моему дню рождения, завалила подарками, потом смотрели киношку, сражались спиной к спине, чего со мной прежде никогда не случалось. Иногда, я чувствую себя сидящей на улице под проливным дождем грязной и продрогшей бездомной шавкой, заглядывающей в чужое окно, где прекрасная колли возлегает на собачьем лежаке у камина, а на ее миске возле нее написана кличка и удивляюсь тому, что хотела бы оказаться на ее месте.

«Так, а ну-ка вернулась с небес на землю!» Я отрастила клыки и приобрела хватку крупной собаки, мне известны правила: если остаешься внутри, то обзаводишься ошейником и отрезанными яйцами. Я беру себя в руки и готовлюсь перейти в стоп-кадр за Риоданом, когда меня привлекает суматоха вокруг Мак, вынуждая остановиться и повернуть голову.

Сегодня в «Честере» появился новый, переходящий все грани ужаса, вид Невидимых. Смахивающих на дрейфующих по кладбищу, вскрывающих горбы и поедающих гниющие трупы анорексичных призраков. Укутанные в черные плащи с капюшонами, не позволяющими увидеть их лица, они не ходили а парили, скользя над полом. Мельком блеснули кости в рукавах. А во мраке этих капюшонов можно было рассмотреть только нечто бледное, бескровное и что-то черное. Навскидку их было около двадцати в том подклубе, куда только что вошли Мак и Бэрронс. У меня они вызвали ассоциацию с ощущающими близящийся шторм в о ронами, восседающими на верхушках деревьев в ожидании катастрофы, когда, после, смогут слететь вниз и обглодать умирающего своими острыми клювами. Уверена, у них нет нормальных ртов. И что уж точно не хочу увидеть, что же там вместо них.

Они повернулись к Мак, будто были единым целым – от чего становилось жутко – и зашумели, издавая ужасный звук, задевший каждый нерв в моем теле. В Ирландии нет змей. И не потому, что Святой Патрик изгнал их, как говорят, а из-за островного расположения и климата в целом. Маленькой, я была очарована змеями, потому что до этого никогда их не видела. После смерти моей мамы, когда Ро освободила меня и еще принялась контролировать, я устроила себе отпуск и посетила множество музеев и зоопарков. Я видела гремучею змею. Когда она затрещала своим хвостом, это произвело на меня точно такое же влияние, как и шум этих Невидимых. Сухой, пыльный треск вызвал во мне какие-то подсознательные реакции, заставив задуматься о том, что генетическая память действительно существует и некоторые звуки способны заставить вас драпать со всех ног.

Что они такое? Почему я никогда их не видела раньше? Кем любят лакомиться? Как кормятся? Как их убить? И что еще интересней – с какого они шарахаются от Мак, как от какой-то бубонной чумы для Невидимых?

Вся эта толпа на танцполе закрывает мне весь обзор, поэтому не могу разглядеть их как следует. Перейдя в турборежим, я проскальзываю мимо Лора и Фэйда, охраняющих вход внизу лестницы, по дороге нехило прикладываю локтем Лора, и хихикаю, когда он крякает, а затем замираю на верхней площадке лестницы, взглянув вниз. Ну вот, от сюда видок куда лучше.

Призраки трещат еще громче, шарахаясь от Мак и Бэрронса, но все черные провалы капюшонов повернуты в ее сторону.

– Интересно, – раздается голос Риодана прямо у моего уха. – Должно быть, ты задаешься вопросом, от чего они поскорее не уберутся с ее пути. Никогда их такими не видел. – Риодан недолюбливает Мак. И никогда не недолюбливал. Она встала между ним и его крутым мальчиком-заводилой.

Я перевожу взгляд на него:

– Скажу тебе по секрету, Риодан, если свяжешься с ней, Бэрронс укокошит тебя. – Я чиркаю пальцем себе по горлу. – Вот так просто. Вы все не стоите его одного. Бэрронс не пошевелив пальцем надерет ваши задницы.

Он слабо улыбается:

– Чтоб меня черти дрючили. Ты втрескалась в Бэрронса.

– Неправда…

– Правда. У тебя на лице все написано. Любой скажет об этом.

– Иногда, босс, ты ошибаешься.

– Я никогда не ошибаюсь. На тебе как на рекламном щите надпись: «Дэни О'Мелли считает Бэрронса секси». Мое предложение обучать тебя по-прежнему в силе. Это избавит тебя от казусов в будущем. Если мне это видно, то и ему тоже.

– Раньше же не видел, – бурчу я, и осознаю, что только что сама во всем и созналась. У Риодана мастерски получается хитростью выворачивать твои мысли, вынуждая сказать то, что не собирался.

– Может, попрошу Бэрронса меня учить, – бормочу я, отворачиваясь от лестницы, собираясь пойти в его офис, и утыкаюсь в его в грудь. – С дороги, чувак. Я тут пытаюсь кое-куда попасть.

– Никто и никогда, Дэни, кроме меня не будет тебя учить.

Он касается меня прежде, чем успеваю это осознать. Его руки обхватывают мой подбородок, поднимая лицо вверх, мгновенно вызывая во мне неконтролируемую дрожь.

– Это не обсуждается. Ты подписала контракт, гарантирующий мне право на эксклюзив. Если нарушишь – последствия тебе не понравятся.

Я хлопаю на него глазами, гадая, что же, черт возьми, подписала такое, и надеясь никогда этого не узнать.

– Ну, так долго мы тут еще будем торчать? Мы лясы точим или работаем? У тебя есть какое-то дело ко мне или как? – Пробираясь мимо него я снова оглядываюсь через плечо. Бэрронс как щит стоит перед Мак, и я позволяю себе краткую улыбку. Риодан прав, пора учиться скрывать свои эмоции. Она в безопасности. Мак всегда в безопасности рядом с ним. Теперь о ней беспокоиться не приходится. Только о том, что она может однажды сделать со мной. На данный момент это единственное, что должно меня волновать.

Дата добавления: 2015-07-10