Двенадцать

Жизнь – это шоссе,

Я хочу гнать по нему всю ночь ^[33]

Я в темпе улитки ползу по Лиффи-мосту.^[34]

Ничего нового в последней «выставке ледяных скульптур» нам выяснить так и не удалось. Как и со всеми остальными, вскоре после нашего появления это место взлетело на воздух. Я едва оттуда стоп-кадром унесла ноги в сопровождении шрапнели из частей тел, по моим прикидкам состоящих из пальцев и лиц тех, кого я безуспешно пыталась спасти.

Новые скованные льдом очаги не имели ничего общего, за что можно было бы зацепиться. Двое из этих мест оказались, одними из множеств по всему городу, подпольными пабами, и фитнес-центр, в котором, посреди занятия йогой в центре множества хрустальных чаш, застыли три человека. Не, ну нормально? Кто сейчас заниматься йогой, в такое-то время!

И так, на сегодняшний день мы имеем: темницу в «Честере», склад на окраине города, два в черте города небольших паба и фитнес-центр. Люди, Невидимые, Королевские Стражники – где все сразу, где нет, поэтому, независимо от того, что происходит, очевидно, это не адресовано кому-то конкретно, например Риодану, или кому из остальных жертв. В каждом осмотренном мною месте, происходит, скорее, случайное, спонтанное событие.

Я медленно тащусь, чего обычно не делаю, потому что серьезно задумалась, а когда я ухожу в себя, да еще и в стоп-кадре, то с завидной регулярностью врезаюсь во все, что не попадя. Мои синяки уже сходят, и иногда я умудряюсь продержаться целый день без изменения нормального цвета кожи. Я была слишком взвинчена, чтобы уснуть. Со мной иногда такое бывает, и с этим уже ничего не поделать, кроме как пойти прошвырнуться. Мне нужно что-нибудь делать иначе я просто свихнусь.

Танцор нашелся в его любимом укромном уголке пентхауса на южном берегу реки Лиффи. Две наружные стены представляют собой от пола до потолка выходящие на улицы из толщенного стекла окна. Нагрянув туда, я вижу его, растянувшегося на ковре в лучах утреннего солнечного света. Он лежит без футболки, глаза закрыты, очки покоятся рядом.

В один прекрасный день Танцор станет большим парнем, если когда-нибудь наберет вес. В последний раз, когда мы измеряли наш рост, он был на тридцать четыре санта выше меня, одним словом – долговязый и худощавый. Он забывает есть. У Танцора темные, слегка вьющиеся волосы, и он никогда их не подстригает, пока те не начинают ему мешать, и только тогда просит меня их подрезать. Они мягкие. Мне нравится, когда его волосы длиной до подбородка, как сейчас и откинуты с лица. Когда он нацепляет на себя свои окуляры, которые на нем практически ежеминутно в часы его бодрствования, потому что он близорукий (он ненавидит их, и до падения стен собирался сделать себе Лэйзик^[35]), то принимает видон вылитого заучки ботана-очкарика. И хрен я когда-нибудь ему об этом скажу! Мне нравятся его руки. У него гигантские ступни! Его не то зеленые, не то голубые, скорее цвета морской волны глаза, переливаются как у Фейри. С шикарными, не то, что у меня, ресницами.

Когда я его нахожу, то не могу накинуться на него со словами: «Чувак, где тебя черти носили, я уже начала волноваться», потому что у нас с Танцором на этом пунктик. Он самостоятельно выжил, когда пали стены. Как и я. И я не могу спросить: «Куда ты испарился в ту ночь, когда нагрянул и схватил меня, Риодан?» Сейчас уже это не важно. Главное, что мы здесь. Каким-то образом мы нутром понимаем, что так не может продлиться вечно, что, в конце концов, в один «прекрасный» день на пороге появится кто-то другой.

Когда закрывается дверь, Танцор приподнимается на локте. Он знает, что это я, потому что, чтобы добраться до двери, мне пришлось обезвредить с десяток мин-ловушек. Больше никому не под силу пройти через его череду испытаний, не наделав при этом шума. Ну, за исключением Риодана, который, кажется, является исключением из каждого чертово правила.

Мое сердце чуть сжимается, когда я смотрю на него. У меня никогда не было братьев или сестер, но Танцора я считаю своим братом. Я не могу дождаться, чтобы снова увидеть его, поделиться своими мыслями, наблюдениями, и расспросить его в ответ. Порой, встретившись, мы можем часами чесать языками, и настолько возбуждены, что запинаемся в словах, пытаясь как можно скорее все рассказать. Я раздумываю, не поведать ли ему о замороженных местах и о проводимом мной там расследовании, но не хочу, чтобы Танцор еще больше, чем уже есть, светился на риодановском радаре. Мне уже не дает покоя, что он вообще знает о его существовании. Я хочу, чтобы Танцор был в безопасности. И я знаю его. Разнюхай он хоть намек на смачную головоломку, то непременно начнет совать свой нос во все места, где его могут убить. Не имеет значение, насколько я впечатлена его соображалкой. Риодан – хуже падения стен или погружения мира под воду. Ты не жилец, если он так захочет.

– Мега, я тут пораскинул мозгами…

– Кажется, запахло сенсацией! Мне уже стоит готовиться к экстренному выпуску Дэни Дейли?

– Возможно.

Он ухмыляется, и я растягиваю губы в ответ. У Танцора – суперпроцессор вместо мозгов. Не поверите, какие бомбы он умудряется сооружать. Время от времени мы периодически что-то врываем просто ради прикола. Ну, знаете, такие места, которые должны быть взорваны в любом случае – где могут скрыться большие скопления Теней, на тот случай, если они решат вернуться в один день, как птицы по маршруту миграции, если они все еще там.

– Ты заставила меня призадуматься о детках Папы Роуча, – говорит он.

– Да? – Я растягиваюсь на солнышке рядом с ним и опираюсь на локоть, повернувшись к Танцору лицом. Мне нравится смотреть в его глаза без очков. Это редкое удовольствие.

– Тебе известно, сколько они могут оставаться отделенными от тела Папы или человека?

– Понятия не имею. Танцор, я наконец-то отрыла «Крик-4». Давай, ночью заценим?

– Уже смотрел его прошлой ночью, – отвечает рассеянно он, проводя рукой по волосам, так смешно и вместе с тем так привлекательно взъерошивая их, и судя по его рассредоточенному взгляду, он уже погрузился в свои мысли и не замечает ничего вокруг. Он постоянно так делает.

– Ты смотрел его без меня?! – возмущаюсь я. Мы с Танцором обожаем ужастики. И повернуты на фильмах, потому что они от души заставляют нас хохотать. Они дают возможность поверить, что у этого мира еще не все кончено. Мы давненько уже искали «Крик 4», планируя его посмотреть. Танцор, обычно, не смотрел фильмы в одиночку, по крайней мере, я о таком не знаю.

– Но с удовольствием посмотрю еще раз. Мне понравилось.

– Круто. – У меня по-прежнему на душе скребут кошки, хотя причин для этого вроде, как нет. Он посмотрит со мной этот фильм ночью. Поэтому, что с того, что он уже смотрел его прошлой ночью? И что с того, если он смотрел эту киношку с кем-то еще? Не собираюсь заморачиваться на подобную хрень. То, что происходит, когда меня нет рядом, меня не касается. – Так что там насчет Папы Роуча?

– Взрыв их не берет. От поджога тоже никакого толку. Но что если сделать так, что они не смогут вернуться к телу? Любому телу – будь то человеческому или своего вида. Решит ли это проблему? Наша цель – удержать их от проникания вовнутрь как можно большего количества людей. Они бессмертны, а твое время слишком бесценно, чтобы растрачивать его на выслеживание со своим мечом их тысячный рой. И вот, я подумал: а как насчет вязкой, жидкой пластмассы в виде спрея, от которой невозможно сбежать? Распыляем на них спрей и тем самым удерживаем от того, чтобы они к кому-нибудь прицепились. Я уже работаю над формулой. И как только закончу, разольем по маленьким бутылочкам из-под удобрений, что стащили из хозяйственного магазина, затем проверим спрей в действии. Я уже соорудил парочку подходящих распылителей.

Так вот где он пропадал. А прошлой ночью, после работы, решил посмотреть киношку, чтобы расслабиться. Вот и все.

– У меня получился спрей, застывающий в пол санта толщиной. Я все еще пытаюсь преобразовать его в гель идеальной степени затвердевания. Кажется, я придумал, как добавить в состав железо, не слишком его отяжеляя. Как эти части крепятся к Папе? С помощью щупалец? Присосок? Как они проникают под человеческую кожу? Сможешь поймать парочку, чтобы я провел тесты?

– Ты просто Говнюк, и тебе это известно, – одобряю я.

– От говнючки и слышу, – парирует он и ухмыляется, и понеслась перебранка с переадресацией этого слова друг другу. По его мнению, я Говнючка, потому что мне реально под силу поймать их. Я обладаю этими способностями от рождения. Танцор же всегда думает и пытается все улучшить. Пережить падение стен, не имея суперспособностей и друзей – чертовски, знаете ли, впечатляет.

С блаженной истомой мы растягиваемся на полу, потому что солнечные денечки в Дублине – большая редкость, и трещим обо всем и вся, за исключением того, где пропадала я, когда он был там, где был. Я не заикаюсь о том, что почти четыре дня провисела в подземелье, да Танцор и не спрашивает. И это мне нравится в нем. Друзья не устраивают друг другу допросы.

Мы наблюдаем, как солнце движется по небосводу и периодически Танцор отклеивается, чтобы притаранить мне хавчика. Он рассказывает, что проинспектировал магазины, и они почти все пусты. Мне приходится раза три себя одергивать, чтобы не ляпнуть о, виденной мной замороженной хрени.

Ближе к семи вечера я становлюсь нервной и дерганой, потому что уходить совсем не охота, но пока мной играют как марионеткой, деваться особо некуда. Надо попасть в «Честер» достаточно рано, чтобы разминуться с Мак, но не настолько, чтобы дать Риодану дополнительный повод для колкостей.

Я вздыхаю.

– Тебя что-то тревожит, Мега? – забеспокоился Танцор.

– Просто пора идти и о кое-чем позаботиться.

– Мне казалось, мы собирались смотреть фильм. Я нашел целую коробку «скитлс»^[36] в аэропорту. И вяленое мясо. Офигенски острая штука.

Я хлопаю себя по лбу. «Скитл с», вяленое мясо и киношка. О чем, черт возьми, я только думала, говоря: «Давай ночью заценим»? Мои ночи мне больше не принадлежат. Теперь ими распоряжается кто-то другой. Такую горькую пилюлю проглотить ППЦ как не просто. Для кого-то вроде меня это подобно вырванному зубу. И не важно, что мне самой хочется пойти попыхтеть над загадкой замороженных мест и спасти жизни невинным людям. Я просто не могу смириться с тем, что Риодан диктует когда, как и где это делать. Это отбивает всякую охоту работать над этим делом. Терпеть не могу находиться под чьим-то каблуком.

Я не могу не пойти в «Честер», потому что не знаю, что тогда Риодан сделает с Джо, если не появлюсь, и я ни в коем случае не собираюсь рисковать, это выясняя. Кто его знает, не явится ли он за мной сюда, разгромит телик и DVD-шку, а потом в нагрузку прихватит с собой в подземелье Танцора. Я никогда не знаю, что этот чувак выкинет в следующее мгновение.

Но мне кристально ясна одна вещь из того, что он делает.

Отравляет мою жизнь.

Вламываясь в офис Риодана, я с порога заявляю:

– Я на всю свою жизнь уже насиделась в клетках. – По дороге сюда я только и делала, что, жалела себя, сетуя на несправедливость своего положения.

Он поднимает взгляд от своей канцелярской ботвы.

– Бумажки! Чертовы копии, дыроколы и скоросшиватели! Только этим и занимаешься? Поэтому тебе так хочется, чтобы я постоянно вертелась вокруг. Чтобы суперэнергичная Мега оживляла твою скучную жизнь? – Я так зла, что меня начинает колбасить, порывами ветра разметая бумаги на его столе. Когда я реально выхожу из себя, то могу вызывать не сильные воздушные колебания вокруг себя, не так как Эльфы конечно, да и температуру менять не могу. Иногда я это делаю, чтобы вывести из себя некоторых уродов. Эта привычка здорово вышибала дерьмо из Ро.

Он ловит лист бумаги, прежде чем тот слетает со стола.

– Какие-то проблемы.

Как он это делает? Задает вопросы так, что они не звучат, как вопросы? Я пыталась повторить, и это вам не семки щелкать. Голосовые связки требуют повышения интонации в конце фразы. Я пытаюсь перепрограммировать себя. Не потому, что планирую начать ему подражать (по крайней мере, не при нем), а потому, что думаю, это неплохой способ себя испытать, перестроить привычки. Повысить пределы самоконтроля.

Мои волосы облаком развиваются вокруг головы, лезут в глаза. Я обеими руками раздраженно отбрасываю их назад, мне очень хочется ништячно зависнуть с Танцором и пожевать вяленого мясца.

– Да! Похоже, я просто не имею права на личную жизнь! Похоже, у меня, просто не может быть никаких планов на вещи, противоречащие твоему дурацкому правилу – каждый вечер являться на работу ровно к восьми! Никто не работает каждую ночь подряд! Почему бы мне не получить пару свободных ночей, чтобы делать все, что мне вздумается. Я так чертовски много прошу?

– У тебя намечалось свидание.

И снова этот полувопрос, но услышав слово «свидание» и сопоставив его с Танцором, я выдавливаю единственное, что приходит мне в голову:

– А?

Риодан встает, нависая надо мной. Я живу в мире людей, которые в основном выше меня, но Джо говорит, я еще подросту. Я часто измеряю свой рост. Не хватало еще навсегда остаться коротышкой метр с кепкой^[37] ростом.

– Ты сказала: планы. Ты не сказала, какие именно.

– Тебя это никаким боком не касается.

– Меня касается все.

– Но не моя личная жизнь. Потому она и называется личной.

– Значит, это твой маленький дружок.

– Не говори о нем. Забудь о нем. И вообще он не маленький. Кончай его так называть. Вот увидишь, он тебя еще и перерастет.

– Сейчас не время играть в куличики и возиться с неуклюжим ребенком, который и понятия не имеет, как пользоваться собственным членом.

Он только что заставил меня подумать о члене Танцора. Мысль настолько некомфортная, что я начинаю перескакивать с ноги на ногу.

– А кто тут говорит о члене? Я просто хочу вечером посмотреть кино!

– И какое же.

– На кой хрен тебе это надо знать?

Он бросает на меня взгляд.

– Крик четыре. Доволен?

– Так себе.

– Танцор сказал, что хорошее, – бурчу я сердито. Неужели его уже все посмотрели, кроме меня?

– Чего и следовало от него ожидать.

– У тебя какие-то претензии к Танцору?

– Да. Он причина твоего сегодняшнего дерьмового настроения, и мне приходится с этим мириться. Следовательно, или мне нужно исправить твое настроение или избавиться от Танцора.

Моя рука тянется к рукоятке меча.

– Даже и думать не смей отнимать у меня что-то мое.

– Не вынуждай меня.

Он обнажает клыки. Я качаю головой и присвистываю:

– Чувак, да что ты за чудо-юдо такое?

Он долго смотрит на меня в упор, и что-то мелькает в его глазах. Что-то, что я должна понять, но просто не могу разобраться. В тесном, замкнутом пространстве офиса ощущается сильный порыв ветра – сильнее, чем, как правило, удается генерировать мне, и до меня доходит, что это исходящие от него вибрации – он тоже создает ветер. Я выхожу из себя. Могу я хоть что-нибудь сделать, что не под силу ему? Посмотрев сквозь стеклянный пол, я вижу, что все под нами движется, словно в замедленной съемке. Мы оба – в режиме стоп-кадра. Я даже не поняла, в какой момент перешла в турбо режим.

Он замедляется первым.

Мне требуется больше времени, чтобы придти в себя, учитывая, как я завелась. Когда мне удается, наконец, успокоиться, я подтягиваю к себе кресло, плюхаюсь в него и закидываю ноги на подлокотник. Вся моя поза так и вопит на всех известных человечеству языках о воинственности. Язык жестов – мой родной язык.

Риодан – как океан. Он то, что он есть. И он не изменится. Бессмысленно бороться с приливом. Или с отливом. Вода просто прибывает. И уносит тебя с собой. Он держит меня в короткой узде и не собирается никуда отпускать.

– Итак, что у нас запланировано на сегодня? Босс. – В последнее слово я вкладываю все свое презрение.

И снова этот взгляд. Для меня он – всегда загадка. Иногда мне удается читать его как открытую книгу, а иной раз все, что я вижу на его лице – пара глаз, нос и рот.

Я закатываю глаза:

– Что?

– Так, кое-что пришло в голову. И я собирался поделиться с тобой. – Затем, как ни в чем не бывало, возвращается к своим бумажкам, упорно меня игнорируя. – Можешь идти.

Я выпрямляюсь:

– Че правда что ли? Ты серьезно?

– Выметайся из моего офиса, детка. Иди и смотри свое кино.

Я мгновенно оказываюсь у двери и открываю ее.

– Не подходи к обледеневшим местам. Я слышал, это может оказаться смертельным.

Замерев на пороге, я снова прихожу в бешенство. Всего на одну сраную миллисекундочку, до того как он открыл рот и растоптал ее, я испытала счастье.

– Тебе обязательно надо было так делать. Ты можешь обойтись своими силами или нет? Думаешь, единственное, что можно сделать с жарой – это вызвать дождь. Некоторые люди считают, что жарой надо наслаждаться, пока есть возможность, чувак, потому что дождь всегда пойдет снова.

– Мудрый человек ставит свое выживание превыше наслаждения. Глупец же умирает от удовольствия.

Ко мне взывали «скитлс», мясо и Танцор. Я разрываю упаковку батончика, перескакивая с ноги на ногу.

– А что, если у твоего мудрого человека никогда не остается времени и возможностей для удовольствий? – Мною еще столько всего не пережито. Иной раз мне хочется быть только той, какой я являюсь сейчас. Четырнадцатилетней и беззаботной.

– Может, мудрый человек понимает: быть живым – это самое величайшее удовольствие.

– Появилось еще несколько обледеневших мест с прошлой ночи? – Мне стоило держать свой рот на замке. Не надо было спрашивать. Ответственность ложится на мои плечи, словно груз прожитых лет, когда он кивает.

А затем сыплет соль на рану:

– Но вдруг тебе повезет, и, пока ты будешь смотреть свой фильм с твоим маленьким дружком, ничего и не произойдет. Светлая сторона в том, что, если что и случится, ты все равно не узнаешь об этом.

Что в переводе – смерть моя будет мгновенной. Светлая сторона, моя ты задница. Риодан точно знает, на какие мои кнопки надо давить.

Закатив глаза, я закрываю дверь и плюхаюсь обратно на место. Позже буду четырнадцатилетней. Может, в следующем году. Когда мне будет пятнадцать.

Не поднимая головы, он повторяет:

– Я сказал, выметывайся отсюда, детка.

– Смена приоритетов, босс. Там народ погибает. Пора этим заняться.

Это срабатывает, и вскоре мы уже на южной окраине Дублина, смахивающей, скорее, на сельское поселение.

Позади лачуги, под держащимся на покосившихся опорах, как на протезах навесом, застыли мужчина, женщина и маленький мальчик, во время постирушек по старинке, как частенько делала Ро, стирая свою мантию Грандмистрисс. Она говорила, что это напоминает ей о смирении. Ни в одной косточке в жирной туше старой ведьмы, да что там, ни в одном волоске ее тщательно уложенного причесона, смиренностью и скромностью даже не пахло.

Руки мужчины смерзлись единой глыбой с ветхой стиральной доской, над его плечами была какая-то странная обледеневшая хренотень, похожая на часть каркаса, что надевают при переломе шеи. Ребенок застыл, стуча ложкой по перевернутой вверх дом помятой кастрюле. Я не позволяю своему взгляду долго задерживаться на малыше. Их смерть меня добивает больше всего. Он даже еще и не жил. Женщина покрылась льдом во время поднятия рубашки из таза с мыльной водой. Я стою на краю лужайки, дрожа и поглощая так много деталей, сколько могу на таком расстоянии, готовясь перейти в стоп-кадр. Если эта сцена ничем не отличается от остальных, тут все вскоре взорвется.

– И как ты узнал об этом месте? – Ну, с пабами и так все понятно, даже с фитнес-центром, потому что все это в Дублине, а Риодан знает обо всем, что твориться в городе. Но это загородные фермеры с прачечной.

– Я обо всем узнаю.

– Да, но как?

– Предполагалось, на этом твои расспросы должны иссякнуть.

– Чувак, экстренные новости: «предполагалось» и «должны» со мной не прокатывают.

– Всего лишь наблюдение.

– Они знали, что, чем бы это ни было, оно надвигалось на них. – От этого мне становится чуточку легче. Меня все никак не отпускала тревога о мгновенной смерти. Хоть внимание мальчика и было сосредоточено на кастрюле, но рты взрослых были открыты, а лица искажены. – Они увидели это и закричали. Но почему не попытались убежать? Почему женщина не бросила рубашку? Просто бессмыслица какая-то. Может, их сначала частично заморозило, а потом уже полностью? Могли ли они подвергнуться небольшой реакции, из-за которой потеряли возможность двигаться? Может это нечто подкрадывалось к другим людям сзади?

– Мне нужны ответы, детка, а не вопросы.

Я выдыхаю. Вырывается белое облачко пара, но не леденеет.

– Здесь не так холодно, как в предыдущих местах.

– Здесь лед образовался раньше. Все тает.

– Откуда ты знаешь?

– На носу этого мужчины сконденсировалась капля, которая вот-вот упадет.

Я прищуриваюсь.

– Не вижу я никакой вонючей капли. Ты не можешь так четко видеть на таком расстоянии. – У меня же суперзрение, а я ни черта не вижу.

– Завидуешь, детка. – Последнее слово он произносит на одну сотую интонации выше, иногда делая так, подкалывая меня. В его голосе слышится насмешка. Что выбешивает меня еще больше.

– Нихрена ты отсюда не видишь никакой капли!

– А вот еще одна стекает по женщине. Прямо над родинкой на левой груди.

– Но ты не можешь видеть настолько лучше меня!

– Я все могу лучше тебя! – Он бросает на меня взгляд, который обычно вижу в зеркале.

Это становится последней каплей.

– Тогда, полагаю, я тебе не нужна и только зря трачу свое время. – Затем разворачиваюсь и топаю обратно к вездеходу. Но не успеваю пройти и пяти шагов, как он уже нависает надо мной, преградив мне дорогу, скрестив руки на груди, и как-то странно сверкая на меня глазами. – Не в настроении, Риодан. Так что отвали!

– Быть нужным – вредно.

– Быть нужным – полезно. Это значит, что ты важен.

– Это значит дисбаланс сил. До падения стен, слабаков было хоть отбавляй. Ты не несешь ответственность за мир только потому, что способна на большее, чем остальные.

– Конечно, несу. Именно так и поступают более способные люди.

– Если попросишь, я тебя научу.

– А? – Эта ночь начинала набирать странные обороты. – Научишь меня, как учат в классе или что-то типа того? И как он называется: «Сто один совет как стать социопатом»?

– Скорее это будет похоже на аспирантуру^[38].

Я начинаю хихикать. Его чувство юмора застает врасплох. Затем вспоминаю, с кем разговариваю и замолкаю.

– Ты хочешь быть быстрее, сильнее, умнее. Попроси, и я тебя научу.

– Не собираюсь я тебя ни о чем просить. Может, ты быстрее и сильнее меня. Пока. Но, уж точно не умнее.

– Дело твое. А теперь разворачивайся, потому что ты никуда не уходишь. Сейчас ночь, и тебе известно, что это означает.

– Темноту?

– Ты со мной до рассвета.

– Почему до рассвета? Ты вампир, зомби или кто там, кто не выносит солнечного света?

Он переходит в стоп-кадр к замороженной сцене.

– Малышка, я люблю секс на завтрак. А ем я рано и часто.

У меня тут, понимаешь ли, голова забита обледеневшими и как же он меня огорошивает, говоря о хрени насчет секса на завтрак, сводя с ума мои гормоны, как это иногда бывает, которые тут же услужливо подсовывают в голову картинки, каждая из которых смущает меня сильнее прежней. И мне никак не удается отмахнуться от разыгравшегося воображения, потому что оно не материально, а гормоны и того упрямее и непредсказуемее меня.

Было бы куда проще, если бы я уже не смотрела порно и риодановский «завтрак», тогда картинки не были бы столь красочными и трудностираемыми.

Но я во всех подробностях вижу все это, потому что точно знаю, как Риодан выглядит обнаженным. Я его видела. И знаю, как двигается его тело. Он сплошь мускулы. И шрамы. Знаю, когда он занимается сексом, то смеется, словно мир – идеален. И когда он так делал, мои руки сжимались в кулаки, потому что нестерпимо хотелось прикоснуться к его лицу, словно могла заключить эту радость в своих ладонях и удержать. Каких у меня только странных бредней не возникало, пока стояла там, на четвертом уровне. И не могла дать себе поджопника, чтобы заставить себя не смотреть. Не в силах унять разбушевавшиеся гормоны. И не в силах понять, с чего эти маленькие сексуально озабоченные извращенцы вообще заметили такого старого чувака, как Риодан.

– Ты идешь?

Мысленно отвесив себе пинка под зад, я перехожу в стоп-кадр…

И ничего.

– Да это просто издевательство какое-то, – бурчу я.

– Детка, долго ты там еще будешь торчать? – Он носится в скоростном режиме вокруг замороженного трио. – Все может взорваться в любую секунду.

Я стою и размышляю о том, как сильно надеюсь, что он не сразу допетрит, что я снова лишилась суперсил.

– Мне надо э…, в э… – Я тычу большим пальцем в сторону леса позади себя. – Нужно немного уединения. Я сейчас.

Ну вот, как я и рассчитывала – пока сижу в кустиках, деля вид, что писаю, в прачечной взрываются люди.

Обратная поездка в Дублин тянется долго и в тишине.

Дата добавления: 2015-07-10