Семь минут 16 страница

— Да, я понял, почему вы в Лос-Анджелесе. Я бы хотел еще раз повторить, что Йеркс, Дункан и Фрэнк Гриффит стараются выставить меня в роли врага Джерри, поскольку я защищаю книгу, которая, по их мнению, толкнула его на преступление. Но я хочу вас еще раз заверить, что это не так. Мне жаль Джерри. Я не могу вам передать, какие глубокие чувства испытывал к нему несколько часов назад. Будто он мой сын или младший брат. Я никогда не причиню ему вреда. Поверьте мне. Я бы никогда не согласился защищать «Семь минут», если бы хоть на минуту поверил, что они могли толкнуть Джерри на изнасилование. Я совершенно не верю в это и считаю «Семь минут» прекрасной книгой.

Мэгги Рассел встретилась с ним взглядом и спокойно сказала:

— Я тоже думаю, что это прекрасная книга.

— Вы хотите сказать, что читали ее?

— Да.

— И она вам понравилась?

— Очень. Каждое слово в ней тронуло меня. Чему вы так изумляетесь? В этом нет никакого противоречия. Все по-разному воспринимают жизнь. Нам покажут один и тот же предмет, и одни назовут его прекрасным, а другие — безобразным. Я считаю «Семь минут» прекрасной книгой. Джерри нашел ее безобразной. У него слабые нервы, и поэтому она так на него подействовала. Но ее воздействие на Джерри не может никоим образом повлиять на мое литературное восприятие книги. Это просто лишний раз подтверждает, что люди отличаются друг от друга и реагируют на один и тот же предмет по-разному. Мне хочется поверить, что «Семь минут» не виноваты в преступлении, которое совершил Джерри, поскольку полностью разделяю ваши взгляды на «Семь минут» и на цензуру в целом. В то же время вы ничем не подтвердили свои слова. У меня есть только одно доказательство — слово Джерри, что книга оказала на него страшное воздействие. Если это правда, тогда мои чувства к книге утрачивают значение. Если она причинила вред Джерри, а через него Шери Мур, если она может причинить вред и другим людям, значит, она должна быть запрещена. Я знаю, что все это кажется очень сложным, мистер Барретт, но иначе никак не могу объяснить свои чувства. Я за книгу, но против всего, что может причинить вред Джерри. Если «Семь минут» причинили ему вред, я обязана отбросить в сторону свое мнение о книге. Поэтому, если книга виновата, я хочу ее немедленного запрета.

Подавшись вперед, Барретт серьезно сказал:

— Мисс Рассел, если книга толкает человека на насилие, я тоже хочу ее запрета. О такого рода цензуре судья Кэртис Бок говорил на процессе против Рота. «Книга может быть названа непристойной только тогда, когда неопровержимо доказано, что она заставляет человека совершить преступление». Американский союз гражданских свобод установил тот же самый стандарт непристойности. «Любое правительственное ограничение или наказание под предлогом борьбы с непристойностью должно основываться на неопровержимых доказательствах того, что книга или иное произведение послужило причиной совершения насилия». Мы с вами оба согласны с этим. Вопрос заключается в том, может ли порнографическая книга заставить человека совершить преступление на сексуальной почве. Большинство врачей отвечает на этот вопрос отрицательно. Они считают, что насильники заболевают задолго до того, как берут в руки порнографическую книгу. Доктор Уорделл Помрой, заменивший Кинси в Институте сексуальных исследований, провел опрос заключенных, которые совершили преступление на сексуальной почве, и пришел к следующему выводу: «Нет убедительных доказательств того, что порнография побуждает людей к противоправным действиям». Простите, что я говорю как адвокат, но я и есть адвокат. И я не могу не отметить, что миссис Сент-Клер из ОБЗПЖ тоже прочитала «Семь минут», но книга ничем ей не повредила. Элмо Дункан прочитал «Семь минут», и с тем же результатом. Вы прочитали книгу, мисс Рассел, но она не заставила вас преступить закон. Тогда почему я должен верить, что пострадал только Джерри? Нет, мисс Рассел, ничто не может убедить меня, даже сам Джерри, что «Семь минут» заставила его пойти на преступление. Поймите, Джерри нужен мне не как свидетель, я не хочу любым путем опровергнуть его свидетельские показания. Мне нужна правда, я хочу знать истинные причины, заставившие его изнасиловать девушку. Я хочу узнать, что на самом деле заставило спокойного и приличного юношу выбежать на улицу и изнасиловать первую попавшуюся девчонку. Мне нужна правда о более глубинных причинах, которые толкают молодых людей на насилие. Известно бесчисленное множество подобных причин. Одна из них — семья, отношения в ней или отсутствие этих отношений. Вот какие факты мне нужны. Если я обнаружу их, я не только докажу безвредность книги, но и смогу помочь Джерри и другим юношам увидеть настоящих виновников их вспышек насилия.

После недолгого молчания Мэгги Рассел спросила:

— Вы уже что-нибудь нашли?

— В прошлом Джерри? Несколько незначительных фактов, но никаких доказательств, которые могли бы помочь в суде.

— Но если бы вы что-нибудь нашли… Я говорю сейчас не о книге… Как-то объяснили поведение Джерри, разве это не повредило бы ему в собственном деле?

— Мисс Рассел, это могло бы только помочь самому Джерри. Когда ему будут выносить приговор, эти свидетельства могут смягчить его, показать судьям причины, более человеческие и понятные, нежели пагубное влияние неодушевленного печатного слова. По-моему, судья вынес бы более мягкий приговор.

— Вы на самом деле верите в это?

— На самом деле верю.

— Ну что ж… — Она внимательно посмотрела ему в лицо. — Может, я и начинаю вам верить, а может, я дура и вы водите меня за нос. Но… — девушка помолчала, — я по-прежнему считаю, что не должна ничего вам рассказывать. Однако есть другие люди, которые могут сделать это. Вы хотите знать о Джерри?

— Да.

— До моего приезда у тети Этель была другая компаньонка. Она проработала год или два и была скорее медицинской сестрой, поскольку не исполняла секретарских обязанностей. После того как она ушла или была уволена, тетя предложила мне ее место. Возможно, эта женщина могла бы чем-то вам помочь.

— Как ее зовут?

— Миссис Изабель Воглер. Кажется, она живет где-то в Ван-Найсе. Это самое большее, чем я могу отплатить вам за ваш сегодняшний поступок.

— Спасибо.

— Вы задавали мне вопросы, мистер Барретт, — произнесла Мэгги, беря сумочку. — У меня тоже есть к вам несколько личных вопросов.

— Я с удовольствием расскажу о себе.

— Хотя нет, не стоит. К тому же уже поздно. Мне нужно выспаться, чтобы завтра помочь Джерри.

— Не зададите ни одного вопроса?

— Я собиралась спросить у вас о Фей Осборн. Мы поверхностно знакомы. Сейчас, когда я немного узнала и вас, мне стало любопытно…

— Что она нашла во мне, или наоборот?

— Это ваш вопрос, мистер Барретт, а не мой. Насчет «наоборот» мне немного интересно, но это добрый интерес. Нет, мне просто хотелось узнать, как вы познакомились, и все такое. Но это может подождать. — Она встала. — А сейчас я должна бежать.

Барретт тоже встал.

— Вы говорите, ваши вопросы могут подождать. Я так понимаю, что вы можете захотеть снова встретиться?

— О, я не имела в виду…

— Зато я имею. Я хотел бы еще раз поговорить с вами. Никаких личных вопросов, обещаю. Обычное свидание.

— Звучит заманчиво, мистер Барретт, но, боюсь, я должна ответить отрицательно. Если меня увидят с вами на людях и мои родственники узнают об этом, они меня просто неправильно поймут. Нет, лучше пусть все останется так, как есть сейчас. Но если… если я сумею вам как-то помочь, я хочу сказать, если это никак не навредит моим родственникам, тогда… У вас есть мой номер телефона.

— Я запомню его.

Мэгги Рассел начала выходить из-за стола, но, когда Майк встал, чтобы помочь, девушка подняла руку:

— Нет, я лучше уйду одна. Доброй ночи, и спасибо за беседу.

— Доброй ночи, мисс Рассел.

Он наблюдал за ней, пока она не вышла из кафе, потом взял чек и увидел рядом салфетку, на которой записал имя и фамилию бывшей работницы Гриффитов, миссис Изабель Воглер из Ван-Найса.

Любая возможность заглянуть в жизнь Гриффитов может оказаться ценной.

Это был подарок Мэгги Рассел, многообещающий след, и, несмотря на поздний час, он решил сразу проверить его. Оставив чаевые, Майк Барретт подошел к кассе, оплатил счет и вышел на заправку. Он дал служащему свою кредитную карточку и узнал, откуда можно позвонить.

Войдя в будку, Барретт набрал номер справочной и был рад узнать, что в Ван-Найсе действительно живет миссис Изабель Воглер. Он быстро нашел мелочь и набрал ее номер.

В трубке раздались громкие длинные гудки.

— Алло? — наконец ответил заспанный детский голос.

— Это квартира миссис Изабель Воглер?

— Да, но мамы нет дома. Она ушла к соседке и велела мне отвечать на звонки и записывать имена и все остальное. Вы звоните по поводу работы?

Истинную причину своего звонка миссис Воглер было трудно объяснить ребенку, поэтому он решил придумать что-нибудь полегче.

— Да, по поводу работы. У тебя есть карандаш и бумага? Запиши, что звонил джентльмен по имени Майк Барретт. — Он медленно произнес имя и фамилию по буквам. — Записал? Барретт.

— Да, сэр.

— Передай маме, что мне хотелось бы завтра в десять утра поговорить с ней о работе. Я дам тебе свой адрес, а если у нее не будет времени, пусть она позвонит. — Он медленно продиктовал адрес и номер телефона. — Скажи маме, что я надеюсь увидеться с ней. И что я оплачу проезд.

— Хорошо, мистер Баридд.

— Барретт. С двумя «т» на конце. — Майк опять повторил свою фамилию по буквам. — Сейчас понял?

— Да, сэр, я все ей передам.

Выйдя из телефонной будки, Барретт подписал счет и забрал свою кредитную карточку. Возвращаясь к машине, он с удовольствием вспомнил слегка разомкнутые влажные губы Мэгги Рассел, ее взволнованно вздымающуюся грудь под блузкой, чуть покачивающиеся при ходьбе бедра. Визуальное изнасилование, подумал он, и эта мысль разом лишила его сил.

Интересно, что она хотела узнать о нем и Фей?

Фей!

Господи, чуть не забыл. Часы показывали восемнадцать минут двенадцатого. Фей придется ждать как минимум полчаса, пока он доберется домой. Она не привыкла ждать, значит, предстоит нелегкий разговор. Придется придумать убедительное объяснение своему опозданию. Только не приплетая сюда Мэгги Рассел. Он откопал свидетеля и разговаривал с ним. Это еще может сойти.

Возможно, ему и не придется объясняться сейчас, потому что Фей могла рассердиться и уехать домой.

Но это казалось ему маловероятным. Сегодня была ночь, которую Фей называла «ночью гейши», и она ни за что не позволит ей пропасть даром. Эти ночи нравились ей, да и он сам обычно с нетерпением ждал их, только вот сегодня очень устал. К тому же он уже «побывал» с одной женщиной, а две казались излишеством. И все же придется «переспать» с двумя.

Майк Барретт сел в машину.

«Еду, Фей».

И он помчался к своей гейше.

Фей поверила его объяснениям, и все обошлось. Она смешала коктейли, и они легли на диван. Фей сплетничала, дразнила его поцелуями и старалась, чтобы ему было хорошо, но через полчаса ей захотелось в постель.

И вот в начале первого Барретт стоял босиком около кровати и снимал рубашку и брюки. Когда Фей вышла из ванной, он уже разделся до трусов.

Фей Осборн подошла к проигрывателю и нашла пластинку, под которую ей больше всего нравилось заниматься любовью, — «Танец огня» Мануэля де Фальи, — завела ее и приглушила звук. Она несколько секунд танцевала под музыку, потом подошла к кровати. Барретт решил, что без одежды Фей намного женственнее и приятнее. Как обычно, она надела прозрачное неглиже, которое было завязано ленточкой на шее. Распущенные белокурые волосы делали ее лицо более круглым, сквозь прозрачный шелк виднелись бурые соски луноподобных грудей, плоский живот с глубоким пупком и темный треугольник волос, спускающийся к узкой промежности.

В Майке проснулось желание, и он начал снимать трусы, даже не добравшись до кровати.

— Майк, ты всегда держишь это рядом с постелью, как Библию?

— Что?

Он оглянулся через плечо.

Фей держала в руках «Семь минут».

— Это лежало рядом с лампой.

— Я держу ее под рукой, потому что приходится все время туда заглядывать при подготовке к процессу. Знаешь, она мне совсем не надоедает. — Он бросил трусы на стул и лег в постель. — Дорогая, я по-прежнему хочу, чтобы ты прочитала ее.

Фей бросила книгу на столик и села, откинувшись на подушку.

— Я прочитала ее вчера ночью, Майк, — елейным голосом сказала она.

— Почему же сразу не сказала? — Он придвинулся к ней и приподнялся на локте. — Ну, теперь-то ты согласна со мной?

Фей протянула руку и погладила его обнаженную грудь.

— Майк, сейчас, когда мы в постели, самое время для откровенного разговора, правда?

— Какого еще откровенного разговора? Ты имеешь в виду книгу?

— Да, потому что…

— Дорогая, разговор может подождать. Давай поговорим позже. Сейчас я…

Он начал обнимать Фей, но она подняла руку и остановила его:

— Нет, пожалуйста, именно сейчас. Это займет не много времени. Потому что книга… Он вошла в наши жизни. Не возражаешь?

Его желание улетучилось, на смену страсти пришло раздражение.

— Возражаю? Почему я должен возражать? — Барретт постарался говорить ровным голосом. — Если хочешь сначала поговорить, давай поговорим. Для дачи показаний суд вызывает потрясающую и неотразимую Фей Осборн…

— Майк, я буду говорить серьезные вещи.

— Я буду серьезно слушать, — кивнув, сказал он.

— Ты согласен, что мы должны быть кристально честными по отношению друг к другу?

— Да, кристально честными.

— Хорошо, Майк. Сейчас я расскажу тебе о твоей драгоценной книге. Нет, не думаю, что ты прав. Я считаю, что ты ошибаешься. — Она дотронулась до его плеча. — Майк, давай поговорим начистоту. Твои «Семь минут» мне страшно не понравились. Это грязная, вульгарная порнография, невероятно мерзкая и насквозь лживая. И я знаю, что в глубине души ты согласен со мной. Сейчас никто, кроме меня, тебя не слышит. Забудь о своем участии в деле. Я ведь сказала правду, Майк?

Он сел и покраснел.

— Нет, черт побери, не правду. Именно красота книги заставила меня согласиться защищать ее, а не наоборот, как ты думаешь. О чем ты говоришь, Фей? Я не могу поверить своим ушам. Правда, не могу. Как ты ее назвала?

— После того как я ее прочитала, мне захотелось вымыться с мылом. Я назвала ее вульгарной, грязной, порнографической и лживой. Если бы я раньше знала ее содержание, я бы никогда не разрешила тебе защищать такую гадость. Ты согласился, что мы должны быть честными, Майк. Я говорю честно.

— Ладно, ты говорила откровенно, но я хочу понять тебя. Что ты нашла в «Семи минутах» отличного от того, чем мы занимаемся каждую неделю и чем собираемся заняться сегодня? Ты считаешь то, что мы делаем, грязным и вульгарным?

— Майк, как ты смеешь сравнивать эти две вещи? — Фей гневно выпрямилась. — Мы не делаем ничего неприличного, говорим на приличном языке, наша любовь честна, но даже в этом случае я считаю это сугубо личным делом, которое нельзя выставлять напоказ. Секс должен принадлежать только двоим.

— А может, он принадлежал только двоим слишком долго и это нанесло людям вред? Что касается честности нашей любви, не спорю, но почему любовь в книге кажется тебе менее честной?

— Потому что она фальшивая, — настаивала Фей. — Героиня Кэтлин… Все ее мысли о любви направлены только на то, чтобы возбуждать. Они не имеют ничего общего с реальностью. Когда реальная женщина занимается любовью, она думает совсем не об этом, она испытывает совсем другие чувства. Джадвей передал мысли мужчины. Что, по его мнению, чувствует и думает женщина, занимаясь любовью. Даже доктор Кинси подтверждает мои мысли. Ты всегда цитируешь экспертов, так что позволь и мне процитировать его. Он считает, что женщины в порнографических книгах всегда превозносят размеры полового члена партнера и его способность заниматься любовью и что эти книги всегда преувеличивают ответную реакцию женщины и ее половую ненасытность. В твоей книге героиня изображена такой, какой хотят видеть женщин почти все мужчины, но в реальной жизни, — и сейчас, Майк, я говорю от себя лично, — женщины думают и чувствуют иначе. Только у Джадвея все изображено так низменно. Они унижают женщину. Майк, поверь мне, я знаю, я женщина.

Его мысли обратились к Мэгги, к женщине, которая тоже знала, и он сказал:

— Ты относишься к одному типу женщин, Фей, и ты знаешь свои чувства и мысли, когда занимаешься любовью, но немало женщин испытывают другие чувства, совсем другие.

— Как эта проститутка в книге?

— Как эта приличная женщина в книге. Ее мысли, чувства, воспоминания и желания очень близки к тому, о чем женщины думают или что чувствуют, но боятся признаться в этом.

— Ни одна женщина на земле не допустит таких грязных мыслей. И ни одна женщина на земле, за исключением, может, женщины с панели, не станет даже думать, не говоря уже о том, чтобы выражаться, таким языком.

— Каким языком? О каком языке ты говоришь?

— Обо всех этих нецензурных словах. Как она выражает свои чувства и… что думает о своих интимных частях.

— Ну, какое слово конкретно? — потребовал Барретт. — Какое слово показалось тебе отталкивающим?

— Пожалуйста, Майк, ты знаешь, я не могу произнести его. Оно мне ненавистно… оно грязное.

— Ты о том, как Кэтлин описывает свои чувства словом, изображающим женские половые органы?

— Майк!

— Это слово?

— Майк, прекрати.

— Дорогая, послушай меня. Этим словом люди пользовались еще в средние века. Оно произошло от латинского «cuneus», что означает «клин». Джадвей не первым употребил его. Джеффри Чосер использовал его. Лоренс Стерн использовал его. Джон Флетчер использовал. Лоуренс использовал. Конечно, это вульгаризм, но это слово употребляет в своей речи бесчисленное множество мужчин и женщин, оно живет в миллионах и миллионах голов. Что плохого, если у писателя хватило смелости использовать слово, точно описывающее то, что на самом деле происходит в голове женщины? — Он постарался успокоиться. — Фей, это слово можно найти в «Кентерберийских рассказах», например в рассказе батской ткачихи. Кроме него Чосер использует «queynte», что, по мнению ученых, имеет то же самое значение. Ты хочешь запретить Чосера за то, что он использовал эти слова?

— Майк, я не ребенок, — гневно ответила Фей Осборн. — Не надо читать мне лекций и вести себя, как учитель с ученицей. Я просто говорю тебе, что я женщина и, как большинство женщин, оскорблена этим словом. Мне плевать, кто употреблял его — Чосер, Лоуренс и все остальные. Те, кто его используют, ничего не знают о женщинах, они враги женщин, хотят унизить их и привить неуважение к женщине своим читателям, молодым и старым. Не смотри на меня так, Майк. Я знаю, что права, а ты ошибаешься. Мне ненавистен такой язык, и я не хочу, чтобы ты связывался с этой грязью. Все больше и больше убеждаюсь, как был прав отец, когда пытался удержать тебя от участия в этом деле. Он знал, что оно запачкает и испортит всех, кто примет в нем участие. И оно уже заставляет тебя говорить такие вещи, которые, я знаю, ты бы никогда не сказал сам.

Ее упоминание об отце вновь лишило его мужества, и гнев отступил, оставив после себя лишь легкое раздражение.

— Я уже влез в это дело и буду продолжать, — напряженным голосом ответил Майк. — Что касается мнения Джадвея и моего относительно того, что происходит в головах женщин, возможно, мы оба не правы. Может, мы никогда не узнаем этого. Может, женщины сами не знают этого. Но я уверен в одном: использование определенного языка как литературный прием, призванный оттенить тайные потоки мысли, может послужить достаточным основанием для употребления вульгаризмов.

Последние минуты Фей смотрела на него и старалась понять, насколько он разозлен. Так думал Барретт. Сейчас она нежно улыбнется и попробует найти компромисс. Ее рука накрыла его руку.

— Я рада, что ты хоть немного постарался понять меня, а я попытаюсь понять тебя. Я знаю только одно: я — женщина, и я против всего, что унижает меня. Я женщина и требую уважения к себе и любви. Ты знаешь это, Майк.

— Конечно.

Она отпустила его руку, медленно откинулась на подушку и привлекла его к себе. Сейчас он лежал рядом с ней. Фей пробежала пальцами по его волосам.

— Извини, Майк, — мягко произнесла она. — Я не хочу спорить об этой ерунде. Я хочу любить тебя.

Она прижалась к Барретту и положила голову ему на грудь.

— И я знаю, что было в моей голове все это время. В ней не было ни одного неприличного слова, в ней было единственное слово, и это слово «любовь». Я думала, как хочу тебя, как ты мне нужен и что я желаю нам обоим только добра.

— Да, — согласился Барретт и вспомнил слова Корнеля: «О небо, сколько же добродетелей ты заставляешь меня ненавидеть!» Но не произнес их.

— Не будь холодным, Майк, не наказывай меня, — приглушенным голосом взмолилась Фей. — Особенно тогда, когда я так страстно желаю тебя.

Его рука крепко обняла ее, потом скользнула под шелк и погладила грудь.

— Я тоже хочу тебя.

— Тогда давай забудем книги и все, что в них понасочинено, — прошептала Фей. — Давай любить друг друга.

Барретт продолжал ласкать ее, но не переходил к более решительным действиям. Сейчас между ними стояла добропорядочность Фей, и ему не понравилось ее отношение к «Семи минутам». Между ними появился барьер, и Майк Барретт не мог заставить себя отодвинуть его и отыскать угасшее желание. Холодные пальцы Фей погладили его ребра, забрались между ног и принялись массировать его плоть, по-прежнему вялую и сморщенную.

Дыхание Фей участилось, из-за барьера донесся ее хриплый голос:

— Я люблю тебя там, внизу, Майк. Я люблю его, заставь его тоже любить меня. Не сдерживай его. Пусть он станет большим, мне нравится, когда он наливается силой.

Он хотел воспротивиться, но решимость ослабевала и угасала по мере того, как его член увеличивался в руке Фей.

— Хорошо, — прохрипел он.

И тут барьер исчез.

Фей потянула ленточку, которая не давала сорочке раскрыться, и шелк упал. Она вся задрожала, когда Майк нагнулся и принялся целовать ее груди, сжимая губами твердеющие соски.

Он почувствовал, как ее левая нога выскользнула из-под него, прохладная рука приподняла его голову, и услышал шепот Фей:

— Давай, дорогой, начинай.

Они на миг оторвались друг от друга, Майк поднялся на колени, а Фей согнула и широко раздвинула длинные ноги. Майк Барретт вспомнил, как Фей не любила любовные игры и всегда заставляла его входить в себя, едва увидев, что он готов. Он решил было восстать против заведенного порядка, продлить прелюдию к любви, вызвать у нее страсть, которая была бы под стать его собственной, заставить ее испытать животное желание, какое испытывал сам, но это быстро прошло, и он снова был готов подчиняться ее приказам.

Сильные руки Фей обхватили его и заставили опуститься между ее ног. Барретт оперся на локти, потом его грудь коснулась ее сосков. Она обвила его бедрами, взяла его твердый член и направила в себя. Он медленно погрузился в мягкие и влажные складки горячего лона Фей. Погрузился глубже, потом почти вышел, опять, опять, опять… Потом — несколько круговых движений. Губы Фей прижимались к его уху, он слышал ее хриплое дыхание и хотел, чтобы она застонала, вся раскрылась, вся отдалась и задрожала, но Фей оставалась скованной и двигалась только внизу. Ее ягодицы опускались и поднимались в такт его движениям, но лишь чуть-чуть, осторожно и грациозно, будто в танце. Эти сдерживаемые ответные движения тоже были частью традиции.

Постепенно ритм начал замедляться, и тут же послышался ее хриплый шепот:

— Дорогой, что случилось?

— Я хочу продлить удовольствие… Хочу дать тебе шанс…

— Нет… — Фей еще яростнее обхватила его. — Нет… не сдерживай себя. Кончай прямо сейчас.

Она вонзила пальцы в его плечи, плотнее сомкнула бедра и крепко прижалась к нему. Он мгновенно почувствовал дикое желание и потерял власть над собой.

До него донеслись ее тихие слова:

— Так лучше, дорогой.

И чуть погодя:

— Ты чувствуешь блаженство, дорогой? Ты счастлив?

Он перестал что-либо слышать, потом задрожал и едва не растворился в ней.

Все кончилось, но Майк продолжал оставаться внутри Фей. Постепенно он пришел в себя и вскоре уже был готов воспринимать окружающее.

Майк открыл глаза и посмотрел на Фей. Она казалась невозмутимой и спокойно улыбалась, как бы радуясь, что доставила ему удовольствие, довольная собой. Изгиб губ говорил, что она гордится своей сдержанностью, тем, что смогла усмирить его желание и возвыситься над действом, описываемым в книгах грязными словами.

Неожиданно занавес, который он пытался раздвинуть и который несколько минут назад исчез, вернулся опять. Сквозь него Майк сейчас видел все в более ярком и честном свете. Барретт увидел, что для Фей занятие любовью было в порядке вещей, помогало ей убедиться в собственном здоровье и нормальности. Он увидел, что из любви Фей в конце концов извлекала преимущество. После страстного слияния она сохранила спокойствие и невозмутимость, словно наблюдала со стороны, как кто-то другой занимается сексом, словно была выше хрипло дышащего и неспособного обуздать свое желание партнера, которому она снисходительно помогала выполнить физиологическую функцию. Как всегда, она не запачкалась в грязи, отбилась от зверя и сохранила цивилизованный внешний вид и приличные манеры, как истинная леди.

Но не только эти мысли промелькнули сейчас в голове Барретта. В триумфе Фей, кроме моральной стороны, была и деловая. Она вложила мало средств, зато получила большую прибыль. Это была нечестная сделка, так вел дела ее отец. Он находил слабых, подавлял и поглощал их, предлагая крохи для поддержания основных потребностей. В конце концов он получал власть над этими людьми. Короче, Фей была настоящей дочерью своего отца, а ему предстояло стать необходимым самцом настоящей дочери своего отца.

Майк Барретт впервые с такой ясностью увидел ее тайные мысли, потому что он прочитал «Семь минут» и Фей тоже прочитала, и это стало лакмусовой бумажкой, которая показала всю правду. Но несмотря на это открытие, он чувствовал беспомощность. Майк внезапно понял, что они лежат голые, но этой ночью нагота утратила свой романтический ореол. Он сыграл свою роль жеребца для кобылы голубых кровей и в награду получил крошечный кусочек империи. Эта награда по-прежнему манила и зачаровывала его.

— Тебе понравилось, Майк? — поинтересовалась Фей.

— Ты же знаешь, что понравилось.

— Мне всегда нравится, когда ты любишь меня. Ты ведь любишь меня?

— Я только что доказал, что люблю. Я ведь сейчас не приседания делал.

— Майк… ты закончил? А то у меня затекли ноги. Не возражаешь?..

Он вышел из нее, еще долю секунды после их разъединения ее ноги были широко раздвинуты, а то теплое и бесхитростное естество, которое пряталось там, глубоко внутри, еще мгновение оставалось на виду. Но Фей тотчас опустила ноги, прикрывая его, и натянула одеяло до самого подбородка. Лучшая часть ее существа спряталась на целую неделю, и Майку оставалось лицезреть лишь лицо едва знакомого человека и ледяную улыбку на нем.

Губы Фей шевельнулись.

— Видишь, Майк, любовь может быть честной и приличной. Понимаешь?

Он видел это, да, он все видел. Он увидел ее в самом четком ракурсе. В его памяти ожили картины, навеянные Джадвеем и Джеффри Чосером. И образы, открытые Фей Осборн, тоже — вся ее сущность, ясная и неподретушированная.

Четкость этих образов напугала его. Он находился в обществе особы королевской крови, и голова его была полна мятежных мыслей. Майк откинулся на подушку. Мысли о восстании… В этих мыслях джадвеевская Кэтлин, проститутка, по мнению Фей, оценивающе смотрела на него, но ее лицо странно напоминало лицо Мэгги Рассел.

Усилием воли ему удалось вызвать в сознании разные картинки ждущей его жизни в довольстве и достатке: внушительный особняк в Бель-Эйре, слуги, «бентли» с шофером и собственный самолет «лир», вилла на Кэй-Ферра, дружба со знаменитостями, высший свет и величественная прекрасная Фей рядом. Обыденная бессмысленная жизнь. Хорошая, самая лучшая.

Что еще нужно мужчине?

Он повернул голову и улыбнулся Фей.

— Я люблю тебя, дорогая, — сказал Майк Барретт.

Наутро, ровно в десять, раздался звонок. Майк Барретт открыл дверь и впустил миссис Изабель Воглер.

Она оказалась дородной седовласой женщиной лет сорока пяти, в нарядной шляпке, украшенной искусственными цветами. Пухлые щеки, глаза, окруженные сеточкой морщинок. Над верхней губой чуть проступали маленькие усики, массивный второй подбородок колыхался при ходьбе, зато темное платье было чистым и опрятным. Миссис Воглер, при всей ее тучности, была удивительно проворна в движениях.

Она вышла на середину гостиной и быстро огляделась по сторонам.

— У вас не так уж много работы. Я написала в газетном объявлении, что я опытная экономка. Сколько у вас комнат?

— Кроме этой, еще спальня, ванная комната и кухня, — ответил Барретт.

— Где они?

— Позже, — сказал Барретт и показал на стул.

Миссис Воглер села и проворчала:

— Никогда не упускаю возможности посидеть. Когда занимаешься уборкой, так за целый день настоишься на ногах, что сидение превращается в настоящий отдых.

Барретт сел на диван напротив, взял из пепельницы трубку и приподнял ее.

Дата добавления: 2015-07-08