- Мяу, скажи мне, что такое счастье?.. Счастье… Это слово пробуждает у людей самые нелепые мечтания и несбыточные мечты… Сколько глупостей и бессмыслицы порождало стремление человека к счастью… А что в итоге? Tumultus et fastidium. Крах и недоразумение. Да, конечно, стремление к счастью придавало смысл никчёмному и суетному существованию людей, это стремление побуждало их действовать и вносило в их жизнь некоторое разнообразие. Но что взамен?.. Ведь мир есть поругание святынь, ведь вся жизнь есть насмешка высшей силы над трепетной и мимолётной человеческой жизнью, над жалкой и хрупкой струной души, мнящей себя самостоятельной…
- Ты кощунствуешь, - промолвил я.
- Нисколько, - ответила кошка-попугай. – Любое стремление к счастью неизбежно водворяет в неминуемое горе, горе порождает печаль, длящуюся неимоверно долго,.. а в конце приходит смерть и словно бы подытоживает своей пустотой пустоту..
В этот момент забрало у рыцаря, стоящего у ворот, приподнялось, и я увидел, что у него нет лица. Внутри железного светло-серого и отдающего влажной зелёной плесенью шлема была паутина.
Но кошка-попугай не унималась.
- Счастье – блеф. Высшая сила поиграет с тобой и бросит в пасть смерти. Ты надеялся на великое? Ты мечтал о доблестях, о подвигах, о славе? Знай же, что высшая сила всё это прекрасно понимает и ничего подобного не допустит. Напротив, ты будешь осквернён и осквернён самым грубым образом. Единственная лазейка, оставленная тебе древним змеем, - это шипящая слякоть будней, где нет места великому и несравненному, где приземлённость сглаживает и смягчает великие падения и разочарования… Даже если допустить, что счастье приходит в момент стремления к счастью, если предположить, что, подобно тому как смысл истории заключается в самом поиске смысла истории, так же и счастье уже содержится в самом стремлении к счастью, - если допустить всё это, то….
- Счастье - это любовь, - выкрикнул я, смутно понимая, что через первые ворота меня не пропустят.
- Любовь?! – удивилась кошка-попугай, как-то неопределённо пошевелив хвостом. – А что такое любовь? Можешь ли ты мне это объяснить? Столь таинственный предмет требует каких-то особых и неслыханных красок, рука художника повисает в воздухе, и перо бледного поэта, слагающего любовные сонеты, застывает на месте, силясь это объяснить…
Я запрокинул голову и попытался своей речью вывести нахальную кошку-попугая из равновесия.
«Любовь - это радиусы и линии мира, стремящиеся к одному центру и этого центра никогда не достигающие. Предмет любви – это ядовитое и острое ядро мироздания, источающее непонятный аромат и перестраивающее весь остальной порядок-беспорядок вещей. Через предмет любви нам явлена простота окружающего нас мира. Простота, которая до этого казалась нам бесконечным множеством и механизмом, в котором кипит бесконечное число мелких деталей. Предмет любви открывает нам горизонт, который бесконечен и одновременно бесконечно прост. Через предмет любви человеку явлена изнанка и потайный сладкий яд бытия. Любовь есть сложный танец бесконечностей: предмет любви, открыв нам кипящую лаву и рокочущую бесконечную бездну любовного чувства, указывает и на другую бесконечность – на бесконечность истаивающей обыденности. Вся остальная реальность, кроме предмета нашей любви, начинает самоиспепеляться и исчезать: весь мир оказывается лишь тающими прозрачными оболочками, никчёмность которых…
- Заврался, - сказала кошка-попугай, зажмурив левый глаз.
«Объект любви – это символ и язык, на котором с нами молчаливо говорит реальность. Но этот символ символизирует не себя: его символика – это лишь внешний туман и ядовитая оболочка, скрывающая под собой бездну с холодными языками пламени… Если всю реальность можно назвать переплетёнными между собой нитями-путями, которые ведут к центру бытия, если каждая из этих нитей – шифр для нашего ума, шифр, который, однако, можно понять и можно разгадать: каждую нить реальности, кроме предмета нашей любви, можно понять, проследить и связать с другими нитями, - то предмет любви и наши чувства, к нему испытываемые, – это прямой и неразумный путь к центру, такой путь минует закоулки и лабиринты мироздания и напрямую, напрямик притязает на центр…..
Любовь – это новый взгляд на границы самого себя: оказывается, что человек и вся остальная реальность не так замкнуты по отношению друг к другу, как может показаться на первый взгляд, оказывается, что они не так тесно между собой смешаны и перемешаны, как принято думать… Любя, человек разомкнут и не равен самому себе. Влюблённый теряет свою неповторимую единичность и перестаёт понимать самого себя: находясь возле предмета своей любви, он пребывает в самом центре существующего, и это пребывание проникнуто такой безбрежной простотой, такой одномерной simplicitas*2, что любой мысли, любой множественности здесь нет места… Холодные лучи, полные трепещущего серебристого сияния, - всё это лишь преддверие любви… Сама же любовь есть простота, не знающая и не желающая знать никакой множественности. Любовь – это неизведанная и дикая планета, на которой всё происходит не так, как в нашей обыденности. Израненный рыцарь, возвращаясь с турнира, где он в пылу борьбы выпал из седла, снискав тем самым лёгкое, но искреннее сожаление юных графинь и баронесс, сидящих в ложе рядом с седым и клонящим голову вниз королём, - рыцарь, возвращаясь с турнира, попадает в дикий дремучий лес, где в полночь разражается страшный гром и ливень. Тёмно-багровые силуэты, выступающие сквозь листья, напоминают рыцарю о двух шпилях разрушенной церкви, возле которой прошло его детство и воспоминание о которой, словно хрупкий кленовый лист, тихо падающий под неумолкающий шёпот ветра, составляет, быть может, его единственное отрадное воспоминание о прошлом. Рыцарь полон неопределённых мечтаний и смутных грёз. Его оруженосец пьян и громко уговаривает рыцаря вернуться назад, предостерегая его от ночных разбойников, которыми полна лесная чаща и тёмно-зелёные окрестные долины. Вдруг рыцарь видит вдали, за сырыми деревьями, отблески света и, оставив коня и оруженосца, пробирается к этому свету и выходит на поляну. Рыцаря ошеломляют невиданной красоты тёмно-красные цветы, растущие на этой поляне, поражает их запах и чудесный вид, трепетная прохлада пьянит и одурманивает его, заставляя забыть обо всём и раствориться в обжигающей неге таинственного сада. Гирлянды синих огней доносят откуда-то свыше сладостные звуки музыки, ветвистые кустарники раздвигаются, и из-за них появляется женщина, красота которой заставляет рыцаря остановиться и онеметь. Сохраняя почтительное молчание и почувствовав дурманящий запах высоких и жёлтых цветов, неслышно поющих свою лучезарную песню, рыцарь смутно начинает понимать, что он попал в тенистый сад-сокровищницу, где.…
«Когда я вышел на эту поляну, то холодные лазурные отблески, ниспадающие с огненно-оранжевого горизонта, опьянили меня горькими ароматами неизвестных мне трав и растений, а вид прекрасного существа и египетские шелка её платья пробудили во мне такой неслыханной силы восторг и пыл, что я, окаменев, не мог вымолвить ни слова… Я не чувствовал времени - его признаков здесь не было, - разве лишь благоуханные трели двух соловьёв, ворковавших где-то в вышине игольчатых крон деревьев. Я не чувствовал прошлого, ибо оно казалось напрасным и ненужным. Я ни о чём не думал, ибо думать не мог. Это чувство было настолько необычайным и невероятным, что я поначалу не мог понять, чего в нём больше – сладости или боли. Казалось, прошла целая вечность, в которой я не осмелился вымолвить ни слова. Тёмно-синие бабочки, сопровождаемые ласковым посвистом и щебетом светло-зелёных кузнечиков, незаметно пролетели пред моим бледным взором. Незнакомка посмотрела на меня своими тёмными глазами - вершины алмазных струн остро сверкнули в её взоре и пахнущие мускусом и горьким ладаном дуновения повеяли вдоль чёрной сирени, свисающей откуда-то сверху…
- Кто ты? Как тебя зовут? – спросила она.
- Антонио. Я странствующий рыцарь. Ответь мне, откуда ты? И почему ты здесь, в этом сыром лесу?
Она заговорила, и её голос незаметно стал сладкой и пьянящей мелодией, в которой не было смысла, но которая одним своим звучанием заставляла забыть прошлое и настоящее. Волшебная поляна превратилась в журчащую песнопениями соловьиную рощу, где тихие и умные травы и злаки, словно немые зрители, присутствующие при тайнодействии, вдыхали несказанный и обжигающий голос лесной незнакомки… Не помню как, но меня опутал и овеял какой-то дивный сон, конца которого не было… Проснулся я уже в другом месте и долго не мог понять, что же со мной произошло. Я услышал голос моей лошади и пошёл на этот звук. Вскоре я набрёл на моего слугу, который был смертельно напуган и предлагал мне как можно быстрее покинуть это место. Мы вскочили на лошадей и отправились в путь, но странное чувство, похожее на наваждение не покидало меня всю дорогу. Вдали пролегала, как нам казалось, дорога, идущая сквозь лес. Мы ускорили коней. Но вдруг мы услышали странные звуки. Это были звуки не то драки, не то дуэли на шпагах. Мы замерли с оруженосцем в чащи и, выждав некоторое время, вышли на дорогу. Посреди пустынной дороги стояла карета, запряжённая четырьмя молодыми арабскими скакунами. Но самое страшное ожидало нас впереди. На земле лежал труп неестественно разбросавшего руки убитого человека, наверное, кучера. В его фигуре мне почудилось что-то иноземное и нездешнее. Я с лёгким трепетом подошёл к карете и открыл её дверцу. Внутри находился ещё один труп. Судя по одежде, это был дворянин. На его молодом и, как мне показалось, знакомом лице присутствовали черты, свидетельствовавшие о благородном происхождении. Этого проезжего господина и его слугу незадолго до нашего прихода убили и ограбили лесные разбойники, - их крики и шум их оружия мы слышали, пробираясь сквозь чащу. Вещи были беспорядочно разбросаны возле кареты. Часть из них была, очевидно, похищена. В молчаливой тревоге мы переглянулись с моим слугой, и, не скрою, мною овладело какое-то невыразимое и тревожное чувство. Мне казалось, что убитого молодого господина я когда-то видел… Не знаю, его лицо мне показалось почему-то испанским, и я, мучимый непонятным интересом к убитому, заглянул в чёрную сумку, лежавшую внутри кареты возле трупа. Ничего интересного я в ней не нашёл. Там был лишь какой-то предмет, служивший, быть может, для измерения – нечто вроде циркуля-линейки, связка ключей и перевязанный серой лентой потемневший свиток. Я машинально взял свиток, и мы с моим оруженосцем отправились дальше – прочь от места ночного злодейства…
Спустя несколько дней, когда мы с моим оруженосцем остановились в гостинице N, согретый двумя кубками вина и теплом, исходившем из массивного камина, из которого раздавались странные шорохи и высокие протяжные звуки, я вдруг вспомнил об этом свитке, найденном у убитого. Неизъяснимое любопытство охватило меня. Оставшись один, чтоб хоть как-то скоротать время среди мрачных и пахнущих телятиной неуютных стен трактира, я раскрыл этот потемневший от времени свиток и вот что я прочитал:
«Вершина всего сокрыта.
Вокруг неё свет и сияние.
Но сама она выше всякого сияния.
Лучи несказанного сияния – лишь оболочка и внешний облик её. Внутри же неё – мысль, чистая и ясная в своей первозданности мысль. Мысль, чуждая всего временного, сомнительного и спорного.
Но по ту сторону чистой мысли – Любовь. Её не понять и не постичь, ибо её величие не может быть выражено словами и не может быть описано.
Запредельная и неописуемая Любовь не имеет никаких форм или оболочек, как не имеет она вообще ничего – её безумие и её неудержимая сила свободна от всего этого.
Но по ту сторону Любви есть «нечто» запредельное. Оно не «есть», но сверх-«есть». Оно не существует, не мыслит, не любит, ибо бесконечно выше всего этого. Оно не Бог, не радость, не счастье, не мысль, не страсть, не мышление и не свобода. Оно – свобода от свободы. Но оно, оставаясь неописуемым, всё же проявляется в любви, в абсолютной мысли, в вечном и бесконечном бытии и в неисчерпаемой силе. Но всё это – потом, после, ниже и меньше несказанного Первоистока.
Исковерканность и уродство нашего земного мира говорит нам о Первоистоке лучше, чем абсолютное и статичное в своей тождественности бытие. Совершенство, полнота жизни или, например, мышления, меньше нам скажут о Первоистоке, нежели исковерканность и деформация. Уродство, безобразие и исковерканность указывают на Первоисток, создавая его противоположность, противореча ему и заставляя нас, оттолкнувшись от них, искать им, уродству и гнусности, противоположное. Таким противоположным и должен быть Первоисток.
Единое первоначало – Исток не просто выше всесовершенного бытия, самотождественного существовании или же безукоризненного мышления. В том-то и заключается парадоксальность Первоистока, что он не нуждается в статичных формах, в твёрдых и омертвелых монолитах, как-то: бытие, мышление, жизнь, воля и т. д…. Зачем они ему? Всё это потом, всё это ниже и меньше него, Первоистока.
Но какие пути, спросите вы, могут привести нас к Первоистоку? Где подступы и дороги к столь странному – к Первопричине? Да, наш мир непрестанно расщепляется и расслаивается изнутри, - все события, происходящие в нашей жизни бесконечно далеки от гармонии и равновесия, - но где и как найти путь к высочайшему? где обрести хотя бы указатели высшего? Всё то, что человек может найти, взирая на самого себя, - всё это ложные лабиринты и извилистые пути от Истины. Всё то, что человек обретает в самом себе, - воспоминания, вера в лучшее, сомнение, ведущее его к уверенности в существовании высшей красоты и небесной любви, - всё это лишь шаткие и скользкие лазейки, уводящие человека прочь от Первоистока.
Взирая внутрь самого себя, человек не найдёт там ничего подлинного, ничего незыблемого, как не найдёт он в себе первозданной красоты и милого совершенства. Другое дело, что и окружающий мир тоже не способен указать человеку на высшую Истину. Тот мир, который окружает нас со всех сторон, тоже лжёт и лукавит: в нём нет ничего незыблемого – и в этом его трагедия и ужас. Подвижность и хрупкость мира – главное его несчастье.
Все части мироздания повёрнуты друг к другу, обращены друг к другу и друг с другом связаны. Поэтому их изучение, их исследование, доверие к ним, надежда, возлагаемая человеком на них, одинаково ложны и обманчивы. Но вы скажите, что Антропос не способен обрести счастье, отвернувшись от этих частей. Отвратив свой взор от них, человек ужаснётся ещё больше, ибо зияющая пустота несуществования - холодный в своей настойчивочти Ноль небытия страшен для человека ещё больше, чем переплетённые друг с другом части мироздания.
Низменное и ничтожное человека склонно растворить себя в частях мира.
В самом деле, нелёгкий это выбор для человека – мир- Ноль или же мир -сомкнувшиеся друг с другом части. С обыденной точки зрения второе и есть удел человека. Но это второе – реальность сомкнутых и перемешанных между собой частей – то, что зовётся земным человеческим уделом, - страшно, ужасно и зловеще. Доверяясь разомкнутому существованию внутри мирового механизма, человек устремляется тем самым к мраку, к тьме и к серости. В этой серости ум и те способности, которые есть у человеческого мышления, оказываются слабыми помощниками и бессильными проводниками. Ум коренит человека в конечном ещё больше, чем воображение воспоминания или какие-то иные свойства человека. Ум создаёт тяжёлую и болезненную иллюзию того, что благодаря уму (благодаря своему божественному уму!) человек поднялся и воспарил над обыденностью. Но на самом деле ум непрестанно оглядывается на земную низкость, ибо он не имеет собственного веса: ум не способен быть обращённым на самого себя, а его действо есть бесконечное возвращение к тому, от чего он бежит. Ум изначально находится в капкане, но сам того не ведает. В этом его беда и слабость. Другие способности Антропоса не так опасны и не так зловещи…. Их разнообразие уравновешивает их слабосилие…
Озираясь на человека, мы не найдём никаких проблесков высшего, не найдём дорог к потустороннему и высшему, не увидим путей к Первоистоку….
Само это Начало – вовсе не Начало, ибо таковым оно является для всего остального, для того, то не есть Оно.
Но что представляет собой Начало для самого себя – тайна за семью замками.
Первоначало не есть, ибо бытие и существование бесконечно ниже Первоистока.
Пробираясь и возвышаясь мыслью к Истоку, мы обретём в лучшем случае лишь символы, смысл которых неясен и загадочен. Прямизна – один из этих символов, - она призвана отобразить Первоначало. Но прямизна – это тот бытийный вектор, который коренится в кривизне нашего мира, на кривизну опирается и на неё указывает. Именно поэтому прямизна есть непрерывное обращение к кривизне…
В горнем мире всё не так.
Все части, все фрагменты высшего мира не просто пребывают в гармонии, - они благорасположены друг к другу.
В том мире непрестанно происходит игра, - игра дружелюбно взирающих друг на друга частей. Эта игра, чуждая серьёзности, неторопливо идёт по нестрогим правилам, в которых никто не нуждается.
Этот мир находится в движении, - но это движение лишено столкновений, крушений и катастроф. Причинность приобретает в этой игре оттенок шутки, шаловливого чудачества и баловства.
Волшебное существование этого мира проливает свет и на наш тленный мир, и на нашу серую обыденность…»
На этом рукопись обрывалась. Прочитав всё это, я не знал, что и подумать. Мне никогда не доводилось читать ничего подобного. Может быть, не знаю, это были какие-то разрозненные записки сумасшедшего, решившего составить из горьких плодов своего безумия нечто вроде философского трактата. Неизъяснимое чувство овладело мной, - такие сочинения, как мне казалось, могли принадлежать лишь перу чародея или же чернокнижника. Я пообещал себе не думать об этом свитке и бросил его в огонь.
Вскоре мы с моим оруженосцем верхом отправились дальше.
Напрягая память и всматриваясь в прошлое, я не могу избавиться от мысли о том, что часть событий, мною пережитых, и те неясные и сокрытые пружины, отзвуки которых присутствовали в моей душе, от меня бесследно ускользнули, не оставив ни следа. Не знаю чем это объяснить, но, взирая в своё прошлое, я начинаю видеть в нём тёмный и холодный извилистый коридор, конца которого не видно, а пройденный в нём путь покрыт неопределённым мраком.
Мы продвигались вдоль серых долин, изредка пересекая поля, на которых копошились какие-то люди, - вассалы, привыкшие к земледелию и поклонению шпоре властелина…. Мы держали путь в замок моего дяди, которого я не видел много лет и о котором моя покойная мать всегда говорила с уважением и затаённой скорбью.
Коричневые тучи хмуро и сурово нависли над бескрайними серыми полями, опрокидывая на молчаливые просторы и скудную растительность пасмурной долины серую и грустную тень. Неизъяснимое и тягостное чувство овладело мной. При въезде в эти поля мне стало казаться, что от их пыльной и мрачной неподвижности исходит молчаливый упрёк, упрёк мне.
Издалека я увидел суровое и величественное здание. Оно гордо и одиноко возвышалось над кронами могучих зелёных дубов, и весь вид его, казалось, говорил о достоинстве и несгибаемом могуществе его обитателей. Болезненное чувство овладело мной при взгляде на эти древние стены. На фасаде здания, на том месте, где, наверное, раньше висел семейный герб, осталось стёртое и пожелтевшее от времени место. Штукатурка во многих местах осыпалась, а две широкие дороги, ведущие к массивному подъезду, на ограде которого было два огромных белых шара, поросли сорняками и превратились в мшистую плесень. Ветхость строения нисколько не умаляла его величественности. Полил сильный дождь.
- Замок Мартюрэ! – громко крикнул мой оруженосец и перекрестился.
Нас встретил лысый служитель в круглых очках. Величаво и с некоторым опасением он сказал мне, что граф Эрэ сейчас в саду и будет рад видеть своего племянника. Я спешился и в одиночестве отправился в сад, разбитый возле замка. Никогда мне не доводилось видеть таких парков - это был старый парк в английском стиле. Он представлял собой нескончаемый лабиринт фонтанов, скульптур и растений, - и в его извилистых и заросших аллеях было легко заблудиться. Мы встретились с дядей у старого полуразрушенного фонтана, окружённого травами и запахами сирени и горького мёда. В центре этого фонтана была позеленевшая от времени фигура амура с одним крылом. Мне подумалось, что рядом с этим амуром должна находиться ещё одна фигура – нимфа с кувшином. Но нимфы не было. Мутная чёрная вода фонтана беззвучно шелестела и переливалась бесцветными отражениями пасмурного неба и лучей, мягко просвечивавших сквозь свинцовый пар. По мшистым краям небольшого бассейна изредка пробегали тёмные насекомые. Словно скользкие ящерицы, проворно убегающие от глаз, они передвигались с места на место, оставляя за собой едва заметные следы тонких лапок.
Дядя шёл со стороны замка. Ему, должно быть, уже доложили. Неприятное чувство поразило меня при взгляде на него. Не могу понять почему, но зыбкое и ускользающее чувство того, что мой дядя болен, не оставляло меня на протяжении всей нашей беседы.
Дядя, уловив мой взгляд на фонтан и словно не решаясь нарушить молчание, помедлив, взглянул на зелёные кроны дубов и лип, нависающих над нами, и сказал:
- Раньше всё было не так… Мой друг, время, знаешь ли, на всё накладывает свой тяжёлый отпечаток. Это поместье и этот замок раньше были не то, что сейчас… Вот раньше…
- А что же сейчас? – промолвил я.
- Сейчас? – очень удивлённо спросил дядя.
Мы помолчали.
- Сейчас тут oblivium. Здесь осталось только забвение.
Мы прошли вдоль фронтона здания. Взглянув вверх, я ещё раз увидел, что на месте фамильного герба осталось стёртое временем пустое место.
Мне была выделена комната в одной из башен, где я тихо предавался размышлениям и воспоминаниям о прошлом.
Прошло несколько дней. Как-то раз, сидя за накрытым столом, мы говорили с моим дядей, - мне смутно показалось, что у него есть что-то тяжёлое и мрачное на душе. Нечто такое, что, оставаясь глухим и бесформенным, не может быть сказано напрямую. Чем больше я всматривался в этого человека, чем больше я слушал его речи, тем больше мне казалось, что он душевнобольной, и моё общение с ним всё больше и больше меня в этом убеждало.
Прошла неделя. Куда-то бесследно пропал мой оруженосец. Я в одиночестве ходил вдоль аллей сада, проводя таким образом целые дни. Скользнув взглядом по фасаду замка, издалека я увидел надпись, появившуюся на том месте, где раньше был стёртый от времени фамильный герб графов Эрэ.
Post mortem omnia finiuntur.
Когда я увидел эту надпись, то меня охватил неприятный трепет и безудержное отвращение. Я побрёл в свою башню и решил, оставшись в одиночестве, долго не выходить из неё. На полпути, проходя сквозь анфиладу комнат, я услышал сладкие звуки флейты и лютни. «Зачем я сюда приехал? Что мне здесь нужно?» - пронеслось у меня в голове…
Прошло несколько дней. Не знаю, как это выразить, но со мною стали происходить странные вещи. У меня появились гости. Они неожиданно и без всякого приглашения посещали меня в самое неподходящее время. Их было трое. Они были маленького роста и неопрятной наружности. Я не знал, куда мне спрятаться от моих гостей. Три мерзких чёрных карлика, прокравшись в мои покои, настойчиво и напористо твердили мне одно и то же. Один из них визгливым голосом кричал мне, что ничего нет, что всё, весь мир и вся жизнь на самом деле – Ноль и пустота несуществования. Другой карлик, чуть больше ростом, настырным баритоном требовал от меня, чтобы я покончил самоубийством. А третий с немецким акцентом гнусавил о том, что время погубит и испепелит все мои благие начинания. Эти три нахальных существа мне настолько осточертели, что я задумал их придушить… С визгливыми воплями они водили вокруг меня шутовской хоровод, не давая мне ни на минуту остаться наедине со своими мыслями. Впрочем, мои мысли были и без того беспорядочны…
- Ты подохнешь! Ты исчезнешь, пропав навсегда, не сделав ничего доброго и хорошего!.. – орал один из них, чавкая опухшими губами.
Увернувшись от этих трёх карликов, я вбежал в другую тёмную залу, где висел красный гобелен со светло-серыми пантерами и какими-то чудного вида птицами. Бестолковая и безумная трескотня трёх моих непрошеных гостей вывела меня из равновесия, и я старался хоть как-то отвлечь себя от их сальных рук и ехидного смеха. Здесь в углу висело массивное английское зеркало. Я машинально посмотрел в него и ничего не увидел.
«Странно», – подумал я и взглянул на зеркальную поверхность внимательнее.
Зеркало ничего не отражало – моего отражения в нём не было. Я в страхе отшатнулся.
Один из карликов пробрался в зал и громко закричал:
- Ээаа! Лови его! Наш бедный друг уже постиг глубинный смысл вещей!!
Неизъяснимое бешенство овладело мной. Я выхватил меч и со всего размаху разрубил карлика пополам. Тут же я почувствовал, что два других схватили меня сзади за края одежды. Я вырвался от них и бросился бежать сквозь тёмную анфиладу залов. Когда я пришёл в себя, то увидел, что нахожусь в узкой галерее, построенной в испанском стиле. Левый край моей одежды был чем-то залит. Я думал, что это кровь карлика, но нет, это оказался клюквенный сок с очень едким и неприятным запахом.
Испанская галерея была слабо освещена невиданной красоты хрустальным плафоном. Я посмотрел по сторонам и увидел, что стены галереи были увешаны гобеленами с изображением какого-то древнего сражения. Незаметно неприятное и неопределённое своей смутной тревогой чувство закралось ко мне в душу. Слоны, конница, греки и персы, смотревшие на меня с гобеленов, замерли в ожидании, искоса на меня поглядывая…
Оказалось, что в галерее я был не один. В углу стояло существо диковинного вида. Прежде чем это существо издало звук, казалось, прошла целая вечность, в которой что-то должно было начаться, но всё ещё не начиналось.
- Вещей в мире бесконечное множество. Сколько их и каковы они? – промолвило существо и резким движением надело на голову синий колпак, которое оно прятало до этого за спиной.
Я не нашёлся, что ответить на эти слова.
- Если приглядеться внимательно, то станет ясно, что все вещи – всё бесконечное число вещей – образуют одну вещь...
Я отвернулся в сторону, стараясь не думать о существе в синем колпаке. Персидские войны на гобелене посмотрели на меня вызывающе. Они словно силились произнести звонкую речь на непонятном языке…
Существо в синем колпаке не унималось:
- Эта единая вещь одновременно едина и бесконечна: она есть бесконечное множество, границ которого нет, и одновременно она есть единое, границ которого тоже нет… Странно и неуютно жить в таком мире, вы не находите?
Я тревожно оглянулся вослед шороху, прозвучавшему в углу комнаты.
- За что всё это? – промелькнуло у меня в голове.
Стены неестественно прогнулись, и я очутился в грязной и влажной кухне. Тучная женщина, от которой исходил острый запах молодых мандаринов и уксуса, готовила кушанье.
- Ты будешь ужинать, прежде чем я покажу тебе таблицы судеб? – с еврейским акцентом спросила она и захлопнула крышку чана. Я поморщился и краем глаза взглянул в котлы, стоящие на огне. В них варились ярко-жёлтые кипящие снадобья. В одном из чанов верещали и переговаривались лягушки.
Я отвернулся лицом к стене.
Женщина откуда-то снизу достала деревянную доску и показала её мне.
- Это таблицы судеб, - сказала она.
- Зачем они мне?
- Смотри! Здесь двенадцать таблиц. Выбирай любую.
На почерневшей от времени доске я увидел странный текст, написанный на латинском языке. Когда-то в детстве в нашем аббатстве святого Жюльена седой Карло учил меня латинскому языку. Этот старый седой итальянец, до того как он был изгнан из монастыря за связь с проезжей актрисой из труппы странствующих трубадуров, успел кое-как обучить меня латыни. Я поморщился и негромко прочитал двенадцать латинских строк.
«Несчастный случай, который подстерегает тебя тихим и солнечным вечером.
Благоприятные обстоятельства, ведущие к катастрофе.
Несправедливость, с которой ты столкнёшься на поприще жизни. Увидев эту несправедливость, твоё сердце разорвётся.
Неистребимое чувство того, что вся дальнейшая твоя жизнь будет только хуже.
Недопонимание ближних, которое оставит тебя наедине с твоей слабостью и ввергнет в погибель.
Растворение в вещах, которые тебя окружают. Ты устремишься к вещам и выгодам и потеряешь в них самого себя.
Клевета, которую возведёт на тебя человек.
Дурман тела, который посетит тебя на дне кубка.
Безвременье и видимость вечного удовольствия, даруемое тебе женщиной.
Прикосновение к бокалу счастья, но только прикосновение.
Смерть от наслаждения телом.
Сладкий дым азарта, дающий низменное успокоение, но закрывающий врата вечности».
Я дочитал всё это и замолчал.
- А ты думал, что жизнь – это удовольствие? – сказала женщина из-под чёрных бровей.
Из фиолетовой кастрюли, стоявшей на огне, высунулась лягушачья голова и гаркнула:
- Caligo tenebrarum ad te!
- Почему жизнь должна быть удовольствием? Почему вы, смертные, ждёте от жизни наслаждения? Ты прочитал таблицы судеб, выбирай из них любую! – сказала женщина и вытерла толстые жирные пальцы об фартук.
«Да это ведьма», - пронеслось у меня в голове. Я со всей силы бросился бежать из этой кухни прочь. Не помню, что было дальше. Очнулся я в тихом и просторном кабинете. На стенах лежали пыльные громадные книги на неизвестных языках. Я стоял возле стола, на котором лежали аккуратные письменные принадлежности и чёрные мешочки. «Что в этих мешочках?» - подумалось мне. Этот кабинет мне почему-то очень понравился. От него веяло мягкой тишиной. Ничто здесь не напоминало о времени: даже массивные часы, стоявшие на камине, были безмолвны. Хотя на них не было стрелок, но это нисколько не умаляло их строгой значительности.
Дата добавления: 2015-08-27; просмотров: 37 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |