- Что это?
- Это маятник, - протянул часовщик, понизив голос.
- Какой маятник?
Старик нахмурился. Внезапно его лицо озарилось ядовитым блеском, и он твёрдо и решительно воскликнул:
- Когда в нашем мире зло начинает побеждать добро, когда зла становится несравненно больше, чем добра, то этот маятник начинает раскачиваться…
- А это? – Пьеру стало вдруг почему-то холодно.
- Это песочные часы. Они стали отсчитывать наш год… Здесь есть песочные часы, идущие от сотворения мира, от потопа… Но они сокрыты – на них натянуты чехлы, и никто их не должен видеть.
Пьер прошёлся по комнате и обратил внимание на высокую щель в стене. В этой щели виднелись какие-то пружины, цепи и колёса.
- Что там? – спросил он.
- А зачем тебе это нужно знать? – прошептал старик, отворачиваясь, и в его голосе послышалось недовольство.
- Что там? Скажи мне! Для чего эти цепи?
- Это самое главное – то, ради чего я здесь нахожусь, - ответил старик и снизу посмотрел в лицо Пьеру.
- Расскажи мне, что там – в этой щели?
- Каждый вечер я привожу эти стальные пружины и цепи в движение. Часовой механизм начинает работать, и рычаги по цепи передают сигнал наверх.
- Куда?
- Наверх. На башню, - старик в тёмно-синем халате поднял указательный палец.
- А что там, на башне?
- Там часы. Каждый вечер я посылаю туда число.
- Какое число? – нервно промолвил Пьер.
- Латинскими цифрами там указано, сколько Земле осталось до конца света.
- А сколько ей осталось? – на лице Пьера промелькнула белая тень.
- Я не могу тебе этого сказать, - ответил старик и, словно танцуя, стал медленно отстраняться от Пьера. - Я знаю точное число. Но оно скрыто. Когда по моей команде сигнал приходит на башню, то два мраморных льва, стоящих правее главного циферблата, отъезжают в сторону и на их месте появляется число. Но оно всегда прикрыто чёрной тканью, которая протянута вокруг циферблата и завязана двойным узлом. Число всегда остаётся закрытым… И его нельзя увидеть.
- Почему?
- Это тайна…
В комнате воцарилось молчание. Пьер нервно шагал, избегая смотреть на старика в тёмно-синем халате.
- Пойми самое главное, - продолжал часовщик, - ты обречён. Куда бы ты ни пошёл, всюду тебя ждёт только мрак, пустота и серость. Ты тень. Ты тень от тени. И вокруг тебя лишь чёрный дым боли.
Пьер опустил глаза.
- Всё подсчитано. Всё измерено. Всё предопределено. Ты в цепких лапах времени, ты жалкий отзвук, без облика и лица. Перед тобой разворачивается то, что ты называешь словом жизнь, и каждое её ответвление, каждая дорога, улица, тропинка ведут тебя только к смятению, страху и исчезновению. Не надейся и не проси…
Пьер молчал.
- Конечно, ты можешь обольщаться, для этого у тебя есть дар – воображение. Метаясь из стороны в сторону, оно сыплет вокруг человека тонкие и слащавые порошки, от которых поднимается льстивый пар: счастье, радость, любовь, красота …
Старик остановился, выпил из светло-коричневого пузырька и продолжал:
- Среди механизма, внутри часов ты даже не отблеск – ты след тени, которой не было…
- Постой, мир – это не часы и не часовой механизм…
- Всё равно – для тебя выхода нет, - оборвал старик и скривил рот.
Чёрные часы зашипели и, протяжно взвыв, пробили одиннадцать. Пьер краем глаза увидел несколько маленьких разбитых часов, - бесформенной кучей они лежали на тёмном полу. Вокруг них валялись согнутые стрелки.
- Если говорить откровенно, - старик перешёл на шёпот, - для человека пагубно не только соприкосновение времени и вечного – для него вообще пагубно всё. Вот ты, например. Не знаю, кто ты: тень, тень тени или человек. Допустим, человек. Ты думаешь, что ты один?.. Но ведь это не так! У тебя есть двойник. Ты расколот надвое. Просто ты этого не видишь. За тобой всюду, куда бы ты ни пошёл, тихо следует твой двойник. Он подглядывает за тобой в окна, смотрит на тебя из-за угла, читает твои письма и всюду незримо присутствует его глаз. Нет, он не тень! И не отражение. Он двойник. Он – ты и не ты. Если скосить зрение, то станет ясно: жизнь человека – это удвоение. Такое удвоение, при котором размывается единство того, что раньше казалось тождественным…
Пьеру почудилось, что вокруг старика в тёмно-синем халате пульсирует воздух, вздымается смуглая пыль и набухают чёрные пузыри.
- Да, жизнь человека – удвоение. У меня есть трубки, глядя в которые, ты можешь увидеть всю свою жизнь. Но главное не это. Посмотрев в эти трубки, ты поймёшь, что ты распадаешься надвое. Конечно, если говорить всю правду – но только по секрету! – человеческая жизнь – это не удвоение, а утроение. Человек всю свою жизнь сопровождается двумя двойниками. В строгом смысле слова их трое. И они похожи друг на друга как две капли воды.
Старик стал отступать в глубину тёмной комнаты, и вокруг него стал сгущаться тёплый сумрак.
- У тебя есть два двойника! – тревожно продолжал он. – И они столь же несчастливы, сколь несчастлив ты… Другое дело, что у человека есть тень и тень тени… Так что у тебя есть четыре спутника… Пьер…
После этих слов Пьер почувствовал, что часы и маятники стали протягивать к нему свои железные руки и, скрипя, начали незаметно смыкаться вокруг него плотным кольцом. Справа и слева, сзади и спереди, покачиваясь и пританцовывая, они всё ближе и ближе подступали к Пьеру и, молчаливо глядя в его бледное лицо, старались прикоснуться к его одежде. Чёрная стена механизмов, словно глухая волна, нависла над Пьером, и он ощутил плохо сдерживаемую ярость, которая исходила от часов, искрами мерцала на золотых латинских цифрах и шипела в недрах прямоугольных тел. Сзади стали подкрадываться огромные песочные часы, намереваясь, очевидно, обсыпать Пьера песком, а слева, словно кривые ножи, которыми режут светло-жёлтый сыр, блестели остро заточенные стрелки и скалились железные лезвия.
Пьер закрыл глаза. Тёмная комната, приподнявшись, куда-то поплыла, повалил бесцветный пар, и послышался шум моря. Пьер очнулся на деревянном полу. Он находился в квадратном помещении без окон и дверей. Со всех сторон на Пьера смотрели голые деревянные стены, пахло душистой сухой травой и кислыми лекарствами.
Вдруг из-за стены послышался пыльный голос:
- Если есть Бог, то почему в мире существует зло? Если надо всем распростёрто божественное Око, если от Его взора нельзя укрыться, если все пути, события, дела и намерения видны Ему насквозь, то почему люди страдают, почему господствует зло, боль и несчастия? Почему зло очень часто берёт верх над добром? Зло занимает в нашей жизни прочное место. Но почему благой и добрый Бог допускает это? Если Он добр, то Он должен немедленно прекратить всякое проявления зла и несправедливости. Если Он мудр, то он должен Своей мудростью найти кратчайший путь к благу, добру и счастью людей. Но посмотри по сторонам – весь мир убеждает тебя в обратном: больницы, тюрьмы, пыточные камеры, кладбища и лазареты… Они кричат, они стонут, стенают и, задыхаясь, говорят о том, что зло прочно пустило корни и его следы явлены на всём… Зачем всё это благому Богу? Если через зло Он ведёт к ещё большему добру, то не кажется ли тебе, что такой ценой добро и счастье не могут быть достигнуты? и что для торжества истины и добра такая цена слишком высока? Если же Он испытывает людей злом для того, чтобы сквозь невзгоды, лишения и ужасы привести их ко благу и счастью, то не слишком ли это похоже на нехорошую и жестокую игру? Не напоминает ли это безжалостную трагедию, каждый изгиб которой отзывается болью, мучениями и кровью? Если боль и несчастья – это путь к благу и добру, то стоит ли такой путь того, чтобы быть пройденным? Тебе скажут: зло и добро в нашем мире перемешаны! Но кто их перемешал? Сатана? Но почему Бог это допустил? Или, может быть, это Сам Бог перемешал зло с добром? Но в таком случае Бог становится очень похожим на пособника и соработника Дьявола. Подлинное добро не может вступить в союз со злом!Скажут, что помимо добра и зла есть нечто не злое и не доброе – нечто третье. Не верь всему этому! И не надейся найти счастья – на нетвёрдых путях жизни его нет…
- Говорят, что Бог даровал людям свободу. Но это не так, - вмешался откуда-то сбоку потный голос. – Свобода невозможна перед лицом Того, Кто всё видит, всё знает, может остановить ход небесных светил, задержать время и изменить события, которые уже произошли. Всемогущество Божества и свобода воли человека существовать вместе не могут. Свобода человека- это прозрачная капля росы, которую своим крылышком зачерпнул мотылёк с тем, чтобы выпить её в лучах жаркого солнца. Свобода человека рядом с величием Бога невозможна и немыслима. Конечно, скажут, что у свободы есть другой вековечный путь – случайность. Но случайность – это, если вдуматься, грязная и поросшая сорняками просёлочная дорога, каждый шаг по которой – это насмешка и над тем, кто самонадеянно по ней идёт, и над Тем, Кто с заоблачных высот на всё это смотрит. Случайность – это отмычка для тех, кто не верит в Бога. Такая отмычка отворяет лишь те двери, за которыми поёт и стонет дым мучения … Если есть Бог, то случайности нет. Если есть Бог, то нет и судьбы…
- Но Бог зол, ведь Он терпит существование зла и почему-то не уничтожает боль, горести, ужасы и потоки крови, среди которых плачет и воет человек, - добавил пыльный голос.
Из-за другой стены Пьер услышал неприятный гнусавый голос, который монотонно твердил:
- Ты прожил свою жизнь среди разомкнутого. Всё, что ты видишь вокруг – разомкнутое. И сам ты – разомкнутое. Всё, с чем ты сталкивался и сталкиваешься в своей жизни, разомкнуто, скомкано и повреждено. Пойми, твой удел – разомкнутое. От него никуда не деться. Всюду оно …
- Но в высшем мире разомкнутое сомкнётся! – влез другой голос.
- А в низшем мире разомкнутое разомкнётся до конца! А-а-а! – рявкнул из-под пола низкий самодовольный голос и истошно засмеялся.
Пьеру показалось, что этот голос принадлежал большой опухшей рыбе, которая, высунув и овального озера свои толстые светло-серые губы, крикнула и быстро скрылась в глубине.
Пьер посмотрел по сторонам. Он находился в пустой комнате с деревянными стенами, деревянным потолком и деревянным полом. В ней не было окон, дверей или отверстий – сплошной деревянный куб.
«За что всё это?...За что?», - пронеслось в его голове.
- А в высочайшем мире сомкнутое разомкнутое почувствует свою ненужность и откажется от самого себя! – вставил визгливый голос с потолка.
Пьер лёг на деревянный пол, закрыл глаза, зажал руками уши и стал с нежностью вспоминать улыбку Юлии и её тихий голос…
* * * *
В глубине влажной бездны раздался похожий на хруст ломаемого дерева громкий и пронзительный звук. Что-то, заскрежетав, лопнуло, стремительно покатившись вниз. Хлынул чёрный дождь. Его крупные капли окатили три зыбкие фигуры, сидевшие друг напротив друга.
- Странен этот Пьер, - негромко протянул зелёный голос.
- Он, должно быть, какой-то неслыханный грешник или чудовище, - отозвался бесцветный тенор.
- Глядя на него, не знаешь чего и подумать.
- Ничего, братья, - назидательно выкрикнул чёрный голос, - если ему всего мало, то попробуем самое главное...
- Вообще-то говоря, он ведёт себя так, словно он великое, несгибаемое и напитанное ядом существо, которого не прельщает то, что другие бы, не задумываясь, приняли, и которому требуется чего-то необыкновенного….
В чёрном влажном воздухе повисла пауза.
- Ничего, ничего… Времена близятся.
- Нравится мне он. Я вижу в нём отголосок великой зари!..
- Ты думаешь, он…он… - зелёный голос не договорил, подбирая нужное слово.
- Не знаю. Иногда мне кажется, что он наш – в нём такая гордыня... Быть может, она несёт на своих плечах великие грехи… - тихо протянул чёрный голос.
- Надо всё-таки найти с ним язык…
Подул ветер, и чёрная бездна наполнилась похожим на тёмный пар туманом, в котором, то тут, то там, уныло мелькали бледные пятна. Три фигуры, не глядя друг на друга, незаметно разлетелись в разные стороны.
* * * *
Сквозь светло-зелёные листья тихо улыбались яркие огни. Словно весёлые огненные шары, они кружились в тихом танце и, потухая, отражались в хрустальных стёклах и прямоугольных зеркалах. Ангел с тёмно-красной розой на шее склонил свою голову над прозрачным стеклянным полом, и его лицо тронула тихая улыбка.
- Смотрите, братья, Пьер отказался ото всех гнусных путей, которыми его окружили и старались связать…
- В самом деле, - послышался солнечный голос.
Ангел с золотым сиянием посмотрел сквозь хрустальный пол, и его крылья затрепетали на ветру.
- Надо ему помочь, - промолвил ангел с чёрными печальными глазами.
- В нём таятся силы, которые могут послужить во славу Всевышнего!
- Мы должны ему помочь. Я вижу в нём праведника, - сказал Даниэль.
При этих словах ангелы повернулись к Даниэлю, и в их лицах замелькал один и тот же вопрос. Некоторые их них подошли к прозрачному стеклянному полу и стали внимательно смотреть вниз. Их лучезарные взоры осветились ласковым сиянием. Тёплый ветер принёс аромат диких роз. За спиной у ангела, одетого в огненные одежды, прошла стая длинноногих птиц. Несколько архангелов, склонив свои тонкие лица над прозрачным полом, внимательно смотрели сквозь стеклянные ткани куда-то вниз...
* * * *
Пьер внезапно проснулся. Перед ним на столе стояли три золотые чаши. Над ними, покачиваясь, виднелись большие усы. Пахло чем-то пряным и кислым.
- Зачем ты завёл меня в эти комнаты? – воскликнул Пьер, не глядя на усатого мужчину в тёмно-зелёном плаще.
Незнакомец молчал.
- Кто ты? Маг?
Незнакомец в тёмно-зелёном плаще молча сверкнул глазами.
- Зачем ты опутал меня этим бредом? Зачем все эти часовщики и евнухи? Что тебе надо? Отвечай!!
- Ты выпил две чаши. Бери третью!
- Скажи мне, кто ты, и тогда я возьму её.
- Я моряк. Ты выпил моё вино, и я приехал сюда… - протянул незнакомец.
За его спиной, бросая зелёные искры, стали мерцать тёмные огни.
- Я не сдамся! – громко и исступлённо крикнул Пьер. - Ты хотел меня испугать или свести с ума своими комнатами, но не выйдет! Я тебя не боюсь! Смотри, я беру этот кубок!..
Пьер взял золотую чашу, на дне которой лежал алмаз, и поднёс её к сердцу.
* * * *
Пьер очнулся внутри большого стеклянного шара. Тревожно осмотревшись по сторонам, он понял, что стеклянный шар был пуст - кроме Пьера, в нём никого не было. Сквозь прозрачные перегородки виднелись голубые и ярко-синие ткани утреннего неба. Ребристые облака сладко улыбались раскалённому светло-оранжевому диску, который неспешно катился по небосводу и, полыхая жёлтыми углями, щедро лил сквозь золотое решето мягкие тихие струи. Пьер почувствовал усталость. Он почему-то представил себя остывающим диском, вроде того, который плыл сейчас по синему небу, - и эта мысль нисколько его не удивила и не озадачила. Разорванным комом пронеслись смутные воспоминания о прошлом, - о том, что Пьер видел в каких-то комнатах. Пьер не мог думать. Всякая мысль казалась ему клеветой на мысль, а неясные намерения, внезапно и беспричинно рождавшиеся в его голове, казались ему ненужными и нечистыми.
Внезапно Пьер услышал за спиной тихий шорох. Резко повернувшись, он увидел четыре фигуры. Они неподвижно стояли в ряд и напряжённо смотрели на Пьера. Тревожно окинув взглядом их одежду, Пьер понял, кто они, и, закрыв глаза, облегчённо вздохнул.
Это были четыре карточных короля.
- Мы желаем тебе добра… - негромко протянул мужчина в мягком огненно-красном одеянии и поправил красно-синюю чалму.
Пьер нетерпеливо посмотрел ему в лицо. Бубновый король тут же отвёл взгляд в сторону.
- Мы твои друзья, - вмешался король червей.
- Что вам надо? – быстро спросил Пьер.
- Мы пришли для того, чтобы тебя спасти, - мягко проговорил крестовый король.
С его золотой короны падали капли крови, и весь его вид, казалось, говорил о том, что, обращаясь к Пьеру, он делает ему большую честь.
- Как спасти? Я…я…Что всё это значит? Вы знаете часовщика? Кто вас подослал?... – сбивчиво промолвил Пьер и посмотрел на бело-синюю мантию крестового короля.
Вдоль плеч крестового короля виднелась светлая полоска, на которой стояли перевёрнутые чёрные кресты.
- Пойми, Пьер, в жизни каждого человека есть один вопрос… один главный и неминуемый вопрос…- начал король пик.
- Чего вам от меня надо? Кто вы??
- Одно дело…- вмешался бубновый король.- Мимо него не прошёл ни один человек.
- Какое дело?
- Смерть, - резко вскрикнул король пик, и его голос эхом отозвался в стеклянном шаре.
- Постарайся нас понять, - доверительно протянул бубновый король, - время твоей жизни сочтено. Оно измерено и взвешено на весах…
- На точных весах, - встрял король червей.
- Твоя жизнь, твоё бытие безвозвратно исчезает. Смерть ждёт тебя на каждом шагу, из-за каждого угла - каждую ночь и каждое утро. Всё подсчитано и проверено, - отчеканил король крестей, достал откуда-то снизу песочные часы и показал их Пьеру.
В этих стеклянных часах не было песка – они были совершенно пусты.
«…За что всё это? За что?...» – промелькнуло в голове у Пьера.
- Выбирай! – краснея, крикнул король крестей. – Или пустая жизнь, которая обрывается, не начавшись, или бессмертие…
- Что я должен сделать? – тихо промолвил Пьер грустным голосом.
- Продай нам душу!
Наступило долгое молчание.
- Скажите мне, - взволнованно спросил Пьер, - почему ко мне пришли… почему короли?..
Ответа не последовало. Король пик топнул сапогом и грозно посмотрел на Пьера.
- Пойми, перед тобой открывается то, о чём смертные и не мечтали, - добавил бубновый король, поглаживая тонкую бородку.
- Продай нам душу, Пьер! Ну продай!..
Пьер молчал.
- Если ты согласишься, - продолжал бубновый король, - то ты будешь счастлив, ты обретёшь наслаждение, и это наслаждение будет слито воедино. Всё, всё, всё то, о чём мечтают люди – высшее наслаждение, счастье, удовольствия – всё это будет дано тебе сразу. Тебе такое, наверное, сложно и вообразить…
- Или, если хочешь, ты будешь не просто счастлив, но твоё удовольствие и наслаждение будут увеличиваться бесконечно! – вмешался король червей. – Твоё наслаждение, убегая в бесконечность, будет расти вечно!..
- А хочешь, твоё бессмертие сделает тебя Богом!?! – крикнул король крестей и от волнения стал трясти седой головой. – Да, да… Богом.
Пьер молчал, глядя на седую бороду крестового короля, клочьями свисавшую вниз и спутавшуюся с широкой золотой цепью, которая покачивалась у короля на шее.
- Ты будешь счастлив! – рявкнул король пик.
Пьер заметил, что у него из-за спины торчали чёрные острия, на которых дрожали толстые коричневые черви.
Король пик покрутил головой в воздухе, и из-под его тёмно-красной короны, в которой подмигивали пьяные алмазы, вырвалась прядь чёрно-чёрных волос.
-Ты будешь счастлив – ты сможешь жечь и убивать людей! Целые народы! –ещё громче крикнул король пик и вскинул руками. – От твоей прихоти будут зависеть жизни целых поколений!
Пьер увидел на прозрачном полу три бумажных свёртка.
«Что в них?..» - пронеслось у него в голове.
- Продай нам душу!
- Поехали в нашу страну!
- Куда? – вскрикнул Пьер.
- В нашу страну! Тебя ждёт белая карета, запряжённая восьмёркой жёлтых лошадей – она увезёт тебя к нам, в нашу страну. Поехали!
- А почему ко мне пришли именно вы, короли? – внезапно спросил Пьер, возвышая голос. – Почему короли?.. Почему не восьмёрки и десятки?..
Четыре карточных короля молча покосились друг на друга, и в их лицах промелькнуло что-то тяжёлое и злобное.
- Видать, я для вас ценная и редкая дичь? А?!.. Не так ли?
- Продай нам душу, и ты станешь бессмертным, - коротко отчеканил бубновый король, и в его голосе послышалась надтреснутая нота.
- Продай! – затопал сапогами король пик.
- Продай, говорю тебе! – вмешался крестовый король. – Продай! Продай!
- Поехали с нами… И всё! – завопил король червей, протягивая вперёд костлявые руки.
Запахло чем-то горелым и нечистым. Король пик зажмурил правый глаз и схватился за рукоять кинжала, висевшего у него на поясе.
- Продай!.. Продай!..
В руках у бубнового короля появился круглый серебряный поднос, на котором лежало золотое перо. Вслед за этим появился лист белой бумаги.
- Продай!! Продай!! Продай!... – неслось внутри стеклянного шара.
Четыре короля обступили Пьера со всех сторон и, постепенно сужая круг, начали медленно приближаться. В их широко раскрытых глазах бушевала дикая ярость и нескрываемая злоба. Король пик поднял над головой бронзовый скипетр и замахнулся им на Пьера. Пьер выхватил шпагу и, проведя в воздухе кривую линию, крикнул что есть силы:
- Прочь!!! Убирайтесь прочь!..
Стеклянный купол, налившись какой-то едкой влагой, покраснел и треснул посередине. Прозрачное стекло разлетелось вдребезги, и пол поплыл куда-то вбок. Послышались крики и стоны. Короли пропали где-то внизу. Запахло сажей и влажными листьями. Оранжевое солнце наклонилось и, звонко лопнув, выпустило из себя густой дым. Закружившись и почернев, он безобразной кляксой повис в светло-синем небе и стал похож на расколотое тёмно-коричневое колесо….
___________________________________________________________
Холодный ветер подул тёмным дыханием и, свиваясь в чёрный свиток, повис над городом. Одинокая луна тусклым светом озарила серебряные крыши домов, земля неслышно задрожала, и в ночной тишине сгустился слепой туман. Сладкие звёзды улыбнулись из тёмно-синих глубин, то тут, то там протыкая кислый туман красными огоньками, и казалось, что в воздухе набухает огромная чёрная медуза, - опустив свои рыхлые и влажные ткани, она сеяла вокруг себя серую мглу и всё больше и больше склонялась вниз – к серебряным крышам, одиноким деревьям и чёрным каменным колодцам, в которых молчаливо отражалась тёмная синева неба.
Пьер отошёл от окна и почувствовал лёгкий озноб, тихо пробежавший по его спине и не затронувший бесцветного остывшего сердца. Ледяные лучи глухо зашевелились в его душе и, закружившись, всколыхнули смутное и неопределённое чувство, которое нельзя было выразить словами или назвать по имени. Пьер прошёл по комнате, стараясь не смотреть в зеркала. Синяя занавеска покачивалась на окне, и в её неторопливых движениях было что-то робкое, сонное и ускользающее. Где-то далеко слышался хруст веток, завывания ветра и шёпот волн.
Прошёл год. Пьер поселился в городе N, стоявшем на берегу моря, где грустные холодные прибрежные камни печально смотрели на тонкие полосы волн, глухой болью раздавались крики чаек, а зелёные водоросли робко кивали вослед заходящему солнцу.
Пьер жил один. Он старался избегать всякого общения с людьми и всё чаще и чаще, сидя в своих пустынных комнатах, подолгу молчал. Впрочем, изредка, словно сырые остывающие тени, до него доходили отзвуки прошлого: они сворачивались над его головой кольцами дыма, повиснув в воздухе, терзали кривыми и острыми линиями полутени пережитого и, сдавливая глухой болью, будили воспоминания о давно минувшем и отзвучавшем. Явившись внезапно и открыв прошлое с новой и неожиданной стороны, нахлынувшие воспоминания вскоре так же неожиданно исчезали, оставив за собой лишь бесцветный хвост остывших и неопределённых сожалений, печалей, горькой грусти или затихшей пустоты, в глубине которой ворочалось холодеющее равнодушие или острая игла жалости, которая, прячась от самой себя и от своей боли в бесцветные складки этого равнодушия, делала вид, что всё пережитое – это сцепление и нагромождение ничего не значащих событий, придавать значение которым было бы наивно и глупо. Временами Пьеру начинало казаться, что на дымном и оглохшем дне его души вскипает сладкий перезревший яд, - этот яд чёрными огнями играл на солнце, прорвавшись сквозь старые трубы, серыми полосами выл в пустых небесах, стонал, шипел и, стихая, тонул в опалённых и увядших глубинах, из которых нет выхода…
Пьер чувствовал в себе дикую остывающую бездну, – растерзав и опрокинув, сняв с неё одежды и ткани, её обнажили для мягких лучей огромного белого солнца, - заполонив пустынное небо, где не было слышно птичьих голосов, оно не светило и не грело. Воспоминания о том, что произошло в Оризо и Фульде, слились в голове Пьера в один бесформенный разноцветный ком, и из этого кома торчали бесконечные спутавшиеся нити: фиолетовая комната, прозрачный купол, мраморный пол…Пьер стал холоден и нем ко всему окружающему. Он не узнавал и не понимал себя – его чувства казались ему застывшими янтарными фигурами, в которых не было жизни, тепла и света. С оцепеневшим равнодушием он замечал, что вокруг него - не люди, а какие-то маски. Всё казалось ему излишним и напрасным. Он ясно видел, где в его жизни была кульминация, где развязка, а где длинный и неимоверно затянувшийся эпилог. Этот эпилог душил и сдавливал его похожим на хвост жёлтой змеи канатом, этот эпилог не давал ответа и не давал утешения, этот эпилог был похож на эпитафию.
Иногда, особенно по ночам, - когда жёлтый месяц косил с тёмно-синего небосвода свои кривые мутные глаза, - ему слышались рыдающие голоса, и он понимал, что вся его жизнь – это истаивающий отзвук ядовитого и незаконного недоразумения. И тогда всё минувшее – все чувства, горести и надежды - представлялись ему лживыми и фальшивыми, а всё, во что он верил, – жертвой скользкого и холодного парадокса.
Постепенно ядовитая звонкая боль стихала, и на смену ей приходило трепетное равнодушие. Томление и отголоски надежды, бьющие своими озябшими крыльями, словно летящая на огонёк одинокая светлая бабочка, сменились тихим изнуряющим унынием и оглушённой тоской, боль - цветом, лишённым очертаний и запахов, страдание и жалость к самому себе – неподвижным и слабым безразличием.
Часто по вечерам Пьер оставался в одной из своих комнат, - где на низком овальном столе лежали потемневшие синие цветы, - и, закрывшись на ключ, подолгу молчал. За окнами шумел ветер, кидал в разные стороны свои холодные осколки дождь, где-то вдалеке слышались голоса и звон посуды, - а Пьер, склонив голову, сидел у камина и молчал. Воспоминания и минувшие переживания кружились прозрачным туманом, беззвучно веяли в воздухе и, проносясь над головой, слегка задевали её своими мягкими крыльями и пропадали в мрачных углах комнаты. В этих прикосновениях не было ничего болезненного или неприятного, и было бы несправедливо сказать, что эти непрошеные гости причиняли Пьеру своими визитами острую боль или невыносимые страдания. Нет, они сдавливали Пьера своей серостью, серостью, которая, теряя свой неясный и сумрачный цвет, всё больше и больше тонула в пустоте и оцепенении. Всё то, что произошло в Оризо и Фульде, постепенно превратилось в мутную и бесцветную паутину, - в ней не было острых углов или лезвий, которые могли бы порезать или поранить, но не было и тихих тупиков, в которых чёрная муха, запутавшаяся в бесконечных сухих нитях, могла бы обрести покой и лёгкое успокоение. Эта паутина манила и притягивала, но не давала утешения и забвения. Впрочем, что такое утешение? Способна ли пёстрая вереница нашей жизни одарить человека тем высшим светом, присутствие которого сделало бы его если не счастливым, то хотя бы равнодушным к горестям и печалям?..
В голове Пьера тихими фиолетовыми тенями скользили комнаты, стрелки и чаши. Его мысль скиталась среди безбрежного океана воспоминаний; разочарование сменялось равнодушием, равнодушие - неожиданным интересом к ничтожным и ничего не значащим деталям, о которых Пьер никогда бы не задумался раньше. Иногда ему начинало казаться, что всё пережитое – это холодный и тусклый склеп. В этом склепе ничего не было, кроме пустоты, тьмы и сырости. Но пустота-то это была особенная: в ней шевелилось и вздрагивало что-то затихшее, омертвелое и удушающее. Чем больше Пьер вдыхал запах этой бесцветной пустоты и всматривался в тёмные стены склепа, тем больше он убеждался в том, что вся его жизнь не стоила того, чтобы быть прожитой. Но иногда наступали мгновения, когда Пьер громко и исступлённо кричал самому себе о том, что он за всё благодарен, за всё, за всё… что если бы ему пришлось заново пережить всё то, что было с ним в Оризо и Фульде, то он с радостью, с благодарностью бы на это согласился. Но вскоре он смутно чувствовал и стыдился признаться себе в том, что эти слова были поспешны и излишне самонадеянны, что ими он пытался ввести самого себя в ещё больший обман и заблуждение, что говоря так, он невольно намеревался пощеголять перед самим собой своим собственным отчаянием. Прозревая, Пьер видел, что он – путник, шагавший по узким тропам вдоль горных перевалов и скалистых ущелий, - странник, спустившийся на плоскогорье и бесцельно бродивший среди сырой и бесцветной равнины. Он не смеялся и не плакал. Он не верил себе – своей голове и своему сердцу. Он чувствовал, что в его омрачённую душу незаметно вполз червь, который, свернувшись кольцами, внимательно наблюдал за каждым его движением и холодными устами выпивал тёмные искры увядающего и холодеющего сердца. Ночью, звонко звенящей пустыми глазницами холодной тьмы, Пьера удушала назойливая мысль о том, что его жизнь была чем-то вроде напрасного и бесцельного обмана – каверзного недоразумения, ввергнувшего его в лабиринты страха, сонной и мягкой боли и горьких сожалений. Он казался самому себе человеком, который во время пожара встал на ходули и принялся расхаживать среди горящих прямоугольных стен, а затем упал, но не в огонь, а в грязную воду. Он чувствовал себя монетой, провалившейся неизвестно куда… Он страдал, и это страдание было похоже на переживания человека, очнувшегося на пустынном берегу. Он посмотрел в холодную даль – за махающие ресницами чаек багряные горизонты - и с удивлением понял свою ненужность. Закат догорал, вскипая брызгами горькой влаги, а он, чувствуя своё одиночество, лежал на песчаном берегу и не слышал биения своего сердца…
Дата добавления: 2015-08-27; просмотров: 34 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |