31 страница. Я попробовал сдвинуться вперед и обнаружил, что хотя теперь это и дается мне без

Я попробовал сдвинуться вперед и обнаружил, что хотя теперь это и дается мне без особого труда, но тут же возникло головокружение, слабая тошнота, появился эффект укачивания – видимо всё это от того, что моего тела не существовало. К этому надо был привыкнуть. Я остановился и стал порождать свежесть, бодрость, и это оказалось очень просто сделать. Озаренные восприятия возникали очень легко и были очень свежими, устойчивыми, красочными, но наслаждаться мне было некогда. И что же блять теперь делать-то… Хотелось развести руками, а разводить было нечем, и снова мелкий всплеск тошноты.

Я решил зайти в дом, и «поплыл» к двери, и только когда приблизился вплотную, чуть не рассмеялся от собственной глупости – чем же я буду открывать дверь? Но если я сейчас – просто бесплотное существо, ползающее в прошлом, то зачем мне двери вообще? Я аккуратно приблизился к стене и… вошел в нее. Я отчетливо видел структуру кирпичей изнутри, но было как-то немного неуютно от самого осознания того, что я «внутри» кирпичной стены, так что я просто поскорее протиснулся вперед и оказался в небольшой комнате, где у стены стояла детская кровать, на которой спала девочка лет семи. Она раскинула свои лапки, и лицо у нее было совершенно безмятежное. Очень необычно – вот так зависнуть над нею и вплотную рассматривать ее красивую мордочку, губы, щеки. Видеть, как живет во сне ее лицо, как приподнимается ее грудь от дыхания. [ … этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200 … ]. Потом я «отодвинулся» и подлетел к ее глазам, и это тоже было непередаваемо непривычно, когда ее глаз оказался прямо передо мною, достигая в длину полуметра. А потом ее глаз вдруг приоткрылся, и во мне чуть ли не взорвалось что-то изнутри от нахлынувшего чувства тайны и красоты. Смотреть вот так вплотную на гигантский глаз маленькой девочки – нечто в высшей степени удивительное, и я почувствовал, что мой кристалл ожил от такого резкого и яркого всплеска озаренных восприятий. Я не видел сейчас ни его самого, ни исходящего от него сияния, а просто знал, что он «ожил», хотя и понятия не имел, какой конкретный смысл я вкладывал в это слово. Это было нечто новое, чего раньше не было никогда, и вдруг я почувствовал что-то… какое-то поле, возникшее вокруг девочки, я отлетел повыше и завис над нею, и словно холодок пробежал по спине, когда я понял, что она смотрит прямо на меня.

- Ты кто? – Произнесла она шёпотом, и я автоматически что-то хотел пролепетать… а нечем. Быть бесплотным духом оказалось не так уж охуенно в этом смысле…

- Тут кто-то есть? – Снова тихо сказала она, и я понял, что она меня не видит, а только каким-то образом чувствует что-то необычное, чувствует присутствие… и тут я вспомнил!

Наверное, она сейчас переживает то же самое, что чувствовал я сам, когда воспринимал каким-то образом некую бестелесную сущность, зависшую надо мной. Когда я впервые почувствовал присутствие Странника.

Целый рой мыслей закрутился у меня в… «голове», да… словно два несвязанных между собой крупных фрагментов паззла вдруг случайно соприкоснулись и неожиданно воссоединились друг с другом. И какая же теперь получается картина? Значит ли это, что в таком состоянии я мог бы воспринимать Странников каким-то новым образом? Значит ли это, что Странники – это исследователи, пришедшее в наше время из будущего? Исследователи из нашей же группы? Из Школы будущего? Из Института будущего? Кто-то знакомый мне? Я сам? Или это просто означает, что я могу существовать в каком-то таком виде, где мое общение с Землей, как с живым существом, может приобрести новое содержание и новую форму? Что-то типа «переговорной комнаты» между людьми и планетами?

Я встряхнулся и одним прыжком снова оказался на улице. Все эти гипотезы, все эти умопомрачительные идеи… это все прекрасно, но я займусь этим позже. И все-таки как удивительно все получилось… удивительно, да. Но Клэр?

Теперь уже были серьезные поводы для тревожности, и мне пришлось приложить значительные усилия, чтобы остаться в спокойном и хладнокровном состоянии. Паника не поможет. А что поможет? Прыгая в стену, я думал, что найду Клэр так или иначе, тем или иным способом, если только мне удастся проникнуть сюда, а что еще я мог подумать? И вот я тут, и что дальше? Раньше была ясная цель, смысл, а теперь что? Огромный мир, в котором я могу носиться до позеленения, как бестелесный дух, но без малейшего понимания смысла и направления. Безо всякого смысла… хм…

Смысл?... Смысл! Блять… Фриц, твою мать! Твою мать… Ну неужели…

Я снова взял себя в руки и неожиданно рассмеялся, когда «озвучил» про себя эту мысль. Уж чего я сейчас точно никак не могу сделать, так это «взять себя в руки». Это был мой первый смех здесь, в этом состоянии бесплотного существа, ведь даже во сне у меня есть тело, даже в самом обычном, примитивном сне, а тут… ничего нет. Смех переживался странно – как будто молния разорвалась посреди неба, раскинув во все стороны пронзающие пространство сверкающие ветви. В общем это было даже приятно… Но что же Фриц?

Неожиданно я обнаружил в себе ясность в том, что Фриц отнюдь не был пассивным зрителем во всей этой истории. Ему что-то было тут надо, и очень сильно надо. И он послал сюда Клэр. Ну может быть и не то, чтобы прямо «послал», конечно, но наверняка он между делом и как бы невзначай рассказал ей о том, что для него тут есть важного, и сделал так, чтобы ей сильно захотелось достать ему требуемое. Почему он не мог сам? Почему-то значит не мог. Брехливая ты свинья, Фриц…

Чем дальше я думал об этом, тем очевиднее становилась картина. Ну, Маша тут не при чем, это понятно. Её он тоже обвел вокруг пальца. И ведь если бы он сразу рассказал еще тогда, в моем коттедже… я бы тогда сейчас знал, куда двигаться и где искать Клэр! Вот свинья… Вернуться и взять его за жабры? А где гарантия, что он согласится? Что он признает, что знает что-то? Уж если он пошел на такую авантюру, вряд ли можно ожидать от него легкой сдачи. И тогда мне придется возвращаться сюда снова? Снова продираться сквозь липкое «ничто», снова зависнув тут на хуй знает сколько дней или может быть даже недель? Нет, это не вариант.

В нерешительной задумчивости я поднял взгляд вверх. Вверху было солнце. Белое солнце в черном небе. Самое обычное солнце, и все вокруг было самым обычным, и мне пришло в голову, что Солнце намного ближе нам, людям, чем Земля – просто потому, что оно представляет собою невообразимо гигантское скопление водорода, а что такое наши физические тела? На шестьдесят пять процентов - те же атомы водорода, в отличие от поверхности Земли, где атомов водорода лишь процента три максимум… да… водород, гелий… старая знакомая материя, а что такое сейчас «я»? Да ладно, не об этом сейчас думать надо…

И всё-таки это был тупик. Я продвинулся дальше вперед по улице, еще дальше, еще… впереди открылась какая-то небольшая площадь, и, подлетев к ней, я понял, что это не площадь, а то, что скорее можно было бы назвать школьным двором. Само здание школы было тут же справа – небольшое двухэтажное сооружение. [ … этот фрагмент – 1 страница - запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200 … ] это бестелесное существование стало поднадоедать. Я вывалился обратно на площадь и уверенно двинулся назад. Делать тут было нечего. Надо было возвращаться и браться за Фрица. Сейчас, когда Клэр явно не могла дать ему то, чего он искал, а я мог бы вернуться сюда снова, у меня появлялись определенные шансы заставить его раскрыть свои карты.

Снова возникло немного лихорадочное состояние при мысли о том, что сейчас надо будет пересечь стену в обратном направлении. Подобравшись к тому месте, где была стена, я притормозил. Стены по прежнему не было, и со своего места я мог уже даже видеть краешек раскидистой кроны дерева, под которым обычно сидел мальчик. Любопытно, прошло ли какое-то значимое время с той стороны стены, или нет? Я пододвинулся еще ближе. Готовясь броситься в стену, я точно заметил место, где она начинается – у небольшого камня, торчащего из земли. Прямо вот тут, в десяти сантиметрах от меня! Что-то по-прежнему удерживало меня от последнего «шага», и я аккуратно пододвинулся еще на сантиметр, еще на один, еще… и вдруг словно мир взорвался вокруг меня – удушливая липкая масса вдруг и одномоментно возникла везде вокруг меня, и я узнал чертову серость. «Переход» - промелькнула мысль. Тонкий слой пространства, отделяющий меня от начала стены, вдруг вспучился, развернулся и превратился снова в толстенную, вязкую как гудрон, серую массу с едва заметными контурами и тенями вокруг. Если здесь проходит граница времени, то не удивительно, что и пространство выкидывает такие штуки.

Рассуждать было некогда. Снова появился сильный страх, что мне не удастся преодолеть эту «полосу отчуждения» и вернуться домой, и я уже не стал его притормаживать, а наоборот, подстегнул себя этим страхом, как лошадь, еще и еще, и начал прорываться. Нельзя позволить себе быть утянутым в сладострастные фантомы, в эту яму, в которой можно барахтаться неделями, месяцами, а может и годами, где попадаешь в очаровывающую власть переливающейся красоты, связывающую тебя по рукам и ногам, наполняющей тебя и вынуждающей остановиться, напитаться ею, пропитаться насквозь, еще и еще, потому что этого всегда мало, всегда слишком мало, и может быть я был бы более защищен сейчас от этого наваждения, если бы с самого раннего детства, с самых первых дней и месяцев никто бы не раздавливал мои желания, никто бы меня не запугивал и не ругал, и я бы рос свободным человеком, который может наслаждаться жизнью, наслаждаться небом, воздухом, играми, влюбленностью и сексом, и тогда я не превращался бы в безвольного и беспомощного амока, неспособного оторваться от этих бескрайних волн удовольствия и глубокой всеохватной радости и какого-то благоговения, потому что мне было бы это доступно и так, повсюду - здесь и вне стены, в обычном мире и в глубоком воспоминании, и может быть и вязкость переживалась бы по-другому, может быть и кристалл, начав наслаиваться в глубоком детстве, оказал бы гигантское влияние на мой ум, мое тело, мою способность воспринимать и эволюционировать, и надо что-то сделать… надо что-то сделать, надо остановить это утекание, это размазывание, я должен остановить себя, снова раздвоившись, снова потеряв единство, которое так редко и так ценно… надо остановиться, надо блять остановится! Заткнись, блять!!

Я заорал сам на себя в отчаянной попытке вырвать себя из растворяющего меня очарования игры смыслов и переживаний, и на несколько секунд стало полегче, вернулось немного, совсем немного трезвости и понимания – откуда я шел и куда двигаюсь, и я рванул, как волк из капкана, туда, к свободе, к моему миру, еще рывок, почти уже, нельзя тонуть, нельзя сейчас остановиться и отдохнуть, блять, блять, работай, работай!

Продолжая орать на себя, я вдруг осознал каким-то краем сознания, что справа от меня, или сверху, или хуй вообще поймет где, появилась странная область матового мерцающего свечения. Изо всех сил удерживаясь от того, чтобы снова не впасть в уволакивающую мое осознание реку, я сумел почувствовать, что мне нравится это мерцание, оно чем-то было приятно и близко, и в какой-то момент я замер – на долю секунды – чтобы принять решение – идти прямо на мерцание или взять немного в сторону и пройти мимо, и даже этой секундной задержки оказалось достаточно, чтобы оказаться на очень опасной грани, когда сознание уже почти совершенно уплыло и балансирует на последней грани, светится последней искрой, и тогда я снова взревел, как буйвол, и рванул прочь отсюда прямым ходом на это мерцание, и вдруг почувствовал, что упёрся в него, как во что-то упругое, и это было так неожиданно, что во мне взорвался страх, и я, оскалившись, выпучив глаза и напрягаясь всем своим существом, просто выпихнул эту штуку к чертовой матери, как вытолкнул бы, кажется, даже трактор, если бы он стоял у меня на пути, и вывалился наружу сам.

Пару минут я просто валялся лицом к стене, тупо и довольно пялясь на неё – она снова была передо мной во всем своем величии, и я был ей рад. Рад тому, что я тут, а она, хуева штуковина - там. Я смотрел на нее и с гордостью, с чувством покорителя, и со страхом, потому что понимал, что мне, как ни крути, придется сюда снова вернуться и снова пройти через этот сладкий ад – в одну сторону, потом в другую, но об этом лучше я сейчас думать не буду... Со стороны, наверное, казалось, что я сошел с ума – поднимал ногу, крутил перед собой руками, сгибал и разгибал пальцы. Я снова чувствовал своим телом окружающий мир. Стало смешно, что мир сновидения я воспринимаю сейчас как твердую реальность – воистину, всё познается в сравнении… Удовлетворенно хрюкнув от этой банальности, я решил подниматься и сваливать отсюда. Впрочем, свалить-то можно было и не поднимаясь, ведь я в глубоком воспоминании - разновидности осознанного сновидения, и я уже почти был готов совершить усилие пробуждения, как вдруг вспомнил о том заманчивом матовом мерцании, к которому у меня даже сейчас, как только я о нем вспомнил, возникла какая-то приязнь, теплота и влечение. Что это было – прямо в толще стены? И тут я окончательно пришел в себя и вспомнил, что я же сам только вытолкнул его из стены вместе с собой! Я резко обернулся, ожидая увидеть перед собой всё, что угодно. Вернее, я думал, что готов ко всему, но если судить по тому, что я так и остолбенел, застыв на месте с позорно отвисающей челюстью и лицом писающего мальчика, то моя психологическая готовность к рискованным приключениям могла быть поставлена под сомнение.

Передо мной, полулежа, вся в пыли, облокачиваясь на локоть и протирая немного пьяные глаза, сидела Клэр.

Глава 21.

- Ну смотрите, я предупредил - это длинная история, - Фриц сделал последнюю попытку, но она не увенчалась успехом, поэтому он пожал плечами, налил себе стакан молока и, неторопливо оторвав от еще горячей буханки кусок хлеба, положил его перед собой, отщипнув маленький кусочек.

Мы сидели в ресторане – я, Фриц, Маша, Клэр, Тэу и Ксана, которая прибилась к нам по дороге. Мне было приятно, как она сидит рядом чуть сзади и приобнимает меня, иногда протягивая лапку к моему хую и потискивая его, и это невольно возвращало время от времени к воспоминаниям о том, какой ебучей оказалась ее маленькая попка, и, что удивило еще больше, каким ебучим и ненасытным оказался ее хуй. По её словам, всё моё тело, каждая его часть оказались для неё подпадающим под её вкусы, фетиши, и мои повадки - тоже, отсюда и такая ненасытность. [ … этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200 … ] Клэр – очень страстные девочки, но впервые на меня вот так именно набрасывались, и это, конечно, офигенно нравилось и возбуждало – такая жадность в том, чтобы всего меня лапать, тискать, целовать, вылизывать, трахать, подставляться под мой хуй. Когда Ксана стала вылизывать мои подмышки, оказалось, что они такие же чувственные, как и яички, и это было для меня открытием. Очень необычно быть объектом таких страстных приставаний, да еще со стороны девочко-мальчика, и меня сильно возбуждало отдаваться ей, позволять ей делать с моим телом всё, что она хочет.

- Начать следует с Мёллера, - откинувшись на спинку кресла произнес Фриц. – С Германа Мёллера. Кое кто знает, что он получил Нобелевскую премию по физиологии и медицине в 1946-м году за открытие мутагенного действия рентгеновских лучей, но если вы представили его эдаким неловким профессором, не вылезающим из своей лаборатории, то совершенно напрасно. Там все было поинтереснее. Все началось с Томаса Моргана, которого многие справедливо считают отцом американской генетики. Ну началось это конечно с Менделя, который десятки лет проковырялся в церковном саду и совершил свои открытия, которые в то время оказались никому не нужными, но мы начнем с Моргана, который преподавал в Колумбийском университете, и чьим студентом и учеником стал Мёллер. Потом Мёллер перебирается в Техас, а в тридцать втором – в Германию, в Берлин – всего лишь за несколько месяцев до того, как канцлером назначили Гитлера, партия которого победила на выборах….

Фриц сделал многозначительную паузу и продолжил.

- В Германии, как вы знаете, была Анэнэрбе, и были люди, сильно озабоченные расовыми вопросами, идеями культивирования нового человека, совершенного арийца. И конечно далеко не случайно, как многие полагают, он прибыл именно в Германию и был принят там с большим интересом. Нобелевскую премию он получит лишь спустя полтора десятка лет, а вот немцы оценили его труды намного раньше нобелевского комитета. Мёллер сделал очень простую вещь: он начал облучать рентгеновскими лучами фруктовых мушек, и уже в следующем их поколении получил кучу самых удивительных и неожиданных мутаций. Это была революция, поскольку к тому времени идея плавной эволюции была доминирующей, хотя ученые и не могли ответить на вопрос – как же в условиях постепенного появления мутаций получалось так, что они не растворялись среди массы обычных особей. Мёллер открыл, что мутации – вполне доступная штука, и мы можем теперь экспериментировать с ними, например облучая зерна растений и получая виды с совершенно новыми свойствами. Сильнее всего этим открытием заинтересовались в Германии и России.

- А американцы? – Поинтересовалась Маша.

- Американцам было не до этого с их Великой Депрессией, а немцы и русские как раз лезли из кожи вон. Первые - чтобы воссоединить нацию, защитить себя, вторые – чтобы захватить весь мир. Кроме того, Мёллер увлекся вопросами евгеники – вопросами селекции человека путем их скрещивания по определенному плану, так чтобы повысить вероятность появления более умных, красивых, здоровых людей, так что неудивительно, что в Анэнэрбе к нему проявили интерес. Считается, что Мёллер быстро покинул Германию в связи с начинающимися еврейскими погромами. Покинул-то он её быстро, конечно, но вот причина была совсем другая…

Фриц засунул в рот кусок хлеба, запил его молоком и сидел, неторопливо жуя, со взглядом, устремленным скорее куда-то внутрь.

- Мы встретились с ним тогда, в тридцать втором… я тогда не понимал, зачем на эту встречу был приглашен я, ведь мы занимались довольно абстрактными вопросами, не имеющими отношения к вопросам культивирования арийской расы. Гиммлер предложил Мёллеру всё, о чём мог мечтать учёный, но поставил условие, которое в конечном счёте и оказалось решающим – исследования Мёллера должны были быть полностью засекреченными. Человеку, выросшему в свободных Соединенных Штатах, такое условие показалось неприемлемым, и он… уехал в Россию!

Фриц выпрямился и засмеялся.

- Этот дурак думал, что Сталин ему даст то, чего не дал Гитлер. Удивительно, как даже умные люди могут быть в каких-то вопросах дремучими пнями… этот чудак всерьез позволил себе промыть мозги коммунистической пропагандой, ну наверное и разочарование от капитализма сказалось, ведь Великая Депрессия ударила очень сильно, принеся американцам, да и всему миру, невиданные ранее экономические потрясения.

- И в какой лагерь посадил его Сталин? – Ехидно спросил я.

- А… ни в какой, кстати. Мёллер в Берлине сначала работал в лаборатории русского же генетика Тимофеева-Ресовского, а в СССР он попал в лабораторию Николая Вавилова, с которым общался еще в двадцатых годах, когда впервые посетил Советскую Россию. И тут начинаются репрессии. Лысенко начинает свою войну с классическими генетиками-менделистами, пошли аресты, расстрелы. Положение Вавилова становится всё более шатким, и Мёллер начинает понимать, что коммунизм – это нечто иное, нежели красочные плакаты с мордашками счастливых пионеров. Но парень он был упёртый, поэтому он пишет и высылает Сталину свою книгу о евгенике, рассчитывая, что, как и Гитлер, Сталин заинтересуется этой темой. Какая наивность! Гитлер относился к людям, как к людям, и вопросы психического и физического здоровья нации его сильно интересовали. А Сталину это было в высшей степени похуй. Неужели он, Сталин, будет выращивать каких-то там умников? Он от имеющихся-то никак не может избавиться… Так что Сталин, ознакомившись с книгой, выкидывает её на помойку, а за Мёллером готовятся прийти другие люди, имеющие весьма косвенное отношение к науке… и ему удаётся смыться! Он уезжает в Шотландию. Я думаю, что Сталин выпустил его, поскольку тогда ещё не принял окончательного решения, ведь и Вавилова он посадил только в сороковом. Так что Вавилов спас жизнь Мёллеру, настоятельно советуя ему покинуть коммунистический рай, но сам бежать не смог или не захотел, и там, в тюрьме, и умер.

- Напоминает историю Мессинга… - припомнил я. – Тоже метался между Гитлером и Сталиным.

- Да, но если Мессинг так в СССР и застрял, то Мёллер – нет. Из Шотландии он перебрался в Мадрид, где попробовал помочь Испанской республике в гражданской войне, потом был Париж, а потом уехал обратно в США, где отстаивал идею существования генов, и приложил руку ко многим событиям в мире генетики. К примеру, молодой Джеймс Уотсон начал свою научную карьеру именно в его лаборатории… но… - Фриц встряхнулся, как собака, - вернемся в Германию. Там кое-что случилось, откуда и растут ноги у нашей неприятной истории… Но чтобы понять смысл произошедшего, мне надо рассказать вам ещё одну историю, которая начинается аж в пятнадцатом веке.

- В пятнадцатом! – С выпученными глазами выдохнула Ксана и рассмеялась.

- Вот именно. История… это порою весьма запутанная штука, особенно когда дело касается выдающихся людей. Очень интересно бывает проследить истоки, что откуда пошло, кто на кого оказал какое влияние… вот, кстати, взять того же Мёллера. Ты ведь читала о Земноморье?

- Читала.

- А Урсула Ле Гуин – двоюродная племянница Мёллера. Есть ли тут связь? В какой степени влияние человека, применившего свою фантазию к науке и совершившего важнейшие открытия в генетике, определило, подтолкнуло способности его племянницы к тому, чтобы создавать свои вымышленные миры в книгах? И это ведь не просто манипулирование образами, это ведь книги, читая которые дети, да и не только дети, могут задумываться, искать ответы на разные необычные вопросы, узнавать мир, узнавать себя.

- Узнавать мир, читая фэнтези? – С сомнением пробормотал Тэу.

- Разумеется! Сама же Урсула об этом очень клево сказала: «Поверьте, дети прекрасно понимают, что единорогов не существует, и они при этом точно так же понимают, что хорошие книги про единорогов правдивы». Какая разница, в каком контексте ты встретишь умную мысль, точное наблюдение, вызывающий чувство тайны вопрос?.. Или вот… - Фриц снова оторвал кусок хлеба, но передумал и положил его обратно, - или вот «Драконов Эдема» все читали? «Контакт», «Мозг Брока»… Карл Саган, удивительные ведь книги писал, а было время, когда он работал в лаборатории, возглавляемой именно Мёллером. В какой степени неуживчивый, находящийся в постоянном поиске ум Мёллера повлиял на то, что зажглась звезда Сагана? От одной яркой личности часто расходятся… словно муравьиные тропы, по которым питательные вещества разносятся и питают умы других… И даже к политике он приложил руку, став одним из одиннадцати всемирно знаменитых ученых, подписавших манифест Рассела-Эйнштейна, в котором ученые не просят, не уговаривают, а прямым текстом требуют от правительств, чтобы те перестали размахивать атомными бомбами и искали мирные средства решения конфликтов.

- А что пятнадцатый век?...

Мне, конечно, интересно слушать разные отступления от темы, но если время от времени Фрица не притормаживать, то это может тянуться вечно.

- Рукопись Войнича, - как-то торжественно и радостно заявил Фриц, - вот вторая ветка нашей истории. Ну, вы наверняка не знаете, что это такое, поэтому я вкратце расскажу. Сотни лет эта книга переходила из рук в руки, пока в начала двадцатого века не попала к библиофилу Уилфриду Войничу.

- Войнич, погоди, Войнич, это же писатель…

- Писательница. Его жена, Этель Лилиан Войнич, автор «Овода».

- А, точно, «Овод»…

- А мужем её был коллекционер древних рукописей Уилфрид. Конечно, книгу пытались расшифровать и ранее, но именно Уилфрид, разославший копии книги самым маститым специалистам, сделал её известной.

- Расшифровать?

- Расшифровать. Предполагают, что книга написана на каком-то из известных в то время языков, не обязательно европейском, после чего с помощью какого-то кодирования переведена в нечитабельный вид.

- Современные ученые не могут вскрыть шифр пятнадцатого века?? – Изумилась Маша.

- Да, не могут. Но это не так удивительно, как тебе кажется. Вот взять например полиалфавитные шифры. Изобретены они были, кстати, тоже в пятнадцатом веке. Например, шифр Виженера. Нет, лучше возьмем так называемый шифр Цезаря. Это очень просто…

Фриц взял листок бумаги, ручку, и написал: «секретная информация».

- Вот наше сообщение. Его надо зашифровать. Для этого нам нужен ключ. Допустим, ключом будет число 47362. Подпишем циклическим образом это число под нашим текстом, и получим:

с е к р е т н а я и н ф о р м а ц и я

4 7 3 6 2 4 7 3 6 2 4 7 3 6 2 4 7 3 6 2

- Теперь вместо буквы «с» напишем букву, которая отстоит от «с» на четыре позиции в алфавите, а именно «х», вместо «е» будет «л», вместо «к» - «н» и так далее. Такой шифр, несмотря на свою простоту, крайне сложен для взлома, потому что он полностью уничтожает лингвистические статистические особенности, по которым можно догадываться о значении букв. С помощью специальных алгоритмов можно взламывать и такие шифры, и где-нибудь в ЦРУ это, скорее всего, сделают, но для чисто бытовых, коммерческих нужд такой шифр отлично подходит.

- Я не понимаю, что такого в пятнадцатом веке могли зашифровать, что СЕЙЧАС ученые не могут взломать со всеми своими терафлоповыми суперкомпьютерами! – Не отставала Маша.

- Так вот же! – Воскликнул Фриц, тыкая пальцем в листок. – Вот этот самый шифр, который использовался еще Гаем Юлием Цезарем, принципиально не взламываем, если длина ключа равна длине сообщения!

- Но запомнить такой ключ… длиной в десятки или сотни знаков… - встрял Тэу.

- А зачем его запоминать? Допустим, я тебе сообщаю число 320, ну или мы заранее договорились об этом числе. Теперь ты идешь в интернет, загружаешь страничку с числом «пи», и начиная с 321-го знака и далее – это и есть твой ключ. Вот и всё. И ты можешь и шифровать, и читать тексты любой длины. Очень просто, и никакое ЦРУ не взломает.

- Охрененно… - пробормотала Ксана, и я догадался, что следующее письмо о времени и месте нашей встречи я получу в виде сообщения, зашифрованного кодом Цезаря.

Она стиснула мою руку, и вдруг я отчетливо вспомнил запах её яичек, хуя, задних лапок, подмышек, и ужасно захотелось положить её на спину, задрав ножки и прижав их к моему лицу, и чувствовать, как её попка подаётся и впускает в себя мой хуй, и я понял, что первое, что я сделаю после того, как Фриц закончит свой рассказ, это выебу эту мелкую сучку прямо тут, на столе.

- Книга интересна не только этим, - продолжил Фриц. – В ней много иллюстраций, причем иллюстраций необычных. Например, в одном разделе на каждой странице есть изображения одного растения, поэтому этот раздел условно назван «ботаническим».

- Почему условно, я не очень понял… ведь если это растения…

- Да, это несомненно растения, вполне четко прорисованные, как это делали в травниках. Проблема в том, что почти все растения не существуют в реальности, и больше похоже на то, что растения эти составные – корни одного приставлены к стеблю другого, листья взяты у третьего и так далее. Какие-то в общем странные…

- Мутации?

- Ну… скорее тут можно вспомнить Мичурина, чем Мёллера… В другом разделе книги – странные диаграммы, которые больше всего похожи на астрономические рисунки. Некоторые из них – традиционные знаки Зодиака, но некоторые выглядят странновато, мягко говоря, для пятнадцатого века – изображения Солнечной системы, спиральных галактик.

- А откуда известно, что книга написана именно…

- Радиоуглеродный анализ, - перебил Фриц. – Эту книгу уже общупали и обнюхали всем миром, и она давно стала своего рода неприступным «святым Граалем» криптографии. Радиоуглеродный анализ показывает, что написана она именно в начале пятнадцатого века, так что тут вариантов нет. Кроме этого, там есть условно биологический раздел, космологический и так далее.

- А это не может быть просто какой-то ерундой? – Снова перебил его Тэу. – Ну, просто кто-то резвился, составляя прикольные растения, рисуя разные бессмысленные спирали, в которых мы сейчас додумываем галактики, написав просто абсурдный текст, чтобы кто-то думал, что это тайная книга? Что если изначально текста никакого и нет, а есть просто обычная мистификация?

- Гипотеза неплохая, - одобрительно кивнул Фриц. – Но неверная. Если взять обычный текст на любом языке, то слова, обладающие наибольшей семантической значимостью, группируются в специальные кластеры, частота употребления которых повышена. Это… что, непонятно? Ну вспомним, что сейчас я рассказываю о рукописи, а незадолго до этого говорил о Мёллере. Что при этом произошло? Одна тема сменилась другой. У каждой темы есть свое семантическое ядро – свои особенные слова, важные для раскрытия данной темы. Именно эти ядра и сменятся, в то время как частота употребления служебных слов, предлогов, союзов – останется прежней.

- Понятно, - кивнула Ксана.

- Так вот, в тексте рукописи Войнича была найдена именно такая кластеризация, характерная для нормальных текстов, так что текст все-таки осмыслен, но мы тогда, сто лет назад, об этом не знали, конечно – просто не было таких методов анализа, но все сходились к тому, что для мистификации эта книга уж слишком обширна, слишком тщательно написана, и на это было потрачено немало времени. В конце концов, чтобы кого-то мистифицировать, в те времена достаточно было сделать что-то существенно более простое. Например, ты идешь к больному и хочешь произвести на него впечатление своей ученостью, достаешь эту мудреную книгу, что-то там бубнишь себе, потом наливаешь в чашку воды, шепчешь, делаешь пассы, больной пьет и, в силу эффекта плацебо, выздоравливает, ведь он же видит своими глазами, с какой таинственной и мудреной книгой ты советуешься… Ну так вот для этих целей сошло бы и что-то существенно попроще.

Дата добавления: 2015-10-28