21 страница. Над этим вопросом мне и самому хотелось подумать

Над этим вопросом мне и самому хотелось подумать. Я вышел на веранду, к которой дотянулся своими ветками раскидистый бук, развалился в шезлонге и стал прикидывать. Несомненно, мы должны двигаться туда, куда так стремительно увлекло меня самого. И не столько потому, что этим осуществлялась бы некая историческая преемственность, чёрт с ней, а просто потому, что нам больше и некуда двигаться, кроме как в этот образовавшийся прорыв. Итак, общение со Странниками. Это первое. Слабость этой позиции в том, что тут далеко не всё зависит от нас самих, ведь «общение» - это, как говорил известный персонаж, продукт непротивления обеих сторон. Но есть и второе. Наслоение кристалла. Это уже зависит целиком от меня, и у этого есть две стороны: первое – привлечение Странников, второе – кардинальное изменение моей собственной жизни, что имеет непреходящую ценность независимо ни от каких Странников.

Глубокие сновидения… Тут я как бы вторгаюсь в область, которой занимаются в Школе. Само по себе это, конечно, не препятствие, но всё-таки это направление лежит в стороне от первых двух, которые мне кажутся магистральными. То есть как дополнительные увлечения их можно принять, никто не мешает сотруднику Службы иметь любые свои увлечения, даже наоборот. Но в основной список занятий Службы глубокие сновидения попасть не могут. А вот для Школы это как раз, очевидно, одно из профильных направлений, так что частично я уже ответил на свой второй вопрос.

«Если вы всегда работаете, то когда же вы думаете?» - с этими словами Эрнст Резерфорд отправил в отставку своего аспиранта, который хотел произвести на него впечатление круглосуточной работой. Вот это бесконечно верно, хотя в применении ко мне это звучало бы иначе: если я все время работаю и думаю, то когда же я буду плавать в свободных переживаниях, чтобы выловить оттуда новую дебютную идею или просто нечто совершенно новое, свежее, не сводящееся к комбинации уже известного? Хотя… да нет же, Резерфорд наверняка именно это и имел в виду. Так что мне совершенно необходимо выделить ну хотя бы полчаса в день на то, чтобы вообще ничего не делать – ни думать, ни работать, ни исследовать, ни тренироваться. А ведь наверняка начнет возникать скука! Это и хуёво, кстати. Это и означает, что есть некий перекос, что-то нездоровое в психике, потому что у здорового человека скуки просто не может возникнуть в состоянии вне деятельности – просто потому, что на фоне переживания озаренных восприятий скуки не бывает. Отличный критерий, кстати…

Я вошел обратно в свой кабинет, вырвал еще один листок и, озаглавив его «свежие мысли», написал: «1. Если при прерывании какой-либо приятной деятельности (без того, чтобы немедленно заменить её другой) возникает скука, то это неопровержимо свидетельствует о том, что состояние человека хоть в целом и можно считать удовлетворительным, но в нём есть существенный изъян, который, если не предпринять меры, может привести к значительному снижению насыщенности жизни.»

Взяв листок и ручку, я вышел обратно на веранду и снова завалился на шезлонг. Кажется, что такую скуку необходимо встретить лицом к лицу, и ни в коем случае не забивать её деятельностью. Встретить лицом к лицу и преодолеть. Вот сейчас она возникает, я никуда от неё не убегаю, и она словно истончается, испаряется, а на её месте появляется живая ткань озарённого фона, живая, упругая насыщенность. Вот именно в таком состоянии и можно уже возвращаться к деятельности. В общем, это ведь напрямую относится к задаче по наслоению кристалла, ведь если я буду поддерживать себя в этом насыщенном фоновом состоянии, то и проявление ярких озаренных восприятий станет более вероятным.

Почему так приятны звуки природы, почему они никогда не надоедают? Шум листвы, шум ручья, шум ветра, шум дождя? Именно потому, что это шум, а не упорядоченные звуки? Нет, далеко не всякий шум нравится, например шум улицы скорее даже неприятен, а может быть и отвратителен – попробуй поживи рядом с автотрассой... И не только шум нравится. Звук упавшего камня приятен. Скрип дерева приятен. Крики повсюду носящихся птиц приятны не в меньшей степени, а среди них есть и вполне мелодичные. Где-то тут водится пампасская кошка, мне обещали, что я её увижу, если не буду особенно шуметь, а вот оленей пуду я уже видел, и звуки их шагов и треск веточек под их ногами и их всфыркивание – все эти звуки тоже очень приятны. Чем так принципиально эти звуки отличаются от техногенных? Чем-то видимо все же отличаются.

Для того, чтобы добиться рассудочной ясности, необходима работа интеллекта, надо размышлять – сопоставлять, вычленять, проводить границы и так далее. Надо, короче говоря, анализировать. Но чтобы получить нечто большее, нужно как раз остановить поток рассуждений и вот так валяться на шезлонге, слушая шум ручья и контролируя своё состояние так, чтобы оставаться в потоке насыщенности. При этом может возникнуть совершенно другой тип ясности, я бы назвал его «озарением». А вот в чём разница между озарением и ясностью… тут требуется снова напрячь интеллект:), потому что это уже чисто аналитическая работа. Разница хорошо чувствуется, а ухватить её рассудком как-то не выходит.

Я спустился с веранды и увидел прямо у виллы следы оленьих копыт. Они совершенно непугливы, это клево. Интересно будет научиться отличать следы оленей пуду от следов гуанако – они тоже тут есть, их сюда завезли и они тут прекрасно прижились, ещё бы…

Ясность, рассудочная ясность, возникает тогда, когда я достигаю результатов анализа – провожу границы, выделяю отличия, определяю причины и следствия, но всё это касается определенных явлений, и любая мысль, любой промежуточный шаг является умозаключением, то есть чем-то, построенным на определенных предпосылках-основаниях с помощью логики. Озарение возникает в отношении чего-то общего, это синтетический продукт, причем он не является выводом, умозаключением, а словно у тебя что-то распахивается в уме и ты видишь это непосредственно – так это переживается, по крайней мере. Более того, обычно озарение имеет такой общий характер, что оно и не может быть всесторонне обосновано. Например… что же взять за пример…

В кустах мелькнула оленья шкура и по аналогии я вспомнил Будду с его четырьмя благородными истинами – отличный пример. Например первая: «вся жизнь есть страдание». Было бы чрезвычайно трудно, да попросту невозможно сформулировать такую мысль с помощью чисто рассудочных операций, просто потому, что «вся жизнь» - необъятная совокупность понятий, но человек, который размышлял, наблюдал и делал выводы, в конечном счете, как венец своей интеллектуальной деятельности, получает вот такое озарение, охватывающее необъятное, и он просто-таки видит это, словно воспринимая весь мир одновременно и одномоментно, что всё, вообще всё в жизни человек есть страдание – даже то, к чему люди стремятся и что почитают как довольство и даже как счастье. Вторая благородная истина гласит: «есть избавление от страдания», но это уже не результат синтеза, не озарение, а просто констатация своего жизненного опыта, состоящего в том, что этому человеку посчастливилось испытать Нечто, что выходит за пределы страдания, что совершенно, категорически не связано с ним. Конечно, тут речь идёт именно об озарённых восприятиях… И вот для того, чтобы позволять себе открываться для озарений, требуется выйти из потока рассуждений. Мозг, сознание человека – самое таинственное явление в природе, это сейчас кажется совершенно ясным и несомненным. Своего рода озарение, кстати, и согласно тому, как это переживается, и согласно формальным критериям. И ведь глубина человека – не ум, не интеллект и не чувственность, а именно глубина и определяется нами через его открытость к озарениям, через ту степень, в которой вся его жизнедеятельность – мысли, чувства, надежды, фантазии и даже повадки – пропитаны этими озарениями. Просто повторить фразу за кем-то – это тебя не изменит, а вот если озарение родилось в самом тебе, это откладывает особый отпечаток, хорошо заметный тому, кто имеет такие же. Дурак, само собой, не увидит ничего…

Чувство земли очень приятно.

Я нагнулся, приложил открытую ладонь к траве, почувствовав под ней немного влажную землю. Чувствовать траву, землю под ней, высохший сучок, опавший цветок магнолии, которые тут повсюду растут вперемешку с лавром – очень приятно. Стремительный плеск в ручье – несколько здоровенных форелей словно специально, мне под настроение, промелькнули и скрылись под корягой. Какие-то мелкие птички, которых мне ещё предстоит научиться распознавать по голосу и внешнему виду. Многие ли люди испытывают это, живя на Земле? Да я сам только что полгода просидел в Сингапуре, где, в общем-то, совсем не так мало природы, особенно в парке позади «подводной лодки», в зоопарках и рядом с ними, на побережье – ну это, в общем, не проблема, но я же ни разу за все полгода этого не испытывал, ни разу! Много чего другого испытывал, а это – ни разу. Жить здесь, на Земле, не замечая её, словно её и нет, словно она – нечто вроде безликой декорации – это разве не сумасшествие?? Это разве не лишает человека чего-то принципиально важного, без чего жизнь, даже яркая и насыщенная, становится куцей и ущербной? Разве можно держать детей в бетонных стенах, окруженными асфальтом?? Это же варварство. Мне повезло – в моем детстве было очень много травы, земли, деревьев и ручьев, и я помню, с каким наслаждением я соприкасался со всем этим, хотя тогда я воспринимал это как само собою разумеющееся, да и общий фон подавления и насилия лишает детей возможности прислушиваться к своим чувствам, и лишь потом, спустя много лет, всплывают фрагменты воспоминаний, из которых ты начинаешь понимать, что и в высохшей пустыне изнасилованного детства была, оказывается, жизнь. Мы все уподоблены путешественнику, который делает фотки, чтобы потом увидеть – где же он путешествовал.

Похоже, я всё-таки уподобился Уолдену:)

Нельзя плодить и поддерживать снобизм!

Эта мысль словно пантера проскочила сквозь мой мозг, но я успел схватить её за хвост. Это надо записать в предложения для Маши, но и в Службе этому надо уделить внимание. Фактически, мы выращиваем людей новой формации, вообще новых людей. Ведь в истории никогда ничего подобного не было!

До меня только сейчас во всей своей шокирующей ясности дошла эта мысль. Никто никогда не пытался жить без негативных эмоций. Никто никогда не пытался освободить свою жизнь от догм, опираясь лишь на здравый смысл, на умственную трезвость. Никто никогда не пытался жить, непрерывно испытывая озаренные восприятия. Никто не пытался исследовать глубокие воспоминания, и никто не пытался проникнуть сквозь стены в мелких воспоминаниях, и не общался со Странниками так, чтобы исследовать это… мы делаем столько всего, что никогда не делалось, и делаем это всё сразу. А кристалл! И ни в коем случае нельзя позволить, чтобы на этом вырос снобизм, который можно уподобить тому расизму, в который так глупо вляпались нацисты. Если бы немцы, пусть даже и основываясь на примитивной и явно неадекватной теории расового превосходства, приложили бы все усилия, чтобы уничтожить расистский снобизм, то они тем самым оставили бы для себя путь к тому, чтобы вычленить и выкинуть заблуждения, оставив самое ценное – стремление к светлому будущему, к счастью. Интересно, почему они этого не сделали? Не догадались или не смогли? Надо будет спросить у Эмили или Фрица, и вообще надо познакомиться с ними, ведь тут наверняка еще десятки, если не сотни, интересных людей.

Пораженческое, инфантильно-аутистское желание держаться в изоляции в Ущелье пропало, как и не бывало, и захотелось немедленно помчаться на скалу, хватать каждого человека, который мне попадется, и жадно расспрашивать обо всём подряд – о его жизни, мечтах, о переселенцах из Анэнэрбе, о планах, обо всём, но это я ещё успею, а сейчас хотелось ухватить себя за руку, усмирить рвущийся ажиотаж и продолжать рассуждать.

Что конкретно они делают для того, чтобы человек, полагающий себя, причем вполне обоснованно, своего рода сверх-человеком, ни в коем случае не утонул в этом зловонном болоте чувства собственной важности, пренебрежения или даже презрения к тем, кто остаётся позади? Моральный аспект этого вопроса меня очень мало беспокоил, тем более, что «позади» остаются лишь те, кто и сам хочет барахтаться в говне догматизма, злости, тупости и жалости к себе. Меня больше волновало то отравляющее влияние, которое снобизм оказывает на человека. Это как фосген, синильная кислота. Это самый мощный ингибитор всех тех светлых катализаторов, которые нам доступны. И нельзя ни в коем случае позволить ему зародиться и укорениться. Зародиться…? Может быть как раз наоборот? Давать возможность детям испытать этот яд, почувствовать его действие на себе? Своего рода прививка… А может я снова по въевшейся привычке начинаю воспринимать ребенка как чистое поле для экспериментов? Если ребенок растет таким, что снобизм ему чужд, надо ли путем введения его в заблуждение, путем игры на его подвижных чувствах склонять его к тому, чтобы он встрял в ядовитую жижу снобизма, а затем вытаскивать его оттуда, полагая это полезным жизненным опытом? Я думаю, что ответа на этот вопрос не существует, и можно написать десять книг, провести сто экспериментов, но чем эти эксперименты лучше, чем медицинские эксперименты на людях? Я думаю, что необходимо придерживаться главной линии: ребенок – это человек, а не объект для манипуляций. Обманывать его, вводить в заблуждение с «благородными» целями – недопустимо. Это его жизнь, он сам разберется. Он сам несет ответственность за себя, за свои восприятия, и когда и если окажется так, что в нем проснется презрение и снобизм, то можно ему содействовать в том, чтобы он избавился от этого, можно, в меру симпатии к нему, делать для него всё, что тебе захочется, но это не значит, что мы должны теперь начать программу «пастеризации» детского сознания. И всё же… и всё же необходимо разработать очень разностороннюю и глубокую программу содействия тем людям, которые, испытывая снобизм, хотят разобраться в его воздействии и определиться с тем – надо это им или нет. Пренебрегать таким вопросом невозможно в рамках Школы или Службы, где каждый человек уже отобран, и довольно тщательно, то есть он заведомо является ценным, интересным, перспективным и симпатичным человеком, которому как раз и хочется помогать в сложной ситуации.

Захотелось сходить к океану и попялиться на китов. Тут ещё водится много котиков, но котики это не совсем то – хотелось смотреть именно на китов, которые здесь подплывают к самому берегу – в прошлый раз на обратном пути я видел их штук двадцать! Хочу поплавать среди них, хочу чувствовать рядом с собой эти громадные удивительные существа.

Через открытое окно кабинета я услышал, как вякнул скайп, и я уже не смог удержаться и не посмотреть. Остро захотелось какой-нибудь активности, и я не стал обходить коттедж, а влез в кабинет прямо через окно, по пути спугнув несколько шиншилл. Мой стол стоял прямо тут, и я, влезши в окно, прополз по нему пузом и уткнулся в комп. Напротив строчки «Маша» в сером овале красовалась единичка. Не испытывая в эту минуту никаких колебаний я ткнул мышкой и прочел «[ … этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200 … ]. Приглашаешь нас всех?», и, так и лежа на животе и дрыгая ногами, я ответил: «Чем скорее, тем лучше, [ … этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200 … ]».

Глава 15

Фриц принял меня в соседнем с его резиденцией здании, в котором был устроен ресторан, выполненный в довольно необычном дизайне, что-то в романтически-древнем стиле. Три этажа ресторана были объединены широким колодцем в их центре, так что при желании можно было, сидя на третьем, окликнуть кого-то на первом. Внутреннее пространство каждого этажа разделялось на разного размера закутки невысокими, примерно метровой высоты барьерами из резного дерева, так что мы могли уединиться, при этом оставаясь как бы среди общей тусовки на всех трех этажах. Ресторан был популярен среди местных, и я с любопытством посматривал на тех, мимо кого проходил, но и свет был внутри приглушен, да и из-за барьеров было неудобно рассматривать лица, так что в итоге мне пока что не удалось составить представления о местных обитателях, но после встречи с Фрицем я твердо был намерен начать наконец-то поближе знакомиться с ними. Я мог бы запрячь в это Машу и Клэр, но интереснее было начать самому.

Фриц восседал на огромном кресле подобно какому-нибудь Алариху или Теодориху. Мне было легко представить его одним из них, поскольку я даже отдаленно не представлял, как они выглядели, но имена были звучны и выпуклы. Перед ним на огромном блюде возлежала жареная порося с картошкой, рядом стоял небольшой кувшин с молоком и бутылка вина. На деревянном блюде лежала буханка свежевыпеченного хлеба и ещё на одном – целая охапка зелени – зелёный лук, кажется кинза и чёрт его поймет что ещё. Запах хлеба так аппетитно смешивался с запахами картошки и поросенка, что я просто мгновенно стал страшно голодным. Между деревянными блюдами стояла деревянная же соусница или что-то в этом роде, доверху наполненная солеными грибами. Это меня добило…

- Садись, - широким жестом феодала пригласил он меня на кресло напротив. – Сегодня у нас вот… - он обвел руками стоящее перед ним хозяйство, - ужин.

- Не многовато для двоих?

- Это?? Ничуть.

- И это нормальная порция для тебя?

- Абсолютно. Ты беспокоишься о моём здоровье?

- Скорее о своих догмах:) Учитывая твой возраст можно предположить, что увещевания насчет пользы умеренного питания являются в лучшим случае добросовестным заблуждением.

Я уселся и оттягивал сладостный момент.

- Ну… - он отрезал кусище от тушки и водрузил себе на тарелку, - тут ситуация такова. Если человек в целом ведет здоровый образ жизни, то термин «умеренность» лишается всякого смысла. Рекомендация такому человеку очень проста – жри сколько хочешь, пей сколько хочешь, бегай и прыгай, читай и пиши, строй и исследуй, трахайся и спи сколько хочешь. Очень просто.

- Боюсь, такая рекомендация вызвала бы сильное неудовольствие не только у моралистов, но и у обычного человека, ведь для него «жри сколько хочешь» обозначает, по факту, продолжай обжираться до посинения, стань жирным, поставь крест на своей жизни.

- Совершенно верно, Макс, поэтому я и не даю эти рекомендации простым людям, а даю их только тем, кто готов перестать быть роботоподобным дубоголовым недоумком. Если человек живет как полное ничтожество, если вся его жизнь представляет собой бег в мешке с завязанными глазами, если он, как правоверный иудей, окружен тысячью запретов и самоограничений, то во что превращается его жизнь? В кошмар, в концлагерь. Он перенапряжен, он сдавлен и полумертв, и конечно ему надо «расслабиться», поэтому для него сверхценностью становится то, что хотя бы временно даёт ему облегчение в виде забытья, отупения. Отупевший человек меньше злится, когда его сын приходит домой с грязными штанами, поэтому – вино, жратва, оргазмы, кроссворды… всё то, что отупляет. Такому человеку я посоветую разумные и опирающиеся на приемлемую для него мораль самоограничения, и это будет для него в самом деле полезно. Я ему посоветую даже сесть на какую-нибудь диету, хотя вообще говоря такое грубое и бесцеремонное вмешательство рассудка в жизнь тела, как навязывание себе диеты, является очень грубым попранием всего живого в себе, но о ком речь-то? Речь о человеке, который без диеты осуществляет над своим телом ещё более варварское насилие, так что из чего выбирать-то…

Он замолчал и стал с аппетитом, достойным лесоруба, пожирать мясо, заедать его картошкой и хлебом, и запивать, что показалось мне удивительным, молоком, лишь изредка отхлебывая из бокала с вином. Спустя минуту он запустил ложку в блюдо с грибами и, засунув их в рот, с наслаждением стал их хрумкать, попутно пихая в рот зелень. Я решил от него не отставать, повторяя всё в точности за ним, разве что молоко казалось тут совершенно неуместным, и я не стал его пить.

- Но для нас с тобой, Макс, - продолжил он спустя пару минут, - рекомендация только одна – делай всё вволю. И если вдруг тебе с какой-то дурости захочется обжираться, то мой совет не изменится – жри вволю, мой друг, жри от пуза, хоть до состояния полного обалдения, когда ты уже не можешь сдвинуться с места и можешь только лежать кверху брюхом и стонать. Всё просто. Я ведь знаю, что в остальном ты тоже живёшь по тому же принципу, а значит – ты живой человек, у тебя полно интересов и желаний, тебе захочется погонять в футбол, потрахать на этом столе свою подружку или дружка, обсудить свой бизнес, подумать над своими Странниками, и как, интересно, ты всё это будешь делать в состоянии вот такого свинского обжорства? Да никак. И это тебе не понравится. И со временем твои желания сами с собой разберутся, и у тебя начнет возникает удовольствие от того, что ты съел поменьше и можешь теперь не только лежать на спине, но ещё и сидеть в кресле и читать книжку, а потом тебе захочется большего, и в конце концов установится какой-то оптимальный для тебя режим и еды, и сна, и секса и всего чего угодно – всего, что доставляет удовольствие. И диеты тебе никакие не нужны ни в коем случае, зачем? Кто лучше твоего тела знает, что ему надо? Это регулируется путем аппетита. Вот мне сейчас хочется вина, так значит моему телу и нужно вино, поэтому оно для меня сейчас очень вкусное, а если алкоголь моему телу ни к чему, так мне и не захочется, а если я решу попробовать, оно будет невкусным. Всё проще некуда.

- Молоко… слушай, это вкусно – мясо с молоком? – Не выдержал я.

- А… ну вообще да, для меня вкусно. С хлебом, скорее, а не с мясом. Сожрать вот такой кусище свежевыпеченного хлеба, и запить его парным молоком… это блаженство, Макс, истинное блаженство, а уже потом я съем и кусок мяса, а после мяса мне захочется зелени и вина, потом еще и еще зелени, а потом грибов… ну как-то вот так, - он усмехнулся и продолжил своё пожирательное дело.

- Сколько раз в день ты ешь? – Не отставал я от него

- Два. Утром легкий завтрак, и в семь вечера – серьёзный такой ужин. Это всё. У других как-то иначе, а у меня так… кстати, насчет молока, ты хоть отдаешь себе отчет, что я сейчас исполняю свой долг, будучи истинным арийцем?:)

Мой рот был занят пережевыванием невероятно вкусной свинины, и я бровями изобразил своё полное недоумение, но видимо это получилось нелепо, и он слегка заржал, глядя на меня. Вообще в этот раз Фриц производил существенно иное впечатление, чем на наших предыдущих встречах. Сейчас передо мной был эдакий Гаргантюа, весельчак У, Портос и Декарт в одном лице. Раньше он казался намного более сдержанным и уж никак не сибаритствующим – видимо, сейчас он стал в большей степени принимать меня за своего.

- Тебе, конечно, не понять, - довольно прогудел он, сладострастно поглядывая на кусок хлеба, отправляя его в рот. – Видишь ли, надо принять к сведению, что я – человек, проведший свою молодость среди истинных арийцев, и как все настоящие эсэсовцы, я изучал руны и заучивал долбаную Эдду. Но от меня, сотрудника Анэнэрбе, да ещё из особо секретного отдела, да ещё и приближенного к августейшим персонам, требовалось нечто большее, и я, впрочем не без удовольствия, изучал древнюю историю Германии, по возможности отпинывая подальше эзотерические теософские измышления типа тех, что у мадам Блаватской… кстати, русская женщина. Её труды у нас очень уважали… Так вот, Макс, расскажу-ка я тебе кое что о древних германцах… мои предки-индоевропейцы жили на территории Европы ещё пять-шесть тысяч лет назад. Предполагают, что это было более или менее однородное племя, говорившее примерно на одинаковом языке, индо-европейском. За четыре тысячи лет много воды утекло, и племя немножко дифференцировалось – безумно медленно по современным меркам. И из исходной пра-массы постепенно выделились анатолийцы, жившие в Малой Азии, фракийцы, индийские арии и там ещё кто-то. А, ещё греки. Ну то есть те, кто впоследствии стал греками. А в районе Скандинавии образовались германцы, которые в целом были диковаты по сравнению со своими соседями. На юге жизнь вовсю бурлила. Были Микены и Крит, потом были основаны Афины в 1850 году, основали их пеласги, кстати, а в 753-м – Рим, тоже кстати пеласгами, по сравнению с которыми ахейцы были варварами, не гнушавшимися эксплуатировать пеласгов… меня постоянно заносит, - пожаловался он, глядя в пустой стакан молока, - так вот германцы оставались довольно дикими племенами, и в то время как некоторые знатоки типа Плиния Старшего выделяли среди германцев ингвеонов, тевтонов, кимвров, свевов, гутонов и прочие этносы, то для подавляющего большинства германцы представляли собою просто диковатую толпу голубоглазых, русоволосых и очень рослых мужиков. Кто-то считал, что они родственники кельтов, и возможно так оно и есть, но лично я сомневаюсь. И знаешь - что ещё знали цивилизованные люди того времени о германцах? Что это народ, который жареное мясо запивает молоком и вином! Так что неудивительно, что у нас тогда пошла мода на такое меню, но я так ем не из-за моды, а просто в самом деле нравится.

На меня эта история произвела довольно слабое впечатление, хотя в целом мне импонировало его почти фанатичное увлечение историей, а его ум и эрудиция делали почти любой разговор с ним об истории довольно интересным не только потому, что он фонтанировал информацией, но и тем, что нередко проводил любопытные параллели, делал неожиданные выводы.

Заметив, что мне не очень интересно, он ободряюще махнул мне рукой, словно призывая жрать, а не слушать его, и я в общем так и сделал. Тут я обратил внимание на то, что ест он совершенно не так, как это делают старики и дряхлые развалины. Если понаблюдать за дряхлым человеком во время еды, ты легко заметишь, что он каждый свой глоток сопровождает мерзким хрипящим выдохом. Выпьет ли он глоток чего-либо или проглотит кусок еды, он выдаст вот такой отвратительный звук – квинтэссенцию старческости и дряхлости. Это звуко-испускание можно использовать и как критерий дряхлости, и тогда еще раз можно убедиться, что даже в двадцать лет многие люди начинают стремительно дряхлеть. Фриц ел как животное. Здоровое такое, активное животное, и звуки он издавал соответствующие – иногда немного причавкивал, как это делают собаки, иногда с хрустом вгрызался во что-то, и в целом его физиономия была эдакой здоровой, активной. Я задумался о том, почему же старики издают эти мерзкие звуки, но в голову лезло что-то явно несущественное. Тогда я представил себя дряхлым и сам издал несколько таких звуков, потом ещё раз, и вдруг я поднял взгляд и увидел, что Фриц в упор воззрился на меня! Я рассмеялся и объяснил ему, каким именно занимаюсь исследованиями. Он кивнул и продолжил жрать.

- Может, дело в чувстве собственной важности? – Предположил я вслух?

Он лишь яростно отрицательно помотал головой.

- Может это желание привлечь к себе внимание?

Аналогичная реакция. Наконец он прожевал свой кусок и, положив руки на стол, чуть наклонился в мою сторону.

- Ты можешь гадать сколько хочешь, Макс, а я знаю точно. Просто потому, что я и сам был дряхлым. Это было давно, но я хорошо помню. В какое-то время у меня был… ну скажем так, кризис, связанный с тем, что возраст подходил к очень почтенному, и я как-то сдулся и обнаружил, что старею, так что взял себя в руки и в конце концов нашел смысл своей новой жизни, так вот, Макс, дело в том, что дряхлость – это не просто состояние тела, это ещё и состояние души, психики. У дряхлого человека, будь он реально старый или из молодых стариков, в жизни ничего не остается, понимаешь? Ни мечтаний, ни творческих замыслов, ни стремлений, ну ничего. Ничто их глубоко не трогает, они просто тлеют и доживают своё просто потому, что тело ещё функционирует. И в их внутренней жизни ничего не остается, совершенно ничего, кроме… физиологии. Физиология становится главным и зачастую единственным содержанием их угасшей жизни. Их болячки занимают их ум, а эмоциональную сферу полностью занимают физиологические отправления. Они срут, ссут, отрыгивают, чешутся, издают разнообразные звуки, и это, по сути, и есть тот эрзац, которым они заменили свою эмоциональную жизнь. Физиологические проявления как бы напоминают им – я еще жив, и это их как-то утешает, успокаивает… вот в чем дело.

- Блять… - только и произнес я.

- Угу, - кивнул он. – Вот так живут люди.

- Когда я хожу в треки, огромное количество мужиков лет за сорок и даже за тридцать издают такие звуки за едой.

- Неблагоприятные условия, отсутствие комфорта и некоторые физические лишения ускоряют дряхление. Оно может быть локальным, возможны ремиссии до определенной степени… в общем, вся эта трупология мне малоинтересна, Макс.

Произнеся это, он прищурился и улыбнулся, и я понял смысл его подколки: я только что сообщил, что его рассказы малоинтересны, но что я взамен предложил ему самому? Рассуждения о каком-то разлагающемся говне? Ну ладно…

То ли под влиянием вина, то ли от того, что я окончательно махнул на попытки вести во время ужина осмысленный разговор, в голову полезла уже полная ерунда. Например, почему «хуевый» это плохой, а «пиздатый» - это отличный. Подход, опирающийся на значение корня, тут был обречен, поскольку один и тот же корень мог легко использоваться в словах, имеющих диаметрально противоположную окраску: «хуевый»-«охуенный». И тут до меня дошло, что раз эти два корня изначально амбивалентны, что в общем легко объяснить их высокой эмоциональной окраской, поскольку они связаны с крайне табуизированными понятиями, в то же самое время означающими нечто, что играет огромную роль в жизни человека, то значит надо попросту перейти в другую область, и эта область очевидна. Если спросить человека – является ли буква «а» храброй или трусливой, почти все без исключения скажут, что она храбрая, причем дадут ей максимальную оценку в баллах. Букву «е» оценят как романтическую, а «и» - как синюю и так далее. То есть каждая буква, и отсюда каждое сочетание букв в сознании человека определенного этноса имеют определенные ассоциации, и чисто фонетически «пиздатый» звучит очень бодро, энергично, ярко, и конечно легко это слово соотнести с чем-то хорошим, в то время как «хуевый», опять таки чисто фонетически, легко ассоциируется с чем-то унылым, вялым. Вот и весь ответ.

Дата добавления: 2015-10-28