10 страница. Так, например, печально завершился обещавший быть томным благотворительный вечер

Так, например, печально завершился обещавший быть томным благотворительный вечер, устроенный местной епископальной церковью в небольшом городке Баварии. Активисты церковной общины очень тепло приняли зашедшего к ним в гости красивого и вежливого мальчика, пострадавшего от коммунизма. По его рассказам у них сложилось мнение, что он много лет ревностно изучал в монастыре буддизм (что в общем-то соответствовало реальности), не упуская случая наставлять на путь истинный своих многочисленных друзей (что тоже верно, хотя то, что такое «истинный путь», в его представлении несколько расходилось с тем, что могли бы представить себе они), и это придало ему в их глазах ореол матери Терезы, а его свободное владение немецким и способность создавать яркие словесные образы покорило уже окончательно и самого епископа, прибывшего на воскресную проповедь.

Несомненно, само провидение послало их небольшой и скромной общине такое милое и говорливое чудо, и когда Лобсанг с детской наивностью и горячностью изъявил желание обратиться к пастве с критикой эволюционистов, епископ резонно решил, что греха в этом нет, и небольшое развлечение придется всем по душе. Даже если слова ребенка будут наивны, это все равно будет мило и забавно, и в итоге епископ с удовольствием уступил ему свое место, усевшись рядом с бургомистром на первом ряду.

Лобсанг решил поговорить о хвостах, и первые пару минут посвятил вопросу классификации хвостов в животном мире. «Хвосты бывают пушистые, длинные, помпончиками…, которые задираются вверх и которыми размахивают в стороны…», - начал он, и это было смешно, особенно когда он пытался показать на себе, чем размахивание вверх-вниз отличается от влево-вправо. Вскоре он перешел к вопросу о том, какой хвост, по мнению эволюционистов, подобал бы человеку. «Неужели можно помыслить», вещал он с лицом, выражающим крайнее изумление, «что наши отцы и деды, матери и бабки ходили с хвостами? Не является ли это попросту говоря отсутствием уважения к нашим предкам?»

Епископ одобрительно кивал, и на лицах прихожан было разлито умиление.

«Взять, к примеру, вот эту даму», неожиданно ткнул Лобсанг пальцем в жену бургомистра - пышно разодетую матрону с двойным подбородком, сидящую в переднем ряду подле своего супруга. Матрона польщено улыбнулась и положила свою руку на руку мужа.

«Представим себе», продолжал Ло, «что у этой дамы есть хвост. Длинный, пушистый, ну может немного облезлый на кончике вследствие нарушения обмена веществ… я слышал, что у тех собак, которых перекармливают, хвосты становятся облезлыми».

Лицо дамы вытянулось, она утянула свою руку обратно и заметно напряглась.

«Не будем ханжами, граждане, давайте представим себе её хвост ради торжества истины. И что же мы бы тогда имели? Как бы этот хвост умещался в ее трусиках, под платьем? Никак невозможно его туда засунуть, да и сидеть неудобно. Пришлось бы делать дыру. А разве уместно сей даме было бы иметь дыру в платье прямо напротив копчика? Не задувал бы туда ветер? Конечно, иные господа эволюционисты увидели бы в этом известное преимущество в виде вентиляции, но кто измерит глубину детской травмы того ребенка, взгляд которого упадет на эту дырку и проникнет вглубь? Разве не должны мы думать о детях, о моральной стороне вопроса?»

На епископа было жалко смотреть. Части его шевелюры вздыбились, причем почему-то в разные стороны. Видимо, его руки, спазматично хватающиеся за голову, потеряли синхронность и действовали вразнобой. В конце концов он вцепился в подлокотники своего кресла и совершал странные жесты головой и шеей, как токующий глухарь. Его одолевала мучительная нерешительность. Встать и прекратить это означало бы открыто признать факт катастрофы, запечатлеть её в окончательно свершившемся виде. С другой стороны, если подождать секундочку, то может быть этот приступ сумасшествия прекратится, и после того как мальчик скажет хоть что-то нормальное, можно спокойно его поблагодарить и убрать к чертовой матери, и все сделают вид, что ничего особенного и не произошло, ну бывает же, когда ребенок обкакается, ну типа этого. Так он подергался вперед-назад, как буриданов осел, после чего взял себя в руки, пригладил волосы и даже покровительственно улыбнулся и кивнул мальчику, решив выждать момент, когда можно будет достойно прекратить все это. Пусть только этот гаденыш скажет что-нибудь нормальное, на чем можно будет и завершить...

Жена бургомистра закрыла глаза и зачем-то высунула кончик языка, и её лицо приобрело от этого по несчастному стечению обстоятельств такое выражение, словно она предвкушает сквозняк в своей попе.

Бургомистр побагровел, вспотел и могучим усилием воли поборол в себе желание встать, взять за ухо сорванца и выкинуть к чертовой матери, но лезть поперек епископа не посмел. Раз епископ сидит, ему тоже не гоже дергаться… Боже мой, а почему епископ просто сидит? Скосив глаза, бургомистр обнаружил, что епископ не просто «сидит», а вполне спокоен и кивает оратору! Мысли стали закрадываться в его голову. Случайно ли появление именно сегодня и именно тут этого антихриста? Случайно ли то, что епископ позволил ему произнести речь? Да и кроме того, мыслимо ли, чтобы такой молокосос мог сам составить экспромтом такую речь с такими мудреными словами??

Теперь бургомистр совершенно успокоился и осталось неизвестным только одно – под кого идет подкоп? Под него самого? Нет, быть не может. Конечно, выбор его жены неслучаен, но его жена – никто, поэтому если сначала удар пришелся как бы по ней, значит рикошетом он должен скользнуть на… на кого? Двоюродный брат жены! Казначей при церкви. Проворовался, скотина! Значит сейчас этот мальчик должен с хвоста, будь он неладен, перекинуться как-то на вопрос растраты в церкви.

«Более того», - не унимался Ло, - «а что, если господину бургомистру захочется взять свою уважаемую супругу сзади? Что прикажете делать с хвостом, бестолковые безбожники, а?» - воздел он руки к небесам в исступлении. «Задирать его кверху, обнажая при этом непотребное и направляя мысли бургомистра в греховное, противоестественное русло? Сворачивать хвост в сторону, подвергая супругу угрозе вывиха?»

Голос его совершенно не по-детски гремел под сводами церкви, возвышаясь и падая.

Мозг бургомистра продолжал лихорадочно производить вычисления на основании нового поворота сюжета выступления. Содомский грех еще тут… неужели…

Удивительные вещи случаются с людьми, когда они совершенно неожиданно попадают в ситуации, которые не укладываются у них в голове. Оказавшись далеко в стороне от привычных рельсов, а тем более в окружении других людей в том же положении, они способны, как оказывается, на поразительные поступки под действием аффекта.

«Братья наши…», начал Ло, и тут в мозгу бургомистра окончательно прояснилось – точно проклятый брат этот. Но возмездие должен осуществить он первый, он должен показать епископу, что не дремлет, что готов всемерно наказать грех.

Дрожа от нервного возбуждения, бургомистр поднялся со своего места, обернулся, нашел сзади себя злосчастного двоюродного брата супруги, схватил его за грудки и, буквально вырвав со своего сидения, вытащил к себе, награждая затрещинами и пощечинами.

- Зачем ты, вор, гнусно обесчестил мою жену, а? – Орал он, стараясь, чтобы его гневное лицо было увидено епископом, чтобы и мысли не закралось у него, что бургомистр может покрывать растратчиков и развратников только потому, что они его родственники.

- Я… я… - лепетал тот в полном обалдении.

- Зачем совершал содомистский грех с супругой моею? – Не унимался тот.

- Я только два раза, - пролепетал наконец братец, - дело молодое, давно было…

- Идиот! - Жена бургомистра вскрикнула и попыталась пнуть брата ногой. – Заткнись!

Во втором ряду кто-то истерично заржал, и тут же заткнулся, а спустя секунду стал всхлипывать, но смешки уже пошли повсюду, по всему залу пошло движение и шум.

Странных событий становилось все больше. Лобсанг продолжал обсуждать сложности при обслуживании себя в туалете при наличии хвоста, когда супруга директора городского банка, сидящая справа от бургомистра, неожиданно развернулась и дала звонкую пощечину своему мужу. Спроси у нее потом, зачем она это сделала – ничего не ответит.

Братец полез под стул, но застрял. Епископ хватал ртом воздух и держался за сердце, его губы беззвучно шевелились. Зачем-то заперли входную дверь и спрятали ключ, и несколько человек тщетно пытались вырваться, что-то выкрикивая про диавола. Снаружи их услышали и стали помогать, но двери в церкви были сделаны на совесть. Равномерные удары чем-то тяжелым в дверь извне отдавались гулким эхом внутри церкви, вплетаясь в речь Лобсанга и создавая ему инфернальную аранжировку. Справа кто-то затянул «аллилуйя».

Братец под стулом, кажется, застрял и ему стало плохо, и его стали вытягивать оттуда, чему он почему-то отчаянно сопротивлялся, и треску лопнувшей ткани последовал вид застиранных семейных трусов, надетых на довольно обширную задницу.

В зале начался полный бедлам. Кто-то стоял и плакал, кто-то раскачивался на своем стуле, зажав уши…

Лобсанг был в полном восторге. Он давно перестал думать о том, что говорит, тем более что в поднявшемся шуме это уже вряд ли кто бы расслышал. Он завывал, погавкивал и пританцовывал, выкрикивая уже нечто совершенно нечленораздельное, перемежая всё это заунывными песнопениями на тибетском языке, и если бы не решительные действия Эмили, выскочившей на сцену, схватившей его в охапку и утащившей через пожарный выход, всё могло бы кончиться очень драматично.

Это, кажется, был единственный раз, когда Эмили попросила Лобсанга несколько соразмерять силу своего гения с ситуацией.

С возрастом Ло не утерял своего внешнего очарования, за которым обычному незамысловатому человеку было непросто увидеть нечто существенно большее, чем просто симпатичного пупсового паренька. С опытом он приобрел также и известную осмотрительность, поскольку то, что ещё сойдет с рук ребенку или подростку, уже не простится двадцатилетнему. Оставаясь, в сущности, добрейшим человеком, он мог быть несносно язвительным с теми, в ком проявлялось чванство или неискренность, высокомерие или бесчувственность. При этом он научился не только не переходить границы формальной вежливости, но и более того, выглядеть участливым и дружественным, что только добавляло ему невыносимости в таких ситуациях. Жертве попросту не было к чему придраться, и это было хуже всего.

Будучи от природы сильным человеком, он, вследствие своего образа жизни и характера своих занятий, стал исключительно выносливым, что совершенно не бросалось в глаза по его стройной фигуре и грациозным повадкам.

Я познакомился с ним довольно-таки недавно, около года назад, и с первого же взгляда мне было с ним легко и просто, безо всяких притирок и привыканий. Было в нем что-то такое «своё», и он, видимо, чувствовал ко мне то же самое особое внутреннее сродство, которое не рождается в общении, а возникает сразу, как природная близость, которая всегда была и есть. Обостренное чувство искренности, я бы сказал, было его главной, бросающейся в глаза чертой. С другой стороны, ему несомненно требовалась работа над собой, чтобы перестать так напряженно и даже болезненно реагировать на проявление неприятных качеств у тех людей, которые в целом или отчасти казались ему симпатичными, поскольку эта реакция мешала ему общаться с людьми, с которыми ему все-таки было бы отчасти интересно, мешала получать необходимый жизненный опыт.

Его [ … этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200 … ], как только близкое общение с девушками стало для него возможным в условиях жизни в Европе (что совершенно исключено в невероятно ханжеской, сексо- и ласко-ненавистнической атмосфере тибетской и индийской культур), после чего все само собой пришло к общему знаменателю бисексуальности. Мне были приятны его ласки, когда у него возникало ко мне сексуальное влечение, и когда он как кошка тихо подкрадывался и начинал ласкаться. Вообще парни почти никогда не могут именно «ласкать». Они могут гладить, трогать или лапать, а чаще хватать или сжимать… ласки же Лобсанга были типично девчачьими. С закрытыми глазами было невозможно сказать, что ласкает парень. Всегда чувствуется, когда человек делает в сексе что-то, что ему в самом деле сильно нравится, и когда он сосал мой хуй, игрался с ним, целовал его, или когда он ласкался с моими лапами, это было очень непосредственно и приятно, и всё же… не более того. Настоящую нежность, страсть и наслаждение я испытывал только с Клэр [ … этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200 … ]. Его это не задевало, не обижало, и он с удовольствием принимал иногда участие в нашем сексе, когда мы его звали или принимали его инициативу, и легко отваливался и сматывался, когда мы говорили ему «брысь». Его попка легко принимала мой хуй, и иногда меня это сильно возбуждало, особенно когда [ … этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200 … ] одевала на него чулочки и короткую юбочку.

И вот такой человек был среди нас в той компании, которая собралась в моих апартаментах в Сингапуре.

- Ну если он действительно хочет попробовать, то попробуем, конечно. Хуже не будет, получим какой-нибудь опыт. Сама идея в любом случае интересная, и если не получим один результат, то получим другой, и кроме того это не мешает каждому заниматься чем угодно еще, - согласился Ганс.

- Но Макс, моё мнение ты знаешь, - проговорила Эмили, общупывая пальцами струну на теннисной ракетке, проверяя степень ее натяжения, - ничего не получится. Прошлое, будущее – для меня это абстракция, нечто исключительно из области идей, а не реального физического мира. Залезть в прошлое через управляемый глубокий сон и что-то там делать… в принципе, почему нет, можно конечно, но на мой взгляд это будет не более чем видоизменение сюжета сна, ну просто другой сон.

- Единственный способ проверить это, это проверить, - провозгласил я, вполне довольный тем, что в целом идея принята. – Нам нужно не очень глубокое воспоминание, ну лет на пятьдесят-сто назад, нужно осознать себя в этом сне-воспоминании в достаточной степени, чтобы в каком-то месте закопать что-то, какой-то предмет, лучше – записку, которая не истлеет за эти годы, например нацарапать что-то на камне. Запомнить это место и потом пойти и найти там свое послание из прошлого. И для всего этого нужна энергия. Больше, чем у нас её есть. Привнесение будущего в настоящее, выстроенная нами спайка достаточного количества энергии для такого осознания себя в глубоком воспоминании не даёт. И, видимо, не даст. Варианты: мы делаем второй эволюционный шаг…, - я повернулся к Гансу, - Ганс расскажет нам о том, что он накопал в этой области. Еще вариант – мы приручаем сплюшек и научаемся брать энергию от них в том виде, в котором она нужна нам и не нужна им, как вот коровы едят травку, а мы пьем молоко и жрем сыр… сыра охота, кстати, такого… камамбера с плесенью… Эмили, - я обернулся к ней, - в этой области нам понадобится твой опыт.

- Нет у меня такого опыта, Макс, по приручению сплюшек! – Отмахнулась она. – Какое еще приручение, я просто некоторое время изучала их повадки, их склонности и…

- С этого приручение и начинается. Ты просто никогда не думала об этом в таком ключе «приручения». Для тебя сплюшки, это нечто такое пришедшее к нам из космоса, освященное, так сказать, этим космосом, но я отношусь к этому проще. Наверное у древних людей тоже так было – кто-то смотрел на корову как на божество и чудо из внешнего мира, а кто-то взял ее и стал приручать и использовать.

Ладно, - Эмили усмехнулась и махнула рукой. – Когда сделаешь сыр из молока сплюшек, зови.

- Ну, и наконец третий вариант…, - начал я.

- Почему не достаточно первых двух? – перебила меня Клэр. – Обязательно нужен вот этот третий?

Я ожидал этой реакции, разумеется, но что я мог сделать.

- Мы неизбежно полезем туда, Клэр.

Ганс кивнул и одобрительно промычал.

- И значит третий вариант, - продолжил я, стараясь не смотреть в сторону Клэр, - это накопление багрянца и попытка разобраться, что же это такое и с чем его едят. Тут мы все в той или иной степени невежественны, и всем надо начинать, по сути, с нуля.

- Ну ты, конечно, помнишь, что накопление багрянца ведет к глубокой перестройке личности, да Макс? – Вкрадчиво напомнил Ганс.

- А кто это сказал, Ганс?

- Ну, - он развел руками, - есть некоторый опыт, Макс.

- У Анри что ли? – Съязвил я, и только потом вспомнил, что в отношении Ганса это совершенно лишено всякого смысла. У него был какой-то уникальный иммунитет на язвительность. Стоило кому-то начать на него таким образом наезжать, он словно от самого этого факта становился еще более спокойным, рассудительным и довольным, и это было конечно клёвое качество, мне хотелось бы этому поучиться.

- У Анри поучиться нечему, он сдался и ушел, а у меня есть кое-какой опыт, и у Эмили есть.

- И багрянец меняет тебя?

- Меняет.

- В нежелательную сторону?

- …ну, я бы так не сказал… пока что. Мы очень мало знаем об этом, Макс.

- Ну так узнаем больше. Меня оставляют равнодушными эти почти детские ужастики о «глубокой перестройки личности» и прочем. Я нормальный, сильный и здоровый парень. Если что-то пойдет не туда, то мне это не понравится и я вернусь. В общем…, меня эта неопределенность не только не пугает, но даже наоборот. И мне кажется, что это нормальный, естественный инстинкт исследователя и путешественника, свойственный психически здоровому человеку вообще.

Ганс промолчал, и я не стал разбираться в том, что означает очередная разновидность его добродушной улыбки.

- А меня твоя личность не пугает, она мне нравится! – Вякнула Маша и состроила Гансу глазки.

- Моя личность… Маша, моя личность, как бы это сказать, затронута влиянием багрянца в исключительно слабой степени. Слабая доза белладонны целебна и широко используется в медицине, а сильная убивает…

- Я ориентируюсь на самого себя, Ганс. Белладонна тут не при чем. Если мне нравятся изменения, я иду дальше. Если снова нравятся, снова иду. Ты говоришь о глубокой трансформации личности, но не упоминаешь, что пока что, до настоящего момента, есть основания предполагать, что это приятная трансформация, интересная, перспективная. Я буду верен себе и дальше. Я буду следовать себе. Я пойду туда, где моя жизнь будет приятней, интересней, насыщенней, и хотите, называйте это трансформацией или деградацией или хоть белладонной:) Все остальные ориентиры для меня вторичны. Всё остальное либо вытекает из главного или надумано и значения не имеет. И еще насчет белладонны… как известно, атропин не только расширяет зрачки, но и вызывает у человека сильное возбуждение, доходящее до бешенства. Сильное возбуждение я люблю, Клэр и Маша подтвердят, а если я стану бешеным, то они меня успокоят:)

Ганс с подчеркнуто уважительной физиономией развел руками, но несмотря на эту театральность я понимал, что он почти наверняка разделяет те же ценности, иначе его бы тут попросту не было.

- Я с этим полностью согласна, - Маша подошла ко мне сзади и положила голову на мое плечо. – Когда я слушаю то, что сейчас говорит Макс, я знаю, что это – моё, это отзывается во мне, и я уверена, что такая цель – это моя цель. Пока Макс идет туда, я иду с ним и буду с ним.

Эмили взглянула на Машу долгим тягучим взглядом, но ничего не произнесла.

- И ты помнишь, - вставил Ло, - что багрянец, вполне вероятно, уникальное явление во Вселенной, и вполне вероятно, что он привлечет кого-то посерьезнее сплюшек?

- Помню, - кивнул я. – И меня это не пугает. Не то, чтобы я хотел показаться героем… просто говорю что есть – не пугает.

- Тогда давай начинать с конца.

- То есть, - не понял я.

- Багрянец. Начнем сразу с него, а остальное добавим.

- Это всё связанные вещи, - пояснила Эмили. – Но я согласна, уж если ставить опыт, давайте делать акцент на накоплении багрянца, так как это может дать само по себе столько неожиданных и интересных результатов, что даже достижение изначально поставленной цели будет не так важно.

- Ну и не будем размениваться, - подвел я итог.

Вернее, думал, что подвел. Думал ровно до того момента, пока мой взгляд не упал на Ганса. А после этого я уже перестал так думать, и стал внимательно за ним наблюдать. Точнее – за тем, как он смотрит на Эмили. Эмили пыталась сначала сделать вид, что не замечает этого взгляда, ну или не придает ему значения, но для Ганса это было, по-видимому, важным. Он начал постукивать пальцами по столу, слегка наклонил голову и его взгляд приобрел немного насмешливо-добродушное выражение. Насколько я его знал, это означало, что у него серьезный настрой. Эмили знала Ганса получше моего, поэтому она вздохнула и усмехнулась.

- Ну что, Ганс? – С выражением вселенской муки произнесла она.

- Ну ты ведь знаешь «что», не так ли? Эмили, - его улыбка стала просто источающей вселенскую любовь и доброту, что означало нечто резкое на грани посылания на хуй, - ты знаешь, ты прекрасно знаешь, что я по-большей части индивидуалист, можно так сказать. Мне очень нравится общество каждого, действительно каждого без исключения присутствующего здесь человека, но если речь идет об исследованиях… скажем прямо, если речь идет об исследовании багрянца, то мне остается только пожелать вам успеха и покинуть вашу компанию. В данных обстоятельствах, я имею в виду, как ты понимаешь…

- Ганс, что вы там понимаете с Эмили…, - не выдержал я, - давай начистоту, а? Эмили, зачем эти игры? Ганс?

- Все очень просто, Макс. Нет никакого смысла затевать совместную работу, в успех которой Эмили не верит. Зачем тратить время всех присутствующих? Можно заняться чем-то другим, пусть не таким эпохальным, прорывным и многообещающим, зато конкретным и имеющим шансы увенчаться успехом.

Эмили по-прежнему молча пялилась в стол, и я продолжил доставать Ганса.

- Почему она не верит?

- А ты спроси у нее, Макс.

- Я у нее спрошу, спрошу, но почему ты уверен, что она не верит в успех?

- Я думаю, Макс, - из за спины раздался шепот Маши, впрочем достаточно громкий, чтобы его слышали все, - что Эмили что-то знает или что-то имеет, что она не хочет тут выкладывать, а Ганс знает или догадывается об этом. И если он прав насчет своей догадки, то он прав и насчет своего решения, видимо…

- Эмили?

Я наклонился вперед, сидя за своим роскошным столом для конференций прямо напротив неё. Роскошные, внушительные, огромные, массивные столы – моя слабость, мой, можно сказать, рабочий фетиш. Всю свою жизнь я писал где придется и на чём придется, начиная от коленок и кончая шаткими, кривыми и узкими уёбищными конструкциями в отелях, освещенными при этом хуже, чем спальня пенсионера. Сначала это было необходимостью, пока я был бедным и оставался вполне доволен любыми условиями, а потом это перешло в глупую привычку, пока наконец до меня не дошло, что это не ерунда и не мелочь. Комфорт и удовольствие, это вообще совсем не ерунда. Поэтому для своих апартаментов я нашел нечто совершенно уникальное – огромный стол, четыре на полтора метра, сделанный из корня тикового дерева, со столешницей толщиной в пол-фута, водруженный на множество сверхмассивных ножек удивительной красоты, тоже сделанных из корня тика - разнообразной формы, причудливо переплетающиеся друг с другом, образующие выступы, наплывы и пещерки. Будучи отполированным и покрытым лаком, стол производил на меня неизгладимое впечатление, и работать за ним, будь то читать или писать или смотреть в монитор, было очень приятно. Трахаться на нем тоже удобно, кстати, если посадить на стол девочку и стоять между ее раздвинутых ножек. Удобно и лизать письку девочке, сидя в кресле опять-таки между её раздвинутых ножек. Смотреть на Эмили, в общем, тоже было приятно, но гораздо больше я хотел, чтобы она прекратила свою партизанщину.

- Эмили…, - снова повторил я.

- Я не согласна с тем, что не верю в успех предприятия, - наконец произнесла она, - но Маша права в том, что у меня есть возможность, относительно уместности использования которой прямо сейчас я сомневаюсь. И Ганс об этом знает. Ганс, ты уверен, что вот в самом деле целесообразно именно сейчас это сделать? Ещё до того, как мы что-то интересное и значимое смогли получить?

- Почему нет, если ты уверена, что мы получим это интересное, – резонно, как мне показалось, возразил он. – Разве не лучше, чтобы мы с самого начала получили важную информацию, и не теряли время? Если ты считаешь нашу компанию перспективной, почему тогда такие странные условия типа «сначала научитесь плавать, а потом мы вам в бассейн воды нальем»?

- Мне трудно давить на Эмили так же, как это может делать Ганс, - снова из за моего уха донесся голос Маши, - но я с ним согласна.

Лобсанг с философским выражением лица наблюдал за развитием ситуации. Ему-то на Эмили еще труднее давить, это понятно.

- Так что делать будем, - второй раз за день я попытался подвести итог.

- Я его приглашу.

- Кого?

- Источник информации.

- О багрянце??

- Ну, - Эмили пожала плечами, - об этом тоже. Я не могу знать, о чем он захочет рассказать.

- Ганс, и ты все это время знал о существовании такого источника? – Удивился я.

- Знал.

- И не попробовал «раскрутить» Эмили??

- А что её раскручивать, у неё черный пояс… но сейчас ситуация иная.

- Ладно, - Эмили встала и потянулась. – Как получу информацию, сообщу.

Последующие две недели я провел почти в полном одиночестве. Клэр и Маша, которые жили в моих апартаментах, каждая в своей комнате, тоже почти не показывали носа, занимаясь своими делами, и так как туалет и ванная были в каждой комнате, то на какие-то значимые периоды времени мы пересекались только на кухне и, иногда, в сауне. Ну и иногда, условно говоря, «в постели», конечно. Довольно часто, вообще-то…

Маша по уши увязла в минералогии. Начав с чисто поверхностного знакомства на уровне «оказывается, есть вот такой камушек», она довольно быстро добралась до молекулярных и атомных основ минералогии и загорелась идеей создать собственную коллекцию красивых камней. Мне эта идея тоже очень нравилась. Когда-то давно я начинал собирать такую коллекцию, потом бросил. Сейчас у нас были и возможности, и желание. Я предложил ей построить целый научно-выставочный центр, посвященный минералам. Это позволит совместить приятное с интересным, а также и с полезным с точки зрения бизнеса. Те музеи, которые я видел, производили на удивление жалкое впечатление, и Сингапур – вполне подходящее место для создания такого центра.

Идея ей понравилась. За несколько дней она успела купить немаленький кусок земли рядом с Научным Центром Сингапура, заказать проект центра и списаться с несколькими крупными поставщиками минералов в России, США, Мадагаскаре, Индии, Китае, Африке и хрен знает где еще. Мы решили, что вместо того, чтобы устраивать скучную выставку минералов по каталогу, мы будем собирать именно красивые, зрелищные камни. Мне лично как-то все равно, если в нашей коллекции будут отсутствовать те или иные варианты гранита, шпинели и прочей невзрачной живности. Главное – зрелищность, чтобы у посетителей открывался рот, чтобы они не могли оторваться от выставки, чтобы приходили еще и еще, много раз. И конечно – максимально полная доступность коллекции для общупывания и облапывания. Терпеть не могу официозные музеи, построенные мудаками для мудаков, где можно смотреть, но нельзя трогать. Особенно дорогие образцы, или потенциально опасные для детей (типа самородной серы), можно держать под замком или выдавать на облапывание под присмотром консультанта, но основная масса камней должна быть доступна.

Еще можно сделать лаборатории, в которых посетители могли бы смотреть, как происходит полировка камней, можно построить зрелищные макеты горнодобывающих комбинатов, угольных разрезов, шахт, разного рода копей и тому подобное.

Из комнаты Маши по нескольку раз в день раздавался победный рёв, после чего я напрягал свои мышцы в ожидании того, как маленькое, но чертовски сильное животное выскочит из своей берлоги и напрыгнет на меня, облапив и излагая очередную идею.

Маша предполагала сделать музей 4-хэтажным. Мы вместе выбрали одну из лучших фирм по архитектурному дизайну из Южной Кореи, и после десятка таких набегов Маши я связался с архитекторами и посоветовал им готовить проект здания в два раза выше. Они были в восторге. Я, в общем, тоже. Вообще южнокорейцы в этом отношении молодцы, фантазия у них работает.

Клэр в основном читала, учила языки и тренировалась. К ней приходило человек десять разных тренеров-преподавателей, и она с ними много занималась. В перерывах между чтением и занятиями она тоже иногда совершала на меня набеги с рассказами о том, что она узнала, прочитала или чему научилась. Демонстрации приемов джиу-джитсу были наиболее отвлекающими для меня, но зато они часто заканчивались ласками и остановками на грани оргазма.

Где были остальные, я не имел ни малейшего понятия. Лобсанг пришел как-то, побродил с отсутствующим видом, после чего его заловила Маша и что-то с ним делала в своей комнате. Потом она затащила к себе меня, и я увидел [ … этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200 … ].

Эмили и Ганс не появлялись и не проявлялись вообще.

Спустя несколько дней, когда шел проливной ливень, Эмили сообщила мне, что информатор придет. Причем придет сегодня. Причем она приведет его уже через пару часов. Это было неожиданно, конечно. Приятно неожиданно.

Дата добавления: 2015-10-28