15 страница. - Ясно. Это всем совершенно ясно, но контакты со Странниками – это новый шаг

- Ясно. Это всем совершенно ясно, но контакты со Странниками – это новый шаг, большой шаг вперед, и мы опасаемся, не начал ли ты играть за новую команду, пусть даже при этом ты руководствуешься совершенно гуманными, совершенно прекрасными идеями об эволюции человека, идеями о... сверхчеловеке... понимаешь?

До меня стало доходить.

- Эмили боится остаться на обочине в качестве недочеловека?

- У нее была возможность увидеть, к чему привели прекрасные идеи создания сверхчеловечества, Макс...

- Те идеи не были прекрасными, - возразил я. – Те идеи были тупым расизмом.

- Да, несомненно. Но их авторам они казались прекрасными...

- Черт возьми, ну и что? Мы теперь должны отказаться от эволюции только потому, что какие-то люди раньше устраивали концлагеря, опираясь на идеи фашизма, расизма, коммунизма и прочего говна??

- Да нет же, Макс, нет. Никто не говорит об этом. Но мы хотим быть уверенными в том, что человек, который эволюционирует и превращается в сверхчеловека, не перестает быть человеком, не превращается в очередного фюрера или генсека в своих мечтах. Мы просто хотим быть в этом уверены.

Я пожал плечами и тоже сунул в рот травинку.

- Хорошо, убеждайтесь, проверяйте... лично я ничего доказывать не хочу. Мои оценки людей, которые варятся в догматизме, тупости и злости, были и будут очень резки, но если кто-нибудь из них захочет поднять голову перестать быть недочеловеком, то всё, что я испытываю, это мощное, открытое желание помочь ему, дать совет, дать ему возможность вырасти, добраться до глубоких переживаний. Означает ли это, что я остаюсь человеком? Я думаю, что да. Но сентиментальных и слюнявых сочувствований тем, кто выбирает быть религиозным фанатиком или злобным ревнивым карликом, от меня не будет. Я буду в оппозиции к таким людям, я буду бороться с ними цивилизованными методами, и против садизма я буду противопоставлять свою волю, и свои знания, и свои умения, в том числе те, которые я почерпну у Странников.

- Можно ли назвать цивилизованными те методы, которые лежат далеко за пределами всего, что до сих пор известно цивилизации, Макс?

- Что ты имеешь в виду?

- Только то, что сказал, - Ганс развел руками, - «цивилизованными» они станут только тогда, когда будут признаны таковыми цивилизацией:)

- Предлагаешь подождать, пока этого не случится?

- Нет. Предлагаю просто вдумчиво пользоваться терминами. Ты можешь называть эти методы разумными или гуманными, но не цивилизованными. Мы вышли далеко за пределы того, что в рамках «цивилизованности». Так же питекантроп, который откажется убить соседа ради вкусной морковки, выйдет за пределы своей цивилизации.

- Ну хорошо, - сдался я. – Отстань, я понял, понял, согласен. Что ты доложишь Эмили?

- Что ты в полном порядке, и что я рекомендую ей оказывать тебе содействие.

- Я предпочел бы, чтобы содействие мне оказал информатор, - буркнул я.

- Возможно, что это как раз отчасти зависит и от Эмили, не так ли?

- Не знаю. Ганс, мне нужна практическая помощь. Я хочу реальной работы. Если ты хочешь знать, то перспектива погружаться в удивительные области сознания вместе со Странниками привлекает меня меньше, чем перспектива объявления войны тем садистам и маньякам, которые ежедневно калечат миллиард детей, раздавливая в них сексуальность и выращивая их них новых психопатов, садистов и маньяков. Остановить этот замкнутый круг, разорвать его, освободить пару поколений детей от этого варварства – вот эта задача захватывает меня гораздо больше, но решить ее... цивилизованными методами невозможно, потому что цивилизация стоит на защите этого варварства.

- Хочешь [ … этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200 … ] миллиарду детей в осознанных сновидениях? – улыбнулся Ганс.

- Хочу. Хочу начать с сотни или тысячи, хочу научить их делать это с другими, хочу запустить цепную реакцию к свободе, но без Странников, я думаю, мне ничего не светит. Без тех знаний, что они, возможно, могут мне дать. Если группа Эмили что-то добыла в своих исследованиях, что позволит мне наладить более конструктивное взаимодействие со Странниками, то пусть придет и даст мне это. Пусть, блять, они начнут делать что-то полезное вместо того, чтобы оглядываться или проверять – не хочу ли я стать фюрером.

- Хочешь, чтобы и я письки лизал? – Всё с той же улыбкой поинтересовался он.

- Вообще хочу, да. Ганс, ну а что тебя удивляет?

- Нет, я просто спросил... я вот думаю, если человечество еще не доросло, то может быть это и значит, что еще рано?

- Боже, Ганс, - теперь уже рассмеялся я, - какие эпические мысли, какой вселенский размах. Человечество... рано... Если я могу спасти от психического уничтожения ту или иную пупсу, если могу сделать так, что десять или сто или тысяча детей вырастут нераздавленными, способными глубоко мыслить и чувствовать, то что мне в твоей философии?

- Я нисколько не возражаю, Макс, я согласен. Никакие размышления о судьбах человечества не могут остановить конкретные действия в поддержку конкретного симпатичного человека. Но я-то пока ничего не могу сделать.

- Ну как же не можешь... разве активное наслаивание кристалла не привлечет Странников? Разве это не даст тебе возможность принять активное участие в исследованиях? Знаешь, мне кажется, что дело не в том, что они питаются там какой-то энергией, которую берут от нас... ну может отчасти это так и есть, но главное, мне кажется, в том, что они нас всерьез начинают воспринимать, когда мы перестаем быть пустыми. И если они что-то от нас берут, то я этого не замечаю, и никакого ущерба не испытываю, а вот то, что жизнь моя стала насыщенней и интересней в результате контактов с ними, это факт. Так что... я даже надеюсь, что они что-то могут брать от меня, потому что это значит, что они будут больше заинтересованы в общении, будут больше давать. Вот бы только в точности понять, что именно их привлекает...

- Ну, пока что достаточно и того, что мы уже знаем, не так ли?

- Я бы так не сказал. Но за неимением лучшего... в любом случае наслаивание кристалла и накопление энергии – это очень интересно. Посмотрим... а что касается твоего плана паркурной площадки, то он хорош. Запускай, пусть делают, а там видно будет, может добавим что-нибудь, впишем в остальную инфраструктуру.

Стоило мне теперь ожидать визита Эмили? Наверное, но мной овладело такое спокойное безразличие. Есть два безразличия: первое, когда энергии мало, и уже не охота беспокоиться – будь что будет, все лучше чем ничего. Второе, когда жизнь очень насыщена, и тоже в целом безразлично, по какому руслу потекут события.

Я залез на верхнюю точку своего холма. Море, казалось, лежало очень близко, и сумасшедшие японцы еще не успели забетонировать берега. Вся Окинава уже была ими испоганена, но близлежащие острова еще сохраняли свой девственный вид, и я твердо был намерен не позволить им уничтожить побережье острова, где я купил себе холм. Я уже инициировал общественное движение за сохранение естественного обличия острова – без бетонирования побережья и русел речушек, без оборачивания холмов и рощиц рядами колючей проволоки. Если потребуется, я прибегну к тяжелой артиллерии, но пока что, кажется, я добьюсь своего и так.

Сидя на вершине холма, я ждал Странника. Среди знаний, полученных мною из «раскрывшихся веретенообразных тел», было и знание того, в каких формах Странник проявляется, когда приходит ко мне, когда я в нормальном состоянии бодрствования. И он пришел. Ком ветра диаметром с десяток метров. Вокруг – штиль или обычные порывы ветра, а внутри мощные потоки воздуха. Звук также совершенно не похожий на тот, который теоретически может быть от ветра. Он (или скорее она) был тут, и мне просто было это приятно, а затем я понял, что «просто приятно» - не совсем «просто», а по-особенному приятно, и вдруг – резкий всплеск яркого наслаждения. Новое наслоение в кристалле! Значит, гипотеза о том, что Странники просто потребляют что-то от нас, является как минимум половинчатой, так как в данном случае его присутствие дало мне возможность испытать это особое наслаждение, этот особый тип блаженства.

В течении нескольких минут я пытался определить, описать, идентифицировать это блаженство, и в конце концов решил, что самое точное, это обозначить его как «наслаждение существования», довольно необычный тип. Получается, что сейчас шло наслоение «существования». Интересно, это характерно в основном для Странников, или именно для этого Странника, или просто одно явление в ряду других, или как-то связано именно с этой формой контакта с ней?

Все эти вопросы я формулировал несколько формально, отвлеченно. Опыт покажет.

Периоды активной деятельности иногда сменяются периодами полного её отсутствия и отсутствия малейшего желания какой-либо деятельности. Раньше такие спады в желаниях меня тревожили, но сейчас я стал относиться к этому спокойнее, когда заметил, что насыщенность жизни при этом снижается несущественно, и что есть особое удовольствие от ничегонеделания. Иногда после завершения периода ничегонеделания я обнаруживал, что в совокупности желаний произошли существенные изменения, словно во время этой тишины происходила какая-то переоценка интересов и ценностей.

Именно в такой период времени мне на голову и свалилась Эмили, причем не одна. С ней был какой-то довольно старый мужчина, хотя и весьма энергичный и неглупый, как мне показалось. Я вяло поприветствовал из обоих, сидя в шезлонге у заросшего пруда, где они меня и обнаружили.

- Пойду-ка я покакаю…, меланхолично ответил я на приветствие Эмили. – Это займет минут десять, посидите тут… чудесный пруд, между прочим. Сейчас я научился делать пруды, производящие впечатление многолетней глухой заброшенности…

Сидя на унитазе, я неожиданно подвергся приступу очередных детских воспоминаний. Я был исключительно застенчивым, что иногда приводило к мучительным ситуациям. Например, я страшно стеснялся ходить в туалет, особенно какать, и когда мне приходилось жить в детских лагерях или лежать в больницах, я предпочитал откладывать покак на потом. Желательно – на ночь, когда все уже спят. Иногда я доводил себя даже до болезненных состояний. Причем откуда это всё взялось, я пока не вспомнил.

Вернувшись, я нашел их там же, и как и в начале, мне это было безразлично, и я снова завалился на шезлонг, равнодушно пялясь в небо.

- Это Фриц, - произнесла Эмили.

- О, Фриц! Чудесно. Зови меня Иваном, - отреагировал я.

- В прежние времена мы всех русских звали Иванами, - кивнул он. – Всех тех, с кем наши сталкивались на востоке.

- Тебе тоже довелось повоевать в СС?

- Поработать, - кивнул он. - Поработать в СС мне довелось, а повоевать – нет, зачем мне это… ты, как я погляжу, человек тихий, спокойный, ты меня поймешь. Зачем воевать?

- Ну как… территории, возврат того, что отняли у Германии после Первой Мировой, восстановление справедливости…, - вяло перечислял я.

- А, справедливость… ну, я не думаю, что её можно было добыть путем вторжения в Польшу, в СССР… знаешь, - размеренной интонацией продолжал он, - тогда все говорили о справедливости, и все были воодушевлены тем, сколько всего Гитлер сделал для воссоединения немецкого народа, варварски разделенного Версальским преступлением.

Его голос был вполне приятен, по голубому небу ползли редкие облачка, мне было хорошо, и я никуда не спешил, и мне было совершенно всё равно, слушать про Гитлера или Рамзеса, или вовсе не слушать.

- А поляки уперлись. Ни шагу назад. Не отдают Данциг, и всё тут, а ведь там немцы… А Гитлер напирает, и вроде как всем понятно, что Данциг надо отдавать немцам. И англичане, и американцы, и даже французы – все понимают, а поляки уперлись. А потом и вовсе – взяли и начали вторую мировую. Это сейчас у всех мозги промыты, а тогда всем было ясно, что войну начали поляки, ведь они ещё весной 39-го начали всеобщую мобилизацию, а законы военной науки просты – начало мобилизации, означает начало войны, ведь остановить мобилизацию, или, положим, провести её, а войну не начать – это невозможно. Это все понимали и понимают, ведь что такое «мобилизация»? Это же не просто солдатикам оружие раздать. Это – чудовищное напряжение для все страны, это полный перевод всей экономики, всей промышленности, транспорта… ну всего на военные рельсы. Провести мобилизацию и не начать войну – это полное самоубийство, это значит отбросить страну на десять лет назад, то есть стать отсталым и беспомощным. Всё это понимали, и у кого нашлись слова осуждения, когда Гитлер ударил первым? Да ни у кого, даже у союзников Польши, англичан и французов, поэтому Великобритания и Франция хотя формально войну Германии и объявили согласно своим договорам с Польшей, а ни одной пули не было ими выпущено, пока уже не стало слишком поздно, и Польша перестала существовать.

- Вот тогда, - интонация Фрица стала оживленной, - тогда я еще хотел воевать, потому что было за что, была ясная угроза польской оккупации, а этого, знаешь ли, не хотелось совершенно. А потом точно также всем стало ясно, что СССР нападет. Сосредоточение огромных, невиданных ранее масс войск, техники у самых границ не оставляло другого варианта, и вот тогда у здравомыслящих людей стало возникать недоумение – разве есть смысл повторять судьбу Наполеона? Всем было известно, что нет горючего, нет в общем почти ничего. Разумный человек превратил бы всю Польшу в сплошной оборонительный вал, и пусть русские ломают там шеи, как они сломали ее в Финляндии, как они ломали ее там, где немцы переходили в оборону. Но сомнения еще оставались, и исчезли уже после первого удара. Спустя месяц русской армии уже не было. Совсем не было. На освобожденных от коммунизма территориях немцев встречали с цветами. Вот тут и надо было остановиться, вгрызться в землю, построить на сто километров в глубину оборонительных сооружений. Но Гитлера понесло, и многим, если не всем, стало ясно, что это конец. Мне тоже это стало ясно, и я понял, что это не моя война. Так что не стрелял я ни в Иванов, ни в Джонов, ни в кого. Я работал, и Эмили работала, и вся наша команда работала, прекрасно понимая, что плоды этой работы достанутся не немцам. Мы с самого начала отдавали себе отчет в том, что придется рано или поздно обрывать концы, и готовились к этому, поэтому когда все стало разваливаться, мы уже имели и нужные контакты и пути отхода.

- Куда же вас унесло? – не выдержал я. – Все-таки мое любопытство проснулось помимо моей воли.

- В Чили. Частично в Чили, частично в США, а кое-кто подготовил для себя особый план отхода.

- И вам удалось сохранить все, что было исследовано?

- Да, все. После войны Эмили… ну ты знаешь, где она стала работать…

- А ты нет?

- А я нет.

- А зачем ты приехал сюда? – я постарался максимально неожиданно перевести тему, чтобы застать его врасплох и увидеть реакцию – ту первую, непосредственную реакцию растерянного и сбитого с толка человека, по которой иногда много чего можно увидеть.

И это мне удалось. На мгновение он утерял ход мысли, и сквозь черты его лица проступила озабоченность, но не злость, не страх разоблачения.

- Я приехал помочь, - наконец ответил он.

- Помочь? Ну… в общем я сейчас практически ничего не делаю… вот, в небо пялюсь.

- Мы думаем, Макс, - встряла Эмили, - что у нас есть кое что, что тебе пригодится. Ты забрался довольно далеко в своем общении со Странниками, и мы полагаем, что именно ты должен унаследовать то, что удалось добыть нам. Это не получил никто, - добавила она немного торжественно, - ни союзники, ни Служба.

Признаться, я был в самом деле несколько шокирован.

- Ты хочешь сказать, что…

- Я не передала эту информацию Службе, - повторила она. – Я честно исполняла свой контракт, но… но не более того. Это наши общие достижения – мои, Фрица…

- Информатора? – вставил я.

- Да, и его, и я не могла и не хотела единолично распоряжаться этим, и мы решили, что пока не время.

- А теперь – время?

Эмили хмыкнула и улыбнулась.

- И мне, и Фрицу уже хорошо так за сто. Это первое. Ты пробрался далеко, ты молод и энергичен, это второе.

Теперь уже хмыкнул я, представив, как «энергично» я сейчас смотрюсь со стороны.

- И третье, Макс, состоит в том, что ты нам нравишься и мы в тебя верим.

- Скажешь ему про четвертое? – полюбопытствовал Фриц.

- Ну… да, скажу. Четвертое тоже есть… сейчас… поэтому, Макс, мы передадим тебе свою информацию. Ты согласен?

- Да!

Я не думал ни секунды, и вся моя вялость куда-то испарилась. Я снова был собран, упруг и готов впитывать новые знания.

- Но прежде… о каком четвертом ты говорила?

Эмили переглянулась с Фрицем, словно не будучи вполне уверенной в том, что мне следует об этом говорить.

- Четвертое, и немаловажное состоит в том, Макс, что очень скоро ты станешь новым, третьим Директором.

Глава 11.

Равномерный стук колёс совершенно не мешал размышлять, даже наоборот. Мне вспомнился другой стук колёс, так похожий и всё же не похожий на этот – стук колёс синкансэна – сверхскоростного поезда-экспресса, уносящего меня из Кагосимы в Осаку. Конечно, можно было воспользоваться самолётом, но экспрессом было и интереснее, и неожиданнее, а неожиданность стала входить в мои планы… неожиданно:)

Прибыв в Осаку, я тут же вылетел оттуда в Харбин. Затем из Харбина перебрался в Хабаровск (вот уж совершенно неожиданное решение, не думал, что меня занесёт в эти края, в эту дикую страну). Посидев пару дней в Хабаровске, я, видимо, немножко сошел с ума, так как после этого оказался в Комсомольске-на-Амуре. Хрен кто меня будет искать в этой глуши. Но ведь это ещё не самая жопа? И вскоре я оказался в Ванино. Вот это уже самая жопа. Пожив и там несколько дней в гостинице, навевающей совершенно апокалиптические настроения (чем она мне и понравилась), я вернулся в Хабаровск. В какой бы гостинице какого города России я бы ни останавливался, спустя полчаса, от силы час раздавался телефонный звонок, и женский пропитый голос с интонацией, которая, видимо, полагалась эротической, интересовался – не хочу ли я провести время в компании очаровательных девушек. И каждый раз я, разумеется, хотел. Нет, я конечно не ожидал приятного секса. Я, собственно, вообще не ожидал ничего, что можно было бы назвать сексом, но чисто из любопытства, что ли, ради прикольных впечатлений… впрочем, среди того ужаса, который оказывался у меня в дверях спустя час после звонка и моего утвердительного ответа, иногда попадались и просто нормальные девушки, с которыми было вполне приятно потрахаться.

Я так и не уверился в том, что мой маршрут был достаточно зигзагообразен, и фантазия стала рисовать такие экзотические продолжения маршрута, как Февральск, Югорёнок и Галимый, но, проснувшись очередным утром в обнимку с девушкой, которая была вполне симпатичной и ласковой с вечера, а сейчас представлявшей собою аппарат, живущий единственной целью – напиться, и непременно вместе со мной, и не желающий более думать ни о чём другом (бутылка водки таинственным образом оказалась уже на столе), я понял, что если и в самом деле удалюсь в какой-нибудь Оймякон или Галимый, то, вполне вероятно, уже не вернусь оттуда живым, сожранный заживо хвалёным русским гостеприимством, который на поверку обычно оказывается около-алкогольным охуением, которое в любой момент и по любому поводу готово обернуться необузданной агрессией вплоть до мордобоя (цивилизованный вариант) или поножовщины (умеренно-нецивилизованный). Наверное, кому-то не понравится то, как я описываю русский народ? Я спорить не буду, о чём тут спорить? Просто садись и поезжай в Магаданскую или Тверскую область и поживи там. Может и понравится, у всех свои вкусы.

В результате здравых размышлений я снова перебрался в Китай, испытывая странное чувство облегчения, словно выбрался из мышеловки. Интересно, какой процент иностранных туристов испытывает те же чувства? В Китае я почувствовал себя находящимся среди отчасти цивилизованных людей, но лишь отчасти – в общем Китай мне никогда не нравился, и я стараюсь его избегать. Во-первых, потому, что по-английски там не понимают ни слова ни в международных аэропортах, ни в отелях, где, казалось бы, персонал мог бы выучить хотя бы десяток слов на английском языке. Кроме того, вездесущая сигаретная вонь, от которой невозможно спастись нигде, делает пребывание в Китае особенно неприятным. Возможно, полутора миллиарду китайцев всё равно, сколько десятков миллионов умрёт от рака лёгких, но я в их число входить не намерен. А может быть они думают, что тем, кто родился и вырос в удушливом смоге, курение уже не в силах повредить. Ну и черт с ними. Я, в общем-то, жить здесь не собираюсь.

Вылетев в Бангкок, я сел на поезд до Чианг-Рая, откуда планировал поехать на автобусе до Мэ-Сая и затем, перейдя границу с Лаосом, взять такси до Луанг-Прабанга, где и успокоиться на частной вилле, арендовав её для начала на несколько месяцев, а там видно будет.

«И хрен кто меня там найдёт», - предвкушал я под стук колёс тайского поезда. «И ведь до сих пор я не прочёл его письма!».

Да, раньше это было бы для меня совершенно немыслимо – взять такую гигантскую паузу в чтении письма, которое, очевидно, содержит информацию критической важности. Но с другой стороны, я просто следовал полученной инструкции… нет, даже не инструкции – совету. А ведь сейчас подходящее время, чтобы его прочесть, разве нет? Поезд только отошел, ехать всю ночь, делать нечего, настроение лирическое…

Я достал из своего мелкого рюкзака пакет, открыл его и заглянул внутрь. Пачка листов бумаги. Точнее даже две пачки. Я положил пакет рядом с собой и достал записку, которая прилагалась к нему. Записка была написана уверенным, сильным почерком на обычном, невзрачном листочке, вырванном из блокнота. Этот почерк мне был очень хорошо знаком – почерк Алекса. Но прежде чем я прочел содержимое записки, мой взгляд упал на подпись. Подписана она была числом 732. Это было очень давно, просто невообразимо давно, когда Алекс вводил меня, желторотого новичка, в курс дел, разъясняя мне те или иные протоколы. Как-то между делом он мне сказал, что есть ещё один протокол – только между нами двумя. Если я когда-то получу от него записку, которая будет содержать исключительно важную и требующую всей полноты внимания информацию, и если потребуется, чтобы я был совершенно точно уверен, что эта записка в самом деле от него, то он подпишет её этим числом.

И вот, спустя пару минут после того, как Эмили и Фриц решили сделать перерыв на обед и удалились в ресторан, предназначенный для питания будущих постояльцев моих вилл, а пока что кормящий меня самого и всех тех, кто участвует в постройке, охрана сообщила, что ко мне пришел некий мальчик и настоятельно требует меня самого, отказываясь говорить что либо ещё. Я вообще держусь довольно открыто, о чём охранникам известно, и у меня бывают довольно странные (особенно для японца) знакомства, поэтому мальчику не пришлось долго ждать. Я попросил Эмили и Фрица начинать ланч без меня и пошел посмотреть, чего хочет от меня мальчик и достаточно ли он симпатичен, чтобы поболтать с ним подольше, а может и не только поболтать:)

Мальчик оказался очень даже пупсовым, но мои мысли вскоре пошли совсем в другом направлении. Он протянул мне пакет и записку. Открыв её, я тут же и вперился взглядом в подпись 732, испытав лёгкий ступор. Содержание записки, впрочем, лишь усугубило это моё состояние.

Я снова раскрыл её и ещё раз, медленно, смакуя, прочёл.

«Крис, ситуация срочная и не терпит отлагательств. Я полагаю (некоторая доля здравого смысла, значительная доля осведомленности и неплохая доля работы квантового компьютера), что тебя посетит Эмили. Если она придёт одна, то эту записку и этот пакет тебе не передадут. Если же реализуется второй вариант (а я думаю, что будет именно так), и вместе с ней придёт некий старый человек, именующий себя, вероятно, Фрицем, то мальчик передаст тебе записку и пакет.

Крис, ты меня очень хорошо знаешь. Я надеюсь, что тогда, когда мы с тобой так тесно общались, я не был таким уж заносчивым недоступным старым пердуном, каким я себе иногда кажусь, и ты смог почувствовать во мне не только наставника, но и друга. Я надеюсь на это, потому что прямо сейчас я хочу от тебя странного, и очень прошу тебя последовать моему совету. Я хочу, чтобы ты немедленно, безо всяких приготовлений и отлагательств, исчез прямо сейчас. Я не сомневаюсь, что у тебя, согласно известному протоколу, есть для этого всё необходимое. Я учил тебя, и я знаю, что ты, будучи хорошим учеником, всегда имеешь пути отхода. Исчезни прямо сейчас. Появление Фрица в твоей жизни может означать очень серьезную угрозу для самого твоего существования. Я думаю, ты понимаешь, что со стороны Службы за тобой всегда был и есть присмотр, но и это теперь стало представлять угрозу. Давай сделаем так. Уходи прямо сейчас самым нелепым и непредсказуемым маршрутом. Фриц этого не может ожидать и он не готов. Эмили этого может ожидать, но она не может ожидать того, что вмешаюсь я – просто потому, что она не знает о моей роли в её жизни. Со своей стороны я прерву слежение за тобой со стороны Службы, и никто не сможет его восстановить (во всяком случае в ближайшее время), поэтому если ты выберешь достаточно причудливый маршрут, то исчезнешь для всех. И это очень важно.

В пакете, который сейчас передан тебе, находится довольно разнородная информация, которую можно свести к двум основным темам: 1) история нацистского оккультизма в той части, в которой она имеет отношение к работе Службы, и 2) некоторые факты о первых руководителях Службы и их важных связях. Изучение всего этого натолкнет тебя, вполне вероятно, на кое-какие мысли. Изучи эти материалы позже – когда у тебя будет лирическое настроение и достаточно свободного времени:) Я писал их постепенно, может быть для себя, может быть для тебя, думай как хочешь.

Если ты захочешь встретиться со мной, чтобы обсудить возникшие вопросы, то воспользуйся соответствующим протоколом - тем, который, как и эту подпись, знаем только мы двое.

732»

В тот момент, когда я впервые прочёл это письмо – там, на Окинаве, я сразу понял, что безмятежное возлежание на шезлонге закончилось, причем независимо от того, какое я приму решение. Меньше всего я предполагал, что Алекс решил пошутить или что-то в этом роде. Если он пошел на такой нетривиальный шаг, то за этим в любом случае кроется что-то серьезное – вот то главное, что я уяснил себе за долю секунды. Водит ли он меня за нос в какой-то своей игре с Эмили или тем более с совершенно непонятным мне Фрицем, или всё, что он пишет, соответствует действительности, или частично, или ещё как-то – так или иначе, я оказался замешан в какой-то серьезной истории. Ну, в общем, что тут удивительного… я же не в частном пансионе работал, а на Службе.

Осталось принять решение, и я его принял. И теперь я сижу в тайском поезде, в котором до этого ездил раз в жизни, и впереди – тихая жизнь в Луанг-Прабанге до тех пор, пока я не разберусь – что к чему. Вынужденное расставание с Клэр и Машей меня совершенно не радовало, но, в конце концов, мы все взрослые люди и сможем адекватно отнестись к этому – как к очередному этапу нашей интересной жизни.

А с другой стороны… я так сижу тут и рассуждаю о Луанг-Прабанге, а между тем я ещё и не начал читать материалы Алекса. Может быть мои планы изменятся после того, как я с ними ознакомлюсь? Ну, настроение лирическое, на соседней полке сидит и мирно посматривает в окно тайская проституточка средних лет, которую я снял прямо на вокзале с условием, что она проведет со мной несколько дней в качестве, так сказать, личного секретаря с интимными функциями при поездке по Таиланду и Лаосу, и что она будет молчать и не пытаться меня развлекать, когда я ничего от неё не требую, и что когда мы будем заниматься сексом, чтобы она не пыталась выжимать из меня оргазм и не изображала возбуждение. Она показалась достаточно сообразительной и адекватной в то время, когда я объяснял ей свои условия, и пока что со своими обязанностями она справлялась хорошо, и я надеялся, что и дальше так и будет. Пятьдесят долларов в сутки чистой зарплатой, видимо, показались ей вполне достойной компенсацией за эту простую и, видимо, привычную для неё работу.

Я сказал ей закрыть дверь в купе на замок и достал бумаги из пакета, но, взвесив, решил, что настроение всё же недостаточно лирическое. Я сказал ей раздеться, и через пол минуты она стояла передо мной совсем голая. Повернув её к себе спиной, я привлёк её к себе поближе и стал неторопливо целовать её упругую тёмную попку. Это было очень приятно, и сейчас не хотелось ничего другого. Я держал её за бёдра и прикасался к попке губами, тёрся лицом, прижимался щеками, потом повернул её и стал целовать ляжки, живот и губки письки, немного залезая языком между ними. Потом я сказал ей встать на колени и заняться моим хуем, что она и стала делать без спешки и нарочитого возбуждения. Моё настроение стало теперь уж точно лирическим, и я взял первый лист из первой пачки.

«Что-то необходимо взять в качестве отправной точки и затем уже, исходя от неё, двигаться вперёд или назад. В качестве такой точки я возьму Анэнэрбе (Ahnenerbe). В целом эта организация, основанная в 1935-м году, представляет собой малоосмысленное образование, идеологически опирающееся на дикую смесь самых разнородных эзотерических и полу-научных представлений, а политически и организационно преследующее вполне нормальную для гитлеровской Германии цель – осуществлять пропаганду, сеять маловразумительное и вряд ли долговечное. Но среди всевозможного мусора, к которому можно отнести и книгу Германа Вирта «Происхождение человечества», и «Тайную Доктрину» Елены Блаватской, попадались зерна вполне добросовестных исследований и вполне научного подхода. Например, Фридрих Хильшер тесно общался со Свеном Гединым - всемирно известным шведским путешественником и исследователем Тибета, а этот Хильшер – не кто иной, как наставник Вольфрама Зиверса – будущего генерального секретаря и вдохновителя Анэнэрбе. Тесно общался Хильшер и с профессором Карлом Хаусхофером, о котором тут уместно сказать пару слов. Жизнь Хаусхофера состояла из двух основных ипостасей: научной и оккультной. Окончив Баварскую военную академию, он преподавал военную науку и был советником при японском командовании. Позже он преподавал географию в Мюнхенском университете, а венец его политической карьеры пришелся на посредничество между Третьим Рейхом и Японией при заключении ими военного союза. При этом его интерес к Востоку не был чисто политическим и военным, и какое-то время, достаточно продолжительное, он плотно общался с некими тибетскими ламами и черпал из их мудрости. Затем каким-то образом он якобы вошел в контакт с Гурджиевым и якобы стал его учеником. Всё это имеет мало значения, но для нас важно то, что Карл Хаусхофер стал играть роль одного из центров оккультной жизни Германии, а оккультизм был той силой, которая оказывала заметное влияние на нацистскую верхушку. Организационно оккультизм центрировался в так называемых «Обществе Туле» и «Обществе Врил», к которым Хаусхофер имел самое непосредственное отношение и которые, собственно, послужили основной для создания Анэнэрбе. Среди тех, кто имел прямое отношение к Обществу Туле, следует отметить Адольфа Гитлера, Рудольфа Гесса, Генриха Гиммлера, Дитриха Эккарта и Альфреда Розенберга. Фигура Гитлера нам сейчас малоинтересна, поскольку хоть он и был человеком, определявшим историю двадцатого века, но как личность представлял из себя удивительно мало. Фигура Розенберга интересует нас ещё меньше, равно как и Гиммлера, поскольку жизнь увлекла их в прагматическое русло, не связанное с нашим исследованием. Дитрих Эккарт, оказав огромное влияние на Гитлера, умер уже в 1923-м, и именно Рудольф Гесс, второй человек в национал-социалистической партии (после Гитлера), будучи по своей природе мечтателем и философом, и стал тем человеком, который больше интересовался практическими аспектами оккультизма, нежели политикой и войнами. И именно ему и пришлось столкнуться с некими аспектами реальности, которые имеют значение для нас.

Дата добавления: 2015-10-28