Хроники Средиземья 3 страница

Я кивнул. Говорить больше ничего не хотелось, и мы вернулись назад к умирающему Дане. Трагониец попросил воды, и сейчас жадно пил из фляги Артемиса. Настроение у всех было… черт, да и так понятно, какое у всех было настроение!

- Где Аля? – слабым голосом спросил Даниил. – Я хочу её увидеть. Позови её, Витя.

Гном кивнул и, шумно втянув воздух, потопал к лагерю. Я увидел, что с кончика его бороды капают слёзы. В этот день и он, который всегда был твёрже камня, не мог скрыть своего горя.

Спустя две минуты Витя вернулся с Алей. Девушка смотрела на Даниила со светлой, грустной улыбкой, но по тому, как дрожали её губы, я понимал, чего стоит ей эта улыбка. Она, так же как и я, так же, как, наверное, все мы, не плачет единственно потому, что не хочет ещё больше расстраивать Даню. Вот только ей это дается сложнее всех.

- Прости меня, Данечка – дрожащим голосом молвила Аля.

- Я прощаю тебя, моя… любимая… - выдохнул Даниил. Он улыбался, чёрт возьми! За считанные минуты до смерти улыбался!

- Ты лучшее, что было в моей жизни… - продолжил Даня. Слова давались ему с трудом, но он, прокашлявшись, начал говорить снова:

- Знаешь, я никогда тебе этого не говорил, но ты часто мне снилась до нашей встречи. Я не знал, кто это, я понял, что это была ты, только этой ночью. Но я всегда боролся со смертью, потому что знал: когда-то я встречу ту самую девушку из моих снов. И я её действительно встретил – сказал Даня, смотря на Алю с какой-то невообразимой нежностью и теплотой, которой она, по моему мнению, точно не заслуживала. Всех остальных он просто не замечал, и не видел, как сидит, уткнувшись в ладони, Тёмчик, как буравит взглядом небо Андрос, как всхлипывает Витя и как сидит, сжав до боли зубы, Артемис. Он видел только Алю. Девушку, ради которой жил и ради которой теперь умирает.

Даня продышался, борясь с нетерпением старухи с косой, и удивительным образом нашел в себе силы запеть:

Ночь темна, мир отчаянно пуст, облака плывут домой

До тебя долетит моя грусть, упадет с ресниц слезой

Жизнь и смерть – всего лишь два мгновенья,

Бесконечна только наша боль…

Тень луны скроет раны мои, превратит в рубины кровь,

И оставит меня одного умирать среди снегов.

Я хотел всю жизнь начать сначала,

Но её лишь можно оборвать…

Я вернусь к тебе дождём,

Утренней метелью за окном,

Серебро горстями брошу я к ногам твоим.

Я вернусь к тебе грозой,

Радугой воскресну над землей,

Погашу дыханьем ветра свет былой любви…

Свет былой любви…

В конце пути моя душа к нему летит.

Холод сковал тело мое в сотни цепей.

Как простой солдат, в чужом краю,

Удачу я искал свою…

Как я был глуп, скажет мне Смерть,

Скажет тебе:

Я вернусь к тебе дождём,

Утренней метелью за окном,

Серебро горстями брошу я к ногам твоим.

Я вернусь к тебе грозой,

Радугой воскресну над землей,

Погашу дыханьем ветра свет былой любви…»

Дослушав, Аля зашмыгала носом и, всё так же горестно улыбаясь, заплакала. Даня повернул голову и обратился к нам, тяжело дыша:

- Простите, что так вас подвел… Если сможете – доставьте меня… домой… в Трагоне. Там… есть хижина… и сосны… на берегу моря… Я хочу, чтоб вы… похоронили меня… там…

Он обернулся к Альке и оставшиеся мгновения своей жизни смотрел уже только на неё.

- Не плачь, любимая – попросил он её. – Я… хочу запомнить тебя… улыбающейся… такой, какой я… полюбил тебя. Дай… мне руку… Аля, закусив губу и пытаясь продолжать улыбаться, протянула к Даниилу руку. Трагониец, сжав левой рукой рукоять висевшего на поясе кортика, правой рукой взял Алину ладонь и прижал к своей груди. Он закрыл глаза от боли и из последних сил выдохнул:

-Поцелуй… меня… Алечка…

Девушка наклонилась и с запоздалой нежностью поцеловала Даню в губы. Впервые в жизни Андрея с Тёмой это совершенно не волновало.

Даня в последний раз открыл глаза и, всё так же улыбаясь, взглянул на Алю затуманенным взглядом. Боль и тьма навсегда покинули его лицо, и он казался как будто сотканным из света.

- Я люблю тебя, Аля – с последним вздохом сказал Даня и закрыл глаза.

Навсегда.

При взгляде на его умиротворённое, почти детское лицо с застывшей на губах трогательной грустной улыбкой слёзы сами брызнули из моих глаз. И ни к чему было их скрывать. Я видел в своей недолгой жизни много смертей. Я видел, как умирали враги, друзья и совершенно неизвестные мне люди, видел, как умирают мужчины, женщины и дети. Видел, как легко уходят старики и как до последнего не верят в свой конец сильные молодые люди. Видел смерть быструю и мучительную, видел, как умирают за меня, из-за меня и независимо от меня. Я видел очень многое, и не зря мои волосы в двадцать лет уже подёрнуты первой сединой. Но ещё ни одна смерть не казалась мне настолько неправильной и ненормальной, как эта. Это жутко – когда умирают те, кто младше тебя…

- НЕЕЕЕЕТ!!! – услышал я полный ужаса и горя крик Альки и сквозь слёзы увидел, как она, рыдая, падает на грудь умершему из-за неё Даниилу. Я увидел, как беззвучно шепчет молитву по усопшему Андрей, как до боли закусив губу, сидит, уткнувшись взглядом в одну точку, Артемис, как всхлипывает Витя и как Тёмчик, отвернувшись, чтоб не показать своих слёз, пытается утешить бьющуюся в истерике Алю. А затем я взглянул на Даню, лежащего на снегу, и мне почему-то подумалось: а ведь ему там, наверное, холодно… И тут же ударила наотмашь ответная мысль: ему уже никак. Он больше не является частью этого мира, которому он неоднократно бросал вызов и всегда побеждал. Кроме одного раза.

Он уже никогда не испытает боли и разочарования, не ощутит мук неразделенной любви. Но вот сама любовь останется с ним навсегда, и даже в чертогах Мандоса, лишенных времени и красок, его душу будет согревать любовь… Нет, ему никогда не будет холодно…

Повинуясь внезапному порыву, я резко отвернулся, рывком встал и быстро ушёл в свою палатку. Там я отыскал припасенную для Даниного совершеннолетия бутылку королевского эльфийского вина, достал два стакана и наполнил их. При этом как-то само собой вспомнилось, как вечно голодный трагониец однажды за час оприходовал бутылку крепкого напитка и совершенно не опьянел. Теперь мы всегда будем вынуждены говорить о Данииле только в прошедшем времени, но мы будем вспоминать только хорошее. Просто плохого и вспомнить-то нечего. Он был везде и всегда своим, влюблял в себя целый свет (с)… Его любили все, кроме одной девушки. Да и Аля, уверен, тоже любила его – так же как мы, как младшего брата. А ему не нужна была от неё любовь сестры и тем более матери… он ждал любви женщины. По большому счету, Аля ведь не так и виновата в его смерти. Хотя нет, виновата. Но не потому, что не заставила себя любить Даню – этого никто сделать не в силах – а потому, что заставила Даню полюбить себя.

Пытаясь не обращать внимания на полный бардак в своей голове, я встал и молча осушил свой стакан. Второй я поставил возле щели в палатке, служившей окном, в память о Данииле. Под воздействием вина мрачные мысли (да и любые другие мысли тоже) ушли, и я собрался ещё раз наполнить стакан, но вспомнил слова Артемиса: «Выпить можно на радостях, от горя можно только спиться» и передумал. Легче мне, собственно, все равно не стало бы.

Внезапно в проёме палатки возникла заплаканная и совершенно подавленная Аля. На роскошной копне её огненных волос таяли, как будто сгорая в этом огне, снежинке. Сгорали, как сгорел в нем Даня…

- Чего тебе? – не особо-то тактично буркнул я. Вино лишь прибавило мне жестокости и злобы по отношению к волшебнице огня.

- Прости меня, Рома – дрожащим голосом молвила Аля. Да что это такое, в конце концов, почему они все ко мне за прощением приходят? Почему их именно моё прощение так интересует?

- Я не прощу. По крайней мере, не сейчас. Может, со временем – но не сейчас. Но это не главное. Главное, чтоб Даниил сумел вымолить у Илюватара прощение для тебя. Данька-то тебя точно простил. Потому что любит… любил – ответил я. Аля в ответ грустно улыбнулась и сказала:

- Почему-то те, кто меня любят, не очень хорошо кончают… Это худшее, что могло произойти, и все из-за меня.

- Не худшее – заметил я. – Смерть – это еще не самое страшное, к чему могут привести твои игры.

- Что может быть страшнее смерти? – пожала плечами колдунья огня. Для нее – ничто. А вот для других есть вещи и пострашнее…

- Тьма – коротко, но веско ответил я. Маска боли на лице Али сменилась маской ужаса.

- Что ты хочешь этим сказать? – испугано спросила она. – Даня ведь… ну нет, этого не может быть!

- Он не впал во Тьму, нет. Но он всерьез был готов это сделать. И тогда, вполне возможно, всё закончилось бы гораздо хуже. Если бы не Артемис… Историю с Сашей тебе напоминать аль сама вспомнишь? – холодно спросил я. Даже неподдельный ужас и искренние слезы в глазах Али не заставили меня хоть немножко ее пожалеть.

- Боже… - выдохнула Аля, обхватив голову руками. – Что я натворила…

Я не стал ничего говорить, и минуты две она просидела, не решаясь поднять глаза и давая мне возможность вылить свою злость взглядом в ее ладони, закрывшие лицо. Наконец, она взглянула на меня, и в ее глазах настолько явно читался вопрос «Что теперь делать?», что мне даже не потребовалось ждать, пока она этот вопрос озвучит:

- Жить дальше. Но помнить, всегда помнить, и помнить очень хорошо, почему погиб Даниил из Трагоне, чтобы больше никто не последовал за ним. Мы оба знаем, о ком речь.

Аля сквозь слёзы улыбнулась, кивнула и неожиданно сказала:

- Спасибо.

- За что? – опешил я.

- За правду. За то, что не стал меня утешать, а сказал, что думаешь – пояснила девушка.

- За утешениями – это к Андрею с Тёмой, они в тебе всегда будут сидеть только хорошее – сказал я. – Обещай, что с ними не случится того же, что с Даней!

- Обещаю – печаль сказала Алька, и, всхлипнув, вышла из палатки. Только тогда она дала волю слезам – я услышал её приглушенные рыдания. И только тогда я позволил себе её пожалеть. Нет ничего, что было бы страшнее и больнее, чем запоздалое чувство вины. Нет хуже чувства, чем знать, что по твоей вине погиб человек.

И пусть кому-то это покажется бесчеловечным и бесконечно циничным, но смерть Дани, быть может, спасла двух других ребят – Андрея и Тёму. Только теперь Аля поняла, каковы истинные последствия её игры. Жаль только, что цена этому пониманию – смерть.

Через несколько дней, первого декабря, в первый день зимы, мы снова отправились к стенам Сеаррона. Теперь уж в качестве вестника примчался сам Аванаэр и сообщил, что гондорцы и рохиррим два дня назад достигли Сеаррона. На день позже нас… до чего обидно – приди они на день раньше – и, может быть, Даниил был бы жив. Хотя, черт возьми, как спасти человека, который хочет умереть?

Поскольку последней волей Даня пожелал упокоиться в родном Трагоне, а таскать его тело за собой было бы по меньшей мере надругательством, м решили оставить его здесь и подобрать на обратном пути… если он будет, обратный путь. Чтоб сохранить тело от разложения и пожирателей падали, Аля заколдовала его Внешним огнем, а Темчик воздвиг на этом месте обелиск, чтоб мы смогли найти павшего друга после войны. На этом обелиске мы написали на четырех языках (гномьем, эльфийском, гондорском и всеобщем, которым пользовался разношерстый народ Трагоне): «Здесь был убит Даниил Лиосский, последний герцог Трагоне, друг гномов, эльфов и людей».

Помянув Даню, мы, скрепя сердца и укрепив дух, второго декабря отправились на Сеаррон. Памятуя горький опыт предыдущего похода, мы шли только днём, а ночью окружали свой лагерь как часовыми, так и магической защитой. Архенийцы, по идее, в данный момент имели удовольствие наблюдать со стен своей столицы за подготовкой войск Севера к атаке, но ждать от них можно было всякого. И поэтому, когда 3 декабря, в такой же снежный и облачный день, как и неделю назад, на вышедших погулять с утра Тёмчика, Алю, Витю и меня набросились сзади какие-то невежливые здоровяки, я был готов к худшему.

Из-за сугробов к нам быстро приближались два силуэта, один из которых говорил странно знакомым голосом:

- Что-то они на архенийцев не очень похожи, как считаешь?

- Вроде нет – произнес другой. – Особенно вон тот, мелкий – ни дать, ни взять, вылитый гном.

- Да и трех остальных я где-то видел. Не, эт не архенийцы – согласился первый, и сквозь на миг утихшую вьюгу я с изумлением узнал в нем давешнего гваретского трактирщика дядю Толю.

- Дядь Толь, а с чего такой приём? Я что, забыл в прошлый раз в трактире расплатиться? – не всякий случай виноватым голосом спросил Тёма.

- Не, с этим у тебя проблем нет – улыбнулся дядя Толя. – Просто мы вас за архенийцев приняли – вьюга, сами понимаете, лиц ваших не видно.

- Ну вы даёте! – рассмеялся Витя, изящно отодвигая державшего его за плечи воина. – Я, конечно, далеко не красавец, но чтоб меня с архенийцем, шайтаном, спутать…

- Мне тоже показалось странным, и ваше счастье, что Его Величество был с вами – обратился к нам другой рутениец. – Обычно незнакомцы не успевают даже понять, откуда прилетела стрела.

- Однако! – возмутилась Аля. – Хорошенькие же у вас порядки!

- Мы на вражеской территории. Здесь повсюду ловушки и сети коварства Аристарха. Мы вот, например, неделю назад перехватили двенадцатитысячную армию врага, шедшую с севера на помощь сеарронцам. Ни гондорцы, ни рохиррим о ней не знали, а ведь если бы они соединились с городским гарнизоном, они могли бы и разбить наших союзников – рассказал дядя Толя.

- Так вот почему вы задержались! – понял я. – А то от вас с октября никаких вестей, уж за это время можно было от Мелира до Сеаррона добраться. Я уже беспокоиться начал.

- Я вас тоже все дождаться не мог – понижая голос, сказал дядя Толя, и, переходя и вовсе на шепот, добавил: - Они, конечно, ребята хорошие, но управлять ими затруднительно. Которые партизанами были, для тех я какой-никакой авторитет, а для остальных-то я просто трактирщик из захолустного городка… Короче, как вы их будете делить, я не знаю, но заберите их у меня к чертовой матери, потому что я уже не могу. Замучили, гады.

Мы с Темчиком переглянулись. В его глазах я без особого удивления прочел ту же мысль, что возникла и у меня. Я набрал воздуха, чтоб первым эту мысль высказать, но с детства шустрый на всякую пакость Тема меня опередил:

- Я уступаю общее командование тебе, Рома – с лицом человека, творящего великое благо, заявил Тёмчик. – Ты больше достоин этой чести, и вообще, у тебя уже есть опыт.

- Грандиозный опыт – хмыкнул я. – Я ими от силы три часа командовал!

- Зато КАКИЕ три часа… - мечтательно улыбнулся мой друг детства, вспомнив о великой победе на полях Гарланиона.

- Ладно, так и быть – вздохнул я и добавил: - Тогда, на правах командира, я назначаю вас с дядей Толей своими помощниками. Дядь Толь, вы своими охламонами командуйте, а ты, Тёма – всеми остальными.

- А ты тогда что будешь делать? – возмутился Тёма.

- А я буду… осуществлять общее командование – выкрутился я.

- Ага, знаю я твое «общее командование» - буркнул Тёма. – Всю работу на нас свалишь, а потом во всех книгах напишут, что мы победили под твоим чутким и мудрым руководством!

- А тебе кто мешал стать чутким общим руководителем? – хмыкнув, спросил дядя Толя и добавил: - И вообще, коллега, в книгах на нас всех места хватит, даже на старого деревенского трактирщика, которого судьба на исходе лет забросила в такой водоворот. Лишь бы книги эти со счастливым концом были…

В общем, как вы поняли, встреча с земляками несколько облегчила наше горе и уныние, воцарившееся в отряде после смерти Дани. Слегка приободрилась даже Аля, особенно после слов дяди Толи о том, что Эонар передавал ей пламенный привет. Эти слова Аля, разумеется, выслушала с максимально безразличным лицом, и уже по одному этому было многое ясно. Особенно тому, кто заметил, как секундой позднее заблестели ее глаза, когда она убедилась, что дядя Толя на нее уже не смотрит…

Короче говоря, пятого декабря 27-го года тридцать четыре тысячи воинов Рутении, Мирквуда, Мории и Гондора присоединились в ведении облоги Сеаррона к сорока трем тысячам рохиррим и гондорцев, прибывших туда ранее. Началась битва за архенийскую столицу.

Глава 5. Облога Сеаррона

27-й год четвёртой эпохи, год великих страданий народов юга Средиземья и немалых трудностей для народов Запада, подходил к концу. Где-нибудь в Рутении, Гондоре или Рохане за большим праздничным столом вот-вот соберутся семьи, встречая год новый. Где-то люди хоть на пару дней забудут о войне и просто мирно отдохнут. Где-то. Но не здесь.

Здесь, на краю мира, в познавшей на себе принесенную своими же правителями войну Архении уже четвертую неделю стояли под стенами Сеаррона войска Гондора, Рохана, Рутении, Мории и Мирквуда. И хотя, казалось бы, это была не совсем война – ведь боевые действия не велись, и за весь месяц не было выпущено ни одной стрелы – но это точно был не мир.

Первые дни облоги были тревожными. Мы пристально следили за нависающими над нами стенами и башнями, каждую секунду ожидая нападения. Но нападения не было, и мы поняли, что его и не будет. Мрачная твердыня на берегу озера Ордален выжидала. А мы, понимая это, всячески отодвигали штурм. Причины придумывались самые разные: сперва мы объясняли это необходимостью отдохнуть, затем вьюгой и морозами (такой зимы к югу от Эред Нимрайса не помнили даже старейшие из жителей – снег почти не прекращался весь декабрь, и стоило немалых усилий каждое утро расчищать входы в обледенелые палатки), а заодно и ожиданием прихода харадрим. Впрочем, в последнее уже мало кто верил, а гондорцы не верили с самого начала. А потом и причины перестали придумывать. Ведь на самом-то деле причина была одна: мы просто устали от этой бесконечной войны. Даже воинственный Витя не особо рвался в бой, тоскуя по многочисленной родне и не менее многочисленным запасам эля в чертогах Мории. Что уж говорить об остальных…

Тоска давила на всех. Андрея, например, все чаще можно было заметить у довольно-таки живописного озера (вообще, на поверку, Архения оказалась не таким уж и дрянным местом, и в ней было некоторое сходство с Роханом – такая же суровая красота степей и скал) с удочкой в руках и трубкой в зубах. Сомневаюсь, что он что-то поймал за весь месяц, да, собственно, он и приходил-то сюда не за рыбой. Просто с того места, где он сидел, не было видно угрюмых стен Сеаррона – их закрывала гряда скал – и эта спящая земля казалась прямо-таки умиротворяющей и спокойной. Со временем сюда все чаще стали приходить и мы с Тёмой и подолгу, порой почти бесконечно, разговаривать о каких-то мелочах.

Это место, казалось, не принадлежало Архении с ее мрачными твердынями и злобными царями. Вернее, наоборот – как раз мрачные твердыни и злобные цари пришли извне, разрушив царившую здесь испокон-веков гармонию и мир. Это они не принадлежали этой земле и этому народу, все эти Аристархи, Герберты и Рабастаны со своими подельниками-садистами. И их здесь ненавидели не меньше, чем в остальном Средиземье, в этом мы уже успели убедиться. Просто многие сами не осознавали этой ненависти, подменяя её ненавистью к врагам Аристарха.

Откровенно скучал Артемис, успевший за этой время загнать в долги половину офицеров своей армии (талант Артемиса к карточным играм ничуть не уступал отцовскому). Гондорец, когда был не за карточным столом, всё чаще стал надолго уходить в себя, думая о родном Минас Аноре, тоскуя по Даниилу и перебирая совершённые в прошлом ошибки. Он подолгу бродил по пустому лагерю утром, когда войска выходили на построение, углублённый в свои мысли, и порой не замечал нас, разговаривая о чём-то с самим собой.

Молчаливым и невеселым стал Тёма, и только в беседах с Андреем и мной на берегу Ордалена можно было его разговорить. Он скучал по Рутении, и эта тоска на время даже притупила вечные (и порядком всем надоевшие) страдания по Альке. Что ж до самой Али, то внешне она, как и прежде, казалась самой жизнерадостной из всего отряда. Она, как всегда, целыми днями носилась по лагерю, расстреливая по пути своими флюидами голодных по женской ласке солдат, заигрывала с Эонаром и не забывала об Андрее с Темой (хотя, если честно, в случае с этими двумя, больше по инерции – то ли на нее и в самом деле подействовали мои слова, то ли они ей самой надоели… второе вероятнее). Но это днём, а по ночам она не могла уснуть – на неё из темноты смотрели до конца влюблённые глаза умирающего Дани, и девушка ревела, пока ей хватало слёз. А каждое утро она умывалась, и никто не знал, «как плачет ночами та, что идет по жизни смеясь» (с) – «Машина Времени» - прим. авт.)

Со мной же, на первый взгляд, всё было ясно. Я безумно скучал по своим девчонкам, которых не видел с лета. Причем скучал круглосуточно: днём больше по Катюхе, а ночью – по Наташке. Однако, тоска по дому и семье была не единственной причиной паскудного настроения. Я незаметно для себя проникся симпатией к Архении и её простому люду. Это вовсе не мешало мне ненавидеть Аристарха и его прислужников, но теперь за стенами Сеаррона я видел не только их. Я вдруг понял: а ведь в архенийской столице сейчас наверняка голод, и наверняка от него страдает не Аристарх и офицерьё, а рядовые солдаты и мирные жители. А я не хочу воевать с мирными жителями! Я насмотрелся этого в Рутении!

И я начал понимать, что чувствовали, возможно, некоторые архенийцы, разрушая Рутению. Однако дальше в памяти возрождались мертвые лица живых людей из Хелирской крепи, красная от крови вода залива Гальнирас, курганы с десятками тысяч тел павших воинов армии Освобождения – и жалеть архенийцев больше не хотелось. Пускай в большинстве своём эти люди и непричастны к побоищам в Рутении, но им придётся пережить хотя бы часть того, что пережили мои земляки. В конце концов, мы солдаты, а не ангелы с серебряными крыльями, и нам простительно порой быть жестокими.

А дни всё шли и шли, как шёл этот непрекращающийся снег. Прошёл день моего 21-летия, отмеченный скромно, но очень тепло, а вслед за ним прошёл и весь 27-й год, как будто и не было его. С первым же днём нового года наконец-то прекратился снегопад и стало стремительно теплеть. В результате покрытые прежде толстенным слоем снег степи вокруг Сеаррона превратились на неделю в страшенное болото от тающего снега, и всю эту неделю мы продолжали бездействовать. Харадрим уже никто не ждал, и как только окружающие архенийскую столицу земли обрели более-менее проходимый вид, мы начали готовиться к штурму.

- Может, ещё подождём хотя бы дня три? – с надеждой спросил последний из нас, кто ещё хоть немного верил в приход южан – Андрос. – Должны же харадрим хоть когда-то прийти!

- Если б они хотели – давно бы уже пришли – бросил Эонар и, оседлав коня, поскакал собирать своё войско.

- Они не придут, Андрей. И никогда не собирались приходить – холодно молвил Артемис, надевая доспехи. – Мы и так ждем их гораздо дольше, чем следовало бы. Может, твои эльфы и способны питаться одним воздухом, а вот мне пришлось урезать своим солдатам паёк на треть. Если мы еще недели две простоим под этими стенами, мы протянем ноги прямо в окопах, на радость Аристарху и лживому ублюдку Афароктасу. Впрочем… я их в чем-то понимаю, харадрим этих. Это война двух врагов Харада – Архении и Гондора, и им она не нужна. Они были бы рады, если бы проиграли обе стороны – завершил Артемис, почти слово в слово повторяя ложь Рабастана.

За час до полудня восьмого января 28-го года войска Гондора, Рохана, Рутении, Мирквуда и Казад-Дума пошли на штурм стен Сеаррона.

* * *

Над осаждённым Сеарроном сгустился мрак. В городе уже несколько недель царили голод и уныние. Люди если собак, лошадей, древесную кору. Умирали семьями, дворами, улицами. Некоторые улицы были покрыты толстенным слоем снега, который уже некому было убрать. Снег полностью укрывал убогие хибары жителей бедняцких кварталов города. На этих тёмных, не знающих даже слова «фонарь», жили, а точнее, существовали, самые нищие из горожан. Но теперь и это скорбное существование подходило к концу. Город начинал вымирать.

В это же время в самой высокой башне Сеарронского замка Аристарх, Рабастан и ещё парочка архенийских генералов (которые, в принципе, могли и не приходить, ибо от них требовалось лишь молчаливо соглашаться с первыми двумя) собрались на чрезвычайный военный совет. В отличии от простых горожан, у этих людей еды было побольше. Впрочем, сказать, что они пировали, тоже было бы несправедливо. Рабастан, к примеру, ел наравне с остальными солдатами, чтоб не вызывать кривых взглядов в спину (архенийский полководец, строго следя за дисциплиной, обычно начинал с самого себя, и стоит воздать ему должное за это). От этого он в последнее время ходил злее беременной овчарки, орал на офицеров, пререкался с Аристархом, а рядовых просто сметал с пути одним свирепым взглядом. Поэтому генералы архенийской армии с наибольшей опаской смотрели сейчас именно на него, а не на грозного, но в последнее время задумчивого и потому относительного мирного Аристарха.

- Дорогой Рабастан – сквозь скрещенные пальцы протянул король Архении. – Скажите мне: зачем я отдал вам большую часть своих полномочий? Неужели для того, чтобы мы меся смотрели на этих гребанных гондорцев и сидели, сложа руки?

- Не нравится – разжалуйте – огрызнулся Рабастан. Это предложение было вечной отмазкой полководца. Аристарха это всегда бесило, но… как ты его разжалуешь? Кто ещё, если не он, возьмётся за столь безнадежное дело, как попытка спасти Архению?

- Пусть стоят, они могут стоять здесь хоть целую вечность. Стены Сеаррона от этого не обрушатся, а у них когда-то закончатся съестные припасы, и им придется уйти – выложил свое видение один из генералов, по всей видимости – самый смелый. Ответом ему послужил весьма нелестный взгляд Аристарха, и, думаю, ближайшие несколько недель этот почтенный воин предпочитал помалкивать.

- Гораздо раньше съестные припасы закончатся у нас, и вы это тоже рано или поздно почувствуете. У многих же они уже закончились. Я не могу допустить, чтоб мой народ умирал с голоду – несвойственно спокойным голосом ответил Аристарх.

- Однако, поздно вы начали думать о своём народе, Аристарх – ухмыльнулся Рабастан. – Хотя, в целом, вы правы. Если так будет продолжаться и дальше, оборонять город будет некому. И тем не менее, мы все равно не можем первыми напасть на почти вдвое превосходящую нас армию. Пока я не выжил из ума, я никогда не отдам такого приказа. Впрочем, может, Ваше Величество уже разработал какой-то хитроумный план, а мы просто еще не доросли до его понимания? – издевательским тоном молвил Рабастан. Аристарх, стоявший у окна, лишь ухмыльнулся и беззвучно прошептал пару ласковых насчёт своего полководца и наместника, а затем объявил:

- Теперь ваша очередь строить планы, Рабастан. Противник пошёл в атаку.

- Это меняет дело – сказал сразу оживившийся военачальник, и, окинув заблестевшими глазами своих генералов, умчался вниз руководить обороной. Вести войну он любил, любил даже больше, чем доставать Аристарха. В этом были его талант и призвание.

* * *

На исходе дня, после нескольких обстрелов стен Сеаррона из тяжёлых катапульт, армия союзников пошла на третий, генеральный штурм города. Две предыдущих атаки не увенчались успехом, но в этих атаках принимала участие не вся армия, так что на них не особо и рассчитывали.

Главный удар был направлен на городские ворота и сторожевой форт над ними, но часть войск, в основном эльфы Андроса и рутенийцы, атаковала боковые стены, которые были менее защищёнными. Однако восточная стена города была недоступна из-за высоких и очень скользких от растаявшего снега скал, и я, чуть не убившись, съезжая вниз по скале, решил туда не соваться и увёл свою армию в центр.

Там в моё отсутствие уже появились осадные лестницы и гномы с лопатами, роющие подкопы под городские стены, и союзная армия начала потихоньку просачиваться в Сеаррон. Шедшие, а вернее, бежавшие в авангарде гномы десятками, сотнями влезали на стены и рубили стоящих там стрелков. В это же время гондорцы с чуть меньшим успехом штурмовали ворота. Как защищающиеся, так и атакующие несли большие потери от стрел и камней, и потери гондорцев были существеннее. Но тут им на помощь пришла моя братва со свежими идеями и стенобитными орудиями, и защитникам ворот стало тяжелее. Особенно с учетом того, что Тёма не гнушался магическим образом пробивать дыры в стенах форта, а я таким же образом сшибал со стен лучников.

Чуть подальше к западу развлекались рохиррим, ведомые Эонаром и Алькой, которая присоединилась к своим землякам по матери во многом из-за персоны их главнокомандующего. Как раз к западу от ворот стены Сеаррона были наиболее повреждены, и в довольно-таки приличные щели влетали самые старательные и обезбашенные роханцы. В основном их там же и ложили, но некоторые из них успевали вытоптать весьма немалое количество вражеской пехоты. В общем, везде союзники имели некоторое преимущество, и, уверен, защитники начинали подумывать о капитуляции.

Спустя ещё пару часов эти мысли уже ширились по всему Сеаррону. Гондорцы с рутенийцами разнесли в клочья надвратный форт, и, в завершение праздника, выбили ворота (дальше, впрочем, пока не продвинулись); гномы завладели частью стены и перешли к своему любимому занятию – обороне, а эльфы, взобравшись на западную стену и тихо убрав немногочисленных часовых, вдруг начали палить в мирно курящих солдат, защищающих вторую городскую стену. Да еще и рохиррим начали проникать в город всё большими группами. В общем, оборона Сеаррона хоть и не была разорвана, но серьёзно прогнулась. Следующий день обещал стать для городского гарнизона весьма неприятным.

Дата добавления: 2015-11-04