Европейского пространства – Русской равнины. 5 страница

Плохая погода, которую ждал Ефим, с мокрым снегом и холодом не заставила долго ждать. Здесь Север, рядом Приполярье – зима приходит разом. Завернуло холодом с гор-увалов, снега понасыпало на промерзшую землю и воду и ровная, твердая дорога была готова. Отдохнувшая на вольных кормах-травах и окрепшая в работе лошадка то же чуяла дорогу.

Помолившись в последний здесь раз Господу да Богородице и преподобному Макарию-покровителю, пустился Ефим в обратный дальний путь. Налегке, да по твёрдой ровной дороге – отдых, а не путешествие. С тем, чтобы перезимовав дома и ещё всё обдумав, и всё за зиму подготовив, по весне снова, на всё лето, а, Бог даст, то и на больший срок – сюда, на благословенное место.

С давних пор русские люди пользовались реками для сообщения-переездов. И не только водой летом, но и по замерзшим зимой рекам и речкам, минуя трудности лесных дебрей и болот. Большие расстояния, малолюдье не располагали к устроению пригодных дорог, поэтому санная дорога по льду реки самый удобный и лёгкий путь, не требует труда-затрат. Нет и гор-подъёмов, крутизны спусков, легко, ровно везти грузы. Только коня побойчей, да были бы корма-припасы.

Молодая, настоявшаяся без дела кобылка Ефима бежала ровно, снежок едва покрывал лёд, иногда переходила на шаг. Тогда и Ефим слезал с волокуши-подсанок размять и разогреть ноги. Ему уж не было нужды идти пешком. Случалось, что и на бегу лошади, поозябнув, скидывал полушубок, соскакивал со своего насиженного места, да бегом согревшись, снова на сиденье, завернувшись в полушубок поплотнее. Только и заботы, что смотреть вперёд, не случилась бы на пути быстрина-промоина, не замёрзшая полынья. Но Вохма река лесная, полноводная. Перекатов-быстрин нет, это он ещё, проходя на лыжах в первый раз, всё заметил.

Останавливался, высмотрев укрытое от ветра место, передохнуть и подкормить лошадку, не распрягая, а только отцепивши подсанки, подводил её к возку сена с подветренной стороны, кормил, укрыв попоной-рядном. Сам обходился сухарями и брусникой. Два часа хода – пятнадцать вёрст. Ещё такой же переход – большой отдых с кормёжкой коня. Дав остыть, как следует, поил. Для этого делал остановку в устье ручья, речки или протоки, в таких местах почти всегда есть мелкое место с открытой водой. Напоив лошадку, тут же, не медля, отправлялся дальше.

К глубокой ночи добрались до перевоза на тракте у села Вохминское. Избушка перевозчиков пустовала, через реку шла конная дорога. Повернул Ефим с реки на торную дорогу и шажком направился в село. Пришлось искать заезжую избу для ночлега. Плату за ночлег и кипяток-воду брали невелику, на такие расходы Ефим малость денег имел. А сено и харчи у него были ещё свои. Укрыв и устроив коня к корму в крытом дворе, поспал пару часов, потом сходил и напоил коня.

Переночевав, снова пустились в путь по знакомому накатанному дороге-тракту. В разговоре с хозяином ночлега и попутчиками, Ефим узнал, что с грузом ездят трактом, через сёла Павино и Пыщуг по наезженной дороге, а если налегке, то можно проехать через большую деревню с названием “Хорошая”, а после той деревни – дорога лесная, не торна, но проехать можно. Потом снова выезжают на тракт. Так много, чуть ли не вдвое короче. Ефим ехал налегке, так и свернул с тракта на лесную дорогу, как указали, прямым путём. Тридцать вёрст, полдня езды, вот и большая деревня Хорошая. Отдыхал. Расспросил про дорогу на тракт. Обедом угостила хозяйка путника, да напоив коня, пустился указанным местом. Дорога одна, сбиться негде, шагом, полями да перелесками, да миновав гать-низину – десять вёрст неудобной дороги и снова покатили по тракту. Ещё два десятка вёрст – вот и знакомое село Пыщуг. Отсюда летним временем до своего поселения Ефим добирался четверо суток, и ещё сутки потратил, возвращаясь за оставленной в лесу повозкой. Всего, считай, пять. А по гладкой зимней дороге два дня всего-то.

От Пыщуга оставалось ходу двести вёрст, - два дня без особой спешки. Тут уж пошли большие сёла, широкий, наезженный тракт, груз – сено наполовину съеден, возок стал лёгок. От Пыщуга до Верхнеспасского – тридцать вёрст, а от Верхнеспасского до дому весной Ефим пешком шёл три дня. Ночевали в Верхнеспасском, опять в заезжей, в тепле. Ещё один ночлег, в Мантурове и поздней ночью четвертого дня езды, наконец-то, родной дом. Слава Богу, приехали.

Дома было всё, как и прежде. Антип управился с уборкой и обмолотом на своём наделе и арендованном поле. Рассчитался за аренду и с податями. Пришлось ему просить помощи с обмолотом у брата Степана в отработку, но и там уж управились, ещё и работника нанимал Степан.

Тревожился Антип о другом. Днями, ему в очередь пришло идти в извоз на Кострому с земским податным сбором, а Лукерья на сносях, родить скоро. Потому и просил Степана на помощь, что Лукерья молотить не могла. А теперь вот одна на все хозяйственные дела осталась бы, не явись к этому времени Ефим.

Уехал Антип. Ефиму Михайловичу пришлось не только со скотиной управляться, но и Лукерье помогать: - воду носить, дрова, чугуны поднимать-ворочать, всё старался делать Ефим сам. Жалел Лукерью, хоть и не нраву были ему женские дела. Но нужда заставляла – берёг сноху, долго ли до беды. Внучатки тоже посильно помогали матери и Ефиму: старший-то, Савёлко, паренёк с понятием, девятый уж год ему доходит, слушался матери, да и от деда не отходил. Расспросам его не было конца; куда дед ездил, да что делал-видел. Рассказывал ему Ефим про дороги и сёла, про реку Вохму, про горы-увалы, про лес и орехи с ягодами и про рыболовные дела. Глаза паренька так и сверлили дедовы с прищуром, да с усмешкой. Пусть слушает, надо ему интересу дать, увлечь мечтой. Ещё задумывая свой поход, так и хотел, что возьмёт парня, как подрастёт, с собой, новое место обживать. Для них-то, внуков и правнуков будущих, и задумка его была. И теперь жалел Ефим внука: всё-то он дома, в деревню и не выходит почти. А вот скоро и вовсе посадят его няньчиться с дитём. Так и замшеет дома, жизни не увидев.

Надо было заводить с Антипом новый разговор о своём отъезде. Знал он, что не по душе придётся Антипу его задумка взять с собой старшего. Видел его Антип уж помощником своим вскоре, не захочет отпускать от себя неведомо куда. Медлил Ефим, всё не спешил с разговором, обдумывал, как убедить сына, что для его же, да и для общей пользы старается Ефим.

Вернулся Антип, а тут скоро и Лукерья разрешилась дочкой. Савёлке и впрямь пришлось у зыбки сидеть, сестрёнку качать-баюкать: у Лукерьи-то времени свободного весь день нету. По первости, братики с любопытством тянулись к новоявленной сестричке, да скоро весь интерес угас. С грудничком не наиграешь: писк да плачь, только и слышит: Савёлко покачай, Савёлко посиди с ней. Заскучал парень. Да и время шло к весне. Ефим понемногу готовился в новую поездку. Справил-снарядил новую повозку однооску-двуколку-таратайку короб. На новой оси, а колёса он привёз с собой осенью обратно. Подновил спицы, перетянул в кузнице ободья, укрепил. Инструмент разный железный: вилы, лопату и по мелочи – долото, напильники – всё мелочи, а в хозяйственных делах без них не обойтись.

Ходил Ефим, наведывался к старшему сыну, Степану. Тот жил справно: и хозяйство досталось хорошее, и жена деловая, да и сам работник из первых. Пусть и не получил Степан от Ефима в выдел ничего, но обиды у него в этом на отца не было – не жаден был сын, хоть и бережлив.

Неловко было Ефиму, но пришлось просить у Степана малой помощи – деньжонок взаймы: с кузнецом рассчитаться, в дорогу прикупить кое-чего, как-то: дёгтю, соли – много что потребуется. Да и как в пути, в дальней стороне без гроша в запасе? А идти на сторонние заработки Ефиму уже не приходилось: артелями работают мужики, все давно ушли-определились. Да и трудновато пожилому в артели с молодыми.

Понимал всё это Степан, потому и не отказал в просьбе. Не возражала и сноха, хозяйка его. Да и не последнее отдавал Степан, так как же отцу отказать в его благих намереньях.

Весна была на подходе. Пройдёт разлив-распутица уж медлить нельзя. Дорога не близка, не меньше недели, а сроки для сева коротки. Надо было говорить с Антипом о внуке. Тот знал, конечно, что отец опять уходит, да уж никак не догадывался, что он и старшего, Савёлку хочет с собой взять.

Не знал Ефим, как и приступить к такому разговору.

День был хорош, вся семья в сборе, дела дневные закончены, а вечер ещё не наступил.

- А что, Савёлко, ты всё дома и дома, к друзьям-ватажникам своим не выйдешь? Чай, шумят, гуляют ребятки-то! – видя невесёлого внука начал Ефим.

-Ну-ко их! Не хочу, дразнятся они только.

- Что так? И ты бы не поддавался, язык-то есть.

- Не любо мне. Дерутся да задираются, маленьких обижают.

-Да, брат, а за тебя и заступиться некому. Старший ты, да и двоюродных близко нет. Придётся тебе или в няньках сидеть или в поле жить-работать. Ладно ли? – больше Антипа, чем внука спрашивал Ефим.

Отвернулся Савёлко, набычился.

- Все так живут, - молвил Антип. – И наши вырастут. И не один он. Вон Егорка подрастает, вдвоём-то им и не надо никого.

- Вырасти-то вырастет, да бирюком бы обиженным не остался. Нелюдимом-то трудно жить. А вот что, Антип, - решился Ефим. – Отпустил бы ты его со мной. Помощь от него тебе пока невелика, а малому в интерес. Окрепнет да осмелеет на вольном-то воздухе да с разным людом. Право, пожалел бы парня, пусть, пока мал, на свободе расправит душу.

- Чего это ты, тятенька, надумал? – насторожилась Лукерья, быстро почуяв страх за своего ребёнка-сынка. – А и мне помогать с дитём управляться кто будет?

- А ты помолчи, Лукерья! – построжел Ефим. С ним-то, да и с Егоркой кто помогал тебе няньчиться? Управилась ведь. Выросли вот. Да и не одна уж ты, вон ещё и Егорка у тебя в помощниках будет. Справишься.

-Да куда ты ребёнка тащить вздумал? В дикие края, в лес-глухомань. Рано ещё ему, ведь малолеток!

- Сказал, помолчи! Не один брошен-забыт будет, с дедом будет. А дед-то может больше, чем иной отец дитё пожалеет. Ни какого худа ему со мной не будет. А люди везде живут, не только в нашей деревне. На своих-то он уж нагляделся, вон и сверстников видеть не идёт, не только больших. Что тут у нас смотреть-то? С утра ежедень крик да ругань. То соседи, то шабры, то ещё какие общие склоки-делёжки – одно зло кругом. Со двора не выходя, так и то согрешишь поневоле. А там – воля! Спокой да радость, ни тебе дрязг, ни тебе старост- начальников, ни податей, ни сборов-поборов. – Ты вот, - обратился он к Антипу, - пахал, сеял, убирал-молотил, спину гнул да дрожал-боялся: уродит ли? Да то, да сё. Да ладно, на своём бы поле, собрал - и всё твоё! Так ведь ещё и арендовать надо, мал свой-то надел. А от трудов своих тяжких треть отдай за землю, - чужая!

- Лёгко ли? А то и исполу придётся вскоре. Половину выращенного, – дяде чужому. А и от своего – подати-сборы, государю да попу.

- А передел невдолге подойдёт? – подхватил разговор Ефим, - Наделы-то опять урежутся: плодится народ, множится. Тебе-то уж и то тесновато. А каково им, - указал он на малых, - будет жить? Где развернуться? В чужие люди, на хлеба-заработки? Это ли сладка участь. Подумай, сын. А пока я жив, да слава Всевышнему, в силах, обустроиться помалу надо. Испокон так было. Вон сколько починков я прошел-проехал – живут люди, свободно, сытно. Не ленись только. А новина всегда труд окупит. Да свою-то полосу и удобрить-унавозить трудов не жаль – окупит! – не то, что перед переделом, когда никто за год-два навильника в земельку не вложит, не твоя уж будет.

Вот так разговорился Ефим, даже сам удивился.

Молчал Антип.

- Ну, так как, Савёлко? – снова повернулся Ефим к внуку. – Поедешь со мной?

- Как тятенька скажет, - понурился Савёл. Понимал видно, что не волен Ефим в его судьбе, тут уж отец главный.

Всё молчал Антип.

- Воля твоя, батюшка, так и ответ твой! Я из повиновения пока не вышел. Не по душе мне это. Боязно за мальца, да знать, ты уж не отступишься. Как знаешь.

- А ты не бойся! Не в чужие люди отдаёшь парня. Дед – тот же отец. А и люди везде помогают. Я-то уж всё это усмотрел. Бог даст, всё будет ладно. А от своего начатого не отступлюсь, ты это верно сказал. Ты бы упёрся, не отпустил вот его, - кивнул на внука, - чужого какого помощника-преемника нашёл, из многодетных мало ли в люди идут. Главное – дело верное, стоящее, душе в радость!

- Ин, быть по-твоему, - ответил Антип.

Сидели, молчали. Только Лукерья молча утирала слёзы передником. Ей-то было тяжелее всех.

- Ну, Савелий, слышишь? Согласен отец. Отпускает. Так поедешь со мной? Согласен ли?

- Конечно, согласен! – вскинулся Савёлко. Я уж и удочку сгоношил! Крючок-то давно у меня припасён был.

- С крючком-то погоди. Это ещё когда пригодится. Да и неколи нам с удочками сидеть, без крючков добудем рыбы вдосталь. А вот не заплачешь ли на полдороге, маму с отцом вспомнивши. Ведь не бывал без них ещё.

- Не знаю, - потупился малый. – Да ведь и недолго, лето одно только! – всё же хотелось ему поехать.

- Ладно. Так и быть, - молвил Ефим. – Увидим там. Если затоскуешь, да не полюбится, вернёмся к осени. Неволить не буду. А там что Бог даст. Я-то хочу как бы лучше, - это уж для всех рассуждал он вслух.

Так закончился этот трудный разговор, окончательно утвердивший выбор Ефима. Он всё-таки строго наказал домашним не разносить ту новость по соседям и родне, его намерения. Пусть всё это будет пока только их семейным делом, общине, земству незнаемое.

Из волости о Ефиме спросу с прошлого лета больше не было. Видимо, без него уладилось дело, как он и предполагал. Он так и остался “в нетях”.

Весна спешила, зимние морозы после Сретенья сменились пасмурными, ветреными днями с мокрым снегом и метелями, но воздух устойчиво теплел, дни быстро прибывали. Так ведётся всегда в этих северных краях. Раз начавшись, потепление неуклонно приближает весну. Если и завернёт с северных краёв холод-вьюга, так и не долго: - день или два и снова тепло пробивает себе дорогу. Дни становятся длиннее ночи, светлое время суток прибывает всё быстрее и зима начинает отступать, переходный промежуток занимает короткое время. Этот период, когда зима ещё напоминает о себе, в тех местах длится недолго – до половины апреля. В это время ветра всё меняются: то они тянут с полярного Урала, принося жгучий, пронизывающий холод, то поворачивают с полуденно-закатной стороны и начинаются оттепели, перемежаясь кратковременными мощными снеговыми зарядами. Среди разных перемен проходят две-три недели. Затем, под влиянием всё прибывающего дня в воздухе чувствуется настоящее тепло. Снег быстро теряет свою привычную чистейшую белизну, становится крупнозернистым, приобретая грязновато-синий цвет. Вокруг деревьев на пригорках появляются неприглядные после зимней чистоты проталины. Снег всё больше набухает водой, оседает, под ним скапливается вода и вот, наконец, один-второй солнечный день и зажурчали ручьи, реки наполнились водой, подняли лёд – теперь уж не остановить весны.

Вот зачернели, оголились поля. Жаворонки затянули свои трели и только дороги, укатанные да заледеневшие за зиму, укрытые грязным покрывалом навоза, соломы и всяческого сора держат “черепок” – полосу не растаявшего льда и земли под ним. Тоже недолго: - два-три солнечных или дождливых дня и все признаки зимы ушли-забыты.

В погожие дни всё скоро: вода сходит, земля оттаивает и быстро подсыхает. Дорога ещё скорее. Нижний её слой, “подошва”, утрамбована, влаги в нём мало, да и верх скоро подсыхает, езды в это время мало.

На тракте всё происходит ещё быстрее. Вода скатывается по боковым водоотводным канавам, сама дорога возвышена и хорошо продувается, неделя распутицы и можно ехать.

В эти дни Ефиму не сиделось и не работалось. Нетерпенье сердца звало-торопило его в путь. Не спалось и ночами. Всё старался продумать ещё и ещё: не забыл ли чего нужное, там взять негде, даже иголки с ниткой не найти. Взял и эту мелочь, и шило с ремёнными кожаными полосами – сбрую чинить. Не говоря уж об основном: семенах на посев и посадку и о тёплой одежде и обуви.

Всё уже было собрано, уложено, укрыто в повозку-короб.

Груза в этот раз набралось побольше: около десяти пудов. Но Ефим был спокоен. Лошадь привыкла к упряжке, окрепла за год, повозка новая, ось новая, колёса подремонтированы. Главная тяжесть – семенной овёс три, да ячмень два пуда, понемногу семян льна, гороха и картофеля. Взял помалу и огородных семян – эти веса не имеют и места не занимают, но и подспорье в питании большое, мыслимо ли без них в хозяйстве.

Закончены сборы. Подсохли дороги. Лошадка его стала уже четырёхлеткой, окрепшая, отдохнувшая и обученная. Самый раз для поездки. Пахать-сеять пока не начинали. Не вычередилась ещё земля. Но – неделя, - и начнутся весенние работы. Нельзя больше Ефиму ждать.

До зари встал Ефим. Помолился, коня напоил и запряг. Разбудил-поднял внука. Антип и Лукерья давно встали. Пора прощаться. Всплакнула Лукерья, повздыхал Антип. С Богом, тронулись. Остались стоять у ворот опечаленные родители. Чуяло сердце – долгой будет разлука. Что поделаешь? Надо жить…

Ехали не спеша. Ефим шёл пешком. Савёлко тоже поначалу шагал с лёгкой котомкой за спиной, но Ефим заставлял его почаще присаживаться на повозку. Нетяжёл он груз, а ноги ещё не привычны к долгим переходам. На спусках и сам садился, не бежать же бегом и лошадью надо управлять.

Для Ефима дорога эта стала уже привычна и, чтобы отвлечь внука от печали разлуки с родителями, он обсказывал о тех местах, где проходили-проезжали. Заодно, – о преподобном Макарии Желтоводском,Унженском, о его житии.

До Макария на Унже – села и монастыря, путь недолог. В первом полууповоде прошли село не остановившись. Так и шли-ехали, отдыхали. И снова ехали-шли. Ночевать останавливались не в поле-перелеске, как прошлой осенью, а в сёлах-деревнях. Не лето ещё, холодны пока ночи, земля не прогрелась, холодна. Не было пока и подножного корма, трава только начинала расти. Сено коню приходилось покупать, а овсеца для поддержки сил коня Ефим запас из дому. Нынче ехали помедленнее. Груз потяжелее, дороги местами ещё были грязны-трудны, набегали тучи-ветра, порой и дождило. Сдерживала погода торопливую весну.

Только на восьмой день дошли до починка Михееых. Летом-то за шесть добрался. Пройдя починок, в пойме – перелеске расположились на последнюю ночевку. Оставалось уж немого – вёрст двадцать пять лесного-лугового бездорожья. Ночёвка в лесу у костра тоже новь для Савки. На новой постели из лапника елово-пихтового пахучего и свежем воздухе, после свежесваренного ужина хорошо поспалось-отдохнулось ему под бараньим полушубком, с валенками на ногах и в зимней шапке. Отдыхали и конь и Ефим.

С рассветом двинулись по знакомым местам, по меткам-указкам-затесям прошлогодним. Медленно, не напрягая излишне коня, расчищая, где требовалось дорогу и давая почаще отдых и подкормку лошади.

Савёлко пока не скучал. Всё ему было внове, всё в интерес. И манящие горы-увалы за Вохмой-рекой и птица пролётная ещё держалась по озёрам-старицам в пойме и лес, лес...

Раньше-то таких лесов он и не видел, перелесочки междеревенские совсем не то. По лесу едучи, на повозке не усидишь, пришлось и ему пешим ходом с котомочкой за спиной. Терпел. Не торопил Ефим, жалея коня и внука. Часто останавливал на отдых, а сам топором подустраивал проезд вперёд. Ехали всё больше краем поймы, и тут, на местах повыше, коню уже находилась свежая, молодая и мягкая травка, а Ефим с Савёлкой набредали и на брусничники-клюквенники, и на остановках лакомились сочными ягодами, запивая их терпкий вкус заваренными в кипятке смородиновыми ветками с молодыми листочками, да закусывая сухарями.

Два дня после починка Михеевых шли лесами-лугами, но груз везли. Решил Ефим не раскладываться на два раза, как в прошлое лето, а пусть и помедленнее, но на один раз всё довезти. Ни к чему лишние двадцать пять лесных вёрст топать туда и обратно.

Пришли к своей переправе рано, засветло. Вода в Вохме была ещё высока, не как летом, леса и болота подпитывали да и почвенная ещё не сошла. Лезть в воду вплавь Ефим не собирался. Соорудил- связал наскоро (верёвки были захвачены да вожжи-череседельники) небольшой плот из сушняка ельника и пихтача – лёгкого, пористого.

Погрузил имущество да Савёлку на него, заработал шестом, а потом веслом – ничего, переплыли, только и есть, что отнесло их течением малость вниз. Пришлось, разгрузившись, где шестом упираясь, где верёвкой тянуть – возвращать плотик вверх течения. Справился и с этим. Опять переплыл на правый берег, за конём и повозкой. Привязал пустую двуколку на длинную верёвку к плоту. Лошадку привязал тоже к плоту. Помалу, помалу за повод свёл её в воду, сам на плот, оттолкнулся шестом, веслом стал грести и – поплыли, вначале с конём, – плывёт лошадка, не первый раз!, а потом и повозка за веревкой, к плоту привязанной, поплыла самостоятельно, не мешая им. Подналёг Ефим на весло, преодолевая быстрину, но всё-таки прибило их к своему берегу много ниже первого места высадки. Не беда, всего-то полверсты лишних пробежать налегке (за повозкой потом!), для прогрева лошади после холодного купания. Да и не бежал Ефим в этот раз, верхом сидел до места, ждал его Савёлко, а там и внука посадил. Прокатились верхом полверсты и вот, - дома. Всё. Приехали. Слава Богу.

Первым делом укрыл коня, накрыв рогожами, остатки овса-фуража дорожного, сена навалил ношу хорошую. Сегодня и это корм, а завтра найдется и молодая сочная трава, пойма велика, как-никак Егорьев день прошёл, трава в рост пошла, корму будет вдоволь.

Самим – ужин, наскоро костёр – сухих дров довольно, котелок с водой на него, наскоро толокно заварил, с клюквой-брусникой, напиток с неизменной смородиной запаренный и – спать-отдыхать, умаяла Савёлку дорога. В мягкий пихтовый лапник зарывшись, на охапке пахучего сена в жилухе-времянке, ещё и полушубком укрытый, скоро заснул он, да и проспал чуть ли не до обеда следующего дня: солнце уж на полдень показывало, когда Ефим всё-таки разбудил его.

-Вставай, Савёлко, каша простывает. Для тебя варил-парил пшёнку. Поешь, оголодал, небось.

Выбрался паренёк на свет из тёмной времянки, огляделся. - Вот так дела! Ночью-то было не видно, а теперь! Тут – лбище-камень голый, высоченный, над головой – другой,-скала-утёс, страсть, как высоко. Да ещё и ёлки-сосны и зелёно-изумрудные лиственницы поверху, - чуть не до неба! – восхищался новым местом внук.

- То ли ещё увидишь, да удивишься, место тут – рай! А пока что, давай-ка скорее кушай, молитву прочитав.

День отдыхали. Коню после трудного десятидневного перехода отдых следовало дать. Впереди опять ему тяжёлый труд – пахать да боронить. Ну, это уж завтра. И самим отдых-развлечение: верши поставить, да новые делать. Мест тут для рыбы много годных, где-нибудь поймается рыба. Со временем найдут и уловные места, озерца-старицы.

А назавтра с зарёй вставши, да помолясь, запряг Ефим отдохнувшую лошадку в отлаженную новую соху-косулю да и пахать росчисть-целину под яровое. Время торопило: весенний день год кормит. Тут уж Ефим не стал жалеть внука, разбудил.

- Вставай, Савко! Работать надо. Без тебя мне никак не управиться. Помогай, брат, после отоспишься. Пришлось и Савёлке браться за дела. Дал ему в руки повод накоротке, указал на какое дерево прямо вперёд идти, да поостерёг, чтобы лошадь на ногу не наступила, и – “но! поехали!”.

Первая борозда хоть и не пряма получилась, но всё не как прошлую осень, настоящая пашня. Развернулись в конце полосы, отдохнули. Показал Ефим коим местом обратно вести коня, и к другому концу поля. Дальше уж проще: веди лошадь рядом с первой бороздой, не давай ей ни в борозду вступить, ни в сторону сдвинуться, только рядом, только прямо. Потом, много раз пройдя так-то, она сама поймёт, привыкнет, и поводыря- погонщика ей будет не нужно: мешает только.

Невелик Савёлке труд лошадь в поводу вести, а и зевать нельзя, собьёшься – борозду спортишь, дед сердиться будет, может и обругать. Старался парень.

И пошли-поехали, круг за кругом. С отдыхами да с кормёжками-обедами за день подняли четверть десятины целины-росчисти. На столько и семян овса было припасено. Перепряг Ефим лошадь в борону и уж один, сам заборонил-выровнял вспаханное, да в вечер и раскидал-рассеял овёс в свежую влажную землю. Тут же снова заборонил-засыпал землёй семена. Прикрыла влажная земля зёрнышки, дождик ещё пройдёт – втянет ещё глубже их, набухнет семечко, уцепится корешком в землю, смотришь – через три-четыре дня зелёные росточки проглянули, и пошло растение в рост.

На следующий день – опять та же работа: пахать, боронить, сеять ячмень и опять боронить. Вот и весь пока их весенний сев. Управились в два дня самого лучшего срока для сева. Всё другое – лён, гречка, клеверок, картофель и огородное – на потом, попозднее, пока для них земля холодна.

Весна в этом году выдалась и не ранняя, и не дружная. После ростепели-распутицы две недели стояли солнечные и ветреные дни, подсушило землю быстро. Потом небо затянуло тучами, часто дождило. Это было на руку крестьянину, известно: сей яровое во влажную землю. Недаром с давних пор бытует молва-поговорка: “Бросай овёс в грязь, будешь князь”. Успел Ефим посеять свою полоску как раз под дождливую погоду. Не мудрено: всего-то сева меньше половины десятины.

На этот раз плохая погода продержалась недолго. Три дня сырости – и снова вёдро. Да принесло оно беду-печаль. В первую же ночь установившейся погоды выдался крепкий мороз, и сырая, непросохшая от дождей земля схватилась мерзлой коркой, потрескалась.

Весенние заморозки даже поздние, в начале июня не редки в северо-восточной стороне. Но чаще они всё же слабые и не вредят посевам полевым, разве что огородным посадкам. И то не всем. Лук, скажем, да капусту лёгкий морозец не погубит, а любящие тепло, огурцы там, или репу-редьку высевают поздно; эти скороспелые, время их плодоношения коротко, успевают. Да и прикрыть их всходы можно от коротких ночных заморозков.

Но заморозок, выдавшийся в этом году, принёс крестьянину беду. Озимые, главный для него хлеб и надежда, жито-рожь, от раннего тепла дружно пошли в рост, корешки глубоко вросли внутрь пашни, и этот один крепкий морозец, но такой, что потрескалась земляная корка и разорвала нежные корешки. Да и ранние посевы яровых дали уже всходы, повредило и их. На открытых северным ветрам участках, особенно по низинным местам, через день-два всходы сильно поредели – завяли и пожелтели. Погибли многие растения, сильно разредились посевы. Некоторые пришлось и вовсе пересевать, но сроки уже ушли и запаса семян не многие имеют, не бывает у северных крестьян лишних запасов. Для пропитания до нови не у всех хватает зерна-хлебушка. Трудный поэтому предстоит год, если случится такой заморозок.

А у Ефима Михайловича прошлогодний посев ржи радовал глаз! Не частые, (мало было семян), но крепкие, тёмно-зелёного цвета, – на нови! хорошо раскустившиеся растения обещали хороший урожай. Но до этого так ещё далеко! Сколько бед-препятствий могла принести коварная северная погода. И хмурое затяжное ненастье, и ветры-бури-ураганы, и ливень-град – всё бывает! И не редко.

Вот и этот запоздалый мороз принёс беду. Но мудрость житейского опыта, да тревога за плоды труда своего не дали морозу застать Ефима врасплох. Засеянная полоска – всего-то чуть больше трети десятины! была не велика, и Ефим, почувствовав и угадав резкое к ночи похолодание, спешно наготовил дров-сушняку, благо щепы от постройки собрано в кучи было изрядно, да нарубив и подвезя лапника-зелени и разного валёжника-сырья набрав, к ночи был готов встретить беду. Она, – мороз, пришла с утренней зарёй. Ефим почти не спал эту ночь. К утру всё покрылось инеем, вся пойма побелела, будто выпал снег.

Но Ефим особо не тревожился. И место его участка было не в низине, а на пригорке-возвышенности – пойма-то аршина на три-четыре ниже его участка, и место это прикрыто от тяги холода прогретым южным склоном увала. Костёр у него теплился постоянно. Вот и теперь по дыму костерка он определил направление тяги холода, и, не дожидаясь пика мороза, – восхода солнца, ещё затемно запалил с наветренной стороны подготовленные костры так, чтобы полоса дыма прикрыла всходы ржи. Когда костры взялись, да набрали жару, стал заваливать их сырым лапником и валежником. Густое дымное облако нависло над его полосой-всходами. Ветра не было вовсе, и дымное покрывало надёжно укрыло землю от холода. Иней всё же местами прихватил всходы, и они слегка побелели, но это не было опасно. Земля-почва же не замёрзла, корки не было, и взошедшее солнце быстро поправило дело прогрев воздух уже первыми лучами. Мороз отпустил, дым рассеялся, и яркие блёстки капель росы заиграли на изумруде всходов под солнечными лучами рубинами-изумрудами. Урожай-новина был спасён. Но Ефим не поленился и к вечеру, отложив дела, вновь наготовил костров и был готов “воевать” с природой за своё сокровище. Не потребовалось. Следующая ночь тоже была с похолоданием, но основная волна полярного холода прошла, прогрелась. Заморозок был уже слабый, только по низким местам поймы слегка белел иней.

И только Савёлко был далёк от забот-тревог деда. Ночной холод был ему нипочём. Он всю ночь крепко проспал во времянке-зимнике на мягкой душистой постели из пихтового лапника, укрывшись дедовым тёплым полушубком. Лишь утром, видя слегка ещё дымившие остатки костров, он полюбопытствовал у деда, для чего он столько костров разложил? Всё ему растолковал Ефим, весьма довольный исходом погодного наскока.

Это было последнее тяжкое испытание-тревога той весны. Пришло ровное тепло, и хотя дождей не было, всходам хватало запаса влаги. Опять же, место способствовало росту хлебов. Если долго нет дождей, и солнце греет да испаряет зимний снеговой запас в почве, и ветер сушит-уносит последнюю влагу, опять хлебам-посевам беда. Желтеют всходы, сохнут, хиреют. А тут, на благословенном месте-поселении, солнце напрямую освещает посевы только до половины второго уповода, а там их прикрывает тень горы от палящего зноя прямых солнечных лучей, а ветерок так слаб, что и не чувствуется. И весь зимне-весенний запас влаги не расходуется понапрасну, а растворяет питательные вещества накопленные почвой и все достаются злакам-зерну. А солнечного света в эти, самые длинные, дни, достаточно и в тени горы.

Дата добавления: 2015-11-04