Читайте также: |
|
Структуры психологических теорий отличаются, как отмечалось ранее, базовыми понятиями. Однако чтобы проследить это отличие, необходимо провести специальную методологическую работу по выяснению их психологического содержания, которое, в свою очередь, задается связями с другими взаимодополняющими понятиями. Общность двух теорий может оказаться меньшей, чем это подчас представляется автору новой теории, предположительно развивающей базис прежней. Одна из последних дискуссий, состоявшихся в отечественной психологии, была посвящена выяснению вопроса о соотношении двух теорий — культурно-исторической психологии Л. С. Выготского и «культуральной»1 психологии М. Коула, представившего таковую в качестве психологии будущего. Выход книги на русском языке [Коул, 1997] позволил не только соотнести основания новой концепции с одной из методологически наиболее проработанных общепсихологических теорий, но и уточнить взаимосвязи используемого в них категориального аппарата в рамках развития основных теоретических понятий в отечественной психологии.
Разные идеи спаяны в книге утверждением нового взгляда на будущую психологию — как психологию, исследующую культурное становление психики.
Неудовлетворенность лабораторной психологией и необходимость возвращения к человеку в культуре как представленному в конкретных видах практической деятельности заставила американского автора обратиться к тем представлениям о культурной психологии, которые развивались ранее в психологии народов Вундта и в культурно-исторической концепции, в кросскультурных исследованиях и в теории деятельности. Но когда речь идет о категориальном анализе, то ряд понятий явно требует специального обсуждения. Они не только утвердились в определенном психологическом наполнении их в отечественной литературе, но и по-разному соотносятся с позиций разных психологических теорий. Их представленность в зарубежной теории у автора, являющегося специалистом-экспертом по советской и русской психологии, к тому же получавшего знания из первых рук — на основе совместных исследований с А. Р. Лурией и на факультете, руководимом А. Н. Леон-
1 «Культуральная» — название книги от английского «Cultural Psychology».
тьевым, — казалось бы, свидетельствует о расширении сферы влияния отечественной культурно-исторической концепции на исследования в мировой психологии. Но изменение психологического содержания понятий, которые «поплыли» куда-то в другую сторону, заставило специально обсудить: а не было ли здесь подмены? Или это действительно развитие устоявшихся с классических работ Выготского, Лурии и Леонтьева категорий?
Рассмотрим именно понятийный аппарат этих теорий, хотя при этом необходимо будет учитывать и их эмпирический базис. Роль культуры в психической жизни задается в новой теории представлениями об артефактах как средствах.
Начнем с понятия культуры. Оно не выступает в качестве психологического конструкта до тех пор, пока не включено в психологические гипотезы, где заданы связи его с другими психологическими понятиями. Именно это и происходит в рассматриваемых теориях.
М. Коул четко определяет место этого понятия, апеллируя к пониманию культуры в «Психологии народов» у Вундта и рассматривая его как реально работающее в кросскультурных сравнениях, где оно выступает в качестве аналога независимой переменной. Отечественные читатели знакомы с тщательным представлением методических проблем организации подобных исследований по учебному пособию, вводящему в проблемы квазиэксперимента [Гордеева, 1998]. При таком его использовании психологи принимали заданное там понимание культуры как общности жизни людей на определенной территории в определенный исторически промежуток времени. Но при этом приходилось оговаривать также следующее. Культура как уровень достижений человеческого общества в производственной, общественной и духовной жизни в определенную эпоху у какого-либо класса общества или народа явно выпадает из заданного кросскультурными сравнениями контекста.
Старая проблема оценки уровня культуры в тот или иной период в той или иной стране — по высочайшим ее достижениям или преобладающему менталитету — тоже не выделяет ее в качестве той «психологической переменной», которая видится основным связующим звеном между двумя психологиями (в используемой М. Коулом терминологии В. Вундта) — низших и высших процессов.
В ответной статье российским коллегам, принявшим участие в дискуссии, М. Коул специально оговаривает, что проблема — трудность соотнесения значений понятия «культура» по англо-русскому и русско-английскому словарям — заключается не столько в переводе, сколько
в иных семантических полях при использовании внешне схожих терминов, за которыми может стоять описание разных по сути психологических реалий. Он опирался на понимание «англосаксонской традиции исторического значения культуры как процесса содействия развитию полезных вещей, поскольку оно казалось наиболее пригодным для исследования процесса развития человека и в теоретическом, и в практическом смыслах» [Коул, 2001, с. 95]. Конкретизация его позиции может быть представлена пониманием трех других используемых психологических конструктов: артефакт, контекст и опосредствованное действие. Опосредствованное действие формируется и приобретает смысл высшей психической функции только в культурно-историческом контексте, как бы сосуществующем наряду с активностью как действием субъекта.
Прежде чем перейти к сопоставлению основных понятий двух концепций — артефакта у Коула и психологического орудия у Выготского, в которых и таится принцип культурного развития человека, отметим проблему неоднозначного понимания преемственности традиций использования психологических понятий в разных странах, в школах с разными методологическими установками.
М. Коул справедливо отмечает, что Л. С. Выготский и его коллеги были чрезвычайно начитанны, что проявилось в их предисловиях к трудам Д. Дьюи, В. Джеймса, П. Жане, Ж. Пиаже, 3. Фрейда, Л. Леви-Брюля, Э. Дюркгейма, гештальтпсихологов и многих других. Но далее он отдает русским психологам дань в том, чего они не собирались делать: последователи культурно-исторической концепции якобы «узаконили культурную психологию, которая могла вобрать в себя обе стороны психологии В. Вундта» [Коул, 1997, с. 50]. В этой связи следует рассмотреть по меньшей мере два возражения — оценочного и дискуссионного характера.
Первое возражение. Глубина проработки отечественными исследователями многих тем в становлении психологии познания, в частности в психологии мышления, делает для зарубежных авторов чрезвычайно привлекательной идею о том, что якобы отечественная психология подхватила ряд идей немецких, австрийских, американских и прочих психологических школ.
М. Коул предложил в какой-то степени то же, что и В. Маттеус, — аналогию с исходно иной методологической позицией для понимания отечественной концепции, чем та, на которую она изначально ориентировалась. Вот как он сам резюмирует понимание В. Вундтом конструкта высших психических функций — как «возникающих в резуль-
тате слияния и наложения элементарных функций» [Коул, 1997, с. 42]. Любому, кто знаком с конструктом высших психических функций в методологии культурно-исторической концепции Л. С. Выготского, понятно, что речь здесь может идти только об аллюзии. Орудийное опосредствование, активность как саморегуляция (понятая более широко, чем произвольность) — вот основные идеи, связываемые с понятием психологического орудия в знаменитом «треугольнике Выготского» (рис. 5 и б в следующем параграфе).
Второе и главное возражение. Психологическая модель становления опосредствованности высших психических функций, по Выготскому, раскрывает механизм, пусть поданный в метафорической схеме треугольника, но очень четко демонстрирующий специфику содержания и определяющий место этого важнейшего конструкта в культурно-исторической психологии. И этот механизм несопоставим с идеями основателя «психологии народов» и лишь внешне перекликается с идеей «артефактов» отважно переинтерпретирующего культурно-историческую теорию американца. Прежде чем обсуждать судьбу «второй» психологии — культурного развития человека, следует учесть уроки освоения предложенной Л. С. Выготским парадигмы в рамках отечественной психологии. И здесь важны как изменения внутренних позиций, так и критика их со стороны внешних (других подходов).
Отметим три момента, не все из которых нашли обсуждение в статьях, отражающих дискуссию.
11.3.2. Психологические орудия и артефакты
Начнем с сопоставления понятий опосредствования и артефакта. На рис. 5 приведена схема становления опосредствованной реакции, которую Выготский привел в «Истории развития высших психических функций» для демонстрации отличия низших и высших форм поведения, непосредственных и опосредствованных функций. Таким образом, он конкретизировал возможность выхода за пределы метафизического (в рассмотренном ранее смысле) понимания высших и низших форм как «окаменевших», друг с другом не связанных сущностей. Согласно схеме опосредствования по Выготскому, реакция выбора и всякой высшей формы поведения заключается в установлении опосредствующего пути между А и В. Своеобразием новых структур, характеризующих высшие функции, является наличие в них стимулов обоих порядков.
Теперь рассмотрим треугольник М. Коула, демонстрирующий роль артефакта в субъект-объектном отношении. В нем опосредствующее
звено появляется не в рамках преобразования исходной реакции или операции (рис. 6).
В основание треугольника М. Коула положено взаимоотношение между субъектом и объектом. Третья вершина — артефакт, выступающий посредником между субъектом и объектом. В основании треугольника находятся непосредственные, т. е. естественные функции. Опосредствованные артефактами функции выступают уже культурными, а не естественными.
Итак, артефакт, по Коулу, — это не только средство, но и носитель культурного начала (культурной детерминации) высшей функции.
Но это также и посредник, а не стимул-средство в понимании Выготского. Отметим замечание, сделанное В. Зинченко и Б. Мещеряковым в их анализе подхода М. Коула: «Казалось бы, термин "артефакт" синонимичен терминам "посредник" и "медиатор". Когда речь идет о том, что человек ставит между собой и природой орудие (труда), последнее можно назвать средством, медиатором, артефактом. Но когда речь идет о другом, т. е. о живом человеке, который выполняет посредническую функцию, язык сопротивляется тому, чтобы другого называли "артефактом"» [Мещеряков, Зинченко, 2000, с. 115]. Наличие этого другого — необходимый компонент понятия опосредствования в концепции Выготского, когда речь идет о становлении знака в качестве психологического орудия.
В модели Коула «артефакты» как аналоги «стимулов-средств» составляют иной культурный элемент, чем в концепции «психологических орудий». На аналогии между средствами (в их двух линиях развития — внешних и внутренних — знаковых) и психологическими орудиями, а не на буквальном отношении последних к реальным орудийным средствам деятельности настаивал Выготский. Позволим себе длинную цитату из «Истории развития высших психических функций»: «В одном определенном отношении употребление знаков обнаруживает известную аналогию с употреблением орудий. Эта аналогия, как всякая аналогия, не может быть проведена до самого конца... Более того, наряду со сходными и общими чертами в той и другой деятельности мы должны будем констатировать и существеннейшие различия, в известном отношении — противоположности» [Выготский, 1983, с. 87]. И далее об общности употребления знаков и орудий с психологической стороны: «Таким существенным признаком обоих сближаемых понятий мы считаем роль этих приспособлений в поведении... или, что то же, инструментальную функцию знака (все курсивные выделения — Л. С. В.). Мы имеем в виду выполняемую знаком функцию стимула-средства по отноше-
Рис. 5. Схема опыта по Выготскому [1983, с. 111], где «стимул А вызывает
реакцию, которая заключается в нахождении стимулах, который в свою
очередь воздействует на пункт В». А — стимул-объект, X — стимул-средство
Рис. 6. Базовый треугольник опосредствования по М. Коулу [1997, с. 142],
который показывает, что субъект и объект связаны не только «прямо»,
но одновременно и «непрямо», через посредника,
состоящего из артефактов, — культуры
нию к какой-либо психологической операции, то, что он является орудием деятельности человека» [Там же, с. 87].
Разработка нового «инструментального» метода подкрепляла выдвижение Л. С. Выготским новой психологической гипотезы — об опосредствованном характере высших, «культурных» психических функций в отличие от «натуральных» функций, имеющих разные происхождение, структуру и уровни произвольности. Введенный термин опосредствованное™ предполагал становление «психологических орудий» как стимулов-средств, первоначально характеризующих взаимодействие субъекта с партнером в ситуации общения и затем оборачиваемых им на себя в качестве средств управления собственной психикой. Применительно к мышлению таким «орудием» стало слово как знак. Вра-
щивание стимулов-средств внутрь — это переход от внешних знаков к знакам интериоризированным.
Вне деятельности и общения опосредствование не предполагается. Отметим, что речь идет о деятельности как активности, связываемой с инструментальностью и изменением на этой основе «какой-либо психологической операции». Речь не идет о теориях деятельности, где деятельность как конструкт предполагает определенную методологическую схему рассмотрения (реконструкции) тех или иных видов активности как целостных единиц жизнедеятельности субъекта. У Выготского слово деятельность — не конструкт из теории, а процессуально заданное условие, подразумевающее более конкретную (чем теория высокого уровня общности) психологическую модель — акта опосредствования1.
Американским автором опосредствование понимается как посредничество в формировании обширной сети взаимосвязей. То есть преобразующая роль средства по отношению к самому субъекту не предполагается. Предполагается несколько иное: существование артефактов «только в отношении к "чему-то еще", что разные авторы называют ситуацией, контекстом, деятельностью и т. д.» [Коул, 1997, с. 168]. В этой связи Зинченко и Мещеряков справедливо подчеркивают направленность культурной психологии М. Коула в сторону концепций «надындивидуальных единиц деятельности». Ниша развития, культурная практика — эти и ряд других подчиненных понятий, с одной стороны, вызывают в качестве прототипа идею «зоны ближайшего развития» и социальной ситуации развития, а с другой — все дальше уводят автора от того прочтения понятия «артефакт», которое могло бы быть соотнесено с орудийным его пониманием.
Акты опосредствования происходят (или нет) в мире психологической реальности, где использующий стимулы-средства субъект может вообще ничего не знать о психологии. В то же время психологические понятия, конституирующие основания теории деятельности, функционируют в качестве нормативов мышления психолога, как и рассматриваемые конструкты культурно-исторической психологии.
Итак, зависимость или независимость научного мышления от освоения схем, предполагаемых той или иной теорией деятельности, не может иметь прямого отношения к предположению о том процессе
1 Приведем в этой связи еще одну цитату из работы Мещерякова и Зинченко: «Перефразируя Л. С. Выготского, можно сказать: кто раскроет механизм одного акта опосредствования, тот поймет всю психологию (у Л. С. Выготского был "механизм одной реакции")» [Мещеряков, Зинченко, 2000, с. 115].
активности, который имел в виду Л. С. Выготский, описывая модель опосредствования. Можно было бы сказать, что эта модель (треугольник) относится к эмпирическому базису — акту, который он назвал опосредствованием (и удвоение суффиксов — по отношению к термину опосредования — играло здесь важную роль указания на специфику этих актов по отношению к другим, более известным схемам, где средство выводит на понятия посредника или медиатора).
Но нельзя не видеть и того, что, как и «деятельность», «опосредствование» используется в качестве психологической категории — понятия достаточной степени общности, чтобы самому выступать в качестве интерпретационного.
Дата добавления: 2015-10-28; просмотров: 91 | Нарушение авторских прав
<== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
Принцип активности и проблема саморегуляции мышления | | | Активность, деятельность, опосредствование |