Наследие холодной войны

Во время ядерной атаки оружие полагается держать на вытянутых руках,

иначе расплавленный металл закапает казённое обмундирование.

Чёрный юмор.

I

…Началось…

Рой себе яму:

В неё попадут другие!

В. Авцен.

На этот раз пробуждение было по особенному гнусным и омерзительным. Ватная мутность в недрах черепа и характерная сухость во рту обещали как минимум на весь день симптомы классического алкогольного похмелья – того, что наступает наутро после пары-тройки бутылей тридцать третьего портвейна, принятых накануне внутрь, натощак и почти без закуски.

Степан Торчеев нехотя поднялся со своего смятого и не расстеленного с вечера лежбища, кое-как сунув ноги в непослушные тапки, и прямо в своей, так сказать, ночной пижаме, - то есть в драных джинсах и синей клетчатой рубахе, шаркая и припадая на правую ногу, подошёл к светлеющему тремя неравными прямоугольниками и затянутому рыжей шторой, оконному проёму. Отдёрнув штору, выглянул в окошко… Пейзаж снаружи, на улице, вполне гармонично сочетался с внутренними ощущениями организма: мутное и слякотное ноябрьское утро, до самых краёв напитанное холодной мелкой моросью.

Лениво протянув правую ведущую руку – при этом в мышцах почему-то мелко закололо – Степан с пронзительным древесным звуком отворил форточку, чтобы изгнать из комнаты спёртый и застоявшийся там перегарный воздух, после чего потянулся той же конечностью к пульту телевизора. Нажал красную кнопку… Ящик не реагировал. Нажал ещё и ещё… Тщетно.

- Тока нету – догадался Степан и бросил ненужный более пульт на диван. Торчеева мутило и подташнивало. Спустя полчаса, наполненные для Степана беспрерывным поглощением несладкого обжигающего чая, электричество так и не объявилось в доме. Зато неожиданно ожила доселе молчавшая радиоточка на кухне. Сначала её динамик хрипло прокашлялся, внутри его что-то зашуршало, а после засаленная грязными пальцами пластиковая коробка, монотонным, без интонаций голосом, угрожающе высказалась на всю квартиру: «Объявлен сбор!». – Далее шло вкрадчивое непонятное шипение, и снова: - «Объявлен сбор!»… И так много-много раз…

Степан в ужасе схватился за воспалённую голову: - Какой, нафиг, сбор? Сбор куда? Сбор чего? – Или сбор где?

Однако из монотонно бубнящего динамика, кроме уже поднадоевшего объявления сбора, более никаких инструкций и разъяснений происходящего не поступало.

- Да пошёл ты, козёл, со своим сбором! – рявкнул Степан и сдёрнул радио со стены, попутно с проводками и цементной крошкой, избавив кухню заодно и от специальной радио розетки.

Где-то за пару кварталов на улице протяжно и гнусаво завыла сирена, - но не милицейская или пожарная, а некая другая, особенно характерная для советских фильмов про войну. Там, в старинных чёрно-белых фильмах, сирена эта звучала обычно перед налётом фашистских бомбардировщиков…

Спустя несколько секунд жуткие завывания подхватили и сирены в других кварталах города. Вдали протяжно и с французским прононсом загудел местный арбузолитейный комбинат, и ему тотчас же, с нескрываемой радостью, откликнулась парочка речных буксиров с недалёкой пристани.

Это внезапное нагромождение звуков всё вместе сложилось в Степановых ушах в какофонию чудовищного гоблинского оркестра. Безумные звуки галопом скакали по путаным ущельям мозговых извилин, отражаясь от внутренних неровностей черепа, и устав, студенисто и вяло колыхались в недрах серого вещества… Ассоциации они навевали самые что ни на есть беспросветные и жуткие.

- Началось… - Высказав это объяснение вслух, Степан Торчеев вдруг почувствовал, что полностью – от макушки и до кончиков пальцев на всех конечностях, он покрылся липким холодным потом. А сирены гоблинского оркестра всё выли и выли фатальную симфонию Апокалипсиса.

В подъезде несколько раз подряд кто-то громко хлопнул дверью, после чего оттуда же послышались отрывистые и лающие голоса. Как поступать в таких случаях, Степан твёрдо усвоил ещё с далёкой школьной скамьи. Ему стало страшно…

- Интересно – мелькнула обжигающая могильным холодом идея, – а сколько будут лететь ракеты?? – Полчаса, не меньше – попытался успокоить себя Степан, методично опустошая небогатое содержимое холодильника прямо в объёмистый туристический рюкзак. – Успеть бы… - Пока грибы ослепительные в небе не выросли…

Электричество в сети так и не объявилось, что в лишний раз подтвердило версию о роковой обречённости всей бренной ойкумены. Где скрыться он знал: за железной дорогой и дачами в берёзовой роще до сих пор догнивали бетонные останки какого-то секретного бункера времён холодной войны. Правда, большую часть этих подземелий уже так залило водой, что кое-где даже караси с ротанами завелись, но в остальном, место было достаточно пригодным, чтобы отсидеться там до самого окончания этого внезапно наступившего Армагеддона. Бомбоубежищам Торчеев не доверял, да и вообще не любил большого скопления народа вокруг своей персоны.

Одевшись как можно теплее и не забыв главное – соль, нож и спички, Степан Торчеев, пару раз с громким матом спотыкнувшись на ступеньках, вылетел из дверей родного дома, словно снаряд из античной катапульты – прямо на промозглую и слякотную ноябрьскую улицу. Кроме безумной скорости, о далёкой античности в облике Степана напоминали ещё и глубоко запавшие глаза. Это были глаза дикого философа на обезвоженном портвейном лике. Спину оттягивал огромнейший рюкзак, руки – неравновесные матерчатые сумки с картошкой и макаронами внутри, и поэтому выпущенный снаряд летел весьма неровно, то и дело вихляясь из стороны в сторону, и как гонщик на виражах, заваливаясь набок при внезапных поворотах траектории. Ревущие сирены, кстати, тем временем как-то незаметно затихли…

Возле железной дороги Степан наткнулся на безмятежно шествующее семейство в составе родителей и девочки лет так десяти. Они как раз, едва только перейдя линию, начали спускаться по тропинке, проложенной в сторону города с насыпи. Наивные дачники. Минут так ещё пятнадцать-двадцать – и они так никогда и не узнают, что был объявлен сбор…

- Вы что, не слышали??! – Заорал им прямо в удивлённые лица безумный философ Торчеев, то и дело срываясь на сдавленный запыхавшийся хрип.

- Что не слышали? – С тревогой в голосе вопросила мамаша-дачница.

- Уже началось… Объявлен сбор! Бегите!!! – Уже в спину прокричал им Степан с той стороны «железки», продолжая заданную траекторию полёта и набрав на спуске новый разгон. Тем временем девочка повернулась лицом к родителям и многозначительно покачала головой, покрутив при этом указательным пальцем возле правого виска.

Однако, похмелье, увы, напомнило о себе. Каким бы сильным ни было у злосчастного беглеца желание выжить, но уже где-то на пятой минуте забега сердце начало подозрительно покалывать, а сейчас, - то есть на минуте десятой, - оно уже в открытую грозилось выпрыгнуть наружу прямо сквозь одежду, кожные покровы и ребристый частокол грудной клетки.

Торчеев основательно сбил дыхание, и, отдышавшись с полминуты, окончательно перешёл с бега на ускоренную спортивную ходьбу. Вдали, сквозь редкие мокрые стволы чахлых берёзок, уже серела массивная бетонная руина – последняя надежда на спасение от ежесекундно надвигающегося грибовидного кошмара – адского наследия холодной войны.

Тут Степан с размаху споткнулся о глубокую выщербину в растрескавшемся асфальте, упав при этом на колено и чуть было не разбив себе нос по инерции..

- Вот козлы! – На ремонт денег не хватило! – Да что асфальт – войну проморгали, сволочи!!!

Ушибленная левая нога резко и больно ныла, но, невзирая на это, Торчеев всё же нашёл в себе силы подняться с колен. Зло покосившись на брошенный рабочими, вовсю чадящий асфальтовый каток, он героически похромал дальше – всё ближе и ближе продвигаясь к вожделенному древнему бункеру.

Ещё пять-шесть минут – и вот уже захлюпала в полумраке вода под ногами, а над головой сомкнулись поросшие мхом и лишайниками бетонные своды.

- Ф–фу–ты! – Облегчённо выдохнул Степан и включил прихваченный с собой фонарик, работавший от динамо-машины кулачно-эспандерного типа. Нужно было искать место посуше и поудобней – чтоб и костёр развести, и заночевать… Времени-то теперь в запасе много – если, конечно, одна из шальных боеголовок не вздумает шандарахнуть прямо над бункером.

II

Ядерная зима.

Снег кружится, летает и тает,

И позёмкою клубя

Заметает зима, заметает

Всё что было до тебя

Эстрадная песня 80-х.

Минут этак через двадцать сумеречного блуждания по подземелью, Степан вдруг на самой тонкой грани восприятия расслышал нечто, снова бросившее его в липкое потное оцепенение. Сердце отчаянно заколотилось в груди и душу защемило ощущение фатальной и неизбежной обречённости: - Вот оно… - Уже ударило… - Интересно, где?

С поверхности сквозь толщу земли и бетона всё громче и громче доносился глухой нарастающий рокот…

- Ударная волна пошла – понял Торчеев, и добавил про себя: - А потом вскорости должно будет осесть плотное радиоактивное облако… - Ну ничего! – Вслух сказал Степан: - Я ещё вас всех здесь переживу!

Он даже стал напевать себе под нос садистскую песенку на мотив «Голубого Вагона», затверженную наизусть ещё в далёком пионерском детстве:

Ядерный грибок стоит, качается,

Под ногами плавится песок…

Жаль, что радиация кончается:

Я бы побалдел ещё чуток…

И во всю глотку огласил подземелье жизнерадостным оптимистическим припевом:

Скатертью, скатертью, хлорный газ стелется

И забивается – под противогаз!

Каждому, каждому – очень жить хочется,

Падает, падает – ядерный фугас!

Когда многократно отражённое бетонными сводами эхо наконец-то смолкло, Степан расслышал, что жуткий отдалённый рокот уже, видимо, достиг своего пика и начал потихонечку стихать, удаляясь.

- Ну, вот и всё… - подумалось ему: - Прощай, Россия-матушка! – Эх, и погуляли же мы вчера с Митькой! – Как знали, что в последний раз…

Тут некстати вспомнилось о похмелье, и Торчеев с ужасом осознал, что питьевой воды-то как раз он с собой и не захватил. Впрочем, ничего: – когда ещё та отрава до грунтовых вод доберётся! Успокоив таким образом себя, он попил прямо из лужи, на четвереньках, как кошка (проклятое больное колено!), и начал обустраивать свой долговременный бивак. Вскоре, в основном благодаря фонарику, нашлись и доски для костра, и даже сильно помятый грязный солдатский алюминиевый котелок. Жить было можно…

Но вот, откуда-то из внешнего далёка, вновь начал нарастать зловещий глуховатый рокот – на этот раз уже с противоположной стороны. – Вот их там колбасит наверху-то! – Интересно, - это атомная, ядерная или нейтронная? – А может быть, вакуумная? – с ужасом в голосе спросил самого себя Степан. Он даже и в принципе не мог представить, как можно сотворить что-то убийственное из чистейшего абсолютного вакуума, но уже само по себе сочетание звуков «Вакуумная Бомба» несло, по его восприятию, в себе нечто уж вовсе кошмарно-инфернальное.

Часов у него с собою не было: позабыл в суматохе захватить – да и кому, скажите, теперь среди радиоактивной – или, быть может, вакуумной пустоши, может потребоваться точное московское время? Ведь жизни наверху больше нет… А течение этой жизни как раз и измерялось согласно ходу часов, минут и суток. Следовательно, время, как определяющая величина хода событий, потеряло отныне всякий смысл, - так как некому больше вокруг события эти созерцать и фиксировать в памяти. Аминь.

Есть с похмелья почему-то совершенно не хотелось. И правильно: Степан уже решил про себя, что будет существовать впредь исключительно на полуголодном пайке, компенсируя недостаток пищи изрядным количеством воды. По его расчётам, так можно будет продержаться в бункере примерно месяца два-три, - а дальше видно будет… Впрочем, есть ещё и подножный корм: - караси, например, кроты, лягушки… А что тут такого? Французы же их едят… А Мересьев – тут пришла на память читанная ещё в школе «Повесть о настоящем человеке» - так тот вообще сырого ёжика съел…

Холода тоже можно особо не бояться: Торчеев успел заметить неподалёку от входа большой и аккуратный штабель стандартно нарезанных досок. Их, видимо, припрятал здесь до лучших времён неведомый хапуга-дачник.

Прежде чем провалиться в беспокойный и чуткий сон возле догоревшего костра, Степан успел сосчитать, что отдалённый рокот с разных сторон нарастал, проходил прямо над головой и затихал где-то вдали ещё как минимум четыре раза.

Спустя две недели, в очередной раз направляясь к выходу за дровами, сильно исхудавший и небритый Торчеев вдруг с неожиданной смелостью прошёл дальше, поднялся по обледенелым ступенькам и выглянул на поверхность. Худшие опасения в очередной раз подтверждались: снаружи стоял полумрак и со свинцово-серых небес сыпал и сыпал на голую, в ледяной корке землю, сухой мелкий снежок. Падал – и не таял…

…Так вот она какая – ядерная зима – сделал вывод Степан: - А снежок-то вперемешку с ядерным пеплом. Вот и не тает, зараза…

Тут он бесповоротно скрылся под землёю и даже подходить близко к ведущим наружу ступеням ещё долго-долго не решался.

Примерно через три месяца полнейшей экономии продукты в рюкзаке и сумках подошли к закономерному финалу, а Степан полностью переключился на подножный корм. Сонные оцепеневшие лягушки, в небольшом, правда, количестве, успешно нашлись в мелком бочажке, что в конце дальних от бивака коридорах. Ещё дальше были уж вообще громадные затопленные ямищи, по всей видимости, населённые рыбой. Но, увы, соответственных снастей у Степана с собой не имелось. Зато однажды, в некоем закутке он с радостью обнаружил ещё с осени впавшего в глубокую спячку ёжика, торжественно отнёс его к костру, освежевал, зажарил, - и тут же жадно съел, с аппетитом похрустывая мелкими ломкими косточками.

Сколько Степан Торчеев продержался на подножном корме –доселе так никому и не известно. Однако когда перегорела единственная лампочка в фонарике и подошли к концу дрова – а это случилось фактически одновременно, то поневоле пришлось задуматься о выходе из создавшегося положения. И единственным выходом был лишь один – наверх, в пугающую радиоактивную беспросветность.

III

Время сдаваться.

…Я другой такой страны не знаю,

Где так «вольно», «смирно» и «кругом»!

Советский фольклор.

Степан долго размышлял о том, как он выйдет неизвестно куда и неизвестно к кому. Если, конечно же, там есть этот самый кто-то. Один только чёрт знает, что могло случиться за всё прошедшее время со страной и с людьми, населявшими её. Особенно, учитывая недавно происшедшие в мире события. В голове как дикие пчёлы роились внезапные мысли о возможных разновидностях захватчиков. Торчеев начал даже мысленно составлять словарь для общения с победившей нацией. Всего нашлось три варианта: нас замочили войска НАТО, или китайцы, или?…

… Неужели арабы? Мусульманская перспектива совсем не обрадовала Торчеева. – А как же князь Владимир? – «Руси есть веселие пити…» Тем не менее, следовало немного подготовиться к пришествию незваных гостей. Степан даже создал, в меру своих убогих способностей, маленький универсальный словарик, - дабы успешней общаться с иноземными завоевателями. Здесь приводится это грандиозное творение человеческой мысли.

Как общаться с войсками НАТО, Торчеев так толком и не знал. Смутно припомнились сначала лишь какие-то слова, но кроме фраз «No problem, Rammstein и Motherfucker”, ничего более ободряющего в голову не приходило. Китайцы – от тех помнилось что-то уж совсем нечто позабытое: Тьаньаньмэнь, хунвэйбин и Мао Цзэ Дун.

Ещё был также и третий вариант, но о нём Степан изо всех сил пытался не думать. Да и не удивительно: ведь теперь, после разрушения двух американских башен, на всех последователей пророка Мухаммеда во всём так называемом цивилизованном мире смотрели немного косо.

Ладно, разберёмся ещё в своё время с этой Америкой. Нечего им, уродам лощёным, девушек наших сманивать. Устроили тут гадюшник, козлы: - не планета, а просто бордель какой-то. Одним словом, янки гоу хоум!

– Кстати, как там по-восточному будет «здрасте»: салям аллейкум или рахат-лукум? В голове у Степана эти слова ещё с детства перепутались окончательно, причём он помнил, что одно из данных словосочетаний должно означать некое блюдо, а вот другое – как раз обязано быть чужеземным приветствием. Кроме «Саляма», слова, так похожего на салями, в убогом словарике Торчеева больше никаких мусульманских фраз не было. Хотя нет… Ещё также вспомнился приблудный таджик: он так и сказал, прося милостыню, на своём языке: бисьор рахмат, - то бишь благодарю… Других восточных слов Торчееву вспомнить тогда не удалось. Впрочем, нет, все ж таки нарыл в закутках памяти кое-что: ещё были Ясер Арафат совместно с Бен Ладеном..

Вскоре посетила голову вот такая мысль: срочно нужен белый флаг. Это для того, чтобы чужие солдаты случайно не пристрелили, но поняли: – он, Степан Торчеев, вполне лоялен, законопослушен и с радостью отдаётся на милость победителей. Долго искал впотьмах что-либо белое. В конце концов, под клетчатой рубахой нашлась заношенная буквально до дыр майка, действительно имевшая поначалу молочно-белый цвет. Однако за несколько месяцев голодного пребывания в бункере она от пота и грязи приобрела такой отвратный цвет, что и посмотреть было страшно.

Лицо, кстати, нужно было защитить при помощи шарфа, равномерно намотанного вокруг черепа – ведь ядовитая пыль наверняка до сих пор носится в воздухе. Куртка… Жалко её: кожа-то хорошая. А может наизнанку вывернуть? Тогда подкладку после возвращения к людям можно будет отстегнуть и выкинуть.

Окончательно проверив все карманы на наличие спичек, ножа, и главное – аусвайса, Степан с тяжёлым грузом на душе покинул бетонные своды и направил свои стопы в сторону родного города, чтобы сдаться там неведомому агрессору.

Снаружи опять наблюдались сумерки, щедро напитанные моросящим дождиком. Обратив внимание на свежий асфальт под ногами, Степан тут же подумал: - Вот, значит как. Радиоактивный грунт, стало быть, сняли, а сверху положили асфальт для надёжности. Цивилизация, однако…

Самое интересное – что в пейзаже родного города никаких деструктивных изменений пока что не наблюдалось. Даже арбузолитейный комбинат коптил небеса по-прежнему. Что ж, видимо новые власти уже успели навести в стране свой железный порядок. Приблизившись к первым кварталам, Степан внезапно ощутил, как от нахлынувшего нехорошего предчувствия, тоскливо заныло и закололо сердце.

Вот он – город: состоит, кажется лишь из одних оттенков серого и чёрного. Серые облупившиеся крыши, корявые фонари, слякоть и полумрак. Ядерная зима в разгаре… А почему же тогда завод работает, вопреки здравому смыслу? Ни машин, ни людей… Как будто вымерли все. А ведь правда, небось, вымерли… Но завод-то работает!…

Впрочем, если учесть повальную роботизацию индустрии, то выходит, что запрограммированные человеческим гением механизмы до сих пор, даже после смерти своих безумных творцов, и доныне продолжают по инерции штамповать лакированные стандартные арбузы.

***

Нет, остались ещё люди на нашем бренном глобусе: вон милиционер стоит. И, что самое интересное – в русской форме и при дубинке. И вот, обмотанный шарфом вокруг лица, с огромной, не расчесанной бородищей, в куртке наизнанку и с грязной майкой на суковатой палке, Степан Торчеев радостно побежал в сторону стража порядка и законности с воплями: - Товарищ милиционер! Товарищ милиционер!

- Чего тебе? – Из-под форменной ушанки на Степана пристально уставились слегка раскосые и очень внимательные глаза. А лицо, на котором эти глаза располагались, было по-восточному смуглым и слегка скуластым… Прошелестела кошмарная мысль: - Вот. Уже и формой нашей обзавестись успели... А потом Торчеев сказал:

- Я это… Ясир Арафат. Рахат лукум, Бен Ладен! Омар Хайям, Курбан-Байрам!

- Сержант Мирзоев. – Почему-то внятно, по-русски и без акцента представился страж порядка: - Гражданин, пройдёмте в отделение.

Эпилог

21-го ноября 200*-го года учения гражданской обороны в городе N прошли вполне успешно. Все предприятия и учреждения показали полную боеготовность к внезапным нештатным ситуациям. Кроме того, от города в сторону восточного дачного посёлка буквально за сутки была проложена, взамен устаревшей и разбитой, новая и очень качественная асфальтовая трасса.

24. 02. 2002.

Денис Елисов.

Дата добавления: 2015-10-28