Скрежет зубовный

(История престарелого гопника)

По оценкам зубных врачей, каждый второй пациент может скрежетать зубами. Большинство не знает о своём недуге, и удивляются, когда им сообщают о ночных скрежетаниях. (...) Большие проблемы с нашими зубами - реликты времён раннего развития человечества, когда зубы и челюсти использовались как оружие. Агрессивность и ярость по отношению к другим людям ещё и сегодня приводят к тому, что мышцы наших челюстей непроизвольно напрягаются, а зубы стискиваются до скрежета - нам на генетическом уровне всё ещё хочется перемолоть своего противника между зубами...

Справочник "Домашний доктор",

изд-во "Лик пресс", 2001г.,

глава "Зубной скрежет".

Пролог.

А дело было так: жил не так уж и давно в некоем городе некто Е. В. Твердохлёбов и была у него жена, квартира, машина с гаражом, дача за городом и счёт в банке - очень даже весьма приличный. Ещё был внучек-тинейджер, наглядный представитель "Поколения Next" и внучка-матерь юная, что в свои неполные шестнадцать успела не только родить, но ещё и выскочить замуж, - и ещё много чего, включая Интернет и телефакс. Да и не удивительно, ведь этот самый Евгений Васильевич, то бишь Твердохлёбов, вот уже лет так двадцать бессменно и непотопляемо возглавлял всю, так сказать, культурную жизнедеятельность этого небольшого - по сравнению с областной столицей конечно, города, а по секрету говоря - даже и во всём районе.

Прежде чем перейти к главной теме - то есть жестокой и лютой напасти, что однажды недобрым тихим и ясным осенним вечером сгубила оного Евгения Васильевича, то бишь Твердохлёбова, - да и не только его, хотелось бы порассказать: - как такой, неприметный, на первый взгляд, человечек, умудрился встать во главе всего, что хоть как-то относится к культуре в том городе, - да и не только в нём. А всё до опошления просто: человеческие существа по степени приспособленности к лидерству в обществе себе подобных разделяются на несколько поведенческих подвидов. Любой - или любая - прочитав нижеприведённую классификацию, прекрасно сможет разложить по полочкам всё своё непосредственное начальство, а буде таковых не имеется - то начальство друзей, знакомых и близких, - или города, например, в котором проживает.

1) Стремящиеся к одной, известной лишь им одним цели, не взирая ни на что и ни на кого. Это абсолютные лидеры, привыкшие всегда и во всём быть первыми. Даже если стечение обстоятельств и не благоприятствует им, они всё равно будут идти к своей загадочной вершине, пусть для этого и придётся карабкаться вверх по чужим головам.

2) Те, кто тоже стремится к какой-либо выбранной цели, но также и помогает тем, кого повёл за собой (Помните, как у Антуана де Сент-Экзюпери: "Мы в ответе за всех, кого мы приручили.")

3) Те, кто вообще ни к чему не стремится, кроме привычных, "чтобы как у людей", мещанских благ: - как жизнь шла по укатанной многими поколениями колее - так пусть и катится, и хрен бы с ней. Да и с ними тоже, ибо имя им - обыватели. За многие тысячелетия существования цивилизации они были и остаются всего лишь жующей аморфной массой. И если волею случая некто подобный и окажется хотя бы у самой игрушечной власти, принципом действий его будет с пелёнок многим знакомая хрестоматийная чеховская фраза: " Как бы чего не вышло". И будет абсолютно прав, потому что с такой, как он сам, серостью у руля - ни у кого ничего не выходило и никогда не выйдет. Ну и хватит о подобных личностях.

4) А вот - самый отвратный, с моей точки зрения, тип человеческих существ. Людьми их называть просто-напросто не охота. Не достойны они такого высокого звания - ЧЕЛОВЕК. Не заслужили ещё, да, скорее всего и не заслужат никогда. Это лакеи. Я ни в коем случае не имею в виду почтенного Бэрримора и многих-многих ему подобных. Вовсе нет. Лакеем здесь я обозвал очень характерный типаж личности слабой, неуверенной в себе, но, тем не менее, пытающейся, беспрерывно льстя всем и вся, подхалимничая, услуживая и заигрывая с выше их стоящими, любой ценой вскарабкаться вверх по абстрактной лестнице Карьеры.

Этому существу абсолютно плевать, если не сказать грубее, на всякую там любовь, дружбу, мораль и т. п. Неведомы ему такие слова и понятия. Если будет надо во имя Карьеры, он - точнее оно - переспит с собственной бабушкой, лишь бы фокус, что оно задумало, удался. А ещё оно непотопляемо, как поплавок или дерьмо в проруби - удержится на любых волнах и всплывёт-таки, скотина, даже после самого яростного шторма. И, что самое обидное, это существо не только непотопляемо, но и практически неуничтожимо: - ведь это же безумно трудно - убить такого вот лакея в самом себе.

В не столь далёком прошлом…

Мы плотной движемся стеной

И все они от нас бегут.

Мы к цели движемся одной,

Все, кто не с нами – пусть умрут!

Анатолий Крупнов.*

Евгений Васильевич Твердохлёбов по ночам жутко скрежетал зубами. Это заметила ещё на пятом курсе института культуры его одногруппница, а ныне жена, Надежда. Впрочем, она вскоре привыкла к душераздирающим звукам, производимым её благоверным в объятиях бога сна Морфея, и спустя уже лет так пять воспринимала это как должное. Как будто так оно было и надо.

А вот как объявилась в его организме такая напасть:

В те далёкие времена Женя Твердохлёбов был отчаянным комсомольцем с пламенным стальным мотором в груди взамен тленного белково-углеводного сердца. Жизнь студенческая текла счастливо, размеренно и беззаботно – от сессии и до следующей сессии. К тому же через двадцать лет всенепременнейше обязан был наступить коммунизм и светлое будущее для угнетённых доселе народов Земли: весь мир обязательно станет одним единым Союзом, где не будет места всяким валютчикам, буржуям, тунеядцам, а также стилягам, джазменам, да ещё этим новомодным – как их там - битломанам.

Последние три категории молодёжи пламенный комсомолец Женя не любил больше всего. Спросите: - За что? - А за то, что слишком уж выделялись среди монотонно раскрашенной разными оттенками серого цвета людской массы. Валютчики всякие, тунеядцы – они неприметные, обычные, - такие же обыватели, как и остальные жители столицы, где учился Женя. А вот эти – они были с претензиями: напяливали на себя буквально с мылом узенькие до невозможности брюки-«дудочки», отращивали патлы и гривы, слушали запрещённые радиоголоса, играли западный буржуазный джаз и рок, да и вообще в открытую бросали наглый вызов прогрессивной и торжествующей социалистической морали.

Такого непотребства Женя Твердохлёбов потерпеть не мог, и поэтому с готовностью, радостью и рвением вступил в один из действовавших тогда в столице комсомольских оперативных отрядов. И ведь так сильно хотелось выделиться в этом новом коллективе людей будущего: Твердохлёбов самозабвенно разрезал стилягам брюки и отнимал галстуки с обезьянками на пальмах, яростно остригал патлы битломанам, гонял по танцплощадкам идеологически порочных джазменов…

Что ж, вскоре на него обратило внимание вездесущее и всезнающее начальство: Евгения назначили руководителем одного из студенческих оперотрядов. А тот и рад был. И сразу же пуще прежнего пошла яростная охота по всем скверам, паркам, вокзалам и даже пригородным электричкам за всяким, или всякой - пол для них не имел разницы - кто одевался, выглядел, и - главное, мыслил чуждо – то есть не так, как полагается образцовому и идеологически правильному советскому человеку.

Но однажды пламенный комсомолец Женя, как говорится, по-крупному нарвался: в пригородной электричке Павелецкого направления он сотоварищи дружно, с помощью ржавых ножниц, обезгривил какого-то фрайера со сто первого километра. А саксофон, что тот бережно придерживал за массивный кожаный футляр, естественно, отобрали – да и выкинули к чёртовой матери сквозь разбитое местным хулиганьём окошко - прямо по ходу поезда. Нечего, мол, всяким уродам нечёсаным хороших людей баламутить!

Видимо, на сто первом километре упомянутой чугунной трассы жили очень мстительные и злопамятные джазмены. Помните, был тогда очень модный фильм – «Фантомас»? Короче, и двух недель не прошло, как такие вот «фантомасы» с драными чулками – чтоб лиц не было видать, на головах, - только патлы длинные торчали – выловили возле родного института чересчур рьяного Евгения Твердохлёбова и так его отделали, что несчастный комсомолец целых два месяца своего драгоценного времени вынужден был уделить районной больнице по месту обучения, а именно – её травматологическому отделению. Вот с той то поры как раз и начался у пламенного комсомольца с мотором вместо сердца еженощный зубовный скрежет.

Первоначально это объяснялось глубоким внутренним кризисом внутри его идеологически правильного сознания: одна, грубо животная и подавленная его часть изо всех сил рвалась жестоко отомстить заезжим фрайерам-лимитчикам, но вторая – сразу же осаживала её, доказывая, что мстительность и злоба отнюдь не должны быть свойственны строителю счастливого коммунистического будущего. В конце концов, к консенсусу обе эти части так и не пришли, а затем, через пару лет, зубовный скрежет стал для Евгения Васильевича просто тенденцией, однако.

А потом он счастливо и безо всяких пертурбаций, окончил институт, и – что самое нелепое и обидное – по распределению угодил как раз на пресловутую Павелецкую дорогу сто первого километра, дабы поднимать всё выше и выше знамя культуры в этом южном полузабытом секторе подмосковного региона.

Неохота мне описывать тут все стадии художественного выслуживания Е. В. Твердохлёбова, - ну что тут сказать: колебался вместе с руководящей и направляющей линией партии и правительства, лебезил как мог… Прошло два десятилетия и грянули перемены – из тех, жизнью во время которых проклинали друг друга древние идеологически неправильные китайцы. Впрочем, наш работник культуры за свою долгую комсомольскую деятельность ещё и не такое видал – и вполне сумел к таким катаклизмам приспособиться. Он стал за эти десятилетия как морская рыбина камбала: - допился до полупрозрачности, и хоть на карту мира его положи, – всё равно рельефный разноцветный рисунок проявится даже на грубой и чешуйчатой рыбьей коже.

- Алло, это прачечная?

- Х..ячечная!!!

- А куда, скажите, я попал?

- В Министерство Культуры, … твою мать!

Бессмертный русский анекдот.

Конец 80-х.

- Мы это… Музыканты, вроде как… – Переминаясь с ноги на ногу, стояли в его кабинете трое подростков пубертатного возраста.

- Музыканты, говорите? - в самой глубине души Евгения Васильевича зашевелилось нечто предельно нехорошее. Моментально вспомнились давние стиляги и джазмены…

- Ну и что же за музыку такую вы играете? – Вопросил робких подростков всесильный Начальник Отдела Культуры Района: - Бетховена, Баха? – Или, может быть, Моцарта? – А? - Рок?– Вот как… Даже тяжёлый рок… Как называетесь-то? – Что? – «ГЕНОЦИД»? – А вы вообще-то соображаете, где живёте? Какой, на хрен, здесь геноцид? – Вы слово-то, знаете, что это означает, а? - Свободой повеяло… - вот и придумываете себе в названиях просто один чёрт знает что… Ах, вы ещё и «металл» играете? – Какой-какой? Тяжёлый металлический? – Ну, и как вы думаете, ребята, что я вам сейчас могу сказать…? Не получив должного ответа Твердохлёбов с упоением продолжил:

- Конечно, перестройка остаётся перестройкой, но на вверенном мне участке местной культуры я подобного безобразия не допущу! Так что валите-ка отсюдова по добру – по здорову со своим тяжёлым роком… Джазмены!!! – Этот невинный музыкальный термин в аки зверь рыкающих устах Евгения Васильевича являлся самым жутким ругательством, на которое только была способна его убогая фантазия: - И чтоб слышно здесь больше про вас тут не было! Я лично об этом позабочусь! А то – ишь ты – «Геноцид»… Стрелять таких пора. Распустились совсем с этой гласностью, черти бы их подрали! У-у, сволочи лохматые! Был бы я помоложе…

Тотчас же вспомнилось, что случилось однажды, когда он был помоложе, и разгневанный страж районной культуры смолк на полуслове, прервав свой монолог лающим кашлем заядлого курильщика. Однако и полминуты не прошло, как он с нескрываемой злобой в голосе продолжил: - Наплодили тут ублюдков, хипаны проклятые. Да чтоб им всем Дьявол в Аду патлы немытые пообрывал!

Казённая, обитая дешёвым дермантином дверь давным-давно уже с грохотом захлопнулась за обиженными «металлистами», а Твердохлёбов всё больше заводился и заводился, общаясь вслух с самим собой внутри просторного кабинета местного Дворца Культуры.

В ту ночь он особенно долго, зловеще и яростно скрежетал своими органами пережёвывания твёрдой пищи – аж жена проснулась в испуге: - Не случилось ли что?

Конец 90-х.

- Мы это… Музыканты типа того…- Переминаясь с ноги на ногу, в том же самом кабинете маялись трое не в меру лохматых и слегка небритых личностей.

- Музыканты, говорите? – вкрадчиво вопросил Евгений Васильевич: - А не джазмены, случаем?

- Нет, не джазмены. Мы – неформалы.

-?!?!

- Ну, то есть, мы играем русский рок, и так далее…

- А вы знаете, что слово «русский» и слово «рок» ну никак не могут быть между собой в единой связи, разве что только в противоестественной… А уж тем более – в едином словосочетании. Это всё равно, что сказать: «Чукотский крокодил». А про что, извините, вы поёте? – Ах, вот как, о жизни, любви и смерти? Да ещё и помещение под репетиции вам подавай?! – Что-о? - Это вы-то, лабухи подзаборные, культура? Да что вы говорите… - Надо же! - Самобытная молодёжная культура! Слушайте вы, викторы цои недоделанные, а ну-ка валите-ка к чёртовой бабушке отсюдова, пока милицию не позвал! И ещё, к тому же, учтите: местная православная церковь, слава Богу, крайне отрицательно относится к подобным музыкальным и словесным фантазиям. Я об этой вашей омерзительной концертной деятельности уже наслышан: мне намедни отец Онуфрий про все местные сатанинские команды рассказывал. Запомните это на будущее, и не высовывайтесь здесь… Иначе быстро на вас управу найдём! - А то ишь, чего захотели, неформалы хреновы… У нас такую музыку не слушают! – Знаете, кто это сказал? – То-то же… Так что и играть её не след. Я самолично позабочусь, чтобы отныне ни в одном районном клубе ни вас, ни подобных вашей – джазбандам, не то что концерт, но даже…

Тут наконец-то Твердохлёбов заметил, что вот уже с полминуты общается лишь со спёртой кабинетной атмосферой, да со стальным сейфом в углу. Но тут дверь вкрадчиво так приоткрылась и перед ним снова предстал один из той богомерзкой троицы, по видимому – предводитель, кучерявый и со шрамом на подбородке:

- Помнишь, глава культуры, как ты в своё время «Геноцид» разогнал? Ты же им персонально самый настоящий геноцид устроил! Так вот, один из них на данный момент пьёт как аравийский верблюд, ещё один самоликвидировался от тоски и безнадёги, а третий – со мной приходил. И он всё помнит… Так вот, передаю тебе от него и всех нас: будь ты навеки проклят, козёл драный! Когда ты, наконец, издохнешь в жутких корчах, я лично вобью осиновый кол в твою поганую могилу. Инквизитор грёбаный.

Когда кучерявый, резко развернувшись, вышел и хлопнул дверью, Евгений Васильевич Твердохлёбов так и застыл на некоторое время в некоем ступоре, как городничий в немой сцене у Гоголя. Привыкший безнаказанно оскорблять и облаивать своих подчинённых и всяких нелепых посетителей, главный окультуриватель района совсем не ожидал, что однажды и ему ответят тем же.

После этого разговора Твердохлёбов несколько ночей подряд так злобно и непримиримо скрежетал зубами, что переполошил не только всех обитателей своей четырёхкомнатной квартиры, но даже и соседа, отставного милицейского полковника, жившего с женой и противной старухой-тёщей за толстой кирпичной стенкой. Тот и посоветовал ему вскоре при встрече:

- Знаешь, Васильич, тут к нам в город какой-то якутский шаман приехал – я вчера на рынке афишу видел. Знающие люди говорят, что от всего лечит, и от наркомании, и от геморроя. Ты бы сходил к нему, что ли… А то у меня тёща, карга старая, аж изнылась вся, ворочается по ночам, бродит по комнатам, вздыхает всё… Слух, дескать, у неё очень чуткий, а вы, Евгений Васильевич, мол, своим душераздирающим скрежетом по ночам навеваете ей недобрые сновидения.

Чудеса реинкарнации.

Он ходит, дышит, думает не так. –Убей!

И ты уверен в том, что это враг. – Убей!

Не думай ни о чём: ты будешь прав.

Во имя Счастья, Правды и Добра

Убей их всех!

Анатолий Крупнов.

- Да-да, Ваше Высокопреосвященство… И правильно сделали. У них ведь там все, почитай, бабы ихние индейские, с самим Диаволом дружат. – Ну вот, я и говорю, что возглавляя две сотни доблестных королевских солдат, во всех этих деревнях… - Да, и детей тоже: нечего нехристям языческим плодиться и размножаться. И знаете, непобедимые солдаты Его Величества изобрели прелюбопытнейшую весёлую забаву: подбросить младенца в воздух, и пока он падает, остро отточенной шпагою попасть… - Почему же варварство, Ваше Высокопреосвященство? Разве ж они люди? Вот и в Библии ни про какой такой Новый Свет не написано, а значит сие есть проклятая Богом нелюдь, запертая Им за морями.

– Идолов? – Конечно же, покрошили! В мелкую щебёночку. А из свитков такой яркий да жаркий костёр получился! И вот на энтом костре ихнего самого главного богомерзкого жреца… - Да ещё как проклинал! – Жить, говорит, тебе снова через четыре сотни лет во мраке и скрежете зубовном, и всё лаять как собака, и скулить, и кусаться злобно, и зубами щёлкать, и чужие сапоги лизать, - а когда издохнешь аки зверь паршивый, кол, говорит, тебе в могилу забьют как вампиру-кровопийце. – Да не ведаю я ихнего тарабарского наречия: это так мне толмачи перевели его вопли из смрадного пламени. – Надо же, напугать хотел… - Конечно же, Ваше Высокопреосвященство! Какие ещё перевоплощения? - Вот и я говорю, что воистину воздастся нам Всевышним по делам нашим во славу Святой Инквизиции.

***

- Однако плохой ты был человек в прошлой жизни, Евгеня. Совсем нехороший…Инквизитор, однако. - Сухонький старичок-шаман с труднопроизносимым именем пристально вглядывался в лицо Твердохлёбову: - Почто позволял своим солдатам девушек невинных насильничать, а потом убивать совсем? За то, что богу твоему отказались поклоняться? Однако вселенная большая, а Бог – он один и народов много. И каждый поклоняется Ему по своему, а Он - всё знает и всё понимает. Зачем Ему языки, если Он способен заглянуть прямо в душу? Вот ты жреца спалил на костре, а тот тебя проклял в муках. За это и страдаешь сейчас, и живёшь ты, Евгеня, ныне на свете, однако, - подобно псу, трусливому – но злобному и кусачему. Ведь жрец тот - великий шаман был, однако. Так хорошо тебя проклял, что я, сколько в бубен не бей, бессилен совсем.

Шаман ненадолго прервался, чтобы отпить из небольшой жестяной фляжки, покрытой замысловатыми узорами, затем продолжил:

- И кардинал тот испанский предупреждал ведь тебя: не лютуй, аки пёс взбесившийся, пожалей несчастных, не знающих свет Истинной Веры – ведь можно убедить и другими способами, без мучений и потоков крови… - А ты что? Вернулся обратно в Америку и продолжил буянить по-прежнему. Тобою детей пугали, однако. А потом ты заболел сирийской проказой и подох маленько, и полупьяные солдаты тебя закопали где-то в горах.

- Послушайте, господин шаман, а может быть, всё-таки возможно хоть как-нибудь избавить меня от этого проклятия? – робко подал голос Евгений Васильевич.

- Может быть и возможно, однако, – оживившись почему-то, тут же откликнулся якутский народный целитель: - Только для этого я должен смотреть твою душу, совсем смотреть. А за это мне после смерти большой-большой каракильдым будет. Только Он один во всей Вселенной может смотреть чужую душу. Ведь Он создал всех нас.

- Господин шаман, я заплачу. Много заплачу. Долларами. Машину продам – Твердохлёбов, только что узнав о самом себе такую бяку, готов был избавиться от неё за любые деньги.

- Пустые слова не пойдут, Евгеня. – Жёстко прервал его шаман: - Однако бери бумагу, расписку пиши.

Когда через пару часов нужный документ был полностью оформлен, заверен подписями автора и нотариуса, и исчез в недрах шамановой меховой шубы, старый якут снова пристально посмотрел в глаза Твердохлёбову, и со сталью в голосе произнёс: - Сейчас, однако, сиди и не двигайся. Буду сущность твою узнавать – кто ты есть на самом деле, и как первый раз появился в этом мире. Смотри на меня внимательно и слушай бубен…

***

Когда Твердохлёбов наконец-то пришёл в себя, первое, что он заметил – это страшный беспорядок вокруг и два свежих кровоподтёка на почти безволосом лице заезжего шамана. Впрочем, на престарелого якута тот больше никаким образом не смахивал: бесчисленные морщины на жёлто-коричневом лице исчезли полностью, глаза стали шире, нос – больше, да и во всём его облике теперь сквозила некая торжественная величавость.

- Ну, вот мы и встретились наконец, испанский инквизитор Эухенио: - на Твердохлёбова с нескрываемой ненавистью смотрел индейский жрец… Тот самый жрец.

Знаешь, белый пришелец… – Медленно проговорил он на чистейшем русском, без акцента и всяких там «однако», характерных для северных народов: - Ведь это так больно: – заживо гореть на костре из собственных рукописей… Зато теперь я знаю, кто ты на самом деле, Эухенио. Ты не с Земли, ибо такая дрянь просто не смогла бы зародиться в нашем сотворённом Всевышним мире… Раньше, давно-давно, бесчисленные годы назад, ты жил в иной Вселенной, в мире двух Солнц, большого жёлтого, и маленького, яростного и ослепительно-синего, - там, где первой была Магия, а не Наука. И у тебя тогда имелось множество рук, гибких и юрких как змеи, и ты способен был жить как в океане, так и на суше. Ещё у тебя между щупальцев торчал клюв, острый, прочный и хищный, и хобот, - которым ты, прокусив при помощи клюва жертву, выпивал её всю без остатка… А характер твой был трусливым, но беспощадным и злобным. Выйдя на сушу, ты умел отводить глаза всем людям, жившим там, и они принимали тебя за человека. И сердце твоё было железным и неживым, но с негасимым атомным пламенем внутри. На самом-то деле кровь и чужая плоть не нужны были тебе: ты просто чувственно и изощрённо наслаждался мучениями избранной жертвы.

Но однажды – продолжал индейский жрец: – переполнилась чаша терпения людей, что населяли ту страну на берегу тёплого моря. Из столицы к ним прибыл очень сильный маг, и тебя, вызвав как послушную флейте гаммельнскую крысу из самых потаённых морских глубин - при помощи звука трубы, - пленили и изничтожили всесокрушающим пламенем прямо на берегу. А маг тот особенным мощным заклятием изгнал твой отлетевший дух во Внешнюю Тьму – чтоб ты больше не вернулся в его мир…

Именно поэтому, инквизитор Эухенио, ты так не любишь саксофоны, трубы, и прочие духовые инструменты. Видимо, те, кто создавал тебя некогда, где-то во враждебном всему живому пространстве и времени, с помощью подобных звуков управляли тобою…

– Да не трясись ты так! Не буду я тебя убивать, хотя, честно говоря, очень этого хочется… Сейчас ты уйдёшь. Мне неважно, куда: ведь та тварь, что я нашёл в тебе, проснулась и снова жаждет крови… Видишь? –индеец провёл рукой по ободранным щекам: - Это всё ты сделал, Эухенио, когда я разбудил в тебе эту клювастую гадину. Нелегко было загнать её обратно…

- А знаешь, инквизитор, в чём заключается вся ирония жизни? – А в том, - продолжал величавый жрец: - что звали тебя в каждой из двух твоих земных жизней - Эухенио, или Евгений, что по-гречески означает «Благородный». На самом-то деле ты прекрасно знаешь, кто ты есть…

Тут с шаманом произошла некая мгновенная перемена, и он снова стал самим собою – то бишь выцветшим от времени тощим старикашкой:

- Слушай, Евгеня, сейчас, однако, уходи отсель. До милиция ходи, в дурдом ходи сдавайся, - только здесь не оставайся. Однако тварь в тебе проснулась совсем. В зеркало, вон, посмотри.

Твердохлёбов глянул в зеркало и тотчас отшатнулся: из-под отражающей все световые лучи амальгамы на него яростно уставились злобные, хищные и беспощадные глаза древнего беспозвоночного моллюска.

Убить гадину.

Убей их всех! -

Начни с себя!

Анатолий Крупнов.

По дороге домой оно уже вовсю оживало в нём – нечто древнее, инфернальное и глубоко чуждое всему живущему и существующему на этой благословенной планете. Одна лишь только мысль упорно росла и росла внутри лысой, с небольшой куцей порослью на затылке, головы, и за довольно-таки недолгий промежуток времени успела стать не только единственной, но и господствующей и направляющей. И мысль эта была: УБИВАТЬ!!!

Всех, кто не имеет щупальцев и клюва.

Всех, у кого есть спинной хребет и горячая вкусная кровь.

Всех, кто умеет думать и размышлять.

Всех, кто способен чувствовать и ощущать боль.

Всех, кто слабее его.

А главное – ВСЕХ, КТО НЕ ТАКОЙ КАК ОН.

Самое интересное – это что все без исключения прохожие на улице по-прежнему принимали его за человека – видимо, существо, жившее теперь внутри него и снова ставшее им самим, вспомнило своё древнее искусство отводить глаза встреченным по пути разумным индивидуумам. Только собаки, замечая его истинную сущность, жалобно скуля, забивались под ноги своим беззаботным хозяевам. И кошки из подворотен шипели во след… И вот он пришёл домой.

- Надежда, Надюша… – Позвал Твердохлёбов свою супругу и соратницу ласковым и вызывающим абсолютное доверие голосом: – Выйди, пожалуйста, в кухню – мне надобно сообщить тебе нечто предельно важное…

Начать он решил с неё, и далее продолжить по убыванию возраста – так, чтобы годовалый ребёночек внучки, Алёшенька, самое нежное и беззащитное существо, остался последним, - как самый изысканный и долгожданный деликатес. Его можно будет подкидывать щупальцами вверх и с наслаждением ловить хищно подставленным клювом. А как он при этом будет вопить, захлёбываясь в плаче…

Здесь перо выпадает из моей руки, ибо подробно описывать случившееся далее кровавое и бессмысленное зверство нет ни слов, ни желания. Однако надо сказать, что милиция, вызванная на дом к Твердохлёбову узнавшим из расписки адрес якутским шаманом, прибыла слишком поздно, чтоб успеть спасти хоть кого-то из несчастных обитателей одной с Евгением Васильевичем квартиры. Единственное, что они смогли сделать – так это, наконец, с помощью табельного оружия избавить Землю-матушку от назойливого присутствия на ней Е. В. Твердохлёбова, верней, той гадины, в которую он обратился, - вспомнив хорошо подзабытое старое.

Хоронили его тайно, да и вообще местные власти изо всех сил постарались замять эту гнусную и пренеприятнейшую историю.

P. S.

- Сегодня, ребята, репетиции не будет. Сейчас вот пивка для храбрости глотнём и в лес отправимся. Я там осиночку молоденькую присмотрел, поэтому топор надо бы прихватить. – Так где, вы говорите, его закопали?

Весна 2001г -18 Марта 2002 г. Денис Елисов.

Дата добавления: 2015-10-28