Свет в конце тоннеля

От автора

Как многим известно по весьма распространённому афоризму, пессимист воспринимает окружающую действительность как сплошной мрачный тоннель, оптимист – видит свет в конце этого тоннеля, а реалист – ещё и надвигающийся поезд.

…А что же, интересно, видит и ощущает гиперреалист?

Пессимизм

Падающего – подтолкни!

Ницше.

После того, как от Василия Рябцева с жутким скандалом, собрав нехитрые пожитки, ушла жена, в его безалаберной, и отныне, видимо, надолго холостяцкой жизни, наступила чёрная полоса. Широкая такая, весьма продолжительная, и чёрная-чёрная - прямо как некий астрономический объект дырчатой формы и названия. Близких друзей у Василия почему-то не было, родители находятся слишком далеко, а дальние друзья и родственники были семейные и вполне благополучные люди, и они тотчас же отвернулись с недовольными брезгливыми лицами: как же так это можно в нашем благополучном городе, – чтобы раз вдруг – и от тебя жена смоталась. Нехороший ты, следовательно, человек, Василий, злой, значит. Просто редиска какая-то…

На самом-то деле, оная недостойная супруга просто убежала к другому – так, по мимолётному капризу, и для большего разнообразия партнёров. Ну и заодно, конечно же, для того, чтоб организовать и этому, новому, малознакомому пока ещё, хахалю, такую же стервозную и скандальную житуху, как и предыдущему благоверному. Ну и хватит пока что о ней.

Вследствие вышеописанных событий Василий Рябцев нашёл себе новую подругу жизни – стеклянную такую, блондинистую, с глянцевой красочной этикеткой. Он начал проводить с ней вечера и страстно полюбил её всем сердцем, желудком и печенью, - а она, как водится, тут же ответила ему взаимностью. Короче говоря, Василий с головой, как это заведено у нас в России по любому омерзительному поводу, ушёл в беспросветный омут запойного пьянства и алкоголизма. Порой этот процесс творился со случайными встреченными в магазине собутыльниками, но чаще всего Рябцев напивался в абсолютном одиночестве и до полного беспамятства.

Поутру, направляясь на работу по проторенному за множество лет маршруту, Рябцев вглядывался в такие же, как и у него самого, похмельные, злые на весь мир, солнце и погоду, не выспавшиеся лица. Тогда он спрашивал себя: - Ну откуда, откуда берётся в нашем красивом и достойном, вроде бы, городе - с каждым ясным, весенним и безоблачным восходом – столько тоски, озлобленности и одиночества в унылых лицах встречных прохожих? Почему вон тот, прилично, вроде бы, с виду, одетый гражданин идёт с таким выражением на мутном челе, что, кажется, того и гляди, набросится на тебя, растерзает когтями и пожрёт прямо посреди людной улицы? Отчего для того, чтоб получить хотя бы самую малую толику радости, человеку недостаточно просто прекрасной погоды, ощущения свежести утра и цветущих вишен вокруг?

–Э, нет: - здесь, дабы стать счастливым, нужно обязательно хоть немного «сполоснуть жабры», «дерябнуть по маленькой», «залить за галстук» или же по-другому принять внутрь собственного организма какой-либо алкогольный стимулятор! И, как правило, вечером.

А после, утром – особенно по понедельникам - большинству просто-напросто стыдно за себя, и внутри головы весьма противно.

- И вот, - размышлял в течение дня Василий Рябцев: – Поэтому и не удивительны такие агрессивные волчьи взгляды на улицах: не хватает им всем чего-то: – может, чуточку любви и доброты? – А чего же не хватает мне? Того же самого? – А почему? – Наверное, потому что живём мы, люди, воистину как полипы или членистоногие отшельники: каждый сидит глубоко внутри своей персональной раковины, – и плевать и гадить он хотел на всех встречных и поперечных. А то ведь и покусать может, или ещё какую-либо пакость сотворить.

Водка и другие аналогичные спиртуозные напитки имеют тогда, получается, чудесное свойство: на какое-то короткое время растворять непроницаемые ракушечные стены, и позволять этим существам ненадолго соприкоснуться нежными и легкоранимыми душами. Но – действие равно противодействию – и, согласно этому незыблемому закону Мироздания, наутро у заново агрессивных полипов вырастают свежие шипасто-клешнястые раковины, зачастую гораздо толще и неприступней прежних.

***

К концу дня подобные мысли, в сочетании с беспросветностью, унылой тоской и одиночеством, доводили Василия опять-таки до ручки: – латунной и массивной, отполированной многими поколениями алконавтов до глянца, ручки винного магазина. А затем ход событий плавно съезжал по обычной накатанной колее: напился, свалился, а утром – на завод. На работе на него тоже стали посматривать уже привычно для души - агрессивно и косо. Да и, вообще, это было для Рябцева вовсе не удивительно, ибо уже сама душа его к тому времени успела покрыться непроницаемой толстенной коростой. Он окончательно заперся внутри своей, с иголками и шипами, раковины – но только водка её уже абсолютно не растворяла. Такое случается иногда: человек замыкается в себе, не в силах вынести чужой злобности и ехидства: в этом мире так не хватает любви, ласки и добра!

Некоторое время спустя Василий Рябцев ушёл в положенный по графику отпуск – и вот тут-то он окончательно допился до чёртиков с вилами и порхающих розовых слонов. Впрочем, их созерцают другие в своём сумрачном персональном алкогольном бреду. А Василий увидел однажды во время приступа горячки чёрный-чёрный, как погибшая звезда, беспросветно-угольный тоннель.

Ощущения были настолько реальны, что чувствовались даже недалёкие стены – до одной из них, шершавой и немного влажной – он смог дотянуться рукой. Вполне материальны, как и вяло колышущийся холодный, и слегка затхлый воздух. Тут в сознании Рябцева нечто как будто щёлкнуло – и он снова ощутил себя лежащим на кровати возле торшера и откинутой занавески. В комнату струился бледно-голубоватый фонарный свет, занавеску колебал свежий ночной ветерок, и Василий вздохнул с явным облегчением:

- Ф-фу ты! Привидится же, - Да не то, что привидится, – почувствуется же сдуру такое! После чего отправился к холодильнику, слегка подрагивающей рукой налил себе почти полный стакан – и выпил залпом, даже не закусив. Затем немного поразмышлял, покурил - и сделал для себя единственно верный в данном случае вывод: - Надо срочно выходить из этого дикого винно-водочного штопора, не то вскоре даже не в дурдом, – прямиком в реанимацию загремишь. А оттуда, как известно, и до тоннеля недалеко. Наверняка – до того самого, что цвета чёрной дыры…

Оптимизм

Всё хорошо, прекрасная маркиза,

Всё хорошо, всё хорошо…

Песня в исполнении Леонида Утёсова.

Через день, когда у Василия всё ещё продолжался жестокий «отходняк», вызванный многонедельной спиртуозной интоксикацией, к нему вернулась Надежда.

Так звали беглую заблудшую супругу, а фамилия её, как это нетрудно догадаться, тоже была Рябцева. Видимо, нагулявшись вволю, и убедившись: не врёт-таки народная мудрость, что старый друг лучше новых двух, и ношеные башмаки не жмут, Надежда решила возвратиться к заученному вплоть до самой мелкой трещинки в паркете, родному очагу. Едва переступив порог, она, вытянув шею, как породистая борзая, понюхала душный воздух, и сразу же разразилась визгливой и воинственной тирадой:

- Вот!!! Вот, гляньте-ка, люди добрые: не успела даже отъехать на каких-то несколько дней, - как тотчас началось! Запил он, понимаете ли! Всю кухню пустыми бутылками завалить уже успел, а на столе-то какой зоопарк! Там тараканы аж дискотеку свою членистоногую организовали! А в комнате, в комнате - посмотрите-ка, что творится: ведь не только под столом бычки валяются, но и…

Далее Василий больше ничего интересного не расслышал, так как развернулся носом к стенке и продолжил свой увлекательный разноцветный сон. Под вышеописанный аккомпанемент ему стал мерещиться некий чудовищный коктейль из бразильских сериалов, «Звёздных войн» и советских триллеров эпохи перестройки. А что? – И не под такое, бывало, засыпал. Давно уже привычка выработалась за несколько лет. Но это не страшно: поорёт да перестанет… Главное – она вернулась, и жизнь всё-таки продолжается…

И снова покатилась эта жизнь накатанной многими поколениями обывательской колеёй: по будням Василий работал с восьми до пяти на родном арбузолитейном комбинате, отдавал зарплату жене, по субботам выпивал по бутылочке со снова повернувшимися лицом друзьями семьи, а по воскресеньям – привычно ругался с Надеждой. - А что она, дура, когда у мужа так голова трещит, стирки да уборки всякие невпопад затевает!

Ещё иногда, а особенно по праздничным дням, супруги Рябцевы, супруги Омелины с детьми, и супруги Романцовы с тёщей выбирались в ближайший лес на шашлыки, по грибы, или же купаться на реку возле пристани.

Во время подобных мероприятий Василий, созерцая внимательно чужие семейные идиллии, от души мысленно радовался, что его жена сирота по материнской линии. А ещё он подумывал при этом созерцании, что пора бы и им с Надеждой завести второго ребёнка (первый умер в годовалом возрасте) – такую же славную белокурую и благовоспитанную девочку – или мальчика – как у чинных и уважаемых в городе супругов Омелиных.

А обычными летними будничными вечерами, такими ласковыми и тёплыми, Василий Рябцев частенько посиживал с поплавочной удочкой на ближайшем пруду, в котором, наверное, уже выкупались все городские собаки. Карасей и ротанов в пруду водилось мало, а вот хамоватых собачников с их блохастыми питомцами вокруг него появлялось довольно много, и поэтому уловы Василия, как правило, были весьма и весьма скудны и мелки. Впрочем, купающиеся ротвейлеры и терьеры являлись всё-таки меньшим злом – по сравнению с постоянным перегудом моторок и барж на реке. Не говоря уж о цунамического вида волнах, что они поднимали то и дело, смывая поплавки и расстраивая снасти.

Если же шёл дождь, то ежевечерняя рыбалка, естественно, отменялась, и примерный супруг мирно подрёмывал на диване перед телевизором, глядя какой-нибудь штатовский боевик, или же выпуски новостей вполне отечественного производства.

И вот однажды, дождливым августовским вечером, во время программы «Время» Василий сквозь привычную дремоту расслышал вот такую фразу: «Сегодня во второй половине дня был, наконец, сдан в эксплуатацию Южно-Бельдыйский тоннель. Этот тоннель, пересекая целых два сибирских горных хребта, является самым…»

Дослушать занятную фразу диктора Рябцеву так и не удалось. По той простой причине, что он сам, весомо, грубо и зримо, вдруг оказался в тоннеле – только не вышеупомянутом Южно-Бельдыйском, а в том, давнем. Но памятный жуткий тоннель уже больше не походил на чёрную дыру: вдали замерцал, маня и переливаясь, ласковый желтоватый огонёк, а в лицо задул свежий, с лёгким запахом озона – как после грозы - ветер. Наваждение длилось всего каких-то пару секунд – и вот Василий снова на родном уютном диване.

- Это знак – подумал он сразу же, едва пришёл в себя от шока: - Это знак свыше, знаменующий, что не всё так уж и плохо, что жизнь ещё не кончается, и что есть в ней надежда…

- Да, действительно, есть в жизни Надежда: – ответил Рябцев себе самому же, и задремал, спокойно и умиротворённо.

Реализм

…Наш паровоз, вперёд лети,

/…/ Другого нет у нас пути…

Советская народная песня.

Наутро жизнь так и продолжилась – как будто она и не сходила с той самой, нарезанной веками и веками колеи. Да, впрочем, она и не сходила – сошел лишь только наш главный герой, да и то ненадолго. Но, впрочем, об этом уже было прочитано ранее. Всё также он ругался с женой по воскресеньям, слегка пьянствовал по субботам, всё также ходил по грибы или на речку по выходным, - правда, был слегка шокирован известием о внезапной смерти мужа Романцовой, и особенно тем, что далее произошло… К данному известию он отнёсся вполне стоически: мало ли что бывает с человеком после смерти, а уж после такого дикого и непонятного отравления – и подавно…

Короче, жизнь его обывательская была почти безоблачной, никаких угроз окружающему обществу не представляла, и вполне соответствовала тому самому манящему светлому маячку внутри тоннеля: То бишь, мы ещё живём, мы ещё движемся, а свет в конце любой мрачной перспективы означает лишь перманентную и, в перспективе, лучезарную - дорогу к безоблачному и счастливому будущему всего прогрессивного человечества.

Случались, правда, и неприятности. Например, на последних, так сказать, шашлыках (почему «так сказать»? – да просто водки было гораздо больше, чем всех упомянутых шашлыков по удельному весу) – Надежда буквально глаз не спускала со старшего сына Журковых – ещё одних друзей семьи – тех, что снова, опять-таки, повернулись лицом. А тому едва только стукнуло семнадцать…

В результате Василий обломал им обоим кайф тем, что выловил свою супругу в самом начале попытки увести оного непутёвого отрока далеко-далеко в лес, а после, почти сразу же, имел весьма нелицеприятный разговор с обоими Журковыми на тему полового воспитания тинэйджеров. По настойчивым уверением тех, получалось, что ихний сыночек – ну просто душечка и лапонька-заинька, а мадам Рябцева - зловредная и гадкая, и что она, возгорясь животным самочьим желанием, чуть было не ввергла вышеупомянутую несчастную заиньку в прелюбодейскую геенну адову.

Начали, тем временем, появляться в доселе размеренной жизни и прочие пакости. Например, раньше, даже во время пресловутого запоя начальство смотрело на это дело, как говорится, сквозь пальцы, - но теперь! – Теперь, даже если ты вчера выпил три кружки пива, – а запах-то пивной не выветривается очень долго, – иди, дружок и пиши отгул за свой счёт, поскольку пьяным, или с похмелья, находиться на работе, а тем более на таком ответственном производстве, как наше, не положено.

- Интересно… - Подумал тогда Василий: - А как же тогда работают чехи, или немцы, например, из Баварии. Они ж каждый вечер у себя в пивных как минимум кружек так по пять выпивают!… Начальство ответило мрачным смертоубийственным тоном: - Ты нас, Васёк, со всяческими европами не путай! Мы – это мы, едрёнать! А то, сколько там твои братья-славяне пьют, и прочие всевозможные немцы, это нам не пример и не указ! Для тебя на это дело суббота есть – вот, и жри тогда хоть пиво с сосисками, да хоть шнапс с брюквой!

На городском пруду в то же время окончательно перестала ловиться рыба. Дело в том, что Хрупинское Производственное Объединение школьной и детской мебели, подрабатывающее заодно и сколачиванием гробов, ни с того ни сего вдруг отрыгнуло в ближайший к нему ручей негодные химические останки своих школьно-гробовых лаков и красок. Может быть, конечно, в этом букете содержалась и ещё какая-либо гадость, но рыбе в городском пруду было уже всё равно. Она передохла вся, даже вездесущие бычки-ротаны.

Все эти истории сами по себе почти не имели друг к другу никакого отношения, но согласно известному математическому правилу сложения векторов, они все ж таки тоже однажды сложились, мать их. Получившийся в результате этого сложения вектор едва вошедшему в колею Василию Рябцеву ничего радостного почему-то не сулил, - а более того, он, как и всякий математический вектор, был строго направлен. И угадайте-ка куда?

Да-да, именно туда, - в тот самый чёрный тоннель с маячащим светом вдали и свежим ветерком, так приятно обдувающим лицо…

На этот раз Василий оказался внутри него как раз в тот самый момент, когда переходил железнодорожные пути по дороге с работы. Со стороны комбината, вдоль неширокого, обильно зацветшего канала, - неумолимо надвигался ржавый, с ещё уцелевшими кое-где зелёными пятнами краски, тепловоз с вагонами, загудел пронзительно – и в этот самый момент Василий решил быстро-быстро перебежать ему дорогу. Железную.

И вокруг всё потемнело, но самое главное – железная-то дорога осталась! И она шла прямо посреди этого мрачного тоннеля. Лёгкий свежий ветерок, ранее так приятно обдувавший лицо, сейчас обернулся порывом ледяного пронзительного шквала, а то, что некогда казалось ласковым манящим маячком, обрело, наконец-то свои реальные очертания:

Маячок в приближении разделился натрое, в форме равнобедренного треугольника, и привнёс неожиданное звуковое сопровождение: характерный перестук колёс на стыках рельсов. Это оказался неуклонно приближающийся паровоз: издали заметен был даже пар, вырывающийся откуда-то с боков его стремительного тела. А дым из трубы был настолько чёрен, что напрочь сливался с окружающим пейзажем.

Гиперреализм

…Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью…

Неизвестный остряк.

Ещё Василий Рябцев успел заметить, прежде чем перенестись обратно в город, какое-то зловещее мерцание и посверкивание по бокам этой адовой машины, да и сама форма её показалась ему несколько неканонической для такого, вроде бы испытанного многими и многими десятилетиями, механизма, как паровоз.

То, что это снова знак, ясно было и без особенного напряжения мозговых полушарий. Тревожило другое: чем это вдруг обернулся ласковый свет в конце тоннеля… Снова и снова размышляя на эту тему, Василий постепенно начал понимать что не к ночи будь помянутый уродский тоннель выражает самую истинную сущность его тупой и никчёмной обывательской жизни. И ещё, он понял, что у каждого – и у несчастного жмурика Романцова, и у такой благополучной и респектабельной четы Омелиных, и даже у озабоченного тинэйджера Журкова – у всех, у всех без исключения обывателей есть свой личный, персональный чёрный тоннель, своя адова труба, внутри которой и проходит их настоящая жизнь. А то, что мы сами воспринимаем в форме реального мира – есть просто-напросто наведённый неким высшим существом красивый и разноцветный глюк, призванный скрыть с глаз унылость и беспросветность обывательской действительности.

Ещё вспомнилось Василию его давнее похмельное рассуждение про коралловых полипов и раков-отшельников: а ведь их раковины тоже, в сущности, имеют форму трубы – только у кораллов она ветвящаяся, а у отшельников – чужая и закрученная спиралью. И внутри этих труб сидят нелюдимые существа, отгородившиеся прочной скорлупой друг от друга и от окружающего враждебного мира…

Выходит, что тогда, в период памятного жестокого запоя, его отравленный алкогольными миазмами мозг смог увидеть в окружающем пространственно-временном континууме нечто абсолютно потаённое, сокрытое от обычных людских глаз, и несущее в себе истинную, мрачную - до черноты мёртвого солнца, тайну людского бытия.

По возвращении домой последовал новый сюрприз: грандиознейший по размаху и степени озлобленности и взаимного озверения, семейный скандал. Надежде ведь так просто бывает организовать подобное действо: сказать усталому и вымотанному мужу какую-нибудь неожиданную дрянь, а когда тот, естественно, огрызнётся в ответ – высказать ещё более отвратную дрянь. После можно уже перейти и на личные недостатки друг друга, потом, для дальнейшего развития этого омерзительного процесса, можно и посудой в благоверного пошвыряться, высказаться, как водится, про загубленную молодость и красоту, и завершить боевые действия истекающей слезами и визгом истерикой.

Но это было ещё не всё: вечером позвонили с работы, и сообщили холодным официальным тоном, что до начальства наконец-то дошла правда о запоях Василия Рябцева, который, впрочем, и до этого числился не на лучшем счету в комбинате. Более того, по результатам внезапной ревизии, проходящей в данный момент, выяснилось, что Василий должен родному комбинату весьма и весьма приличную сумму, что с утра его ждут в отделе перерасчётов для выяснения полного размера долга, который ему следует немедленно, в течение недели, погасить.

Но и это было ещё не всё: уже после заката прорвало трубу в ванной и так затопило нижних соседей, что главарь тамошнего семейства, ворвавшись в квартиру Рябцева, без лишних сентенций набил тому лицо, попутно обещая завтра же подать в суд на предмет возмещения огромного материального ущерба.

А ещё позже у Василия поднялась температура и он слёг в постель с симптомами сильнейшей простуды и кашля.

***

Пытаясь уже в полночь заснуть после всех этих свалившихся на его и так уже нездоровую, лихорадящую голову, мерзостей, Василий Рябцев теперь уже со всей ясностью понял истину. А истина заключалась в том, что все вот эти неприятности, происшедшие с ним во второй половине дня – просто естественная реакция чёрного тоннеля на действия находящегося внутри не в меру дотошного и проницательного разума, познавшего вдруг истинную суть происходящего.

И едва Василий только успел помыслить об этом, – как тут же оказался внутри своего персонального адского вместилища. На этот раз он был прикован цепями в позе морской звезды – руки и ноги во все стороны симметрично центру туловища – к массивным золотым кольцам, появившимся вдруг в четырёх местах вдоль окружности трубы.

Но самым страшным оказалось то, что приближалось к Рябцеву, освещая себе путь слепящим безжизненным треугольником фонарей. Это действительно оказался паровоз, но какой! Чудовищный, но вполне гармоничный гибрид сразу трёх механизмов: паровоза как такового, угловатой и шипастой машины из компьютерной игры «Кармагеддон», и убийственно-кровожадной древней Колесницы Джаггернаута. Века назад в некоторых местностях Индии так называлась усеянная иглами, саблями и кинжалами повозка, под которую бросались искавшие истину религиозные фанатики.

Спереди шипящего, свистящего паром и чёрным дымом агрегата красовался отточенный, в засохших пятнах крови, стальной таран – как у боевой античной галеры. Огромные передние колёса были густо усеяны рассекающими ледяной воздух кривыми клинками, тоже со следами крови. Но самым жуткой и неожиданной деталью оказались фары. На самом деле это были глаза – осмысленные и буквально истекающие ненавистью к распятому перед ним подрагивающему в ужасе комочку живой плоти и нервов.

В последние секунды Василий понял и ещё одну истину жизни: вот он, настоящий строитель и обитатель этой адовой трубы, источник призрачного света в конце тоннеля. А он сам, Рябцев, – это просто-напросто паразит, заползший в чужую раковину и на какое-то время обосновавшийся там. А чрезмерно любопытный, узнавший много правды о своём хозяине паразит немедленно должен быть уничтожен…

И это была последняя мысль данного паразита, после которой он оказался просто грудой истерзанного мяса и потрохов, повисшей на боевом таране истинного обитателя раковины-тоннеля.

Послесловие

Василия Рябцева обнаружили спустя несколько дней соседи – по характерному трупному запаху, доносившемуся из-под плотно запертой двери пустой квартиры. Он лежал на полу посреди полного беспорядка и раскиданных хаотично предметов мебели и одежды. Тело носило ярко выраженные следы предсмертных побоев. Вскоре выяснилась и точная причина гибели Василия: толстая и длинная отточенная швейная игла, забитая глубоко в сердце каким-либо массивным предметом. Скорее всего, молотком, валявшимся неподалёку от мёртвого тела.

Что же до Надежды, то сведений о ней с того момента больше не имеется никаких.

Наверное, она умрёт последней.

5-13. 05. 2002г.

Денис Елисов

БЕЗЛИКИЙ

(Городская легенда)

…Страна встаёт со славою на встречу дня!

Советская песня.

Некогда было время, когда многим казалось, что грядущий неизбежный коммунизм - уже вот он, недалече. Нужно только немножко поднапрячься, основать новые красивые, уютные города, понастроить больше заводов и фабрик, посеять больше пшеницы и кукурузы – пусть даже и за Полярным Кругом – и, глядишь, лет этак через двадцать в стране случится самый, что ни на есть настоящий коммунизм.

А страна в то время мечтала о космических просторах. «И на Марсе будут яблони цвести» – доносилось, чуть ли не каждый день, по радио. На улицах дети играли в космонавтов. Даже три имевшихся в городе мелиоративных канала, видимо за явное сходство с марсианскими, в те годы вполне официально поименовали: Канал Аэлиты, Канал им. Скиапарелли1 и Канал им. Рэя Брэдбери. Последний – в честь прогрессивного заокеанского фантаста, так романтично описавшего в своих «Хрониках» загадочную Красную Планету.

Город, где произошла эта история, был молод, красив, невелик и беспечен. Люди, жившие там, приветливо улыбались даже незнакомым при встрече и настолько доверяли друг другу, что не запирали свои квартиры и комнаты, уходя по какой-либо надобности. А тёплыми летними вечерами они выходили в уютные дворики из тесных душных комнат и, расставив дюралево-парусиновые «раскладушки» кто как пожелает, спали прямо под бездонным звёздным небом. Поутру они дружно шли работать на Комбинат – то предприятие, ради которого и был построен Город, либо на другие, более мелкие заводы, щедрой начальственной рукой рассыпанные по недалёким окраинам. В те же утренние минуты протяжно и радостно гудели речные буксиры на пристани, приветствуя восходящее Солнце. Закончив работу, с песнями возвращались домой.

Но пели не под спиртными парами, а просто так – от счастья, радости жизни и ласкового летнего ветра. А если случится и дождь – так что ж, он будет сильным, но недолгим, и вскоре над рваными лохмотьями удирающих туч обязательно встанет яркая двойная дуга изо всех цветов и оттенков, что различимы глазом человека.

Пьянство, а уж тем более, хронические запои, практически неведомо было тогдашним горожанам. В большинстве своём выходцы из окрестных деревень, они не привыкли ещё к пустопорожнему городскому ничегонеделанью. Конечно, выпивали, и даже дрались не по злобе – но только в выходные, да ещё по праздникам. Алкаши с синевой под глазами и постоянно красным носом были настолько редки на чистых и ухоженных улицах, что на них только из порядочности не показывали пальцами, но смотрели неодобрительно и осуждающе.

Жили, в основном, по коммунальным квартирам, в тесноте, да не в обиде. От души считали общие коридоры, кухни и санузлы лишь временным и преходящим неудобством, ибо обещанное светлое будущее с отдельными квартирами в красивых белоснежных домах – не за горами, а ради этого – можно и потерпеть. Поэтому дрязги и склоки в стиле Зощенко в городских «коммуналках» были редки. Как правило, соседи просто жили одним дружным племенем, и внутри него влюблялись, женились, вместе праздновали свадьбы и скорбели на похоронах, а уж такую редкость, как телевизор с огромной водяной линзой, - появись он у кого, ходили смотреть даже не всей квартирой, а чуть ли не целым подъездом.

Общение меж собой было настолько искренним, приветливым и дружелюбным, что сейчас, по прошествии чуть ли не полувека, просто не верится, что человек человеку может быть от всей души другом, товарищем и братом, - а не скалящим зубы волком, как повелось ныне с не столь давних пор.

В только что открытом городском парке по вечерам в выходные устраивались танцы под звуки духового оркестра. В те полузабытые времена ещё не знали новой дёрганой и нервной музыки, когда каждый пляшет сам с собою в общем кайфующем круге, и молодые парни и девушки, да и не только молодые, тогда танцевали парами. Там же, как правило, и знакомились со своими будущими прекрасными половинами.

Парк пологим холмистым склоном спускался к окской пристани и городскому пляжу, и склон этот был буквально усеян бьющими в мелких овражках среди аллей и аттракционов прохладными чистыми ключами. Поэтому парк сразу же так и назвали – просто и незатейливо – «Родники».

Имелся в городе и большой стадион, рядом с «Родниками»: там периодически случались яростные футбольные баталии – либо местных команд между собой, либо битва городской сборной с гостями из других городов и районов. В такие дни на бетонных, с разноцветными деревянными лавочками, трибунах собирался едва ли не весь город. Болельщики поддерживали свои команды азартными криками и пили пиво, а те, что помоложе – ситро и квас.

Милиционеры на улицах были предельно аккуратны, вежливы и предупредительны, прямо как лондонские «Бобби1». Да и неудивительно – кто же осмелится совершить преступление в городе, где все друг друга знают, желают ближнему своему только добра и живут, фактически, одной дружной общиной? Нет, не всё, конечно же, было так гладко, - случались и мелкие хулиганства, и кражи, - но, поверьте, это же такая мелочь по сравнению с нынешней ситуацией здесь.

И вот, на **-м году советской власти люди в Городе жили, в основном, счастливо, дружно и беззаботно, и судя по реальному положению дел и настроениям в обществе, коммунизм действительно был не за горами.

…Он вышел чёрный, вышел страшный,

И вот лежит на берегу,

А по ночам ломает башни

И мстит коварному врагу…

Николай Гумилёв.

То лето было необычно солнечным и красочным для Подмосковья. Казалось, что зацвело и стало благоухать не только всё, что может цвести на этой счастливой земле, но и даже то, что вовсе никак не может. Относительно редкие, но мощные ливни шли лишь по ночам, и то – под утро, когда разбегались даже самые заядлые полуночники. Люди в такие вечера, словно предчувствуя грядущий проливной дождь, не ложились спать под пронзительно мерцающими звёздами – причём все, не сговариваясь. В городском парке, особенно сумерками после заката, появилось просто-напросто огромное для такого маленького города множество влюблённых пар.

Ходило тогда в народе поверье, что парочка, испившая с полночи до первого крика петуха, на двоих одну чашу ледяной, с лёгким привкусом «минералки», воды из Родника Молодости – самого большого в парке – будет неразлучна как минимум десятилетие. К роднику, украшенному деревянной скульптурой русалки, выстраивались целые очереди, буквально излучающие счастье и с надеждой в горящих глазах.

Это был всепроникающий зов Природы и разгулявшегося не на шутку ласкового солнечного лета. Он бередил сердца и заставлял их всё сильней и сильней тянуться друг к другу. Жизнь в городе стала уж совсем на удивление гладкой, приветливой и благополучной. А такое, как замечено исстари, добром никогда не кончается… Наступило некое затишье…

***

Двадцать седьмого июня утро выдалось непривычно душным. Воздух будто замер и остекленел навеки: ни порыва, ни дуновения хотя бы самого легчайшего ветерка. Листья деревьев безжизненно и словно обречённо, повисли на незыблемых ветвях. В рассветный час даже речные буксиры возле пристани не пропели гимн Солнцу, как заведено годами, да и улыбок на улицах стало немножко поменьше. В то утро каждый горожанин самой потаённой частью своей души вдруг почувствовал, - что и Земля в своём извечном полёте вокруг Солнца, и само дарящее жизнь дневное светило, и весь бесконечный мерцающий хоровод звёзд и галактик – все вдруг замерли отчего-то всего на несколько биений сердца.

Казалось, что кто-то всесильный и могучий, взял да и нажал кнопку паузы в изрядно поднадоевшей и слишком уж, чересчур даже, удачной игре, чтобы разнообразить её, ввести новых персонажей и максимально усложнить. Бессмертие, знаете ли, скучная штука – особенно когда тебе перевалило за шестнадцатый миллиард1.

А после полудня с запада, из-за коптящего небеса частокола заводских труб, вышла чёрно-лиловая туча и вскоре заняла полнеба. Солнце померкло, и тогда воздух взбесился: резко ударивший шквал был настолько силен, что отрывал даже массивные ветви у престарелых тополей, и несколько особенно неудачно выбравших место для роста и развития деревьев, повалило ураганом прямо на тротуары. Вслед за шквалом пришёл ливень. Нет, даже не ливень – но нечто вовсе невиданное в этих широтах: как будто бы на город из беспощадной лиловой тучи упала река.

А потом на этой реке случился ледоход: огромный, с голубиное яйцо, град яростно и исступленно принялся избивать деревья, шиферные крыши и редкие автомобили на улицах. И горе случайному прохожему, застигнутому в этот момент где-нибудь в чистом, без единого деревца, поле!

В самый разгар такого ужасающего атмосферного действа, с запада, пройдя меж заводами и среди каналов, в город вошёл некто, и град расступался над его головой. На сером матерчатом плаще не отпечаталось ни единой дождевой капли, а непримечательное, выбритое до глянцевости лицо, невзирая на окутавший Землю сумрак, было украшено тёмными непроницаемыми очками в массивной роговой оправе.

Но его прихода никто, собственно говоря, и не заметил: мирные и улыбчивые обитатели Города были настолько испуганы ни с того ни с сего разразившимся катаклизмом, что даже и носа не казали наружу из таких надёжных и уютных квартир.

Никому не известно, каким таким хитрым способом сей Некто умудрился в течение всего нескольких часов обзавестись вполне легальной жилплощадью – комнатой в коммунальной квартире неподалёку от центра города. Куда и вселился ближе к вечеру, когда град иссяк, небо просветлело, и ужасающий небесный водопад постепенно и плавно обратился в ласковый летний дождик, сопровождаемый лёгким пушистым ветерком.

Он без стука вошёл в незапертую дверь, нелюдимый и страшный, и тотчас же смолкли на общей кухне соседки-кумушки, беззаботно галдевшие о чём-то своём за чашками сладкого чая. Равнодушно скользнув ледяным взором из-под роговой оправы по затихшим женщинам, незнакомец прошагал напрямую по заставленному всяческими вещами коридору, и в абсолютной тишине дважды повернул массивным ключом в замке пустовавшей доселе комнаты. Вошёл – и сразу же заперся изнутри – тоже на два оборота.

Любопытной Варваре на базаре нос оторвали!

Русская поговорка.

Он вёл себя равнодушно ко всему и всем, никогда не здоровался с соседями, хотя те и пытались завести дружеские отношения, улыбаясь ему при каждой встрече. Никто и никогда не видел его без тёмных очков и серого матерчатого плаща, наброшенного на плечи в любую погоду, даже в тридцатиградусную жару. Этот Некто уходил рано утром – самым первым изо всех жильцов, и возвращался домой лишь ближе к полночи. Лицо его всегда было выбрито до безупречного глянцевого блеска, хотя никто не видел его хоть раз посещающим санузел. Как, впрочем, и кухню.

Такое откровенно хамское и нелюдимое поведение пришлеца не могло не вызвать почти сразу же всевозможных соседских пересудов и кривотолков. Тем более что он прикрывал чем-то изнутри замочную скважину, и было совершенно неведомо любопытному и пытливому общественному глазу, что же на самом деле находится в недрах загадочной комнаты: ведь никакой мебели ни в тот день, ни позже, привезено не было. Никому не было также известно, где и кем работал незнакомец, однако водились среди соседей подозрения, что он сотрудник некоей всесильной спецслужбы и явился в город с особенно тайной и секретной миссией. А тёмные очки, в любое время и погоду красовавшиеся на лоснящемся блестящем лице, в лишний раз подтверждали подобные гипотезы. И ещё – такое совершенно без примет, не запоминающееся лицо, может быть только у секретного сотрудника – или – что совсем уж страшно подумать – у американского шпиона.

В той же квартире жила, к своему несчастью, тридцатилетняя разведённая женщина с отпрыском-шалопаем Алёшкой, двенадцати лет от роду. Её фамилия была Романцова, а имя данное при рождении деревенскими родителями, она носила старинное и красивое – Гликерия. Правда сама она имя это недолюбливала, предпочитая называться Галей, а на Лукерью – сильно обижалась. Соседи знали об этом её маленьком недостатке, и старались не задевать без нужды, уважая человеческое достоинство и право каждого называться так, как он сам хочет.

Женщина она была добрая, весёлая, дружелюбная, и, к великому сожалению, чрезмерно дотошная и любопытная. К тому же незнакомец этот отчего-то сильно ей понравился всей вечной своей неприметностью, глянцевостью и нелюдимостью. Видимо, в её представлении именно так и должен был выглядеть настоящий мужчина, истинный самец и мачо. Галя-Гликерия даже просыпаться на работу стала раньше всех – лишь бы успеть построить глазки таинственному жильцу, даже имени которого никто не знал. Впрочем, на все подобные незатейливые ухаживания симпатичной русоволосой молодки этот Некто плевать хотел с самой высокой в мире башни. Он равнодушно проходил по коридору мимо, даже не удостаивая её хотя бы случайным взглядом, – словно и не женщина там стоит, а просто рассохшийся от времени чурбан берёзовый, забытый в прихожей кем-то.

На этот раз Галя решила подождать свою зазнобу вечером. Что ж, это вполне ей удалось, и едва пробила полночь, и отыграл гимн по радио, незнакомец серым вихрем прошёлся по сумрачному, освещённому лишь чахлой лампочкой проходу, и исчез в загадочных недрах своего обиталища. И как всегда – ни малейшего взгляда в её сторону, даже и на долю секунды не повернулся в своих огромных очках…

Оглушительно хлопнула дверь, и дважды провернулся массивный ключ в скважине. И тут, присмотревшись внимательней, Галя-Гликерия к своей радости заметила, что скважина замка на этот раз ничем не прикрыта, и сквозь неё выбивается тонюсенький лучик жёлтого электрического света, только что включенного в комнате.

Подобного шанса она упустить ну никак не могла, и, подкравшись к двери на цыпочках, жадно приникла правым глазом к вожделённому отверстию – источнику бесценной информации. Увиденное повергло в шок: Некто, стоя посреди абсолютно пустого помещения, снял тёмные очки, а потом, медленным-медленным движением стянул с себя глянцевое лицо как чулок.

И вот что скрывалось под ним: там, где у обыкновенного человека располагается голова с мозгом, челюстьми и волосами, клубился бесформенный сгусток холодного тумана. На месте глаз он сгущался в две пронзительно-серые ледышки. Внезапно Гликерия поняла самую потаённую сущность этого безликого Нечто: он не Добро и не Зло, - ибо они есть Силы, поддерживающие мир в равновесии. А посреди комнаты стояло, равнодушно красуясь в электрическом свете, само Отрицание Сил, абсолютное неприятие всей бескрайней Вселенной.

И едва осознав это, насмерть перепуганная женщина отчаянно закричала. Но глаз от скважины так и не оторвала. И тогда серый клубящийся туман повернулся, и сам пристально посмотрел на неё. А потом раздался веющий могильным холодом голос: - Наблюдаешь? Ну, смотри-смотри, любуйся, только глаз не намозоль от усердия! А потом серые глаза-ледышки отвернулись, спокойно и безжизненно.

Гликерия как ошпаренная отпрянула от двери и, налетев в полутьме на какие-то швабры, с размаху грянулась об пол, снова оглушительно закричав – на этот раз от боли. Когда из комнат выбежали встревоженные соседи, выяснилось, что не в меру любопытная молодка сломала себе левую ногу в нескольких местах.

Утром, проснувшись в больничной палате, Романцова ужаснулась ещё одному случившемуся с ней несчастью: правый глаз не видел совершенно ничего, потому что за оставшиеся недолгие ночные часы на нём выросло чудовищных размеров бельмо. Вспомнились ледяные слова, прозвучавшие из серого тумана, и женщина тихонько заплакала от боли и отчаяния, прикрывшись до глаз казённым одеялом.

Вечером, едва только пришли сын и сердобольные соседи, Галя снова заплакала, и давясь обильными слезами, попыталась сказать им, объяснить, что же произошло: - Ночью… Он… Он – это просто…

Но обычно бойкий язык не слушался её почему-то. Впрочем, и по одним только её слезам и бессвязным отрывистым фразам соседи прекрасно поняли, что этот нелюдимый сосед – просто редкая по пакостности сволочь. И возвращаясь из больницы, домой, постановили общее мнение: от негодяя нужно срочно избавиться. Как? К сожалению - подлым, но испытанным в недавние годы способом: «стукнуть» куда надо, а Там – быстро с ним разберутся.

Так оно и произошло. Через пару дней около полуночи в квартиру, аккуратно позвонив и поздоровавшись, вошли два вежливых и предупредительных милиционера. Ушли они всего через несколько минут, и третьим с ними удалился Безликий. А на прощание он повернулся к стоящим молча соседям и произнёс мрачно, со льдом в голосе:

- Рано радуетесь. Придёт моё время – я ещё всех вас выкрашу в правильный цвет.

Больше его в городе никто не видел. Впрочем, тех милиционеров – тоже. Вот так и закончилась эта необъяснимая и дикая история.

***

А Гликерия Романцова осталась на всю жизнь хромой и с бельмом на глазу. Вскоре она, видимо вследствие вышеописанных событий, ударилась в религию, и потом характер её испортился: она стала неряшливой, сварливой, и до фанатизма богомольной бабёнкой. Сын её, едва только подрос, тут же переехал в отдельную комнатку в другом квартале, и женился на первой же попавшейся под горячую руку подружке – лишь бы только от мамаши с её молитвенными заскоками оказаться подальше. Коммунальная квартира та - постепенно, по мере постройки новых микрорайонов, была расселена, а барак, где она находилась – снесён.

Да и весь город после того случая как-то незаметно и постепенно изменился. Словно бы его покинуло что-то незримое, незаметное на первый взгляд, - но составляющее самую сущность уходящего в никуда беззаботного счастья. Многие, а потом – и все обыватели поголовно, врезали надёжные замки в свои отдельные квартиры, и даже двери подъездов сделались со временем бронированными и со специальными кодовыми засовами. Родник Молодости пересох, буксиры на ближней Оке мало-помалу отвыкли от жизнерадостных утренних гудков, и люди - даже знакомые друг с другом - всё реже стали улыбаться при случайной уличной встрече.

Даже звёздное небо ясными ночами, и то, казалось, изрядно подрастеряло былую глубину и пронзительность. Теперь вместо прекрасного бездонного купола над городом нависало нечто полутуманно-невыразительное с отдельными мерцающими крапинками, разбросанными там и сям. Да и кому стали нужны эти самые звёзды? Влюблённые пары со временем исчезли с улиц: – отныне правит брак по расчету, а прочие горожане больше привыкли смотреть себе под ноги, чем на какое-то там небо.

Зато на улицах всё больше и больше стало ничем не примечательных серых и равнодушных лиц, одинаково стриженых и причёсанных, наглухо упакованных в монотонно-серые либо чёрные одежды. И многие уже пробовали носить тёмно-зеркальные непроницаемые очки в любую погоду.

24-28. 05. 2002.

Денис Елисов.

Дата добавления: 2015-10-28