Ибо то угодно (Богу), если 12 страница

Чувствует ли она свою вину передо мной? Вряд ли. Она согрешила, однако вовсе не собирается кончать жизнь самоубийством. Вряд ли даже испытывает угрызения совести. Ведь она выбрала любовь. Я оправдываю её, и хочу пожалеть. Вот только не нуждается она в моей жалости. Она хочет освободиться от меня любыми способами, возможно, для того, чтобы поскорее забыть своё предательство? Или всё проще: молодой любовник лучше старого мужа может удовлетворить молодую женщину?”

"Борьба за существование и ненависть — одно, что связывает людей". — Неужели это и есть истина? — "Разве все мы не брошены на свет затем только, чтобы ненавидеть друг друга и потому мучить себя и других?" — Не хочется в это верить. Хотя это так похоже на правду. Жизнь кажется абсолютно бессмысленной затеей, полным абсурдом. — "Я не могу придумать положения, в котором жизнь не была бы мучением... все мы созданы затем, чтобы мучиться... мы все знаем это и всё придумываем средства, как бы обмануть себя. А когда видишь правду, что же делать?" — Где правда, где ложь, где настоящее, где желаемое, где истинное, где выдуманное? понять невозможно! — "Всё неправда, всё ложь, всё обман, всё зло!.."

Я не могу так больше! Я должен, должен знать, что я такое и зачем я здесь?!

"Где я? Что я делаю? Зачем?" … "Без знания того, что я такое и зачем я здесь, нельзя жить". … "Господи, прости мне всё!"

— На сегодня хватит, — объявил режиссёр.

Дмитрий не без сожаления покинул съёмочную площадку, напоследок проводив взглядом Анну. Она не оглянулась. И тут он почувствовал, что настолько привык смотреть в её глаза, что уже не может без этого вопрощающего и непонимающего взгляда, он будто разорвал образовавшуюся связь.

— Сама виновата. Раз не любила, не надо было замуж выходить.

— Она сама не знала, чего хотела. Оттого и бросилась под поезд.

— Наркоманка она. Известное дело: наглоталась опиума, вот и бросилась под поезд.

— А мне кажется, такова расплата за прелюбодеяние. Она не смогла вынести тяжести содеянного греха.

— Ерунда, от угрызений совести ещё никто не умирал.

— Выдумал это Толстой от безделья.

— Не скажи. Мой друг оказался в схожей ситуации: жена от него ушла к молодому любовнику, вдобавок ребёнка взяла с собой, а он в ответ на это предательство не даёт ей развод.

— Трахнуть Вронский хотел её, вот и всё.

— Их объединяло желание, а не понимание.

— Ей любви не хватало, потому она и изменяла.

— Всё зло в мире от баб.

— Ну, мы тоже не ангелы.

— Шлюхи они, чего тут ещё говорить. От поганой женской натуры семьи разваливаются, а значит, и страну они развалили. Одинокие семьи, брошенные мужья, дети в неполных семьях, — все неурядицы от баб. Ненавижу баб, ненавижу! У них вместо совести одни безрассудные желания. Женщине можно говорить только комплименты, большего она постичь не в состоянии.

— Видать, не повезло тебе с женщинами, потому ты и несчастлив.

— Счастлив тот, кто ещё не знает, что его жена обманывает, а когда узнает, станет думать как я.

— Вот были бы деньги, не было бы проблем.

— Это иллюзия. Даже имея миллион, я не смогу вернуть семью. Мне бабы нравятся, когда они слабые и нуждаются в защите. А ежели они умнее и сильнее, то зачем они мне нужны, а я им?!

— А вот мой завёл любовницу. Не знаю, что и делать, я ведь против неё черепаха.

— А я и мужа и любовника полюбила только за то, что глаза у них были, как у моего любимого артиста: такие же лучистые и пронзительно голубые.

В фойе, где выдавали деньги, царила давка. Бывшие аристократы без смущения расталкивали дам, которым ещё недавно целовали ручки. Узнать бывших господ было трудно: изменился не только костюм, но и манеры, и слог.

— Вы кто такой? — кричала женщина ещё не успевшему снять костюм аристократа. — И по какому, позвольте, праву?

— Я… я никто... — смущенно произнёс мужчина, видимо, стесняясь своего костюма.

Дмитрий получил деньги, купил на все большой букет роз и попросил передать Анне.

После ночных съемок всё вокруг казалось нереальным. Дмитрий решил прогуляться по ночному городу. Он шёл в тумане, ощущая таинство ночи и предчувствуя необычайное, что обязательно должно повстречаться на его пути. Город ещё не проснулся.

Неожиданно погасло освещение. Лабиринт переулков и домов провалился во тьму. Ощущение было такое, будто оказался на дне высохшего колодца.

Проходя по не проснувшейся улице, Дмитрий обратил внимание на трепещущийся белый холм.

— Кому этот памятник? — спросил он у прохожего.

— Какому-то писателю.

“Наверное, Достоевскому. А может быть, Толстому? Или это памятник Гоголю? А может, Лермонтову?”

Усталость брала своё. Он присел на скамейку. Хотелось спать.

“Мне больше никогда не будет тридцать семь. И этот год исчезнет безвозвратно. Чем же отметить каждый божий день, чтоб не сказать, что прожил жизнь напрасно? Я знаю, лет не существует, ведь лишь дела пространство создают. Но что конкретно в Вечности пребудет, сами дела ответа не дают. Что отличит меня средь поколений, и нужно ли отличья достигать? Каких ждёт Вечность от меня творений? Что я могу для Вечности создать? Что нужно Вечности: роман или преданье? потомков уваженье иль любовь? Мне кажется, найти своё призванье я должен, чтобы воплотиться вновь.

"Дар напрасный, дар случайный, жизнь, зачем ты мне дана? Иль зачем судьбою тайной ты на казнь осуждена? Кто меня враждебной властью из ничтожества воззвал, душу мне наполнил страстью, ум сомненьем взволновал?.. Цели нет передо мною: сердце пусто, празден ум, и томит меня тоскою однозвучный жизни шум".

Нет, скорее всего, это памятник Пушкину. Тяжело, наверное, быть памятником.

— Да, нелегко.

Дмитрий оглянулся. Вокруг ни души.

— "Я всем чужой".

Что это?! Откуда шёл этот голос?

— "Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать..."

Нет, это не был голос из прошлого. Это было настоящее!

— "Воспоминание безмолвно предо мной свой длинный развивает свиток: и с отвращением читая жизнь мою, я трепещу и проклинаю, и горько жалуюсь, и горько слёзы лью, но строк печальных не смываю".

Дмитрий растерянно взглянул на памятник. Белое полотно скрывало скорбный силуэт.

— Мучительная мысль мне не даёт покоя: зачем живу, в чём жизни цель моя? Оставить след, который тотчас смоет или всего душе отдать себя?

— "Не для житейского волненья, не для корысти, не для битв, мы рождены для вдохновенья, для звуков сладких и молитв".

— Я чувствую, как исчезаю с каждый годом. Бесследно, незаметно, без лица. Чем стану, буду ли я за порогом, где смерть граничит с жизнью без конца?

— "Так верьте мне, мы спасены лишь верой".

— А может вера есть самообман?

— "Тьмы низких истин мне дороже нас возвышающий обман..."

— Всё кажется иллюзией, ошибкой…

— "И жизнь ничто, как сон пустой, насмешка неба над землёй?"

— Мой разум требует, а сердце не согласно.

— "Ум ищет божества, а сердце не находит..."

— Мне тошно, грустно отчего-то.

— "Душевных наших мук не стоит мир".

— Любили ль вы когда-нибудь?

— "Я знал любовь, не мрачною тоской, не безнадежным заблужденьем, я знал любовь прелестною мечтой, очарованьем, упоеньем".

— Мне кажется, так искренне, так честно никто вас не любил.

— "Я верю: я любим, для сердца нужно верить".

— Любовь мне лишь мучения приносит.

— "Мне дорого любви моей мученье — Пускай умру, но пусть умру любя!"

— А были ли вы счастливы?

— "На свете счастья нет, но есть покой и воля. Давно завидная мечтается мне доля — давно, усталый раб, замыслил я побег в обитель дальнюю трудов и чистых нег".

— Как жить, когда тебя не понимают, и не хотят понять?!

— "Смешон, участия кто требует у света! Холодная толпа взирает на поэта, как на заезжего фигляра: если он глубоко выразит сердечный, тяжкий стон, и выстраданный стих, пронзительно-унылый, ударит по сердцам с неведомою силой..."

— Чем больше я пытаюсь сказать правду, тем больше упрекают меня во лжи.

— "Ты царь: живи один. Дорогою свободной иди, куда влечёт тебя свободный ум, усовершенствуя плоды любимых дум, не требуя наград за подвиг благородный. Они в самом тебе. Ты сам свой высший суд; всех строже оценить умеешь ты свой труд".

— Но быть поэтом — нет большего счастья!

— "Чёрт меня догадал бредить о счастии, как будто я для него создан. Должно было мне довольствоваться независимостью, которой я был обязан богу... Нет ничего более мудрого, как сидеть у себя в деревне и поливать капусту. Старая истина, которую я ежедневно применяю к себе, посреди своей светской и суматошной жизни".

— Но ведь поэт — пророк! Не для себя он пишет.

— "Вообще пишу много про себя, а печатаю поневоле и единственно для денег: охота являться перед публикою, которая Вас не понимает, чтоб четыре дурака ругали потом вас шесть месяцев в своих журналах только что не по матерну. Было время когда литература была благородное, аристократическое поприще. Ныне это вшивый рынок".

— Однако надо же как-то зарабатывать на хлеб насущный.

— "В работе ради хлеба насущного, конечно, нет ничего для меня унизительного; но, привыкнув к независимости, я совершенно не умею писать ради денег; и одна мысль об этом приводит меня в полное бездействие".

— Как я вас понимаю!

— "Я деньги мало люблю — но уважаю в них единственный способ благопристойной независимости".

— Именно так.

— "Такая мания – это писательство. За деньги писать. Это как есть, когда не хочется, или как проституция, когда не хочется предаваться разврату. … Я чувствую, что совершаю грех большой, поощряя писательство, которое самое пустое занятие".

— Мне кажется, поступок писателя важнее, чем созданные им произведения.

— "Я очень понимаю, что суждение о том, что писателя нужно судить по его писаниям, а не по делам, не нравится вам. Мне такое суждение тоже противно".

— Но разве писательство не помогает человеку понять смысл жизни?

— "Все теории философские путем мысли, странным, не свойственным человеку, приводят его к знанию того, что он давно знает, и так верно знает, что без того и жить бы не мог".

— Где же тогда искать истину?

— "Никуда не ходи, всё внутри тебя, все усилия употреблять на работу в себе, на углубление в себя. Искать в себе, а не вне себя. Напрячь усилия на устранение того, что мешает проявлению Божества в тебе; внешние условия — последствия внутренних перемен".

— Но для этого нужно верить в Бога?!

— "Что бы я был такое и как бы прожил свою жизнь, если б не имел этих верований, не знал, что надо жить для бога, а не для своих нужд? Я бы грабил, лгал, убивал. Ничего из того, что составляет главные радости моей жизни, не существовало бы для меня".

— Разве непременно все должны верить в Бога?

— "Ну-ка, пустите нас с нашими страстями, мыслями, без понятия о едином боге и Творце! Или без понятия того, что есть добро, без объяснения зла нравственного. Ну-ка, без этих понятий постройте что-нибудь!"

— Пытаюсь найти ответ, но почему-то в голову ничего не приходит.

— "Я искал ответа на мой вопрос. А ответа на мой вопрос не могла мне дать мысль, — она несоизмерима с вопросом. Ответ мне дала сама жизнь, в моём знании того, что хорошо и что дурно. А знание это я не приобрёл ничем, но оно дано мне вместе со всеми, ДАНО потому, что я ниоткуда не мог взять его".

— Что же остаётся? Во что верить?

— "Вера в добро, как единственное назначение человека".

— Но реальность такова, что побеждает далеко не лучший, подлецы уничтожают хороших людей, всеобщим эквивалентом служат деньги и они берут верх над совестью, а тело над душой.

— "Жизнь моя теперь, вся моя жизнь, независимо от всего, что может случиться со мной, каждая минута её — не только небессмысленна, как была прежде, но имеет несомненный смысл добра, который я властен вложить в нее".

— Разум никак не может с этим согласиться, стоит взглянуть на окружающую жизнь, на всю эту борьбу, конкуренцию, жестокость...

— "Разум открыл борьбу за существование и закон, требующий того, чтобы душить всех, мешающих удовлетворению моих желаний. Это вывод разума. А любить другого не мог открыть разум, потому что это неразумно".

— Правда жизни в том, что люди цепляются за жизнь до последней возможности. Получается, что среди людей те же законы, что и животном мире — выживает сильнейший.

— "Есть один вечный, человеческий закон любви, а суеверы науки, исследуя зверей, нашли закон борьбы и приложили его к человеческой жизни. Какое безумие!"

— Как же тогда жить?

— "И я и миллионы людей, живших века тому назад и живущих теперь, мужики, нищие духом и мудрецы, думавшие и писавшие об этом, своим неясным языком говорящие то же, — мы все согласны в этом одном: для чего надо жить и что хорошо".

— И для чего же?

— "Не для нужд своих жить, а для бога. Жить для бога, для души. Я ничего не открыл. Я только узнал то, что я знаю. Я понял ту силу, которая не в одном прошедшем дала мне жизнь, но теперь даёт мне жизнь. Я освободился от обмана, я узнал хозяина".

— Что же в силах отдельного человека?

— "Построить свой частный мир среди всей окружающей застарелой мерзости и лжи стоит чего-нибудь и главное успеть — даёт гордую радость. Быть искушаемым на каждом шагу употребить власть против обмана, лжи, варварства и, не употреблять её, обойти обман — штука! И я сделал её. Зато и труда было много; зато и труд вознаграждён".

— Разве возможно построить монастырь в миру?

— "Пусть пока вокруг тебя люди злобные и бесчувственные, — найди в себе силы светить светом добра и истины во тьме жизни, и светом своим озари путь и другим. Никогда не теряй надежды, если даже все оставят тебя и изгонят тебя силой, и ты останешься совсем один, пади на землю, омочи её слезами, и даст плод от слёз твоих земля. Может быть, тебе не дано будет узреть уже плоды эти — не умрёт свет твой, хотя бы ты уже умер".

— Но ради чего жить?

— "Праведник отходит, а свет его останется. Ты же для целого работаешь, для грядущего делаешь. Награды же никогда не ищи, ибо и без того уже велика тебе награда на сей земле. Не бойся ни знатных, ни сильных..."

— Но что я могу сделать один среди засилья зла, когда каждый за себя, когда власть продажна и за деньги можно подкупить кого угодно, когда...

— "Но нельзя сидеть сложа руки, иначе окончательно дойдешь до самооправдания, до сознания собственного бессилия перед властью обстоятельств: при чём я, эпоха виновата, время-то, мол, какое! — нероново!.."

— Откуда в людях столько жестокости? Отчего одна индивидуальность желает подавлять другую, а один народ эксплуатировать другой? Только из-за того, чтобы доказать свое превосходство? Что это: естественная конкуренция или противоестественное самоуничтожение?

— "Я не хочу и не могу верить, чтобы зло было нормальным состоянием людей".

— Мне нужна истина, а не благие выдумки. Между альтруизмом и эгоизмом побеждает эгоизм — это факт! Совесть, возможно, и оказывает сдерживающее воздействие, однако тело берёт верх! Абсурд заключается в том, что все понимают нежелательность такого порядка вещей, но это и есть реальность.

— "Или действительно высший смысл именно в этой бессмысленности: и страсти духовные, муки совести, полёт мысли, порывы творческого вдохновения, неколебимость веры не более чем чудовищная ухмылка над бедным человечеством, пустая игра воображения, чтобы хоть на краткий миг забыться, отвлечься от жуткой неминуемости этой последней правды, от этого вселенского, паучьи ненасытного бога — чрева?"

— Не могу, не хочу в это верить! Как же тогда жить, если и в самом деле тело над душой берёт верх? Или главный закон жизни — выживай?

— "Лучше уж гнуться, чем переломиться; согнёшься да выпрямишься, прямее будешь".

— Я не могу равнодушно смотреть на людскую боль, как люди желают себе смерти. Всё окружающее кажется абсурдом, лишенным какого-либо смысла.

— "Подумаешь — горе, раздумаешь — воля Господня".

— Куда ни глянь, везде господствует сила. И все призывы к любви и добру не останавливают злых людей, любовь не побеждает ненависти, добро не уничтожает зла.

— "Красота спасёт мир".

— Но как?! Я жизнью готов пожертвовать, лишь бы понять смысл происходящего, что есть человек.

— "Человек есть тайна. Её надо разгадывать, и ежели будешь её разгадывать всю жизнь, то не говори, что потерял время; я занимаюсь этой тайной, ибо хочу быть человеком. … Одни из лучших минут в жизни моей были те, когда я, наконец, клал на бумагу то, что выносилось долговременно в моих мыслях; когда я и до сих пор уверен, что едва ли есть высшее из наслаждений, как наслаждение творить. … Меня зовут психологом: неправда, я лишь реалист в высшем смысле, то есть изображаю все глубины души человеческой".

— Никому не интересна душа. Люди предпочитают читать детективы.

— "История души человеческой, хотя бы самой мелкой души, едва ли не любопытнее и не полезнее истории целого народа, особенно... когда она написана без тщеславного желания возбудить участие или удивление".

— Я хотел бы написать роман о восхождении души человеческой, роман, который перевернёт взгляд на мир, изменит миропонимание, поможет каждому открыть в себе вселенную, постичь замысел Бога.

— "Чтобы написать роман, надо запастись прежде всего одним или несколькими сильными впечатлениями, пережитыми сердцем автора действительно. В этом дело поэта. … При полном реализме найти в человеке человека. … Никогда не выдумывайте ни фабулы, ни интриг. Берите то, что даёт сама жизнь. Жизнь куда богаче всех наших выдумок! Никакое воображение не придумает вам того, что даёт иногда самая обыкновенная, заурядная жизнь. Уважайте жизнь! … Как только художник захочет отвернуться от истины, тотчас же станет бездарен. … Искусство, без сомнения, ниже действительности. … Чего бы вы ни написали, что бы ни вывели, что бы ни отметили в художественном произведении, — никогда вы не сравняетесь с действительностью. … Проследите иной, даже вовсе и не такой яркий на первый взгляд факт действительной жизни, — и если только вы в силах и имеете глаз, то найдёте в нём глубину, какой нет у Шекспира. Но ведь в том-то и весь вопрос: на чей глаз и кто в силах? … В поэзии нужна страсть, нужна ваша идея, и непременно указующий перст, страстно поднятый. Безразличие же и реальное воспроизведение действительности ровно ничего не стоит, а главное — ничего и не значит..."

— А что вы хотели, но не смогли или не успели написать?

— "Хотел написать всё, что думается человеком на протяжении нескольких часов. Всё!"

— Но зачем?

— "Только опомнитесь на часок, и вам ясно будет, что важное, одно важное в жизни – не то, что вне, а только одно то, что в нас, что нам нужно. Только поймите то, что вам ничего, ничего не нужно, кроме одного: спасти свою душу, что только этим мы спасём мир. Аминь".

Отчего-то вдруг возникло ощущение, словно кто-то смотрит из будущего, и этот кто-то, этот памятник... А может быть, это памятник мне?! — От этой мысли мурашки пробежали по коже. — Нет, это безумие. Но откуда во мне такая гипомания? и почему? Отчего эти слова кажутся мне такими знакомыми, откуда такое взаимопонимание, непостижимое родство душ, будто мы лишь частички единого, и потому слова эти звучат как мои собственные, и, может быть, я есть он — и тот, и другой, и третий, только живущий в иное время? Безденежье, долги, одиночество... Отчего я всё более ощущаю, словно жил в разные времена на этой планете, оставаясь одним и тем же и развиваясь в своём духовном поиске. Я существую с определённой целью, которую последовательно осуществляю в ряде жизней, докапываясь до Истины, и каждый раз хочу закончить то, что не успел в прошлой жизни. Есть, есть что-то в человеке, чего он не помнит, и это определяет его отношение к настоящему. Откуда это недовольство собой? Что побуждает действовать, развиваться, идти дальше, вглубь? Что-то присутствует в нашем прошлом, и оно управляет нами. Я всегда чувствовал себя старше и мудрее себя-настоящего, лишь дорастающим до того, кто живёт внутри меня, кто обладает бόльшим опытом и мудростью.

Кто-то подсел на скамейку.

— Печально видеть себя великим. Я ведь не этого хотел, совсем не этого. Вот памятник поставили, идолом сделали, и теперь творят что хотят, а я вынужден терпеть. Невыносимо! Да и памятник глупый, несуразный. А зачем? В назидание потомкам или в знак признания? Только чего стоит это признание, когда при жизни травили. Не нужно мне это сейчас, да и никогда не было нужно. Кому при жизни ставят памятники, после смерти забывают. Оценить может только Вечность. А потому, если служить чему-то, посвящать свою жизнь, то исключительно вечному. Обращение к Вечности — вот единственный повод для гениального творчества!

Ужасно, что не можешь ничего сказать, а тебя используют как куклу. При жизни клянут, а после смерти памятники ставят. Лицемеры! Мертвечина им ближе и дороже, чем живое. Они же самоутверждаются, удовлетворяют своё тщеславие, приобщаясь к авторитету великого. Сами-то создать ничего не могут. Изучают меня, исследуют, пытаются засунуть меня в свои схемы! Только ничего-то они не понимают!

Они бы живого меня так любили! А любить мёртвого особого труда не нужно. Они не меня, они себя любят! Хотя, похоже, ни себя не любят, ни меня. Потому как если бы любили, то не изучением творчества занимались, а исполнением того, что я оставил им. А то исследовать-то легче, чем любить!

Они меня потому любят, что им за это платят, а не платили бы, они бы и не любили, и не изучали. Не меня надо изучать — всё равно не поймут, я и сам себя до конца не понимаю! — себя изучать надо, себя совершенствовать; не меня, а людей любить!

Заковали в свои определения, спеленали формулировками. Я уже не я, а их выдумка. А приду к ним, так ведь выгонят. Зачем им истина? — у них у каждого своя правда! Им значимость свою показать нужно, встав со мной рядом. Они не меня, они себя возвеличивают!

Сказать бы всё, что я о них думаю, посмотреть бы на их лица! Только как скажешь? Ведь и слушать не будут. Скажут: «зачем пришёл нам мешать? Мы тебя лучше знаем, чем ты себя. Мы исследовали, мы изучаем, мы тебя объясним, чего ты и не думал. На каждое твое слово наших пять, на каждый том твоих сочинений, наших десять. Ты неисчерпаем! Ещё не одно поколение будет питаться наследием твоим. А чего нет у тебя, мы додумаем, так сказать, обогатим! Лишь бы финансировали!»

Не я им нужен, а деньги! Деньги им нужны, а не любовь! Они не хотят изменяться, они хотят изучать! Им имя моё нужно, чтобы своё рядом поставить. И подземка моим именем названа, и кабак под моим именем, от имени моего торгуют, и в доме моём всё не так… А что говорят обо мне эти так называемые учёные, просто диву даёшься! Я творил, чтобы они изменились, а они меня изменили, — они приспособились, меня к себе приспособили!

Вот памятник мне поставили. Только мне уже всё равно. Главное-то не это.

— А что?

— Не книги главное, не книги… а чувство… любовь!

Эх, напрасно, всё напрасно! Ничего-то они не понимают!

Жестокая эта правда, жестокая, но только другой не хочу, другой правды и не бывает. Это ложь сладенькая, правда же всегда горька.

Писательство не развлечение, это поиск истины, забвение себя и жажда сострадания! Творчество — средство постичь свою душу, сделать её лучше. Можешь не писать — не пиши! А если пишешь, то сердцем! Слова ведь не подбирают, они приходят сами собой, как неизбежность. Это даже не слова, это образы чувств. Я чувствую, как в каждом слове, в каждом вопросе скрыт огромный смысл, и смысл этот есть Бог.

Заслужить талант невозможно! Это дар! Поэт — пророк! В вечности остаются поэты! И оценивает истинно только Вечность!

Высшее достоинство писателя — не искать славы, умерщвлять своё тщеславие.

Мне не писательство нужно, а общение с Господом — когда Он отвечает мне, а в конечном итоге, нужна мне Его любовь, которая приходит через благодать и которая даётся в Откровении.

Несколько строчек Откровения стоят многих страданий. Я лишь делаю то, на что у других не хватает смелости, — обнажаюсь до последней возможности, исповедаюсь в самых грязных грехах, расковыриваю болячки, — и за это готовы платить. Платить, и только!

Люди почему-то не любят правду, предпочитая красивые сказки. Не хотят люди знать правду, боятся её, более того, воспринимают как оскорбление. А художник не может без правды, его интересует Истина!

— Ты злишься?

— Это вечное недовольство собой; из-за того, что я не настолько совершенен, чтобы выразить Совершенство. Всё пытаюсь, стараюсь, но чувствую, не получается. Оттого и злюсь на себя. Жизнь ничего не стоит; стоит только то, что успел написать.

— Ну напишешь, ну опубликуют, мир от этого не измениться.

— Зато изменюсь я! Искусство — это ведь способ спасения души, очищение, катарсис. Мало написать правду, нужно ещё в правде разглядеть Истину, понять смысл её! Всё в человеке, все тайны мироздания, и постигать себя значит постигать Бога. Во всех своих неприятностях и ошибках виноват сам человек, если, конечно, у него хватает ума понять и смелости признать это.

Задача литературы — формировать новые идеалы, вспоминая Вечные истины, доказывать их необходимость и возможность!

Ни один философ не способен на то, к чему литература предназначена — просто говорить о сложном. Литература исследует жизнь лучше науки и плодотворнее любого другого искусства, неся бремя ответственности за слово, которое только и должно быть от Бога, и которое должно быть Бог.

Литература может то, на что не способна никакая наука — поразить сердца людей Истиной! Это и долг литературы, и её предназначение — сердцем Истину постигать! Любовью в душу проникая, вызывать в ней сострадание, уча при этом мудрости милосердия, пророчествовать, призывая к добру, и, постигая причину зла, наставлять людей Пути к Богу, который с нами сейчас и везде! А иначе, зачем писать?! Никакая другая цель не оправдывает необходимость марать бумагу.

Искусство слова — кое и есть литература — состоит в умении проникнуть в сердце, и, покорив его, заставить разум побуждать людей творить добро без оглядки, вызвать чувства, которые лучше любого доказательства убедят в необходимости любить несмотря ни на что.

Искусство уравновешивает действительность, идеальным создавая баланс реальному. Истинна лишь та литература, где фраза не аргумент, а чувство, где строчки — музыкальная партитура, а буквы — ноты, где текст не текст вовсе, а мука, радость, боль и любовь; это ключ к разгадке своей души, когда лишь слово одно способно вызвать в душе такие чувства, кои прежде человек в себе и не подозревал.

Литература — это крик, зов к человеку, призыв к лучшему в человеке. И потому всякое слово должно быть от Бога, и слово это должно быть Бог! Другие слова ничего не стоят!

Хватит! Хватит! Не могу больше! Не могу! Надоело!

Нет покоя, нет!

На—до—е—ло!

— Успокойся, — послышался тихий женский голос.

— Не могу больше! Не могу! — кричала чья-то душа. — На—до—е—ло!

Дмитрий открыл глаза. Какая-то парочка удалялась от него.

— Изнасилую и выброшу! — выпал из окна чей-то крик.

Город просыпался.

— Ты что здесь один? без бабы?

К Дмитрию подсела симпатичная незнакомка.

— Разве обязательно нужно быть с женщиной?

— Ну, вообще-то, тебе нужна женщина.

— Почему?

— Когда вдвоем, силы объединяются. Так повсюду в природе.

— Одному легче. Женщины привносят с собой слишком много проблем. Да, вдвоем в чём-то удобнее, но за это приходится платить.

— Это какой-то у тебя неправильный взгляд на вещи. Если есть любовь, тогда это не долг, не обязанность, а одна сплошная радость.

— Любовь не вечна. К тому же, отдавать приходится самое ценное: тишину и свободу.

— Важно найти своего человека, с которым общаться можно только глазами.

— Так всю жизнь и искать?

— С другим, не твоим, счастья всё равно не будет. Когда всецело охвачен любовью, то паришь под облаками, и тело уже не принимает никаких случайных связей, ты весь подчинён и принадлежишь только этому человеку.

— Красиво ты говоришь. И очень правильно. Но почему ты одна?

— У меня есть любовь. Вот только мы никак не можем сойтись. И он меня вроде любит, и я его люблю вот уже три года, а всё нам что-то или кто-то мешает. Приду к нему, и чувство у меня такое, словно я ему мешаю. Он ведь постоянно работает. Работа у него такая, невидимая для окружающих. Чего-то не складывается, даже не знаю что и почему?

— Может, это просто не твоё?

— Нет, я его люблю, и он меня любит, а вот сойтись, чтобы жить вместе, не получается.

— А я вот живу один, и ничего.

— Человек не должен быть один. Одиночество в какой-то момент начинает препятствовать духовному росту, а любовь, наоборот, способствует.

— Странно. Я всё это знаю, но хотел услышать из уст женщины. В чём же любовь способствует духовному росту? Я вот один, и мне хорошо, и никто мне больше не нужен. А когда рядом женщина, или просто кто-то, уже не то ощущение. Женщины слишком любят говорить.

Дата добавления: 2015-10-28