Ибо то угодно (Богу), если 3 страница

— Нет уж, хватит. Ваше время истекло, — ухмыльнулась завуч. — Я с тревогой смотрю на детей, которых вы прикормили.

— Разве любовь можно купить? — улыбнулся Дмитрий.

— Да, вы её купили, — зло ответила завуч. — Вас любят желудком. Завтра начну прикармливать я, и сразу же стану у них любимой мамой.

— Я не перестану любить Дмитрия Валентиновича, — сказала Вика громко, и, обращаясь к завучу, спросила: — А вы нас будете кормить?

— Ещё не хватало, — ухмыльнулась завуч, и с укоризной посмотрела на Дмитрия. — Да, нам нужно будет много поработать, чтобы вычистить из сознания детей всё, что вы им внушили. Я удивляюсь, как вы опутали более трехсот детей. Надеюсь, нам всё-таки удастся искоренить ваше пагубное воздействие.

Когда Дмитрий в сопровождении завуча и завхоза вошёл в кабинет руководителя школы, то увидел пьяного директора, кисть правой руки его была перевязана.

— Нужно оформить документы, но я болен, и не в состоянии подписать приказ. Считайте, что я умер.

— Вам ещё рано умирать, — шутя, сказала завуч. — Поживите ещё лет сорок.

— Зачем ему сорок, — усмехнулась завхоз.

“Он умер духовно!”

— Я бы мог уволить вас по статье за прогул или по профессиональному несоответствию, — обращаясь к Дмитрию, сказал директор, при этом нервно дернул головой. — Но я иду вам навстречу. Собрана масса документов по вашему пребыванию в школе, и если вы решите возвратиться, то люди подадут в суд. Педколлектив однозначно высказался против вашего присутствия в школе, а триста подписей детей в вашу поддержку ничего не значат.

— Знаете, чем отличается умный человек от глупого? — улыбнувшись, спросил Дмитрий. — Умный предполагает, что и другие не глупее его.

— Тоже мне, непризнанный Гамлет нашей школы, — усмехнулась завуч.

— Иисус Христос, — скривив рот, добавила завхоз.

“Понимают ли они что говорят?”

Директор оглянулся на своих заместителей.

— Оставьте нас одних.

Когда дверь за вышедшими с недовольным видом завучем и завхозом закрылась, директор нервно произнёс:

— Я не хотел увольнять вас, предупреждал, но вы не оставили мне выбора.

— Выбор есть всегда.

— Я делал всё что мог, но ситуация вышла из-под контроля.

— Выбирайте правду, и жить будет легче. Поверьте, даже дети понимают, почему вы меня уволили.

— Я не люблю общения с непорядочными людьми. А вы абсолютно непорядочный человек. Возможно, я бы и подумал оставить вас в школе, если бы вы прошли психиатрическую экспертизу и принесли справку, что вы нормальный человек. Но вы нездоровы и нуждаетесь в отдыхе. У вас паранойя.

— Слишком соблазнительно всё списать на сумасшествие, — улыбнулся Дмитрий. — Ну а в чём, по-вашему, суть захватившей меня идеи?

— Я не специалист. Но считаю, что вам нужно уйти и не возвращаться в школу, поскольку ваше присутствие вызывает конфликтную обстановку и привело к расколу в коллективе учащихся и учителей. Поверьте, корысти у меня нет никакой. Всё, что я делаю, я делаю прежде всего в интересах педагогов и детей.

— Вспомните, как у вас в кабинете девочка заплакала, когда дети пришли просить провести референдум. Как, по-вашему, стоит ли слеза ребёнка благополучия школы, о котором вы так печётесь?

— Да, стоит. У меня заражение крови. Я даже не в состоянии подписать приказ о вашем увольнении. И вы прекрасно знаете, почему рана на пальце полтора месяца не заживает. И вам придётся за это отвечать! Я не раз видел смерть и отношусь к ней спокойно. А вот вам дьявольские штучки даром не пройдут. Признайтесь, вы от Сатаны. Ваше общение с Дьяволом известно! Каково дружить с Сатаной-то?! А?!

Директор недобро засмеялся.

Дмитрий улыбнулся, стараясь перебороть враждебность.

— Несмотря ни на что, я люблю вас, и потому хочу помочь вам спастись от той роли, которая вас убивает.

Нервная гримаса исказила лицо директора.

— Ваше поведение, по меньшей мере, неадекватно, если не сказать больше. Согласитесь, странно слышать от человека, что у него своя миссия, и что он миссия.

— Я лишь сказал, что миссия моя в школе окончена.

— Не вижу разницы. Даже если бы вы были миссия, я бы не поверил в то, что вы Бог.

— Я не скрываю своих недостатков, и не хочу, чтобы во мне видели Христа.

— Зачем тогда эти намёки, что никто не знает кто вы такой?

— Я знал, на что шёл, и хотел вас предупредить.

Директор только пожал плечами.

— Ваше поведение никто и нигде не поймёт.

— Всё просто: я пришёл в школу любить детей!

— Это трудно. Я по своему опыту понял, что за любовь не всегда воздаётся благодарность.

— Что же это за любовь, если в ответ ждёшь благодарности?

На столе директора лежало помятое Евангелие.

— Если вы верующий, то как же будете жить после содеянного? — спросил Дмитрий.

— Мне ничего не оставалось. Завуч предъявила ультиматум: или вы или она, и я никак не мог от неё отказаться, потому что мне её назначило начальство.

— Вы напоминаете Пилата, — скорбно произнёс Дмитрий. — Знаете, почему люди предпочли Иисуса Варавву Иисусу Назорею?

— Как-то не задумывался над этим.

— Они не Варавву выбрали, они от Христа отказались. Потому что проповеди любви и призыв жить по совести были противны их жизни.

— Поверьте, я не держусь за должность директора и с лёгкостью расстанусь с ней. Стану обычным учителем, каким был все эти годы, буду, как и вы, ходить с детьми в походы... А вообще-то, я хочу бросить всё и уйти в религию. Только пока не могу. Я себе не принадлежу. У меня больная жена, дети. И денег вечно не хватает. Подскажите, как вам удаётся прожить на ваш маленький оклад?

— Деньги для меня не главное.

— Тогда ради чего вы устроили голодовку, требуя выплаты зарплаты?

— Ради торжества справедливости, в которой вы разуверились. Когда я устроил голодовку, учащиеся стали собирать деньги мне на помощь. Одна девочка даже принесла из своей копилки все сбережения, причём втайне от всех.

— Хорошо, что у вас такие дети.

— Главное, что они научились состраданию и справедливости.

— Вы пять человек научили, а полторы тысячи разуверились в какой бы то ни было справедливости.

— Что же такое, по-вашему, справедливость? — спросил Дмитрий.

Директор почесал голову.

— Как-то времени не было задуматься.

— А ведь это вопрос не праздный. На нём, быть может, всё мироздание держится. Существует ли Высшая Справедливость? Справедливо ли устроено мироздание? Что есть добро и что есть зло? И если не всё равно, как поступать, то кто и как оценивает наши поступки?

— Чем меньше знаешь, тем легче жить.

— Поймите, от решения этого вопроса вся жизнь человека зависит! Это ключевой вопрос человеческого существования!

— Субъективно я вам симпатизирую, но объективно вынужден защищать интересы школы, заботясь о детях и выполняя волю учителей. Такова уж моя должность.

— Это самооправдание. Истинная причина в том, что вы никого не любите. А потому боитесь и подчиняетесь, вернее, подчиняете себя той роли, которую играете в глазах всех. На самом деле вы одинокий человек, которого никто не любит и который сам давно не любит никого. Вы хотите казаться правым, оправдываясь, будто вынуждены делать то, что требует ваша должность, но на самом деле эта псевдообъективность всего лишь маскировка отсутствия любви. Так называемая объективная необходимость всего лишь прикрытие вашей несостоятельности, оправдание нежелания или неспособности быть самим собой — то есть любить и творить добро.

Вас должность съела. Вас нет, есть только должность, которой вы принадлежите и без которой вы уже ничто. С одной стороны, вы раб роли, которую исполняете, а с другой, несчастный человек, который уже не способен любить, но без любви существовать не может, и потому душа наполняется ненавистью. А ведь без любви душа иссыхает. И если вы не следуете законам справедливости и добра, то вынуждены жить по законам ненависти и силы. Но, как и всякий человек, вы жаждете понимания и тепла, хотите любить и быть любимым, испытывая потребность помогать и дарить.

Любовь — это самораскрытие. Но вы боитесь сбросить одежды должности, под которыми уже нет ничего, кроме болезненного самолюбия, покрытого язвами неудовлетворённого тщеславия. Любовь не похоть и не страсть, а желание творить добро и жертвовать собой ради торжества справедливости. Но любить вы уже не можете, и оттого неудовлетворённое чувство перерастает в ненависть к самому себе и к окружающим. Незаметно для себя вы начинаете творить зло, вначале в виде несправедливости, затем в откровенном издевательстве над ближними. Поэтому, мой вам совет, пока не поздно, уходите с этой должности.

— Да, я понимаю, и давно уже хочу это сделать: бросить всё и уйти в монастырь. Но сейчас не готов. Каждый год собираюсь отдохнуть, сесть в автомобиль и поехать куда глаза глядят, но каждый раз не могу себе позволить отпуска: то дом надо ремонтировать, то автомобиль, то денег заработать, то ещё что-то. Каждый год жене обещаю, но ничего не получается. Всё дела какие-то. Поверьте, за директорское кресло и служебную квартиру я не держусь, и давно бы ушёл с этой проклятой должности, если бы не дети и больная жена. К тому же педагоги просят остаться. … Чувствую, что умру в этой школе.

Директор обречённо вздохнул. Дмитрий впервые с уважением взглянул на него.

— Я всё понимаю и сочувствую вам, потому что люблю. Вы не меня, вы себя ненавидите за слабость и страх, который сковал вашу волю. Боитесь потерять то, чем на самом деле не дорожите, и даже тяготитесь, от чего хотели бы избавиться. Вы не столько боитесь потерять, что у вас есть, сколько боитесь быть самим собой. Поэтому предпочитаете играть роль, от которой вас тошнит, но избавиться от неё уже не хотите. Так легче. Легче играть роль, чем быть самим собой. Сбросить же обличья должности не в состоянии, потому что роль администратора превратила вас в послушную марионетку, и под чиновничьим костюмом не осталось ничего, что отличало бы вас от других. Личность принесена в жертву Должности. И наедине с собой, сбросив опостылевшие одеяния, ставшие уже второй кожей, вы заполняете пустоту водкой, дабы избавиться от удушающей бессмысленности существования.

Дрожащими пальцами директор вынул сигарету и закурил.

— А вы так и не поняли, кто я такой. — Дмитрий с жалостью и сочувствием смотрел на собеседника. — Помните слова, которые вы произнесли, приглашая меня к себе работать: "Хочу создать школу радости для Чад Божиих".

— Знаю, вас послал мне Бог.

И словно испугавшись собственных слов, директор долго молча курил.

Выходя из кабинета руководителя школы, Дмитрий подумал: “Мне удалось преодолеть ненависть и разрушить стену страха любовью. Я ещё раз доказал, что любовью можно достичь всего. Но ощущения победы над директором нет. Победил не я, победила любовь!”

В коридоре Дмитрия сразу обступили ожидавшие его дети.

— А ученики пошли жаловаться директору на учительницу, которая после вас вела уроки, что не хотят у неё учиться. И сама она жаловалась директору, что дети её не слушают и не хотят у неё учиться.

— Зло, как и добро, возвращается к своему источнику, — заключил Дмитрий.

— А вы к нам вернётесь?

— Обязательно вернусь. Не брошу вас.

“Всё повторяется! Вот опять изгнан. Опять чужой. Закономерный итог. Но разве нельзя иначе? Неужели, оставаясь собой, неизбежно становишься чужим? Но ведь для детей я стал своим, стал!

А ту маленькую девочку я отыскал... Маша-попрошайка. Нагулянная. Без матери, без отца. Она-то и привела меня в школу. Игрушку её я храню до сих пор!”

Праздник кончился, на то он и праздник. Но мне не грустно. Любовь детей я чувствую даже на расстоянии.

Ушёл, но чувствую связь с моими детками. Скучаю по той любви, которую оставил в школе, но которая осталась со мной навсегда в их рисунках, в их подарках, в моей душе.

С детских лет я не испытывал этого чувства сожаления и тоски по утраченной эмоциональной привязанности. Это чувство сейчас не такое острое, но столь же сильное.

Как многому меня научили дети! Детское мировосприятие лишено понимания. Ребёнок смотрит на мир, удивляясь и радуясь.

Хочу вернуться в школу, и чувствую, что вернусь, но уже в ином качестве, словно должен сделать какой-то круг, пройти, чтобы вернуться. Но куда идти? зачем? для чего?

Как же мне жить?

Как творить любовь и зачем, если она никому не нужна?

Никому я оказался не нужен.

Нужен ли кому-то я?

Или, быть может, прав директор, а я заблуждаюсь?

Может быть, действительно, миром правит ложь, в Евангелие лишь иногда заглядывают, предпочитая жить по выгоде?

Кто же прав: мир или я?

Что же правит миром? Ненависть или любовь? правда или ложь? зло или добро?!

А может быть, нужно найти компромисс?

Но возможен ли компромисс между миром лжи и исполнением заповедей?

Или, действительно, к совести людей можно обращаться лишь под угрозой применения силы?

И если миром правит ложь, то стоит ли жить в миру?

Как жить по заповедям и творить любовь, если она никому не нужна, а я в результате подвергаюсь гонениям?

Я любил несмотря ни на что, и всё равно оказался изгнан.

Но я люблю их! А они ненавидят меня, изгоняют.

Я хотел построить монастырь в миру. Но возможно ли, вообще, построить монастырь в миру? монастырь как островок веры, надежды, любви?

Возможен ли в миру оазис, где царит любовь, где нет зла, и доброта самое естественное проявление человека?

Возможно ли возлюбить ближнего, как самого себя?

И что мешает этому: сущность человеческая или обстоятельства жизни?

Возможен ли рай на земле? И что такое рай на земле?

Злоба, ненависть, ложь душат меня, хочется глотка любви, чтобы не умереть, хочется верить, что мир спасёт красота.

Как и где найти приют, где я мог бы жить по совести, соблюдая заповеди? Или в миру это невозможно?

Возможна ли гармония в принципе?

И есть ли смысл в моих поисках?

Но если невозможен монастырь в миру, так может, в монастыре существует тот мир, где царит любовь?

Не могу не верить, что существует на свете место, где правит любовь, где все души настежь всем открыты и все друг к другу там на ты...

Без надежды, без веры в это жить невозможно. Это всё равно что перестать верить, что взойдёт солнце.

Любовь Господа помогает мне верить и любить врагов своих.

Так хочется взглянуть на себя извне, посмотреть на себя из Космоса!”

Придя домой, Дмитрий обнаружил следы очередной пьяной оргии: в кухне на столе лежали недоеденные закуски, валялись пустые бутылки из-под спиртного, ванна была испачкана рвотой, пол истоптан грязными ботинками. Он чуть не выругался, но, вспомнив о заповеди любви, молча собрал пустые бутылки, убрал со стола, вымыл ванну.

Он мыл посуду и думал о том, что пьяница-сестра для него испытание, но какая бы она ни была, он должен любить её несмотря ни на что.

“Наверное, спит после пьянки и не хочет просыпаться, не хочет возвращаться к реальности; не быть легче, чем быть”.

Вдруг прекратила течь вода. Дмитрий покрутил кран, — безрезультатно. Позвонил в домоуправление.

— Слесарей сейчас нет: один болен, другой в отпуске, — ленивым голосом ответила диспетчер. — К тому же запасные трубы кончились.

— Что же мне, так и сидеть без воды?

— Можем только посочувствовать.

— Мне нужна вода, а не ваши сочувствия, — прокричал Дмитрий и бросил трубку.

Он решил пойти в жилконтору, чтобы выяснить, когда устранят аварию. На приём к начальнику толпилось множество людей, из-за двери слышались выкрики. Когда, наконец, Дмитрий прорвался в кабинет, там сидела женщина со слезами на глазах.

— Что же мне делать? — причитала просительница. — Ведь мороз уже. А батареи холодные. Замерзаем.

— Нет сварки, нет! — отвечал ей молодой паренёк.

— В квартире плюс десять. В одежде спим на кухне. Сын с отцом чуть ли не дерутся.

— Не знаю. Смотрите на мир философски. В соседнем доме люди сидят без воды, другие без тепла уже какую неделю — и ничего!

— Они же убьют друг друга. Ведь каждый день до ножей доходит.

— Ничем помочь не можем. Ждите оттепели.

— Если они убьют друг друга, это будет на вашей совести.

— У нас в подвале трубу прорвало, — сказал Дмитрий, — в квартире воды нет. Когда почините?

— У меня заявок восемьдесят штук каждый день, — ответил мастер, — а слесарей почти не осталось, хоть разорвись. Сегодня ещё один уволился.

— Что же мне, самому трубы менять?

— Как хотите. Меня на всех не хватит. Я сделал доброе дело, заменил старушке радиатор, а на меня жалобу подали, что я не тому поставил. А ведь ей тоже холодно.

И молоденький мастер заплакал.

Дмитрий возвратился домой и в отчаянии позвонил в муниципалитет.

— Повлияйте на них, — пожаловался он. — Ведь они должны помогать при авариях.

— Ничем не можем вам помочь, они нам не подчиняются.

— Но по закону они должны…

— Можете обращаться в суд.

“Чёрт! Чёрт! Чёрт! Вот она — правда жизни: всем на всё наплевать! Никому до меня нет дела. Каждый за себя. Такова жизнь! Люди живут не по писаным законам. Но как же тогда? Ведь хаоса нет, всё упорядочено. На чём же основан этот порядок? Это, должно быть, нечто бессознательное, что руководит человеком независимо от условий и обстоятельств, что не требует оплаты, что составляет саму суть человеческую, благодаря которой только и возможно сосуществование людей.

Каждый за себя? Выживает сильнейший?

А ты пытаешься построить свой уголок гармонии в этом мире. Вряд ли это возможно. И почему должно быть так, как ты этого хочешь? Может, тебе это будет во вред?

Придётся сидеть без воды.

Неужели и в этом есть какой-то смысл?

Нужно освободить дух от забот о плоти, высвободить душу из тисков комфорта!”

Дмитрий спустился в подвал. Отвратительно пахло фекалиями. Из проржавевшей трубы хлестала вода.

“Придётся помогать себе самому”. Он принялся куском резины забинтовывать дырку в трубе. Он насквозь промок, но течь удалось остановить. И тут Дмитрий увидел лежащего посреди кучи хлама человека.

— Эй, ты живой?

— Живой покуда.

— Что вы тут делаете?

— Не видишь, сплю.

— Вам что, некуда пойти?

— Глупые вопросы задаёшь.

Лежащий на полу открыл один глаз.

— Слушай, у тебя выпить есть? Надо залить пожар внутри. Мочи нет терпеть.

— Простите, я не пью.

— Может, денег дашь, я сбегаю.

— И денег у меня нет.

Слёзы прочертили полоски на грязном лице бомжа.

— Вам что, жить негде?

— Не могу я там жить. Сын женился, привёл жену в дом, а мы с ней поссорились. Сын дал мне денег и попросил снимать квартиру. Вот я и снимаю. Здесь.

Старик мотнул головой, словно пытаясь избавиться от навязчивых мыслей.

— Я вот всё думаю, зачем я родился? Был ли в моей жизни какой-то смысл? Ведь оглядываясь назад, нечего вспомнить. Была бы моя воля, лучше б не родится. Детей только несчастными сделал.

— А где теперь ваши дети?

— Они самостоятельные. А жена меня бросила, когда я запил. Только пил я не потому, что алкоголик, а потому, что не знал, как жить дальше. Ради чего жить?! Был бы помоложе, искал работу. А так... Даже зубы вставить не на что. Старость — это когда надежд уже никаких нет. А ты молодой, ещё всё можешь.

— А если бы начать жизнь сначала. Смогли бы прожить иначе?

— Смог бы. Если бы помнил все ошибки. Хотя... нет, вряд ли. Такой уж у меня характер.

Бомж вынул спички, собрал вокруг себя бумагу и начал разводить костёр.

— Не стоит, пожар может случиться, — предостерёг Дмитрий.

— А жрать-то мне надо, — ответил бомж, и стал сооружать из кирпичей очаг. — Вот сварю картошечки...

Старик достал из мешка кастрюльку, бутылку с водой и стал чистить картофелины.

— А что спать приходиться в дерьме, так это лучше, чем самому быть дерьмом. Грустно, конечно, доживать так. Мечтал-то я о другом… Только вот как мечты сбываются… Да что мечты, вся жизнь дурной сон. Ставим себе цели, всю жизнь посвящаем их достижению, а потом оказывается, гнались за миражами. Понимаем это, да только поздно, когда уже исправить ничего нельзя, сил нет и помирать пора. И так повторяется из века в век. Глупо? Нет, закономерно. Жизнь — какая-то ошибка. Ошибка того, кто её создал.

— Вы пессимист, — сказал Дмитрий.

— Нет, я реалист. А ты пока ещё мечтатель. Я тоже был когда-то романтиком. Но жизнь отрезвила. Хоть верь, хоть не верь, ничего не сбывается. Вся жизнь — одна большая иллюзия. Мечтаем, надеемся, верим, но ничего не сбывается. Ничего!

— Но если не верить, то как жить тогда?

— Да, если не верить, жить нет никаких сил. Я потому и дожил до своих лет, что верил. Ведь вокруг одно сплошное дерьмо. Все люди — дерьмо! И я тоже. Ты думаешь, почему я здесь сплю? Потому что поверил, поверил людям, дурак! Ну и они, конечно, обманули. Нет, верить нельзя никому. Никому!

— А себе?

— И себе тоже не верь. Потому как ты считаешь себя хорошим, а на самом деле ты дерьмо. Все норовят сожрать друг дружку, чтобы, значит, сделать себе лучше. Только зачем всё это мельтешение, к чему вся эта суета, если нет главного. Семья, дети, жена, заботы, которыми мы заполняем свою жизнь, — а на деле пустота, тошнотворная пустота. Все боятся одиночества, но оно неизбежно, — умирать всё равно приходится одному. Одиночество подобно слепоте, оно позволяет услышать то, что недоступно зрячим. Было время, мне казалось я был счастлив. Но и это мираж. Ели, пили, работали, растили детей. Жизнь прошла, и вроде как бы совершенно бессмысленно.

Вот говорят, жизнь человека зависит от обстоятельств. Нет, каждый по-своему реагирует на обстоятельства, в соответствии со своим характером. Как ни крути, а я бы всё равно женился на своей жене, хоть и ушёл от неё. Так что мне нечего жаловаться.

Разочаровался я в жизни. Умереть бы поскорее. Жизнь — пытка, когда не знаешь, зачем и для чего живёшь. Смерть кажется избавлением. Нет, ада я не боюсь, и в рай попасть не надеюсь. Наверное, и они выдумка. Только когда уже ни на что не надеешься и ничего не ждёшь, тогда-то и становишься по-настоящему свободным. Я ведь умереть могу каждый день, хоть сейчас. И удерживает именно эта свобода в любой момент с собой покончить, потому и оттягиваю, всё ещё на что-то надеюсь. Может, где-то люди и в самом деле счастливо живут? Я и верю, и не верю. Только сегодня опять в который раз думал на этой трубе повесится. Страха давно уже нет. А что удерживает, не знаю. Кажется, всё повидал, во всём разочаровался. А когда уже решился умереть, все неприятности не воспринимаются, жизнь кажется какой-то иной, будто смотришь на происходящее через стекло, наблюдаешь с другой планеты, словно пришелец. А может, так оно и есть? Пришелец я здесь; как пришёл, так и уйду. Только вот зачем приходил, не знаю.

“Прямо Диоген какой-то”, — подумал Дмитрий.

— Говорят, до конца света осталось несколько лет. И слава Богу! Это последнее, что удерживает от желания удавиться. Очень уж хочется увидеть Страшный Суд.

Ты, наверное, думаешь, что мир подчиняется любви? — горько усмехнулся старик. — На самом деле мир стоит на зле, а потребность в добре возникает лишь от усталости творить зло. Процветает вор, а честный человек нищенствует. И никакая вера в посмертное воздаяние не исправит человека.

Я злу не удивляюсь, я удивляюсь добру в людях. Тебе ещё кажется, что мир наполнен добром и движется любовью. Нет, всё гораздо скучнее. Все стремятся выжить, причём за счёт другого, и жить за счёт других. Кто-то наверху, а кто-то внизу, как я, в подвале. Самопожертвование — миф, красивая сказочка. На самом деле жизнь подчиняется тупым инстинктам. Человек примитивен. Любовь лишь иллюзия для размножения. И нет никакой справедливости! Нет её! Вокруг одна ложь! Каждый за себя — вот истина в последней инстанции. Никому я не нужен. Никому! Всем на всех наплевать — вот правда жизни!

Нет, нет, не думать, не думать! Уж лучше повешусь, чем гнить в психушке. Иди к себе, иди.

Дмитрий попрощался и вернулся домой.

Неожиданно в кухню вошла полураздетая сестра с кошкой на руках, вслед за ней появился её девятилетний сын. Опухшая физиономия преждевременно состарившейся молодой женщины свидетельствовала о давнем пристрастии к алкоголю.

— Надо за жильё платить, — как можно спокойнее сказал Дмитрий. — У нас третий месяц не плачено. Предупреждали, что выгонят.

— У меня нет денег, — отрезала сестра.

— На выпивку-то есть.

— Не твоё дело.

— Я хочу, чтобы мы жили дружно, как брат с сестрой, и любили друг друга.

— Пошёл в жопу!

Дмитрий протянул руку и погладил кошку.

— Прости, но я не выношу животных. Ты же знаешь, у меня аллергия. Я начну задыхаться.

— Ну и задыхайся. Насрать мне на тебя и на твою болезнь. Если умрешь, все только вздохнут с облегчением.

— Вспомни золотое правило...

— Иди ты со своими правилами, — перебила сестра. — Тебя давно уже пора упечь в сумасшедший дом.

Кошка соскочила с рук сестры и побежала по коридору. Дмитрий хотел схватить животное, но сестра навалилась на него своим грузным телом и ударила кулаком в лицо.

— Я задушу эту кошку! — прокричал Дмитрий, ощущая желание освободить себя от любви и терпения, чтобы избавиться от накопившейся и долго сдерживаемой злобы. — Обещаю, что задушу, если не уберёшь кошку из квартиры!

Сестра замахнулась, но Дмитрий смог увернуться от удара.

— Гадина! — закричал он в отчаянии. — Неблагодарная тварь! Я к тебе по-хорошему, с любовью, а ты...

Бедная кошка с испугом смотрела на происходящее.

— Ты подонок, сволочь! — кричала сестра. — Тебя все ненавидят и презирают! Даже отец и мать прокляли! Все мечтают, чтобы ты сдох: и жена твоя, и дочь. Сдохни, сволочь, и освободи нас всех от себя!

“А ведь она права, — вдруг подумал Дмитрий, почему-то не испытывая ответной ненависти. — Может, действительно, все мечтают о том, чтобы я освободил их от себя, как и я мечтаю освободиться от них?”

Он вдруг почувствовал, что если не остановится, то всё может кончится плохо.

— Пожалуйста, давай не будем драться, — сказал он дрожащим от возбуждения голосом.

— Тебя похоронят на Мурманском шоссе! — хрипела сестра. — Сама бы тебя убила, только руки марать не хочется.

— Не надо, тебя же за это посадят.

— Лучше сидеть в тюрьме, лишь бы знать, что тебя на этом свете уже нет.

Сестра вновь замахнулась для удара, но Дмитрий перехватил её руку и вывернул за спину.

Племянник заплакал.

— Отпусти маму. Пожалуйста.

Дмитрий отпустил.

— Сволочь! Паскуда! — кричала сестра. — Тебя все ненавидят! Все!

“Кто говорит: “я люблю Бога”, а брата своего ненавидит, тот лжец; ибо не любящий брата своего, которого видит, как может любить Бога, Которого не видит?”

— Я больше не буду с тобой драться, — сказал Дмитрий как можно спокойнее. — Мы брат и сестра, и должны жить дружно.

— Я упеку тебя в тюрьму!

— Бросай пить, ты себя этим губишь.

— Пошёл на хуй!

Дмитрий сдержался, и не ответил на оскорбление.

— Видишь, как плохо пить водку, — обратился он к племяннику. — Хочешь, мы завтра пойдём с тобой в бассейн.

— Хочу, но меня мама не пустит.

— Не слушай его! Я твоя мать, а он тебе никто.

“Надо бороться любовью, — думал Дмитрий, видя, как его миролюбие немного успокоило сестру. — Любовь возбуждает в человеке сочувствие, делает снисходительным, и потому злость ослабевает”.

— Прости, — сказал Дмитрий. — Я виноват.

— Да, ты, ты во всём виноват! — кричала сестра.

— От тебя и дочка ушла, потому что ты злой, — поддержал племянник свою мать. — Ненавижу тебя.

“Как я одинок. Как безмерно одинок! Но прежнего одиночества почему-то не испытываю. Возможно, потому что любовь живёт во мне, не позволяя погибнуть под обломками собственного гнева. Я люблю, а меня ненавидят, проклинают. Вот тебе школа любви: благослови проклинающих тебя и люби ненавидящих. И хотя нет во мне ненависти, однако не удержался и поскандалил. Понимаю, что нужно смириться, но не могу. Если стычка повторится и дойдёт до тяжких последствий, в этом буду виноват я. Вот и голос сорвал. И поделом, не будешь гадости говорить.

Что же делать? Драться не могу, воевать не считаю возможным. Остаётся только любить, смириться и терпеть.

Но ведь любовь не означает глупой уступчивости.

Нет во мне смирения, а значит, и веры нет!

Любовь — школа познания и самосовершенствования.

Я поставлен в условия, когда не остается ничего, кроме как любить, преодолевая ненависть. Я должен или доказать правильность своих принципов на практике, или отказаться от всего, что считаю истинным.

Сестра для меня испытание, возможность проверить истинность своих убеждений. Она ненавидит меня, поскольку я служу укором её жизни. И ненависть её от нелюбви. Всё от нелюбви! И от любви всё!

“Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; всё покрывает, всему верит, всего надеется, всё переносит. Любовь никогда не перестаёт…”

Как же мне любить тех, кто не хочет моей любви?

Я не должен расстраиваться и реагировать на злобу; должен принимать всё как есть. Не могу нарушить принцип любви, который для меня есть жизнь. Любое проявление враждебности вызовет ответную злобу и убьёт меня.

Дата добавления: 2015-10-28