От Цинь Ши Хуанди и Чингисхана – к Ивану Грозному 3 страница

Не только Русь, но и другие народы, входившие в «славянский мир», вели на протяжении многих столетий непрекращающуюся борьбу с западноевропейской экспансией. Ян Гус, поднимая чехов на борьбу с засильем, с «ползучей аннексией» немцев на чешских землях отмечал: «Я говорил и говорю, что чехи в королевстве Чешском по закону... и по требованию природы должны быть первыми в должностях, так же, как французы во Франции и немцы в своих землях – чтобы чех умел управлять своими подданными». Обращаясь к слушателям, Ян Гус вопрошал:

– Кто были бургомистры и члены городских советов во всех королевских городах Богемии?

– Немцы!

– Где произносились проповеди для немцев?

– В соборах.

– А для чехов?

– На церковных погостах и в домах» [37, T. II, c. 17–25].

На Констанском соборе (1415) Ян Гус был приговорен к сожжению как еретик: «Он был выведен из города Констанца и на некоем лугу привязан цепями и веревками к столбу и обложен вязанками соломы и дров; он был поглощен пучиной огня, радостно возглашая: «Иисусе, сын Бога живого, помилуй меня...» После его сожжения для унижения чехов был брошен в Рейн даже самый прах его. 17 марта 1420 г., по приказанию папского легата, был объявлен крестовый поход против Чехии. Силезия стала плацдармом для нападения на восставшую Чехию [37, Т. I, с. 17–25].

Лишь совместные скоординированные действия «славянского мира» против непрекращающейся на протяжении многих столетий немецкой экспансии на славянские земли давали положительный эффект.

Тевтонский орден, как и Ливонский, возник в XIII в., когда захватил польские и литовские земли прибалтийского междуречья Вислы и Немана. Это было феодально-колониальное государство. Восстания пруссов, латышей и эстонцев были потоплены в крови. Но так не могло продолжаться вечно. Прошло одно-два столетия. Постепенно окрепли национальные государства на Руси, в Польше и Литве и потребовали восстановления своих позиций в Прибалтике.

Одним из решающих событий на пути к этому стала Грюнвальдская битва (15 июля 1410 г.). Союзными полками командовал польско-литовский король Ягайло. Правое крыло занимало литовско-славянское войско князя Витовта, левое – польское войско под предводительством Зындрама из Машковец. В союзном войске были и чешско-моравские отряды Яна Салавы и Яна Сокола. Точная численность войск, находившихся в широкой лощине под Грюнвальдом, неизвестна, так как хронист Ян Длугош указывает лишь число хоругвей, состав же их мог быть различен. Витовт имел 40 хоругвей, из них 4 собственно литовских, а 36 украинских, белорусских и русских; Ягайло располагал 51 хоругвью, среди которых было 7 украинских. Орден выставил 51 хоругвь. Не уступая Ордену в экономическом и военном отношении, союзники имели огромное моральное преимущество. Они давно ждали дня, когда смогут рассчитаться с немецкими рыцарями за все их злодеяния.

Союзники сражались мужественно и непреклонно. На решающем этапе битвы Ян Длугош особо отметил роль трех смоленских хоругвей, которые обеспечивали стык польских и литовско-русских войск. Под командованием литовского князя Семена-Лингевина Ольгердовича они геройски выдержали натиск устремившихся в наступление рыцарей. «Русские витязи, – пишет Длугош,– построенные тремя отдельными полками, стойко бились и заслужили бессмертную славу». «И если один из полков был жестоко изрублен и даже склонилось до земли его знамя, то два других полка отважно сражались, одерживали верх над всеми мужами и рыцарями, с какими сходились врукопашную, пока не соединились с отрядами поляков, они стяжали себе в этот день славу отважных героев». Союзники совершенно разгромили рыцарей. Были убиты все главари Ордена, включая и великого магистра Ульриха фон Юнгингена, и захвачено 51 знамя.

Грюнвальдская битва была высоко оценена и на Руси. В Новгородской летописи сказано: «бысть побоище» «с Немци, с Прусы в их земле в Пруской... и убиша местера [магистра], и моршолда [маршала], и кунтуры [комтуров] побиша, и всю силу немецкую избиша, и городы немечьскыи поимаша». Отмечено, что победа далась нелегко, что тогда «много же христиан, и литвы, и ляхов от немець избиено бысть». Судьба Тевтонского ордена была предрешена. Через полстолетия он стал вассалом Польши (1466 г.) [47, c. 31–32].

Важнейшим фактором противостояния той или иной чуждой культуре, цивилизации является не только военная, но и идейно-культурная сфера. Необходимо отметить, что вне поля действия той или иной государственной идеи или комплекса идей, упорядочивающих «броуновское движение индивидуальностей», народы, государства обречены на регрессивное развитие, люди – на одичание и взаимное истребление. Характерно, что основоположник инквизиции Игнатий Лойола в начале своей деятельности имел всего лишь 6 последователей, Чингисхан – не намного больше, однако вскоре, вовлекая в орбиту своего влияния миллионы людей, завоевал значительную часть известного тогда мира. Каков же путь от реализации Идеи в действие? Как Слово трансформируется в Дело?

Представители иезуитского ордена и ордена августинцев собрались для богословского диспута. Неожиданно иезуиты предложили решить исход спора между ними иным путем, путем испытаний. Победит тот орден, чей человек с большей готовностью исполнит любое повеление своего главы. Богословы, избранные для решения спора, согласились.

«Брат, – обратился глава иезуитов к одной из безмолвных фигур, стоявших вдоль длинной стены зала, – наши гости замерзли. Именем обета святого повиновения, который ты принес, – возвысил он голос, – я приказываю тебе вынуть голыми руками из очага горящие угли и держать их пред нашими гостями, дабы они могли согреться» [37].

Монах засучил рукава сутаны и, подойдя к горящему камину, погрузил руки в пылающие угли. Раздался треск, и по залу разнесся сладковатый запах горелого мяса. Зачерпнув две полные ладони раскаленных углей, он подошел к присутствующим. Все оцепенели. Между тем монах неторопливо обходил гостей, подолгу останавливаясь перед каждым и протягивая в почерневших и шипящих пальцах угли, от которых исходил сильный жар.

Противная сторона не смогла ответить на вызов и признала себя побежденной [37].

Таким образом, та или иная Идея, реализация которой назрела, необходима и насущна, овладевает умами людей, и ее претворение в жизнь становится лишь вопросом времени.

Вопрос заключается в одном – назрели ли материальные и духовные предпосылки на данном историческом этапе? Отсутствие идеи, «соответствующей требованиям, реалиям времени», той фазы развития, которую проходит общество на данном этапе развития, порождает торжество Антиидеи. Именно об этом Иисус Христос предупреждал: «Берегитесь, чтобы кто не прельстил вас, ибо многие придут под именем Моим и будут говорить: «Я – Христос», и многих прельстят». Народная мудрость изобрела афоризм для подобной ситуации: «Свято место пусто не бывает!»

Человек несет в себе не только свою личную судьбу, но также тысячелетнюю историю и культуру своего народа, отраженные, помимо его желания, в складе его души и мировосприятия. В этом смысле утверждение, будто каждый сам кузнец своего счастья, справедливо лишь отчасти. На самом деле жизнь человека во многом «куется» задолго до его появления на свет в глубине веков меняющимися поколениями. Подтверждение этого – становление восточной ментальности, происходившее на протяжении тысячелетий, что связано было не только с татаро-монголами, которые лишь трансформировали ее в связи с потребностями своего этноса и «передали» далее «по эстафете».

Покорив Казань и Крым, в значительной мере включив в ряды российской правящей элиты значительные пласты ассимилированной татаро-монгольской элиты, российская государственность, первоначально построенная на византийской основе, ощутила воздействие ментальности кочевников, заложив в свой генофонд специфические формы и методы, присущие их деятельности. При этом восточно-деспотические методы проведения государственной политики затрагивали сферу не только внешнеполитическую, но и, главным образом, внутреннюю, т.е. отношение классов и сословий. Российские правители оказались достойными приемниками Чингисхана, объявленного американскими учеными «лидером II тысячелетия» (в номинации «великие правители уходящего тысячелетия»).

«Два Рима пали, а четвертому не бывать!» – декларировали московские правители, выбравшись из удавки татарской неволи, тем самым включая в арсенал своей государственности многовековой опыт двух великих империй – Римской и Византийской, умноженный на восточную ментальность Чингисхана и при этом – во всем блеске их величия и трагичности, «облучающего» воздействия имперской вседозволенности в достижении своих устремлений, целей, в их «преломлении» через абсолют «Иродова комплекса».

Завоевание – не единственная форма этнического распространения и приобщения к своей системе иноплеменников. Известна «трансплантация культуры» в форме проповеди религии и как внедрение предметов быта или искусства, традиций, основополагающих принципов бытия.

Многовековое татаро-монгольское иго поставило перед правящей славянской элитой дилемму: либо сплотиться перед лицом страшной внешней угрозы, уйти от внутреннего «нестроения», либо исчезнуть восточному славянству. При этом возникла необходимость модернизировать институты своей государственности. Известный английский историк, ученый А.Тойнби отмечал по этому поводу: «Жизнь Руси была в общем и целом нелегкой. В ХIII в. она подверглась нападению с двух сторон – татар и литовцев плюс немецких рыцарей-крестоносцев... В этой долгой, беспощадной борьбе за независимость русские стали искать спасения в тех политических институтах, которые уже принесли погибель средневековой Византии. Полагая, что их единственный шанс на выживание лежит в жесткой концентрации политической власти, они разработали свой вариант то­талитарного государства византийского типа. Этому величественному русскому политическому зданию дважды обновляли фасад – сначала Петр Великий, затем Ленин. Но суть оставалась прежней» [52, c. 112–113].

По мнению ряда славянских мыслителей, катастрофическое отставание славянского мира от западной Европы сформировалось в период татаро-монгольского ига и затем шло по нарастающей. А.И. Герцен отмечал по этому поводу: «Именно в это злосчастное время, длившееся около двух столетий, Россия и дала обогнать себя Европе..!» Эту же мысль разделял и Д.И. Иловайский, который подчеркивал: «Восстанавливая свое политическое могущество, русский народ во время долгой и тяжелой борьбы невольно усвоил себе многие варварские черты от своих бывших завоевателей. Татаро-монголы – это были не испанские мавры, оставившие в наследство своим бывшим христианским подданным довольно высоко развитую арабскую цивилизацию; это были азиатские кочевники, во всей неприкосновенности сохранившие свое полудикое состояние. Жестокие пытки и кнут, затворничество женщины, грубое отношение высших к низшим, усилившиеся у нас с того времени, – суть несомненные черты татарского влияния». Противоположной точки зрения придерживался Н.М. Карамзин: «Не татары выучили наших предков стеснять женскую свободу и человечество в холопском состоянии, торговать людьми, брать законные взятки в судах (что некоторые называют азиатским обыкновением): мы все это видели у славян и россиян гораздо прежде...» Карамзин далее заключает, что монголо-татары задержали, даже во многом остановили культурное развитие страны, но не изменили его характера, россияне вышли из-под ига более с европейским, нежели азиатским характером» [57, c. 23–50]. Необходимо отметить, что в том случае, когда завоевателем являлся менее культурный народ, нарушается естественный ход экономического развития и подвергается уничтожению масса производительных сил. При этом несомненно и то, что в то время, когда из ряда колоний шел нескончаемый поток золота и сереб­ра в Западную Европу, на Руси осуществлялась непрерывная выкачка средств для выплаты дани Золотой Орде.

В исторический период, когда в славянском мире свирепствовала «чума» татаро-монгольского нашествия, в Западной Европе, прикрытой «щитом» растерзанной, истекающей кровью Русью, происходило становление элементов демократии на тернарно-эволюционной, то есть естественно-исторической, основе. Зарождению стройной налоговой системы в Германии немало способствовал король Рудольф фон Габсбург, введя в 1278 году налог на состояние: богатые горожане должны были «делиться благополучием». Этот прямой налог существует по сей день в Германии, распространяясь на всю совокупность имущества отдельной личности и реализуемых ею экономических прав. Налогом облагаются драгоценности, коллекции картин, дома, участки, в том числе унаследованные [58].

В любой системе политический механизм движется в двух направлениях: «снизу вверх» и «сверху вниз»; вопрос заключается в том, как эти два течения соотносятся. Сосчитать невозможно, но оценить можно и должно: на Западе инициатива снизу (дворяне, города, промышленность, относительно вольные крестьяне) была куда больше, чем на Востоке Европы. На Руси же огромные возможности, заложенные в народе, – многовековая борьба с захватчиками, преодоление суровой природы и огромных пространств, – значительная часть этой энергии, народной силы, самостоятельно, вне контроля самодержавия, не проявлялась; если же это случалось (казаки, землепроходцы), то Москва рано или поздно делала этих вольных людей носителями своей воли. Положение народа было подобно бурному, могучему потоку, крепко замкнутому и направляемому каменными берегами, плотинами и шлюзами абсолютизма.

В Западной Европе взаимоотношение «власть – народ» было отличным от сложившихся у восточных славян вовсе не потому, что западные монархи были добрее и благонравнее российских. Отнюдь нет! Просто и те, и другие знали границы своих возможностей: несколько попыток английских и французских королей усилить свои полномочия встречали столь крепкий отпор городов, парламента, судов, дворянства, народа, что в результате образовалась равнодействующая, более или менее устраивающая обе стороны.

Элементы деспотизма и лизоблюдства были характерны и для Западной Европы. Во времена французского короля Франциска I в придворной табели о рангах фигурировала высочайшая должность «стулоносителя», то есть носильщика примитивного предмета мебели, на который Его величество соизволит усесться и отправить нужду. Обладатели этой должности исполняли свои обязанности при полной парадной форме и шпаге. «Работы» вокруг стула относились к разряду наиболее завидных придворных услуг, потому что в благоприятных случаях Его Величество не скупился на милости. Часто процедура подавания стула происходила при большом стечении зрителей. Людовик ХIV ограничил эту публичность. Он рассудил, что подобное интимное действо не годится для широкой публики. Употребляя сей будничный трон, на пол- или три четверти часа, он не терпел вокруг себя никого, кроме принцев крови и герцогинь, фавориток, министров и главных вельмож.

В присутствии короля или королевы все придворные оставались стоять. Из дам могли сидеть только герцогини, и то не на стульях, на табуретах. Дети короля в присутствии своих августейших отца или матери тоже сидели на табурете, в других случаях им полагалось кресло. Королев­ские внуки в присутствии королевских детей могли претендовать только на табурет. Принцессы крови перед королевской четой и королевскими детьми также скромно присаживались на табурет, однако в присутствии королевских внуков им полагалась льгота: они получали стул со спинкой, но без подлокотников [46, c. 30].

Кардиналы оставались стоять перед королем, перед королевой же и королевскими детьми садились на табурет, перед принцами и принцессами крови – в кресло.

«Право табурета» – это лишь малая толика из набора утонченных обычаев высшего дворянства. На придворных приемах дамы низшего ранга целовали подол платья королевы. К целованию были обязаны и герцогини, и супруги пэров: их привилегия состояла в том, что они могли целовать платье чуть-чуть повыше.

Придворный закон определял и длину шлейфа дамского платья. Вот точные размеры шлейфов:

королевы – 11 аршин;

королевен – 9 аршин;

королевских внучек – 7 аршин;

принцесс крови – 5 аршин;

прочих герцогинь – 3 аршина (один парижский аршин равнялся 1,19 метра).

Придворные дамы пили из рюмок. Привилегию герцогинь составляло то, что под их бокал клали стеклянную подставку [46, c. 30].

Было бы заблуждением считать, что просвещение и наука, все то, что связано с понятием «прогрессивное развитие», восторжествовали в странах Западной Европы одномоментно, без борьбы и потрясений общественных институтов; наличествовали и попытки закрепостить западноевропейское крестьянство, «подмять» общество под «железную» длань власти: во Франции, разоренной Столетней войной и чумой, вырастал «новый серваж» – крепостное право. В Англии «черная смерть», унесшая в середине XIV века значительную часть рабочей силы, грозила разорением уцелевшим лордам и сеньорам. «Едва ли может быть сомнение, – писал академик Д.М. Петрушевский, обобщая огромное количество фактов, – что благодаря черной смерти почти упразднившееся силою вещей крепостное право (в Англии) опять возрождается, – и притом гораздо в более тяжелых, сравнительно с прежними, формах» [46, c. 30–31].

Заметим определение ученого – «упразднившееся силою вещей», то есть развитием денежных отношений, городов и т.п. Посадить крестьян на барщину, препятствовать их уходу – вот что теперь просили богатые сеньоры. Очень любопытно, что король Эдуард III издал 18 июня 1349 года закон «О работниках и слугах», внешне довольно похожий на российский Юрьев день, только на полтора века раньше (в Англии, впрочем, временем окончательного расчета с хозяином был не день св. Юрия, 26 ноября, но Михайлов день, 29 сентября). Закон был прост: кто откажется работать «по обычной плате» – арест; кто ушел от хозяина до уговорного срока – тюрьма. Еще немного, и могла бы как будто образоваться барщинно-крепостническая система, похожая на ту, что позже утвердится в России. Но не вышло.

Предоставим слово современникам. Знаменитый английский публицист Джон Уиклиф, сочувствуя угнетенным, запишет в 1370-х годах: «Лорды стремились обратить своих держателей в рабство, большее, чем то, в каком они должны были находиться согласно разуму и милосердию, что и вызвало борьбу и неурядицу в стране». Французский историк Фруассар в эту пору негодовал на мужиков: «Эти негодяи стали подниматься из-за того, что их, как они говорили, держали в слишком большом рабстве». Крестьяне за несколько веков привыкли к большей свободе, и они поднялись: в 1357–1358 годах во Франции – Парижское восстание и Жакерия; в 1381 году в Англии – восстание Уота Тайлера. Бунтовщиков казнили, но отказались от закрепощения – сосредоточились на денежных оброках, арендах, налогах [46, с. 31].

Жертвы были не напрасны! От их пламени зажигались новые светильники разума. На пепелищах несбывшихся надежд рождались новые идеи, новые страстные проповеди народных заступников. «Колесо истории» вращалось все быстрее.

Т. Мюнцер вещал: «Железо горячо, куйте его» – и его «ковали», идя дорогой позднего средневековья, по обе стороны которой – частокол виселиц и эшафотов, поля, усеянные костями «еретиков», имевших мужество поднять руку на святая святых несправедливого мира – част­ную собственность. Небо над этой дорогой багровеет заревами крестьянского «красного петуха», утопиями «золотого века», фантасмагориями и предвидениями. В Европе происходил естественно-исторический эволюционный процесс общественного развития, в то время как славянский мир был сотрясаем нашествиями, войнами, борьбой за выживание.

Славяне, как западные, так и восточные, при отличительных особенностях развития, имели немало общего. Сознание этнического родства и языковой близости возникло у славян еще на ранней стадии развития. Одним из первых литературных памятников, свидетельствующих об этом, является «Повесть временных лет». В дальнейшем существование и развитие идеи славянской общности поддерживалось реальными и жизненными факторами, главным из которых было родство славянских языков, что способствовало развитию литературного общения народов даже тогда, когда нарушалась их географическая близость. Благодаря этой языковой общности, сравнительной близости территорий, культурные и политические связи славянских стран прослеживаются на протяжении всего средневековья. Не прерывается и литературная традиция, обосновывающая наличие этих связей родством всех славян.

Краковский епископ Матвей в ХII веке называет Русь, Чехию и Польшу частями единой «Славонии»; в ХIII веке польский хронист Мартин Галл говорит о родстве славян, проживающих в разных странах, а чешский король Пшемысл Отакар II в это же время просит помощи у Польши против немцев, как у братьев по крови. Характерно, что с подобной аргументацией и по тому же поводу чехи обращались к Польше и в ХVII веке. В русском «Хронографе» 1512 года говорилось, что сербы, болгары и другие славяне – россияне и украинцы – «едино суть».

Однако развитие Западной Европы и славянского мира – своеобразного «перекрестка» Востока и Запада – происходило на принципиально различной основе: Западная Европа, «прикрытая» «славянским щитом» от губительных орд, развивалась по внутренне-имманентным законам своего бытия. Славянский же мир находился на «пересечении» тектонических зон влияния Востока и Запада, что с гениальной поэтической прозорливостью сформулировал А. Блок:

«Да, скифы – мы! Да, азиаты – мы,

С раскосыми и жадными глазами!»

Далее он акцентировал внимание на том, что всемирно-историческая миссия славянства – быть щитом Европы от «азиатского потока».

В 1054 году произошел официальный раскол христианской церкви, конституировало свершившееся. Последующие события закрепили и довели до апогея противостояние православия и католицизма. В 1204 году крестоносцы (католики) осадили, захватили и разгромили Константинополь. Жоффруа Виллардуэн (около 1155–1213 гг.) – участник и один из организаторов четвертого крестового похода – отмечал в своих мемуарах: «В эту ночь из боязни, чтобы греки не напали на нас, поджег квартал, отделявший нас от греков. И город начал страшно гореть. Это был третий пожар в Константинополе со времени прибытия франков, и при этом сгорело домов больше, чем сколько находится в трех самых больших городах королевства Франции... Добыча же была так велика, что никто не в состоянии был определить количества найденного золота, серебра, сосудов, драгоценных камней, бархата, меховых одежд. Всякий брал себе дом, какой ему было угодно, и таких домов было достаточно для всех». При этом в «Хронике» Никиты Хониата отмечается: «Жители города, передавая себя в руки судьи, вышли навстречу латинянам с крестом и святыми изображениями Христа. Мощи святых мучеников заброшены в места всякой мерзости! О разграблении главного храма нельзя слушать равнодушно. Святые аналои, затканные драгоценностями и необыкновенной красоты, приводящие в изумление, были разрублены на куски и разделены между воинами вместе с другими великолепными вещами. Когда нужно было вывести из храма священные сосуды, серебро и золото, они ввели в притворы храмов мулов и лошадей с седлами» [37, Т. I, c. 236–239]. Невозможно было смягчить мольбами или преклонить какими-либо жалобами и умилостивить этот варварский народ – на улицах плач, вопли и стенания, на перекрестках рыдания, во храмах жалобные стоны» [37, Т. I, c. 239]. Таким образом, важнейшим фактором «противостояния» Западной Европы и восточнославянского мира стали католицизм и православие.

По словам известного российского мыслителя С.Н. Булгакова, «нам, русским, ближе и доступнее именно наш русский Христос, Христос преп. Серафима и преп. Сергия, нежели Христос Бернарда Клервосского или Екатерины Сиенской, или даже Франциска Ассизского». С точки зрения чисто фактической, это, разумеется, так же верно, как и то, что «католикам ближе христианство Петрово, а протестантам христианство Павлово».

Чем же обусловливалось подобное своеобразие факторов развития Западной Европы и Руси? При введении христианства церковь принялась укреплять общую для всех подчиненных Киеву славянских племен связь, связь именно через центральную власть. Эти функции православия со временем становились определяющими. Феодальные междоусобицы, вторжения вражеских орд, изменения территориальных границ в течение столетий перемешивали славянские племена с финно-угорскими и тюркскими. В феодальном мире беспорядков, насилия и войн православная церковь пыталась противостоять не только хаосу и неустойчивости, но и сохранять культурную традицию. Церковь взяла на себя регулирование семейно-брачных отношений, стала, по сути, монополистом в сфере образования, способствовала этнической консолидации общества на основе православия [59, c. 111]. Идентичной была позиция православной церкви и в Византии. Поэтому отказ от православия как в Византии, так и на Руси был бы равносилен отказу от государственности, уничтожению этноса.

Укрепление экономических позиций церкви в ХIII в. привело к более активному вмешательству ее в политическую жизнь. Велико­княжеской властью церкви была дарована десятина, в церковное право вошли нормы древнерусского права. В соответствии с государственно-политической структурой Руси в XIII в. было образовано 16 епископий, формировался национальный пантеон святых. В ХIV–ХV вв. при ордынском иге отмечался рост религиозности населения, формировались национально-специфические черты русского православия; этот процесс особенно усилился после взятия турками в 1453 г. центра православного христианства – Константинополя. Изолированное положение России в сочетании с претензией на роль единственной хранительницы православной веры породило бурную активность церкви. Взлет монастырского строительства был обусловлен экономическим развитием удельных княжеств и появлением нового типа монастырей, прямо не зависящих от местной феодальной власти.

В середине ХIV в. около Радонежа Варфоломей, сын осевших здесь ростовских бояр, принял постриг и, нарекшись Сергием, основал на холме Маковец, в 72 км от удела московского князя Даниила Александровича, младшего сына Александра Невского, Троицкий монастырь. С самого начала Сергий Радонежский поддерживал московского князя Дмитрия, с семьей которого был связан, поручения которого выполнял, политике которого помогал подчинить действия соседних князей. Отдельные представители высшего духовенства, в том числе Сергий, сыграли позитивную роль в консолидации сил для борьбы за независимость, в свержении ордынского ига и организации централизованного Русского государства.

Важнейшим фактором противостояния захватчикам, их попыткам уничтожения славянского мира являлось искусство. Вершиной русской культуры этого времени было творчество Андрея Рублева. Художник – современник Куликовской и Грюнвальдской битв – стоял у истоков русского гуманизма. Творец «Троицы», «Спаса», росписей Благовещенского собора в Кремле, Успенского собора во Владимире, Троицкого собора в Троице-Сергиевом монастыре и других шедевров мировой живописи, он создал школу, пережившую века. А. Рублев-иконописец высоко ценился властью и церковью как поборник художественной проповеди социальной гармонии, мира и братства. А. Рублев был дорог народу как творец художественно выраженного идеала (в сущности утопического) истинного братства в будущем; простые люди видели в его глубоко национальных творениях отражение своей веры и самосохранение на земле, своей воли к бытию в аду современного им зла и насилия собственных «христопродавцев» и ордынских угнетателей. А. Рублев творил по заказу власти, разделяя надежды народа, черпая в них вдохновение. Россия, как и другие страны Европы, использовала достояние гениальных творцов для укрепления власти [47, c. 36].

Потребность в сплочении славянского мира возникла в условиях отсутствия прочного экономического единства разных частей Руси. Слабые экономические связи в ХV–ХVII вв. огромных территорий Руси компенсировались тоталитарным режимом, азиатским деспотизмом. При этом различные регионы славянского мира развивались на основе различной ментальности, «примыкая» к Востоку либо к Западу, исповедуя их основные ценности, образ жизни.

Вследствие поражения русских князей в попытке отбить монголо-татарское наступление украинские земли стали добычей захватчиков. В то время, когда на севере «подымалась на ноги» Московия, на западе пыталась собраться с силами Польша, а между ними собирал воедино литовские земли князь Миндовг, М.С. Грушевский отмечал: «Сильно запоздавшая и в культурном, и в общественном развитии своем, литовская народность в ХIII в. – может быть, не без влияния грозившего ей полным уничтожением немецкого натиска с Балтийского поморья – начинает организовываться политически, совершает этот процесс чрезвычайно быстро, успешно и одновременно притягивает к себе Киевские земли...»

Этот процесс собирания киевского наследия литовской династией очень мало известен в деталях. Проходил он большею частью без шума и громких конфликтов, без больших войн и значительных перемен в строе присоединяемых земель и потому очень мало оставил следов в источниках, тем более что из этих земель от XIV в. не сохранилось для нас никаких местных летописей и очень мало фактического материала. Стоя гораздо ниже в культурном и общественном развитии сравнительно с народностью присоединяемых земель, украинскою или белорусскою, литовская народность подпадала под влияние славянского элемента, его государственных и общественных форм, религии, быта, письменности [48, c. 94–95].

Преемник Миндовга князь Гедимин (1316–1341) захватил значительную часть Белой Руси, а его сын Ольгерд (1341–1377) присоединил к Литовскому государству украинские земли, разбив перед тем татар на Синих Водах (1363). Оставалось только Галицкое княжество. Однако 14 апреля 1340 года галицкие бояре отравили своего князя Юрия, и обез­главленную Галичину присоединили к себе поляки. В 1386 году Литва и Польша объединились в общее государство. Известный польский ученый С. Бандтке писал: «Все Ягеллончики, вплоть до Сигизмунда Августа, в Литве по-украински писали и даже порой едва ли не лучше по-польски умели. Казимир Ягайлович IV (умер в 1492 г.) больше умел по-украински, чем по-польски» [60].

Дата добавления: 2015-10-28