От Цинь Ши Хуанди и Чингисхана – к Ивану Грозному 2 страница

Портрет Чингисхана будет неполным, если не описать его внешность, для чего необходимо обратиться к историческому роману В.Г. Яна «Чингисхан», в котором он его описывает так: «...высокого роста и, хотя ему уже больше шестидесяти лет, он еще очень силен. Тяжелыми шагами и неуклюжими ухватками он похож на медведя, хитростью – на лисицу, злобой – на змею, стремительностью – на барса, неутомимостью – на верблюда, а щедростью к тем, кого он хочет наградить, – на кровожадную тигрицу, ласкающую своих тигрят. У него высокий лоб, длинная узкая борода и желтые немигающие глаза, как у кошки. Все ханы и простые воины боятся его больше пожара или грома, а если он прикажет десяти воинам напасть на тысячу врагов, то воины бросятся не задумываясь, так как они верят, что победят, – Чингисхан всегда одерживает победы...»

Чингисхан был великий политик, его приемы управления, руководства своим войском в чем-то напоминают действия современных политиков: он обещал, отправляясь на войну, своим воинам, что они вернутся с войны увешанные золотом, гоня табуны коней, стада скота и толпу искуснейших рабов, что он досыта накормит беднейших пастухов, обернет их животы драгоценным шелком, каждому даст несколько пленниц. У монголов было хорошо вооруженное и организованное войско. В нем царила суровая дисциплина. Если из десятка воинов бежал один, убивали весь десяток, если отступал десяток, каралась вся сотня.

О походах Чингисхана и его потомков мы узнаём из письменных источников стран, завоеванных татаро-монголами или же поддерживавших сношения с ними. Монголы своих летописей не имели, грамотных людей среди них было очень мало. Сам Чингисхан до конца жизни так и не научился ни читать, ни писать. Около 1240 г. на монгольском языке было написано «Сокровенное сказание о поколении монголов». В форме легенды оно рассказывало о жизни и делах Чингисхана, прославляло захваты чужих земель, насилие и жестокость: «У этих псов медные лбы, высеченные зубы, шилообразные языки, железные сердца. Вместо конской плетки у них кривые сабли. Они пьют росу, ездят по ветру, в боях пожирают человеческое мясо», – так «Сокровенное сказание» рисует образ полководцев и самого Чингисхана.

Чем же была обусловлена столь невероятная жестокость татаро-монгол и их предводителя?

Положения государственно-правовой регламентации всех сторон бытия татаро-монгольского общества обусловили ментальность данного народа, государства, основополагающую идею его существования: кочевник-скотовод, пасущий скот на выжженных солнцем степных просторах и на тех же, но уже обледенелых просторах зимой, имел совершенно другие взгляды как на мирную жизнь, так и на войну, совершенно другие правила ее ведения. Ему нужна была земля, но не в том виде и не в том количестве, в котором она нужна была земледельцу. На той же площади, где земледелец мог сеять урожай, достаточный, чтобы прокормить в течение года свою семью, кочевник мог едва вырастить овцу, которую съедал со всей семьей за один-два дня.

Изменчивость климата, засуха в одних районах или гололед в других требовали быстрых перемещений на огромные расстояния в места, менее пострадавшие от климатических явлений. По этой причине кочевнику требовалось земли в сотни и тысячи раз больше, чем земледельцу. Ему нужна была возможность безопасно откочевать летом на север на 1,5–2 тысячи километров, а зимой вернуться обратно. Кочевнику, чтобы жить, нужен был простор.

Поэтому войны между кочевниками велись не только за обладание государствами и порабощенными народами, но и за «очистку» территории от этих народов. Этим объясняется жестокость кочевников: захватив в плен противника, они убивали и старых и малых – всех, в ком не видели пользы, скажем, кого нельзя было продать как раба в третьи страны. Тут не имело значения, кто пленник – солдат или мирный житель. На той территории, что присмотрел себе кочевник, ему, с точки зрения завоевателя, делать было нечего.

Кроме экономического, имелся и чисто военный аспект. На войну кочевники собирались в большие подвижные группы – орды, но в мирной жизни они рассыпались по степи мелкими и поэтому беззащитными кочевьями. Если бы они в соответствии с западными правилами ведения войны, взяв и ограбив город, оставили бы его жителей в живых, то те, спустя некоторое время, могли бы перебить кочевников, нападая на каждое кочевье отдельно. С этой точки зрения оставлять местных жи­телей в районах, пригодных для кочевого выпаса скота, было бы преступной халатностью, и потому все жители уничтожались либо запугивались убийствами до парализующего волю страха. Исходя из этого, поддерживать мирные отношения с кочевниками было сложно [14, c. 466–489].

Во-первых, их культура, позволяющая выжить в суровых условиях, была на очень низком уровне в области техники и технологии, товарных производств и ремесел. Они не умели получать железо, стекло, керамику и многие из тех видов товаров, производство которых давно и успешно освоили оседлые народы. Кочевники были вынуждены эти товары каким-либо способом приобретать, но для торгового обмена они имели только скот. А скот по тем временам и так стоил не очень дорого и, кроме того, доставка его на большие расстояния была чрезвычайно затруднена. Таким образом, для кочевника наиболее доступной формой получения необходимых товаров оставался военный разбой – набег на города и села. Причем в качестве товара использовались и захваченные пленные – их кочевники продавали на невольничьих рынках Средней Азии и Средиземноморья. Время от времени кочевые племена, особенно потерпевшие поражение, могли вполне искренне заключить мирный договор, но наступал «торговый голод», подрастало новое поколение джигитов, и они снова устремлялись в набег.

Когда монгольские рати вторглись в Северное Причерноморье, против них выступило объединенное войско из киевских, галицких, волынских, черниговских, смоленских и других полков. Не ладившие между собой русские князья и союзные им половцы потерпели жестокое поражение в битве на реке Калке (1223). В «злой и лютой сече» пали шесть князей, а из простых воинов вернулся лишь каждый десятый. «И погыбе много бещисла людей, – читаем в Новгородской летописи, – и бысть вопль, и плачь, и печаль по городом и по селом... Татары же возвратишася от реки Днепра; и не сведаем, откуда суть пришли и кде ся деша опять».

После длительной подготовки монгольские рати вышли из-за Волги (1236), чтобы под предводительством хана Бату покончить с Европой [37, с. 23–24].

Русь, как и завоеванные монголами страны, уже не была единой, она еще в XII веке раскололась на княжества, правители которых враждовали между собой и лишили народ возможности оказать организованный отпор вторжению. Если бы можно было соединить полки всех русских князей, то набралось бы больше 100 тыс. воинов. Но беда была в разобщенности – в разные стороны смотрели боевые стяги русских князей. И все же русичи в течение трех лет (1237–1240) мужественно защищали родную землю; битва на реке Сити, оборона Рязани и Владимира, Москвы и Смоленска, Козельска и Киева – вот лишь некоторые вехи этой героической борьбы.

Десять недель отражал приступы древний Киев, обороной которого руководил воевода Дмитр. Врагам достались руины – в огромной столице уцелело не более 200 домов. Тысячи жителей были убиты, других, «босых и беспокровных», сгоняли в станы кочевников.

Лопата археолога раскрыла потрясающую по своему драматизму картину сражений и гибели города: развалины домов, церквей, вместе с грудами скелетов жителей, павших в бою. Они лежат в воротах дворов, пронзенные стрелами, с мечами, булавами и даже ножами в руках [47, с. 23–24].

М.С. Грушевский отмечал, что жизнь и культура украинских земель XI–XIII вв. отличается значительным развитием и большим разнообразием элементов, культурных течений и их влияний, встречавшихся на украинской территории. Тесно примкнув с концом Х в. к византийской культуре, она с XIII в. все сильнее сближается с Западом, и его влияние в галицких памятниках первой половины XIV в. чувствуется очень сильно (князья употребляют печати западного образца, грамоты их канцелярии пишутся по-латыни и т.п.). Но подражанием не исчерпывалось содержание украинской жизни. В ней чувствуется внутренняя сила развития и движения, и она могла дать нам весьма интересные результаты при более благоприятных условиях развития.

Слабою стороною украинской культуры было то, что она опиралась на слишком незначительное верхнее меньшинство населения [48, с. 93]. Далее же, по самобытной, оригинальной трактовке М.С. Грушевского: «Пользуясь всеобщей паникой, произведенной татарами в 1240 г., население и в особенности городские общины начинают разбивать рамки княжеско-дружинного уклада. Они предпочитают зависеть непосредственно от татар, чем от князей, давать дань татарам («орать пшеницу и просо татарам», как иронически говорит о них враждебный этому движению галицкий летописец), чем нести тяготы кня­жеской администрации, платить дани князю, принимать участие в утомительных войнах князей между собою и терпеть вечные разо­рения во время княжеских усобиц. Ни угрозы, ни разорения от князей, испуганных этим грозным для них движением, не могли повлиять на население и возвратить его к прежним отношениям. Земля была разделена на отдельные общины, управлявшиеся своими мелкими князьями или советом старцев, общество возвращалось к старому состоянию общественной раздробленности, предшествовавшей образованию централизованного Киевского государства.

Сколько-нибудь определенные указания относительно этого ин­тересного движения мы имеем только для киевских земель, погра­ничных с Волынью: тут оно интересовало современного автора галицкой летописи – единственной, какую мы имеем для этого времени из украинских земель; и в связи с борьбою Данила с этим движением он сообщил о нем некоторые сведения. Летописец упоминает о «людях татарских» или «людях, сидящих за татарами» на большом пространстве в бассейне Случи, Тетерева и верхнего течения Южного Буга. При этом государственная жизнь в традиции княжеско-дружинного уклада во второй половине ХIII в. в полной силе сохранились почти исключительно в Западной Украине, в государстве Галицко-Волынском [48, с. 65–66].

Отношения татарской орды к Галицко-Волынскому государству были довольно неопределенны. Восточноукраинские княжества и общины были приведены в тесную зависимость от Орды; они платили татарам дань, и князья их обращались в Орду за утверждением. Данило, когда Орда обнаружила готовность поддержать одного из претендентов на Галицкий престол, также явился с поклоном в Орду и признал над собою власть хана. Но роль татарского вассала внушала ему отвращение. Непосредственно после своей поездки в Орду он увлекается планом христианской лиги для борьбы против татар, мысль о которой внушили ему папские послы, посланные к татарам. Он входит в сношения с папою, сближается с венгерским королем и польскими князьями. Но реальной помощи все это ему не дало. Папа прислал ему корону, но его планы крестового похода не имели успеха, и Данило прерывает свои сношения и переговоры о церковной унии.

Не дождавшись помощи от католической Европы, он собственными силами решается вступить в борьбу с татарами, так как попытки их – поддержать или даже вызвать движение против князей в соседних Волынских и Галицких землях – грозили слишком явною опасностью. Данило начинает ряд походов на территорию «людей татарских», стремясь террором и опустошениями подавить опасное движение (1254–1255 гг.). Мягкий от природы, он тем не менее не останавливался даже перед разрушением целых городов и массовыми избиениями, чтобы сломить упорство противников княжеско-дружинного уклада. В дальнейшем плане, после опустошения и приведения к покорности пограничных областей Случи, Тетерева и Южного Буга, Данило имел в виду поход на Киев, но какие-то другие заботы отвлекли его, а между тем Орда, обеспокоенная походами Данила и его сношениями с папой, двинула к границам Галицко-Волынского княжества новые, более значительные силы под предводительством Бурундая. Поддерживая внешне добрые отношения, Бурундай после нескольких рекогносцировок как бы мимоходом по дороге в Польшу вступил со своими войсками на волынскую территорию и потребовал от Данила и Василька разрушения всех городских укреплений. Захваченные врасплох Романовичи не решились принять вызов, и целый ряд укреплений был сожжен и разрушен самими князьями (1259 г.).

Это событие произвело страшное, подавляющее впечатление. Данило убедился в невозможности борьбы с татарами. Рушились планы подавления «татарских людей», немедленно сбросивших с себя вынужденную покорность Данилу. Исчезла возможность расширения Галицко-Волынского государства на восток. Оно должно было ограничиться пределами Западной Украины, Восточная оставалась замкнутой для него рядом татарских вассальных общин, расположенных у восточных и южных границ Волыни [48, с. 73–74].

На протяжении длительного исторического периода шло собирание сил славянского мира в борьбе со Степью.

Летописцы отмечали, что «такой битвы, как Куликовская, еще не бывало прежде на Руси», и носила она характер «страшного, кровавого побоища, отчаянного столкновения Европы с Азиею, которое должно было решить великий в истории человечества вопрос – которой из этих частей света восторжествовать над другою!» Однако Куликовская битва не привела к окончательному свержению иноземного ига, еще многие годы и десятилетия дамокловым мечом висевшего над славянством. Пройдут десятилетия после подвига россиян на поле Куликовом, и уже в «Повести о нашествии Едигея на Москву», рассказывавшей о «великом зле», причиненном ордынцами в 1403 г. русским городам, волостям и селам, летописец вновь запишет: «И быть тогда во всей Русской земли всем христианам туга велика и плач неутешим и рыданье и кричанье, вся бо земля пленена бысть начен от земли Рязаньскые и до Галича и до Белоозера, вси бо водвизавшася и вси смутышася, многы бо напасти и убытки всем человеком здеяшася и большим, и меньшим, и ближним, и дальним, и не бысть такова, иже бы без убытка был, но вси в тузи и скорби мнозе и печалью одержими» [53, с. 239].

Монгольское иго... Нам сегодня, рассуждающим об угрозе ядерной катастрофы, о сотнях миллионов возможных жертв, иногда представляются мизерными, несопоставимыми горести далеких предков... И напрасно! Точной статистики, конечно, нет, но, по мнению некоторых исследователей, например, 40-миллионное население тогдашнего Ирана (немного меньше, чем ныне!) сократилось после монгольского удара более чем в четыре раза! Завоеватели многих убили, иных увели в плен, однако большая часть жизней была взята голодом, так как нашествие разрушило каналы, сожгло поля... [46, c. 31]. Потери, вполне сопоставимые с атомной войной. Нечто подобное было и на Руси.

Однако не только деспотизм был отличительной чертой восточной ментальности, культуры, образа жизни – на Востоке, как и на Западе, – в воображении мыслителей, поэтов, возникали восточные «Утопии», «Города Солнца». Великий Низами в поэме «Искандер-Наме» писал:

«Помогая друзьям, всеблагому в угоду,

Мы свою не скорбя переносим невзгоду.

Если кто-то из нас в недостатке большом

Или малом и если мы знаем о том,

Всем поделимся с ним. Мы считаем законом,

Чтоб никто и ни в чем не знаком был с уроном.

Мы имуществом нашим друг другу равны.

Равномерно богатства всем нам вручены.

В этой жизни мы все одинаково значим,

И у нас не смеются над чьим-либо плачем.

Мы не знаем воров; нам охрана в горах

Не нужна. Перед чем нам испытывать страх?

Не пойдет на грабеж нашей местности житель.

Ниоткуда в наш край не проникнет грабитель.

Не в чести ни замки, ни засовы у нас.

Без охраны быки и коровы у нас.

Львы и волки не трогают вольное стадо,

И хранят небеса наше каждое чадо.

...Не научены мы, о великий, злословью,

Мы прощаем людей, к ним приходим с любовью.

Коль не справится кто-либо с делом своим,

Мы советов благих от него не таим.

Не укажем дорог мы сомнительных людям.

Нет смутьянов у нас, крови лить мы не будем.

Делит горе друг с другом вся наша семья,

Мы и в радости каждой – друг другу друзья.

Серебра мы не ценим и золота – тоже.

Здесь они не в ходу и песка не дороже [49, c. 135–136].

Безмерная власть была губительной не только для народа, она уничтожала и все позитивные личностные качества того или иного правителя, превращала его в бездушного исполнителя писаных и неписаных законов веками заведенного государственного механизма, в противном случае – гибель «еретика» и вольнодумца. Наглядный пример этoго – судьба великого ученого и гуманиста и, в то же время, правителя восточной империи Улугбека – внука великого завоевателя Тимура. Все свое детство он провел с дедом в его опустошительных походах. «Железный хромой», на глазах мальчика создавший огромную империю от Сырдарьи до Ганга, от Тянь-Шаня до Босфора, любил повторять, усадив внука на здоровое колено: «Весь мир не заслуживает того, чтобы иметь более одного царя».

Но из всех преподанных на поле брани уроков Улугбек вынес только отвращение к кровопролитиям. Куда больше его интересовали науки. Его учителями стали крупнейшие ученые Востока. Главными сокровищами для него были книги, собранные дедом со всего света. Сорок лет его правления стали годами расцвета просвещения в стране. О главном детище Улугбека – уникальной обсерватории – имеются крайне скудные сведения. Известно, что она была крупнейшей на Востоке, а ее устроитель занимал самое почетное место среди астрономов своего времени. В музее обсерватории сохранились гравюры, где Улугбек изображен рядом с Галилеем и Коперником. От самого здания обсерватории остался каменный остов, в центре которого помещался таинственный механизм, с помощью которого и велись наблюдения за звездами. Многочисленные раскопки и исследования позволили только очень приблизительно определить его устройство. Неизвестна даже его точная геометрическая форма [54].

По сей день сюда приезжают астрономы со всего мира, пытаясь найти разгадку «звездных прозрений» Улугбека: каким образом древним звездочетам, свято верившим в геоцентризм, удалось с поразительной точностью вычислить расположение крупнейших планет, Луны и 1018 звезд, географические координаты 683 городов и наклон земной эклиптики? Улугбек узнал и длину астрономического года, ошибившись менее чем на одну минуту. Звездные таблицы Улугбека, по словам востоковеда Крачковского, «остались последним словом средневековой астрономии и высшей ступенью, которую могла достичь астрономическая наука до изобретения телескопа». Однако его мудрость, просвещенность, порядочность не стали основой укрепления его власти, но предпосылками его гибели.

Смерть Улугбека была ужасна. Убил его собственный сын, питавший страсть к неограниченной власти и ненавидевший науку. Он встал во главе заговора феодалов и духовенства, приговоривших Улугбека к смерти «за отступничество от ислама». Просвещенный султан знал, что по дороге из Самарканда в Бухару его подстерегают заговорщики, но не захотел начинать кровопролитие, надеясь на победу здравого смысла. Ученый слишком верил в то, чем руководствовался сам.

В одном из кишлаков, куда он завернул, чтобы отдохнуть и сменить лошадей, его связали и обезглавили [54].

Влияние как Запада, так и Востока на славянский мир было весьма значимым, порой взаимоисключающим по своей ментальности. Пытливая мысль влекла русских путешественников за далекие моря. Тверской купец Афанасий Никитин побывал в дотоле неведомой «стране чудес» Индии, откуда на Русь везли жемчуг. За четверть века до Васко да Гамы он написал свое «Хождение за три моря» (1466–1472), поражающее обилием наблюдений. Патриот Руси («на этом свете нет страны, подобной ей, хотя вельможи Русской земли недобры»), Никитин чужд религиозной нетерпимости («а правую веру бог ведает»). Освоив не один восточный язык (повествование пересыпано персидскими, арабскими, тюркскими словами), он четыре года провел в Индии, где «познася со многыми индеяны», которые доверяли ему и «не учали ся от меня крыти ни о чем». Путешественник упоминает и о климате («душно велми, да парище лихо»), и о ценах на товары, и о том, что тут 84 веры. «А вера с верою ни пиеть, ни ясть, ни жениться», и о том, что люди воздержаны в пище и к «ночи не ядять, а вина не пиють, ни сыты». Северный чужеземец привлекал к себе повсюду внимание потому, что «Индийския страны мужики и жонки все нагии все чорны», а «яз хожу куды, ино за мною людей много да дивуются белому человеку». А его поражало то, что «жонки ходят голова не покрыта [простоволосы]». Проницательный наблюдатель, он описал жизнь и нравы огромной страны: ни роскошь придворной знати, ни обилие городов – по 3–4 «на всякий день [пути]», ни военная мощь конницы и боевых слонов не заслонили от него социального неравенства: «Земля людна велми, а сельския люди голы велми, а бояры сильны добре и пышны велми» [47, с. 36].

Абсолютная монополия государства во всех сферах жизни, полное ниспровержение личности ради торжества государственности, его величия, мощи, необоримости – вот страшный «ген» азиатщины, «переносчиками» которого стали татаро-монголы. О том, что данные факты не некие вырванные из контекста истории события, а отражение восточной ментальности как явления, свидетельствуют и более близкие к нашим дням события.

Известный российский писатель и мыслитель В. Пикуль повествует: «Надир, правитель Персии, неторопливо посасывал желтое ширазское вино, когда к нему в шатер внесли поднос с человечьими глазами. Большими серебристыми грудами, слезясь и закисая, облепленные мухами, лежали глаза с помутневшими зрачками. «Меч Востока и солнце Вселенной! Вот глаза, что бессовестно взирали на мир, недостойные видеть твою тень на земле». Глаза вырывались у тех, кто не мог уплатить Надиру налога. Острием ножа легко и ловко Надир стал пересчитывать своих должников. Глаза отлетали один за другим, сочно шлепались в глубокую лоханку. Сбившись со счета, Надир зевнул, явно скучая: «Сколько же здесь всего? – Две тысячи катаров, о величье мира» (В каждом катаре – семь глаз) [55, c. 21–32].

Проявление же этой «азиатщины» было явлением по своей сути чуждым, враждебным славянской ментальности, «навязанным» ей необходимостью выживания этноса: «С криком из-под стражи вырвавшись, вбежала к русским полячка, везомая в гарем персидского шаха. «Пан посол! Добрый пан московский, будьте так добры! Меня везут против моей воли! Избавьте меня!» – Прекрасно было лицо юной краковянки. «Дитька моя, – отвечал ей Голицын скорбно. – Что я мо­гу зробить? Мы с тобой в крайовах нехристианских. А я – амбасадор, московичанский, но не посполитый! Жалкую по тоби! Бардзо жалкую! – Послышался звон мечей – вошли стражники в тесных кольчугах, надетых поверх грязных халатов. Свирепо глядя на неверных, схватили краковянку и увели. Средь ночи часто просыпался Голицын. Потом диким воплем резануло в тиши, и снова – тихо, и снова – тихо... На воротах здания распята на гвоздях белая кожа, снятая с краковянки. В пустой комнате ворочался еще живой кусок красного от крови мяса, который еще вчера был неописуемо прекрасной девушкой-полячкой, пленявшей взоры всех вокруг [55, c. 26–29].

Подчинение личности любой ценой, не считаясь ни с какими моральными нормами – лишь бы власть правителя была необорима, мощь государства – безгранична – вот основа восточного деспотизма, оказавшего влияние на Русь, на формирование ее ментальности. Славянский мир, оказавшись в ситуации «быть или не быть – вот в чем вопрос» – принимает данную «мобилизационную схему за основу развития.

С 1228 по 1462 год, за период, когда формировался великорусский народ, Русь вынесла 160 внешних войн и конфликтов. В шестнадцатом веке она 43 года воюет с Речью Посполитой, Швецией, одновременно защищаясь от набегов татар. Да каких набегов! В 1571 году крымский хан Давлет-Гирей сжег Москву. По русским летописям, погибло до 800 000 душ. Возможно, это преувеличение, но летописи дают такие подробности: хоронить мертвых не было ни сил, ни возможностей, трупы сбрасывали в реку. Москва-река мертвых не уносила: нарочно поставлены были люди спускать трупы вниз по реке; хоронили только тех, у кого были приятели, родные [56, с. 227].

Таким образом, татаро-монгольское нашествие, неволя способствовали формированию особого менталитета России, особой формы правления, в основе которой – жесткая централизация власти в руках правителя (царя, позже – генсека), делавшая Россию «несокрушимой» перед внешней опасностью. Однако плата за эту несокрушимость – «внутреннее» рабство. Сталинизм и является одним из проявлений этого явления, доведенного до абсурда.

Славянский мир на протяжении столетий испытывал экспансию не только со стороны Востока, но и со стороны Запада. Католический священник Гельмолд отмечал в «Словянской хронике» (1172–1177 гг.): «В это время Восточной Славией владел маркграф Адальберт, по прозвищу «Медведь». Он подчинил своей власти земли Бризан, Стодеран и других славянских племен, обитавших между Гавелой и Эльбой и обуздал их мятежи. В конце концов, так как славян становилось все меньше и меньше, послал он приглашения... в прирейнские местности..., вывел оттуда множество народа и поселил его в славянских городах и местечках... Славяне везде поражены и подверглись изгнанию. И пришли от края океана сильные и многолюдные племена, которые захватили славянские земли, воздвигали города и церкви в богатстве превыше всякого чаяния» [18, c. 100–102].

Герцог же Генрих вторгся с огромным войском в землю славян и опустошил ее огнем и мечом. Видя силу герцога, Никлот поджег все свои крепости, т.е. Илов, Мекленбург, Зверин и Дубин, чтобы предотвратить опасность осады... Затем герцог разделил землю ободритов во владения своим воинам» [37, c. 104–106].

Монах Адам Бременский – приближенный епископа Гамбургского, в 1075 г. написавший «Деяния первосвященников Гамбургской церкви», так обозначил «объект» западноевропейской экспансии в данный период: «Славия – это очень обширная область Германии... Славия в десять раз больше нашей Саксонии, если причислять к ней чехов и живущих по ту сторону Одры поляков, которые не отличаются от жителей Славии ни своей внешностью, ни языком. В ширину, то есть с юга на север, страна эта простирается от реки Лабы (Эльбы) до Скидского (Балтийского) моря. Длина же представляется настолько значительной, что, начинаясь от нашей Гамбургской епархии, простирается через необозримые просторы вплоть до... Венгрии и Греции [37, Т. I, с. 102].

Западная Европа, «прикрытая» от татаро-монгольского нашествия растерзанной, обескровленной Русью, ответила усилением экспансии на уцелевшие от монгольского погрома русские земли. Однако планы крестоносцев не сбылись.

15 июля 1240 г. новгородский князь Александр Ярославович с небольшой дружиной разгромил шведских рыцарей на Неве, в устье Ижоры, куда причалила их флотилия. Сам Александр сразился со шведским полководцем Биргером и «возложи [ему] печать на лице острым своим копьем». Соратники князя были «страшны в ярости мужества своего», отстаивая родную землю. За отвагу в битве народ прозвал князя Невским. От Ратмира, одного из павших на Неве соратников князя, вели свой род Пушкины. А.С. Пушкин в «Моей родословной» с гордостью писал: «Мой предок Рача [Ратша] мышцей бранной святому Невскому служил». Победа на Неве была лишь частью великого дела обороны Руси. К этому времени немецкие рыцари, используя боярскую измену, завладели Псковом и изрядным куском Новгородской земли и грабили ее, «поимаша... вси кони и скот, и нелзе бяше орати [пахать] по селам и нечимь» [47, c. 25–26].

5 апреля 1242 г. новгородо-суздальская рать князя Александра встретила рыцарское войско на льду Чудского озера и нанесла ему поражение – 400 рыцарей нашли здесь свой конец, другие попали в плен. Прошло всего три года, и на другом краю Руси была одержана еще одна славная победа. Здесь, тоже с благословения папы, наступление на Галицко-Волынскую землю организовали правители Венгрии и Польши. Им удалось занять Перемышль и осадить Ярослав. Подоспевшее войско князя Даниила Романовича нанесло врагам неожиданный удар. 17 августа 1245 г. в битве под этим городом в плен попали венгерский и польский воеводы Филя и Флориан. Был захвачен и стяг Фили, который князь Даниил в гневе разорвал в клочья. Эта победа обеспечила устойчивость западных рубежей Галицко-Волынской Руси на целых 100 лет, что имело первостепенное значение для борьбы княжества за независимость. Крестовый поход на Русь закончился крахом [47,c. 25–26].

Трудное положение Руси пыталась использовать в своих интересах папская курия. Не боясь «спаривать змею с голубем», она завязала переговоры с целью склонить язычников-монголов к принятию католичества, чтобы предотвратить их наступление на союзные ей державы Европы и получить из ханских рук господство над русской церковью. Тогда же папа направил послов на Русь, толкая ее князей на борьбу с Ордой. Расчет был прост: обречь Русь на новое разорение и захватить то, что уцелеет. Побывали папские послы-легаты и при дворе Александра ­Невского, который после гибели отца в далеком Каракоруме стал великим князем (1252). «Конечно, станет очевидным, – писал папа, – что ты лишен здравого смысла, если откажешь в своем повиновении нам, мало того – богу, чье место мы, недостойный, занимаем на земле». Но Александр отказал: «Все сие добре сведаем, – велел передать он папе, – а от вас учения не принимаем».

Решительно защищая границы на западе и до времени «перемогаясь» с Ордой на востоке, выдающийся воитель и государственный деятель Александр Ярославич наметил путь политического развития и возрождения Руси [47, c. 27].

Дата добавления: 2015-10-28