Елизавета юрьевна кузьмина-караваева 2 страница

Имя и творчество Аполлона Аполлоновича Коринфского (1867[13]-1937), довольно популярного на рубеже XIX-XX вв. поэта, переводчика, публициста, очеркиста-этнографа, сотрудника и редактора более 70 газет и журналов вследствие резкого неприятия им Октябрьского переворота оказалось после 1917 г. вычеркнутым не только из текущего литературно-культурного процесса, но и фактически из самой русской литературы. В советский период стихотворения Коринфского публиковались скупо и лишь в поэтических антологиях[14]. Недавно был переиздан его обширный фольклорно-этнографический труд «Народная Русь» (1901)[15].

Родился А. А. Коринфский 10.09 (29.08) 1867 года в г. Симбирске в небогатой дворянской семье. Свою фамилию унаследовал от деда М. П. Варенцова (1788-?), выходца из семьи арзамасского крестьянина-мордвина, который при окончании Академии художеств за архитекторский проект в коринфском стиле получил золотую медаль и по личному повелению императора Александра I стал именоваться Коринфским[16].

В 1879 г. Аполлон Коринфский поступил в Симбирскую классическую гимназию, где семь лет учился в одном классе с В.И. Ульяновым (впоследствии Лениным). В пятом классе издавал рукописный журнал «Плоды досуга», в выпускном был исключён из гимназии за чтение «недозволенных» книг и знакомство с политическими ссыльными. После этого Коринфский начал заниматься профессиональным литературным трудом в должности заведующего симбирским отделением «Казанского листка».

Со второй половины 1880-х гг. в провинциальной и столичной печати появляются многочисленные стихотворения, беллетристические и этнографические очерки, рассказы, фельетоны и статьи Коринфского. После переезда в Москву (1889) и Петербург (1891) он сотрудничает со многими газетами и журналами (среди них – «Россия», «Русское богатство», «Русский сатирический листок», «Наше время», «Всемирная иллюстрация», «Мир Божий» и др.), налаживает широкие литературные контакты.

В 1889 г. состоялось знакомство А. А. Коринфского с тверским поэтом-самоучкой С. Д. Дрожжиным (1848-1930), которое переросло в крепкую, «на добрых дрожжах взошедшую» дружбу. Впоследствии он не раз гостил на родине Дрожжина в живописной деревне Низовке Тверского уезда.

Ярким эпизодом жизненной и творческой биографии А. А. Коринфского стало посещение истока великой реки, вдохновившее его на создание стихотворения «У истоков Волги» (не позднее 1901). В нём, помимо проникновенного восхищения, правдиво отражена реальность – запущенность этого места в конце XIX века. Часовенка над истоком была тогда действительно ветхой, иногда сгорала, но её вновь поднимали из пепла крестьяне окрестных деревень, сохраняя святость национального символа.

В глуши осташковских болот,

В тверских лесах, в сплошной трясине,

Где сад болотных трав цветёт,

Стоит подобие святыни –

Часовня ветхая… Она –

Как даль окрестных мест – бедна.

Ни признака иконостаса

Здесь не найти – как ни гляди;

В углу – старинный образ Спаса,

Родник со срубом – посреди…

Темно, всё ветхо и убого;

Но слава месту, волей Бога,

Неизречённая дана…

Пускай часовенка бедна, –

О ней молва с родных болот

До моря Каспия идёт…[17]

В поэтическом наследии А. А. Коринфского выделяются его «бывальщины» – исторические баллады и стихотворные рассказы. Нередко стилизованные под былинный эпос, они повествуют преимущественно о лицах и событиях древней и средневековой истории Руси. Сюжетной основой бывальщин чаще всего служили собранные поэтом устные народные предания, хотя он и старался не отступать от исторической истины. Мысленное и эмоциональное погружение в далёкую старину помогало Коринфскому постичь и художественно запечатлеть истоки духовной красоты русского народа, крепкого православной верой, державным служением и любовью к Отечеству.

Героем одной из бывальщин стал замечательный правитель и полководец древней Руси Мстислав Мстиславич Удалой (?-1228), князь торопецкий (с 1206 г.), новгородский (1210-1215 и 1216-1218 гг.), галицкий (1219-1227 гг.), в 1227-1228 гг. княжил в г. Торческе. Участник многих военных походов, в том числе на половцев, ливонцев, венгров и монголо-татар, Мстислав Удалой (в народе его прозвали Удатный) пользовался славой непобедимого полководца, заступника угнетаемых родичей, не искавшего ничего для себя лично и не знавшего пределов своей удали.

Именно эти личностные и полководческие черты Удалого и воплотил поэт в одноимённой бывальщине. Князь Мстилав предстаёт в ней не только правителем, восстанавливающим право и заботящимся о государственном порядке, но и смелым военачальником, отражающим набеги чужеземных захватчиков на русские княжества. Поэт не раз отмечает, что государственная мудрость и удача в ратных делах ниспосланы Мстиславу от Бога. И центральная идея бывальщины заключена, по нашему мнению, прежде всего в индивидуально-авторской поэтизации и героизации образа Мстислава Удалого, представляющего для А. А. Коринфского своеобразный нравственный эталон государственного устроителя и православного защитника Руси. Вот почему это произведение в жанрово-стилевом аспекте явно тяготеет к апологии, что подчёркивается и рефренной строкой, открывающей каждую из четырёх частей бывальщины: «Сын Храброго – славен Мстислав Удалой». Думается, по этим же причинам в бывальщине не затрагиваются драматические страницы правления князя Мстислава: ссоры с Даниилом Галицким и его боярами в последние годы жизни, выдача дочери Марии за сына венгерского короля в 1227 г. и назначение последнего своим преемником. Не написал поэт и о битве на Калке (1223), во время которой самонадеянность Мстислава обернулась поражением русского войска, а сам он с остатками дружины был вынужден спешно отступать к Днепру. Однако благодаря неувядающему духу русской истории, героическому пафосу, простому и одновременно выразительному языку эта бывальщина и сейчас не потеряла своей содержательной и поэтической привлекательности.

Сын Храброго – славен Мстислав Удалой,

Повсюду летят о нём вести:

Куда ни ступил княжий конь боевой,

Там – правды защита и чести.

Стал тесен ему Торопецкий удел,

Орёл – был орлом он съизмлада;

Клич кликнули – князем он званым воссел

На древнем столе Новограда.

Чинил суд-управу честь-честью Мстислав,

Сжились с ним все правые люди;

Дружину из вольницы буйной набрав,

Ходил он за данями к Чуди, –

Себе брал одну часть, дружине своей

Всегда уделял князь другую,

А третью – на всех новгородских людей,

На общую долю мирскую.

Не рушил он вольностей старых ни в чём,

Был гостем желанным на вече;

Он словом владел – что булатным мечом,

С делами вязал княжьи речи…[18]

С 1918 г. поэт вместе с женой Марианной Иосифовной (1879-1960) жил в посёлке Лигово под Ленинградом. С ноября 1920 г. работал библиотекарем 54-й Трудовой Советской школы в г. Ленинграде.

14 ноября 1928 г. Полномочным представительством ОГПУ в Ленинградском военном округе было заведено уголовное дело «по обвинению группы подпольной контрреволюционной организации»[19]. Список обвиняемых насчитывал 17 человек (Л. 1). Согласно постановлению о принятии дела к производству, «указанные лица принимали участие в контрреволюционной работе группы монархистов» (Л. 4).

Более чем красноречивы и имеющиеся в деле отметки о политических убеждениях ряда членов кружка: «славянофил» (Л. 11), «националист» (Л. 29), «националист-демократ» (Л. 103), «ярый монархист и антисемит» (Л. 407). Политические воззрения А. А. Коринфского были определены как «сочувствующий народническому движению» (Л. 274).

Весьма интересна характеристика его общественных взглядов, данная одним из свидетелей: «Коринфский. Типичный и убеждённый сторонник величия России или в духе народовольцев, или в духе свободного народа, но без Сов[етской] власти» (Л. 387 об.).

Следствие установило, что участники кружка, собираясь на квартирах друг у друга, обсуждали ситуацию в стране и конкретные действия ВКП (б), читали нелегально доставленные в СССР зарубежные газеты, декламировали свои литературные произведения. Именно литературно-творческая атмосфера собраний и привела в кружок А. А. Коринфского в 1922 г. Лишённый после революции возможности не только жить писательским трудом, но и хотя бы просто печататься, он всё равно хотел чувствовать себя поэтом и найти благодарную читательскую аудиторию. А. А. Коринфский активно выступал там с чтением прежних и вновь написанных стихотворений, рассказывал о себе и своём творчестве. В благодарность члены кружка 14 декабря 1923 г. организовали «домашнее празднование» 35-летия его литературной деятельности (Л. 29 об.).

13 мая 1929 г. Коллегия ОГПУ, признав поэта виновным в совершении преступлений, предусмотренных ст. 58-10 и 58-11 УК РСФСР, постановила:

«16. Коринфского Аполлона Аполлоновича – лиш[ить] права прож[ивания] в Москве, Ленинграде, Киеве, Харькове, Одессе, Ростове-на-Дону, озн[аченных] губ[ерниях] и округах сроком на ТРИ года» (Л. 413-413 об.).

Судя по окончательной формулировке приговора, при определении будущего места высылки поэт обладал некоторой свободой выбора. По нашему мнению, избрание в качестве такого места Твери было связано с возможностью его личного общения со своим старейшим другом С. Д. Дрожжиным, который доживал свои дни в родной Низовке, в относительной близости от города. Коринфский вспомнил о Дрожжине сразу после выхода из тюрьмы, сочинив тёплое стихотворное послание к его 80-летнему юбилею[20].

А. А. Коринфский заранее сообщил ему и о своей предстоящей высылке, что подтверждает письмо С. Д. Дрожжина к поэту И. А. Белоусову (1863-1930) от 2 июня 1929 г. (здесь и далее сохранена орфография документа. – А. Б):

«Друг мой Ваня!

Друг нашей молодости и последней угасающей жизни Аполлон высылается административным порядком из Ленинградского округа и просит меня устроить его в Твери. Но я ему написал, чтобы он приехал ко мне и засел к столу писать по Твоему примеру свои мемуары.

Положение его не могу тебе высказать какое бедственное – он как безработный теперь получает всего 14 р[ублей] 50 к[опеек] в месяц да и эту ничтожную сумму на днях жулики вытащили у него из кармана. Очень жаль, что моя глубокая старость и плохое здоровье (болезнь сердца) не позволяет мне просить Советскую власть и Федерацию Советских писателей, чтобы выяснить, о какой-то якобы его политической неблагонадёжности. Неужели даром он слишком 40 лет стоял на посту писателя и мало послужил делу народной свободы и просвещения? Грустно. Нынешним летом меня обещал посетить А. М. Горький, который на днях избран членом Ц.И.К. и я его буду просить принять посильное своё участие, чтобы облегчить бедственное положение нашего друга…»[21]

А. А. Коринфский прибыл в Тверь, вероятно, в начале июня 1929 г. Потратив какое-то время на бытовое обустройство, он спешит в гости к Дрожжину. Этот приезд Коринфского в Низовку стал не только апофеозом 40-летней дружбы двух поэтов, но и актом гражданского мужества со стороны Дрожжина. Невзирая на благосклонность высокопоставленных представителей официальной власти и ужесточившуюся политическую обстановку, крестьянский поэт в глубине сознания оставался «внутренним эмигрантом» и, оказав сердечный приём политическому ссыльному, открыто продемонстрировал духовную оппозиционность советскому режиму. А по поводу ареста и суда над своим другом он сделал в дневнике однозначную запись:

«Мой старейший друг – поэт А. А. Коринфский, один из лучших после Некрасова певцов народной свободы, обвинён по ложному доносу в неблагонадёжности и теперь лишённый права жительства в Ленинградском округе 17 июня приехал ко мне в Низовку, прожил до 30 числа и, уезжая на жительство в Тверь, оставил в моём новом альбоме записей посещающих меня друзей, читателей и знакомых, целый ряд вдохновенных стихотворений»[22].

По сведениям А. И. Малютиной, располагавшей в 1960-хх гг. частью архива А. А. Коринфского, он между 23 и 30 июня 1929 г. создал целый стихотворный цикл «У старейшего друга (Под сенью дружбы)», состоящий из 11 произведений: «Сп<иридону> Дм<итриевичу> Дрожжину: К 40-летию нашей дружбы», «Его хата», «Его сад», «В его полях», «В его лесу», «На его Волге», «На его погосте», «У старой часовни», «Последний обход», «На прощанье с ним», «Ещё три дня»[23].

Живя в Твери-Калинине, супруги Коринфские хронически бедствовали. Источник дохода составляли небольшая пенсия и мизерные заработки. В областной типографии имени К. Маркса Коринфский проработал корректором всего два месяца.

В 1929-1930 гг. между Коринфским и Дрожжиным продолжалась переписка. В подробных и трогательно-сентиментальных письмах Коринфский постоянно клянётся в дружбе Дрожжину и восторгается его поэзией. Вместе с тем, он рассказывает старому другу и о своём горестном существовании:

«Не смог я нынешним летом навестить Тебя, – всё болею и путешествую в Поликлинику… Я уже писал Тебе об этом, – недомогание моё не только не расстаётся со мною, а всё растёт и растёт, – идёт (можно сказать) нога-в-ногу с моими душевными неисцелимо-болевыми переживаниями. Моя Марианна Иосифовна в августе недели две провела в Ленинграде, – ездила туда кое-что до продать за жалкие гроши из оставшегося у знакомых нашего разгромлённого (так в документе. – А.Б.) домашнего скарба-хлама, а кстати и повидаться кое с кем… <…> Я без неё был здесь – как без рук и без ног, а вернее сказать – как без души… Вернулась 25 числа – опять к нашей общей горькой чаше жизни, к непосильной тяготе тверского существования в нашем обездоленном положении… <…>

Аполлон[24]

P. S. Иногда я всматриваюсь в себя и прихожу всё более и безнадёжно к сознанию, что я уже никуда и ни на что не гожусь: дохожу последний этап существования разбитой окончательно клячей – без пути и без дороги!.. Заклевали меня злые вороны!..»[25]

Клеймо «административно высланного» постоянно тяготило поэта. Пытаясь заработать на жизнь и одновременно доказать свою политическую лояльность власти, он в 1929 г. пишет стихи «Моя Советская страна…», «Народу – Свободоносцу», «Рабоче-Крестьянской Республики флаг…», объединив их в цикл под общим названием «Из “Современного Дневника”»[26]. Их характерные черты – напыщенно-патетическая интонация, преклонение перед советской властью, принесшей стране свободу и равенство, воспевание её символики, прославление трудового народа, идущего к счастью и правде:

Моя Советская Страна

С её свободными полями

Со всех сторон окружена

Непримиримыми врагами.

Их – много, всех – не перечесть

(Рабов дракона-капитала),

Но и в кольце их столько есть

Друзей иного идеала! –

Растут что год, что день – растут

Их, нам сочувственные, рати:

Союзник верный – Общий Труд –

Ведёт их к новой благодати[27].

Вряд ли можно считать эти произведения полностью искренними. В них явно проступает искусственность образов и идеологическая заданность, тем более что психологическое состояние самого Коринфского определяли совершенно иные чувства – глубокая душевная угнетённость и крушение надежд.

Единственное, что удалось напечатать А. А. Коринфскому в Твери, были отрывки из его воспоминаний «За полувековой далью»[28] о В. И. Ленине, с которым поэт когда-то учился в Симбирской гимназии. Несмотря на объявленное в газете продолжение, дальнейшая публикация этих мемуаров была прекращена.

Тверской библиотекарь и журналист Б. В. Бажанов (1896 – после 1968), неоднократно встречавшийся с А. А. Коринфским в 1930-е гг., в своих неизданных записках приводит такой эпизод из его жизни: «Однажды А. Коринфский набрал ведро (sic!) книг и отнес их к врачу В. В. Успенскому[29], с которым был в приятельских отношениях: купи, пожалуйста! Успенский сказал ему: “Ну, куплю. А что ты на эти деньги сам купишь? Лучше я сменяю их тебе на картошку”, – и отсыпал Коринфскому – мера за меру – ведро картошки: богатство по тем временам!»[30]

А. А. Коринфский скончался 12 января 1937 г. в безвестности в больнице Института физических способов лечения (ныне областная детская клиническая больница) и был погребён в Твери, на кладбище при церкви в честь иконы Божьей Матери «Неопалимая Купина», впоследствии разрушенной. На прибитой к деревянному кресту металлической дощечке была надпись: «Поэт Аполлон Коринфский» и далее вместо эпитафии строки из его стихотворения «Родная страна»: «Храни, Господь, народные твердыни, живи вовек, родная мне страна!»[31]

Сегодня кладбище, которое действовало более ста лет, пребывает в полнейшем запустении. Могила поэта, сохранявшаяся ещё в 1970-е гг., скорее всего, уже навсегда утрачена. Деревянный дом, где жили в ссылке супруги Коринфские, был снесён в начале 1950-х гг. На его месте построено здание детского сада.

Долгие десятилетия А. А. Коринфский считался государственным преступником, а его стихи находились под негласным идеологическим запретом. Лишь на исходе XX столетия восторжествовала запоздалая справедливость. 30 июня 1994 г. на основании ст. 3 п. «б» и ст. 5 Закона Российской Федерации от 18 октября 1991 г. «О реабилитации жертв политических репрессий» А. А. Коринфский был реабилитирован (Л. 517).

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Аполлон Коринфский: Неизвестные страницы биографии, письма, стихотворения. Тверь: Издательство «Марина», 2005.

Бойников А. М. «Сторонник величия России». Неизвестная страница биографии Аполлона Коринфского // Русская литература ХХ века: На перекрёстке жанров, стилей, писательских судеб. Тверь: Твер. гос. ун-т, 2001. С. 137-148.

Дудочкин П. Свободолюбивое сердце // Волга. 1978. № 5. С. 179-182.

Иванова Л. Н. Коринфский Аполлон Аполлонович // Русские писатели. 1800-1917. М.: Большая российская энциклопедия: Фианит, 1994. Т. 3.

С. 70-71.

Малютина А. С. Д. Дрожжин в его переписке с А. А. Коринфским // Учёные записки Енисейского гос. пед. ин-та. Красноярск, 1963. Вып. 5. С. 65-92.

ВЯЧЕСЛАВ ЯКОВЛЕВИЧ ШИШКОВ (1873-1945)

«Родиной тверяк», – так писал о себе выдающийся русский прозаик Вячеслав Яковлевич Шишков. Он родился 4 октября (21 сентября ст. стиля) 1873 г. в небольшом старинном городе Бежецке Тверской губернии, расположенном на берегах широкой реки Мологи. Здесь прошли детство, отрочество и юность будущего писателя.

Отец Вячеслава – Яков Дмитриевич Шишков – был незаконнорождённым сыном помещика Дмитрия Алексеевича Шишкова и его крепостной «певуньи» Елизаветы Даниловны. Когда по настоянию родных Дмитрий Алексеевич женился на девушке из богатой дворянской семьи, Елизавета Даниловна с двумя внебрачными детьми, которым Шишков дал свою фамилию, переселилась в деревню. Отец будущего писателя, выучившись грамоте у дьячка, пять лет пробыл в «мальчиках» у бежецкого купца И. И. Первухина, затем уехал в Петербург, где сначала служил приказчиком, потом управляющим магазином в Апраксином дворе. Спустя 15 лет тяжело болевший И. И. Первухин попросил Якова Дмитриевича вернуться в Бежецк и принять на себя заботы по дому и лавке, что тот и сделал, женившись на дочери купца – Екатерине Ивановне. Их первым ребёнком был Вячеслав Яковлевич Шишков.

Духовный мир мальчика формировался под влиянием живописной местности деревни Дуброва, где Вячеслав часто бывал у бабушки в детские годы, под воздействием разных историй, которые рассказывали ему приказчики и кухарка, жившие на нижнем этаже дома, куда мальчик часто спускался, несмотря на запрет отца.

Позже В. Я. Шишков вспоминал: «Я рос в городе. Летом же уезжал в деревню к бабушке, где и прогащивал до поздней осени. Я очень любил бабушку и любил деревню. “Дуброва” расположена среди высоких холмов, покрытых густым хвойным лесом. Почти каждый день мы с товарищами ходили в лес, в горы, по грибы, по ягоды. Товарищами моими были крестьянские парнишки, два поповича (Алексей и Николай Морковины) и сын дьячка. Жилось весело, шумно, и осень, когда нужно было ехать в город, всегда встречалась слезами. Избушка бабушки маленькая, покривившаяся, вросшая двумя окошками в землю, но она до сих пор живёт в моей памяти как светлая сказка»[32].

Под впечатлением образных рассказов дальней родственницы матери Федосьи Ивановны о её странствиях, о монастырях и святых подвижниках Вячеслав решил стать «святым или, на худой конец, архиереем»[33]. Он пел в церковном хоре, дома разучивал старинные песни, охотно «выступал с сольными номерами <…> на домашних вечерах, перед гостями отца»[34]. В семь лет Вячеслава вместе с двоюродной сестрой Раей помещают в пансион, где учатся дети купцов, но уже через год из-за стеснённости семьи в средствах[35] мальчик поступает в первый класс Бежецкого городского училища. Здесь Вячеслав успешно переходит из класса в класс, по окончании каждого года принося домой похвальные листы. Он увлекается чтением книг, даже собирает библиотеку для домочадцев за счёт денег, сэкономленных на школьных завтраках. Позже писатель вспоминал, что него с детских лет влияли такие писатели, как Н. В. Гоголь, А. С. Пушкин, Г. И. Успенский, Л. Н. Толстой, В. Г. Короленко. Вячеслав организовал и выпуск еженедельного домашнего журнала на листах из школьных тетрадей, помещая туда «стихи, рассказы, сказки, иногда им же и сочинённые, с иллюстрациями, нарисованными самим “издателем”»[36].

После окончания в 1888 г. Бежецкого училища с отличием Шишков поступает в Вышневолоцкое техническое строительное училище, которое готовило специалистов по разведке водных и строительству шоссейных путей. Во время пребывания в Вышнем Волочке он часто писал домой, сообщая о своих успехах.

В 1890 г. Шишкова направляют на производственную практику в Новгородскую губернию, где он участвует в постройке каменной Березайской плотины, после чего переезжает в Вологду, в Вычегодский округ путей сообщения.

Большое впечатление на молодого В. Я. Шишкова произвела двухнедельная поездка с Иоанном Кронштадтским из Вологды, где Вячеслав проходил практику, в село Суру на реке Пинеге: «Должен отметить своё путешествие на казённом пароходе с Иваном (так в тексте. – Е. А.) Кронштадтским (Сергиевым) из Вологды в село Суру, что на реке Пинеге, родину о. Ивана. <…>

С Иваном Кронштадтским мне пришлось пробыть вместе две недели, – ежедневно сходились в кают-компании за столом. Свита его: фанатично преданная ему пожилая горбунья из Ярославля, надоевшая всем нам, а больше всего о. Ивану; его племянник – корявый, рыжебородый, крепко сложенный человек, не дурак выпить, тёмный делец, извлекавший большую для себя выгоду именем своего дяди; иеромонах Геннадий, тучный тунеядец, обжора: “Меня сам отец Иоанн благословил мясо есть”, – и ещё три молодых студента Духовной академии. Иван Кронштадтский держался очень просто, ханжества в нём я тогда не замечал. С Архангельска, когда к нам присоединился молодой архиерей, обеды приняли оживлённый характер: архиерей забавлял нас потешными анекдотами из духовной жизни, о. Иван с укором говорил: “Сразу видно, что вы, владыка, светский человек”. Купцы при проводах Ивана Кронштадтского из Архангельска пожертвовали много вина – о. Иван выпивал с нами две-три рюмки хересу. В то время ему было лет шестьдесят пять, сухощавый, прямой, румяный, всегда взволнованный и нервный. Я тогда был по-юношески религиозно настроен, жаждал чуда, но чуда не было»[37].

После этого В. Я. Шишков увлёкся проповеднической деятельностью: в свободное от работы время «ходил по окрестным деревням, собирал народ в избы и поучал от Евангелия»[38]. Но его «апостольство» кончилось бесславно: девятнадцатилетний Шишков влюбился в молодую замужнюю женщину.

Получив в 1894 г. «звание техника», Вячеслав Яковлевич поступил на службу в Управление Томского округа путей сообщения. Перед отъездом в Сибирь Шишков, которому шёл двадцать первый год, посетил родной город.

Позже, живя и работая в Сибири, он никогда не забывал родных и свой Бежецк. Писатель присылал деньги, помогая братьям и сёстрам учиться, нередко в разные годы и сам приезжал на родину, в том числе в 1898 г. вместе с женой – Анной Ивановной Ашловой. Эти приезды становились своего рода праздниками: устраивались дружеские вечера, на которых Вячеслав Яковлевич читал свои произведения. Например, Н. П. Павлов пишет, что в 1926 г. В. Я. Шишков, будучи в Бежецке (он гостил около двух недель), в кругу родных и друзей «с исключительным успехом читал свою большую неопубликованную комедию “Весёлый разговор”»[39]. В 1913 г. был срыт старый дом, где жили Шишковы, а на его месте Вячеслав Яковлевич на свои средства поставил новый, на постройку которого тогда ушли все его сбережения.

После смерти отца в 1921 г. писатель взял на себя заботу о семье и передал дом в Бежецке сёстрам. В доме писателя хранятся «фотографии Вячеслава Яковлевича, а также все наиболее выдающиеся его произведения с автографами»[40]. В одном из писем 1923 г. Шишков обещал сестре: «В Бежецк приеду обязательно, по всей вероятности к Петрову дню, к этому же времени приедет Ал[ександр] Ив[анович] Ярцев (Катя знает его) и мы вместе с ним пойдём путешествовать по уезду»[41]. В дальнейшем, совершая поездки по всей России, писатель не обходил вниманием и Тверской край: в 1927 г. посещает Вышний Волочёк и Бежецк, в 1929 и 1931 г. – Бежецк, в 1937 г. навещает брата в Вышнем Волочке. Он любил «гулять по “святым местам” Бежецка, мечтать в тихие летние вечера на “задумчивом кладбище”»[42], охотно общался с народом, записывал интересные случаи из жизни, яркие обороты речи, пополняя свою писательскую копилку.

В. Я. Шишков рано обнаружил творческую одарённость. «Первая работа “Волчье логово” – повесть из разбойничьей жизни, вторая – описание крестьянских “посиделок” (бесед) с плясками и песнями. Обе штучки были написаны мною в возрасте одиннадцати-двенадцати лет.

Когда я был в пятом классе, учитель словесности А. П. Павлов прочёл вслух мою классную работу – “Утро в деревне” – и поставил пять. С тех пор, вплоть до самого зрелого возраста, я литературой не занимался, и мне не приходило в голову, что я буду писателем…» – отмечал он в автобиографии[43]. Но, безусловно, необходимо учитывать тот факт, что серьёзно заниматься литературным творчеством В. Я. Шишков стал в Сибири. Началом своей писательской деятельности сам он считал 1912 год, когда в петербургском журнале «Заветы» появился рассказ из тунгусской жизни – «Помолились», а в томской газете «Сибирская жизнь» были напечатаны его очерки и рассказы («Человек из города», «На севере», «На богомолье» и др.). В. Я. Шишков подчёркивал в автобиографии: «Я стал писать “для себя” в Сибири, и ещё в 1909 году начали появляться в местных газетах мои путевые очерки[44]. Потом я писал рассказы, но, считая их неудачными, прятал в стол. В 1912 году в “Заветах” появились мои первые рассказы: “Помолились”, “Суд скорый”, “Краля”. Этот год, в сущности, и надо считать началом моего писательства»[45].

Тем не менее, не следует забывать о тех местах, которые определили мировоззрение и характер будущего писателя. Богатая талантами Тверская земля оказала особое влияние на формирование творческого мира В. Я. Шишкова: «всё виденное и пережитое на Верхневолжье отозвалось впоследствии в многочисленных рассказах, повестях и романах писателя»[46]. И действительно, в созданных в 1918-1925 гг. «шутейных рассказах» и книге очерков «Ржаная Русь» целый ряд эпизодов и зарисовок навеян странствованиями писателя по Тверской губернии. Например, в «Описи моего происшествия» (август 1917) молодой кронштадтский рабочий рассказывает, как он в начале Февральской революции проводил агитацию на родине – в деревне под Бежецком. В рассказе «Бабка» затронута проблема «насильственной мобилизации крестьян в Красную Армию в период гражданской войны, что вызвало активное противодействие деревни»[47]. Изображая послереволюционную действительность в «шутейных рассказах» В. Я. Шишков опирался на факты антимобилизационных крестьянских восстаний в Тверской губернии.

По впечатлениям от поездки в Осташков в Нилову пустынь в 1918 г. им был написан большой очерк «К Угоднику», вошедший в книгу «Ржаная Русь». Не появившийся в периодической печати, этот очерк впервые был опубликован в одиннадцатом томе собраний сочинений В. Я. Шишкова в 1927 г. В основе произведения – картины Осташкова и Нило-Столобенской пустыни, зарисовки станции и города Бологое, встречи с разными людьми, характерные разговоры того сложного, противоречивого времени, диспуты о царе, свободе, большевиках и немцах, о старых и новых порядках. В. Я. Шишков излагает свои наблюдения над социально-психологическими изменениями в народе, выводя колоритные образы старух-богомолок, мужиков, инока, помешавшейся от всего происходящего учительницы, «мешочников», тонко передавая особенности речи этих людей. Н. П. Павлов указывает, что писатель «отмечает признаки роста сознательности и чувства собственного достоинства в массах трудящихся»[48]. И. Г. Изотов замечает, что в этом очерке В. Я. Шишков «верно показал тех людей, по которым ударила революция, которые ненавидели советскую власть, клеветали на нее»[49]. Н. Н. Яновский приходит к выводу, что в очерке отчётливо прослеживается «влияние “просибирских”, областнических догм, в соответствии с которыми Шишков рисует образ идеального мужика – опору как для деревни, так и для города – образ тенденциозный, решительно расходившийся с реальностью»[50]. В. А. Редькин, рассматривая очерк «К Угоднику», обращается к несколько иному аспекту и подчёркивает, что в произведении «живо и непредвзято рассказывается о сохранении после революции в душах русских людей искренней веры»[51]. Точка зрения В. Черкасова-Георгиевского более определённа: «Картины, описанные Шишковым, убеждают: новому строю в коренной России сопротивляются всей душой»[52].

Дата добавления: 2015-10-28