ТВЕРСКОЕ Литературно-художественное общество имени И. С. Никитина

Литературно-художественное общество имени Ивана Саввича Никитина было создано в Твери на Первом съезде пролетарских писателей Тверской губернии, который состоялся 6-8 ноября 1919 г. Среди его 23 делегатов из Твери, Торжка и Тверского уезда были С. Д. Дрожжин, избранный почётным председателем, И. А. Рябов, Я. И. Хохунов (Уховский), В. Я. Оранский, А. И. Рыбкин, С. И. Пухальский (от Тверского пролеткульта) и др. Большинство собравшихся писало стихи, 11 человек печатались, восемь имели изданные поэтические сборники, семеро состояли членами литературных обществ и кружков.

Однако новое литературное общество не стало «пролетарским». Остаётся предположить, что мнения участников съезда относительно идеологической направленности общества разделились. Некоторые (например, И. А. Рябов) покинули съезд, а оставшиеся создали литературное общество, которое сразу же объявило себя «вне политики». Таким образом, на съезде, вошедшем и историю Тверского края как «съезд пролетарских писателей» большинством участников, не согласившихся с политизацией литературы, созданием литературно-художественного общества имени И. С. Никитина заявили о своей оппозиции официальной классовой доктрине Пролеткульта.

Новая литературная организация имела свой устав, разработанный специальной комиссией, в основу которого лёг устав московского литературно-музыкального кружка имени И. З. Сурикова. Целью общества указывалось «…выявление народного творчества, объединение и взаимопомощь писателей из трудового народа в их литературно-художественной деятельности»[285]. Оно планировало издавать газеты, журналы, книги; вести занятия с молодыми литераторами по совершенствованию их литературно-художественной техники, создав для этого студию; иметь свою библиотеку; читать лекции, проводить беседы, литературно-вокальные вечера и даже ставить спектакли. Кроме того, предусматривалось открытие отделений общества в уездных городах Тверской губернии, а также помощь рабочим и крестьянским культурно-просветительским кружкам.

В правление общества вошли С. Д. Дрожжин, Н. С. Власов-Окский, М. С. Дудоров, Л. К. Мошин, Я. И. Уховский. Ревизионную комиссию возглавил С. И. Пухальский. Для вступления в него желающим предлагалось представить в правление автобиографию и три литературных произведения в стихах или прозе. Всего в Никитинское общество входило более тридцати поэтов и писателей Тверской губернии.

Раз в неделю никитинцы собирались на свои «среды», где неизменный руководитель этих «лабораторных занятий» В. Н. Юренев знакомил их с правилами стихосложения, теорией поэзии, историей русской словесности. Из четырёх заседаний в месяц три отводились так называемым «интимным средам», четвёртая проводилась публично с приглашением гостей. Кроме того, никитинцы читали лекции, делали и обсуждали доклады на литературные темы, в частности, о творчестве А. А. Блока, В. Я. Брюсова, В. В. Хлебникова, о современной русской поэзии и т.п. Отметим, что Н. П. Рогожин относился к содержанию вечеров довольно придирчиво. «В большинстве своём, – писал он, – они были скучными и малосодержательными,...но останутся неизгладимым следом в истории местной культурной жизни»[286]. Подсчитано, что за время существования общества было проведено сто две «среды», из них двадцать шесть публичных[287].

Обществом также устраивались платные литературные вечера, пользовавшиеся большой популярностью у горожан. Часть средств, вырученных от их проведения, никитинцы передавали нуждающимся студентам пединститута. Первый такой вечер был посвящён творчеству И. С. Никитина, чьё имя они носили. Затем был отмечен двадцатилетний юбилей литературной деятельности тверского поэта М. М. Соколова. Стараясь учитывать эстетические пристрастия всех членов общества, никитинцы приглашали на свои литературные вечера известных поэтов различных направлений. Так, 10 мая 1924 г. они устроили публичный литературный вечер рабоче-крестьянской поэзии с участием пролетарских поэтов Владимира Кириллова, Михаила Герасимова и др. Затем последовали юбилейный вечер С. Д. Дрожжина и вечер памяти А. Ширяевца, на котором выступал С. А. Есенин[288]. Вероятно, именно тогда он отметил особую образность поэзии Осипа Смольского, редактора осташковской газеты «Красная волна». Об этом писал в статье «О литературном движении в Калининской области в 20-30-х годах» Н. И. Попов: «С гордостью рассказывал мне Смольский, как однажды выступал где-то на вечере с Сергеем Есениным и восхитил его своей метафорой “…колотушки-деревянные соловьи...” Не знаю, насколько это верно, но Сергей Александрович, как помнится, просил у Осипа подарить ему этот образ...»[289]

Никитинцы тяжело восприняли трагическую гибель С. А. Есенина. В почётном карауле у его гроба стоял С. Д. Дрожжин[290]. Н. П. Рогожин, тоже лично знавший Есенина, писал в дневнике: «Вчера на Ваганьковском кладбище рядом с Неверовым и Ширяевцем похоронили Сергея Есенина. Бедняга поехал в Питер и там повесился. Ясно – не от хорошей жизни....Хоронили Сережу торжественно. Но к чему торжественность мёртвому!.. Если бы должным образом относились к нему живому, похорон ещё не было бы»[291]. Удивительно пророчески передал неизбежность гибели известного поэта в своём стихотворении «Сергею Есенину» (1922) М. С. Дудоров: он писал о «двенадцатом часе» Есенина и о том, что город стал для него «погостом».

Таким образом, благодаря связям никитинцев с известными поэтами России 1920-х гг. литературная жизнь Твери оказалась намного разнообразнее и богаче. Но этим их творческие контакты не ограничивались. Выпуск в 1920 г. первого коллективного литературного альманаха никитинцев «Зарницы» осуществился благодаря помощи В. Я. Брюсова, который 23 января того же года направил письмо Тверскому отделению государственного издательства с ходатайством «...об оказании возможного содействия Тверскому литературно-художественному обществу имени Никитина в смысле издания отдельных книг членов общества и сборных альманахов»[292]. В. Я. Брюсов следил за творчеством никитинцев и в одной из своих статей о развитии послереволюционной поэзии упомянул С. Д. Дрожжина, Н. С. Власова-Окского, М. С. Дудорова[293].

Совместное участие в поэтических альманахах стало важнейшей формой сотрудничества никитинцев. За непродолжительное время существования общество издало две таких книги – «Зарницы» (1920) и «Среды» (1923). Кроме того, вышло множество небольших персональных сборников этих поэтов, например, «Аккорды» (1920), «Узоры» (1922), «Ухабы» (1922), «Из полей» (1923) М. С. Дудорова, «Песни свободы» (1919), «Рубинове завтра» (1920), «Тишина» (1921) Н. С. Власова-Окского и др.

В альманах «Зарницы» вошли произведения одиннадцати авторов. Он открывается стихами Николая Степановича Власова-Окского (1888-1947). Поэт начинает разговор с трагической ноты: «Тернист наш путь. Безвестны дали. // Пред нами всюду скорбь идёт». Но его не оставляет надежда на радостные, светлые перемены, вера в разум человека.

Н. С. Власов-Окский, как и большинство никитинцев, выражал социальные явления через природные образы-символы (круговорот времён года) и трудовые процессы крестьянской жизни. У него возникает мотив замены старого жестокого мира на режим демократический, свободный: «Во власти Вьюг была Страна. // Трещал Мороз. // И вдруг – Весна! // И вдруг кругом цветенье Роз!»[294]

В числе его лучших пейзажных стихотворений – «Вечер» и «Белые голуби». Опора на фольклор ощутима в подборе красочных эпитетов: «роса серебристая», «трава шелковистая», «волною жемчужною», «бриллиантовых крыл», «поля иглистые», метафоричности образов: «Вечер спускается дымкою сизою», «Высь одевается звёздною ризою», «Кто-то неловкий толкнул – как ненужную – // Сверху свечу в полумрак. // И прокатилась волною жемчужною // Та в синеватый овраг» («Вечер»; С, 12-13).

Одной из главных в творчестве национально ориентированных поэтов-никитинцев была проблема «человек и земля». Но если в пролетарской поэзии обращалось внимание на раскрытие её социально-политического аспекта, то у никитинцев она приобрела социально-нравственное содержание. Н. С. Власов-Окский в своих пейзажных зарисовках попытался раскрыть тайну взаимоотношений природы и человека: «Всмотритесь в тьму, она глядит // Незримыми глазами, // Как будто тайну сторожит, // Всегда следя за нами»[295]. В стихотворении «Почему я пою о природе...» он прямо указывает на национальные истоки своего творчества: «Мне, поэту Микулина рода, // Ещё в юности ранней моей, // Нашептала напевы природа, // Потому я и верен так ей»[296].

Образы рассвета, пожара, красных маков, зари, солнца, которые Власов-Окский использовал как мифологемы революции, стали выступать у него в традиционном качестве метафор, олицетворений обычных природных и бытовых явлений: «Как брызжет солнце жаркими лучами, // И как лазурь небесная ясна!», «На лугах, как маки, бабьи сарафаны», «Вот багряными руками // Зорька машет на востоке», «Горят ли зори красные // Багряными пожарами, // Поля, луга атласные // И тут объяты чарами»[297].

Переосмысливается и образ леса. С ним поэт теперь начинает связывать, с одной стороны, духовное начало в человеке («Стал храмом таинственный лес»), с другой, появляется образ леса «лешьего», который имеет иную социальную окраску – намёк на реалии нового времени: «В гибельном лешьем лесу // Хмурь. Всё сильней непогодь...»[298]

В духе новокрестьянской поэзии написаны стихи Матвея Семёновича Дудорова (1891-1956), который приходился родным племянником С. Д. Дрожжину. Для его лирики характерны крестьянская лексика и образы: «луг – некошеный, зелёный», «как постриженный Монах», «на полях твоих молиться», «слиться с горем и нуждою», «душою отдохнуть» и т.п. Поэт не отделяет себя от пахарей и косарей. Опираясь на фольклор, он утверждает мысль о том, что родной край – это «родник богатства», «колыбель богатырей». В стихотворении «В поле рожь склонясь над васильками...» Дудоров очарован красотой природы, облагороженной, взлелеянной руками крестьянина. Здесь звучит мотив чудесной, непознанной, сказочной красоты живого природного мира, которую поэт старается передать с помощью собственных образов («Рябь живая, точно ворожея», «тихоструйный ветер», «сиянье изумрудное»). «Жизни сказка» заключается в крестьянской жизни и простых картинах деревенской природы: «У окна увядшая рябина // Сиротливо гроздьями шумит», «Пахнет гарью дыма от овина», «Листопад кружится на просторе», которые могут сделать человека счастливым («Осеннее»; З, 8).

М. С. Дудоров выражает пессимистическое настроение открытым неприятием города и категорично заявляет о приверженности деревне: «Я не буду петь о трамвае, // И славить города шумный пляс», «Мне не нравится город в Мае, // Я овсяно-ржаной поэт» (С, 24).

В его стихотворениях стержневой является тема неразрывной, духовной связи человека и природы, идущей от пантеистических традиций восприятия мира. Идея растворённости души в прекрасном, огромном, непостижимом пространстве природы выражена им в строках «Моя душа – Ржаное поле, // А сердце – Песня соловья»[299], которые можно назвать творческим кредо поэта.

Образ «милого края», родной деревни, матушки-реки («Шоша – мать родных полей»), некошеных лугов («Луг некошеный, зелёный – Сын, кормилец пахарей») связан с устнопоэтическими традициями воплощения единства мира и человека. Деревня – это «Мирские большие ворота», открывающие путь в мир собственной души лирического героя.

Природа явно одушевляется поэтом, и для передачи её неброской, но волнующей красоты он подбирает собственные метафоры и сравнения: «В поле рожь, склонясь над васильками, // Робко шепчет сказки неземные, // Тихоструйный ветер ручейками // Шевелит колосья наливные[300].

В ранних стихах М. С. Дудорова проявляются романтические мотивы любовной лирики, где одинокий влюблённый лирический герой как «вольная птица» улетает в «неземные края», живёт «вдохновеньем пылая» («Когда утренней негою дышат цветы...»[301] и др.

В последующих сборниках он продолжает поэтизировать привычные и милые деревенские картины: старые овины, забытую копну сена, бани-попугаи. При этом в романтический образ патриархального деревенского быта вплетается мотив, связанный с социальными проблемами крестьянской жизни («нищие, как прежде мужики»; «На сходках бестолково и с руганью решаются дела»).

М. С. Дудорова волновала судьба России, которую он связывает с темой поэта и поэзии: «Люблю я бедную Россию, // О ней молюсь в кругу ягнят» («Я омужичился в деревне...»)[302]. Признаваясь в любви к России, поэт испытывает страдания за неё: «О, мать моя! О, Русь ржаная! // Как больно мне любить тебя, // Любить, безумствовать, страдая – // Страдать за всех и за себя»[303].

Надежды, которые поэт связывал с революционным обновлением жизни, не оправдались: «Под пеленой октябрьской бури, // Под тусклым светом фонарей // Вели нас в край иной лазури, // В иное царство без царей // Мы шли и, думая о счастьи, // Молитвы пели на пути... // Пройдя ж осеннее ненастье, // В иное царство не пришли»[304].

Поэтизация крестьянского мира свойственна и В. Ф. Львову (псевдоним Кузьма Тёркин). Душа его лирического героя рвётся «на простор», в поля и рощи, а приходится «работать за хлеб, за гроши». Воскресить угасшую душу смогли только «вольных песен мотивы живые» и надежда на «грозовой огонь» революции, который «разрушит гнёт тирании». В. Ф. Львов поэтизирует идею вольницы, свойственную русскому крестьянству.

В сборник «Зарницы» также вошли два стихотворения Ивана Тимофеевича Синякова (1882 –?) «Люблю откос на волжском берегу...» и «Метелица». «Родной простор» и «родная простота» русской природы, покоряющие сердце поэта, вызывают у него чувство гордости; одновременно подмечается и «грусть во всём отброшенных столетий», «медлительность, молчанье, пустота», «взрытое тело матери России». Богатая историческая судьба родины заставляет Синякова задуматься о её величии, но тут же он сопоставляет историю с современностью: «Какой теперь подвластен ты стихии?» (З, 17). Трагедийные нотки звучат и в стихотворении «Метелица», которая перерастает в неотвратимый образ смерти.

Пафос стихотворения П. Раменского «Дымятся трубы – темнеет небо...» заключается в растущей силе народного гнева против «владык мира» и победе над «довольными и сытыми» (З, 16).

Альманах «Зарницы» получил довольно суровую оценку как тверской, так и центральной (С. М. Городецкий, В. Я. Брюсов) критики. На наш взгляд, тенденциозными являлись претензии по поводу тематики, упрёки в асоциальности произведений никитинцев, поскольку они давали собственную интерпретацию действительности и выразили личное мировосприятие. Но вполне обоснованными являлись замечания в отношении мастерства и поэтической техники начинающих стихотворцев.

Во втором сборнике «Среды» (1923) никитинцы, несмотря на давление критики, по-прежнему печатали произведения тверских поэтов и писателей независимо от идейно-эстетических установок. Непостоянство, изменчивость, быстротечность жизни, красота, «небезупречная любовь», даже сама «грусть поэта» – весь чувственный мир несовершенен и непрочен, считает лирический герой Александра Докучаева («Грусть»). Надежды на дружески протянутую руку не оправдываются: «Но нет огней. Кругом пустыня… // И что ни час – темней... темней...» (С, 10), а повторяющийся рефреном образ не солнечной, а окутывающейся тьмой пустыни подчёркивает его трагическое одиночество.

Николай Петрович Рогожин (1890-1962) пытается передать свой внутренний дискомфорт осенней картиной разлуки журавлей с родными местами, и их прощальный крик сливается с церковным звоном, кажущимся поэту погребальным. И даже красочный эпитет «золотое на ней покрывало» воспринимается как обычная пышность обряда похорон (С, 25).

Название самостоятельного сборника стихов Н. П. Рогожина «Листопад» (1921) настраивает читателя на минорный тон, указывая на преобладание в нём характерных для большинства никитинцев мотивов тоски, печали, ухода. Не случайно книга завершается стихотворением «Осень» (1921), где остро ощущается трагическое приближение конца: «Жизнь прошла... и в душу веет холод – // В душу веет холод... Осень, это – ты...»[305]

Лирический герой Н. П. Рогожина предстаёт в образе глубокого старика («Ласкаю старческой рукой...», «И взором старческим проворно // Ищу родимое средь лиц»), уставшего от бренной жизни одинокого странника: «...Я устал от дороги, – // Буря бросила вызов в пути...»[306] Мотив одиночества передаётся образом челнока, который «...как ратник в бранном поле, // От ран оставлен умирать»[307].

В стихотворении «Тоска» Константина Тимофеевича Берсенева (1891 –?) лирический герой ранен этим чувством прямо в сердце: «Тоска осенняя, змея моя, // Ты подползаешь вновь ко мне неслышно» (С, 38). Д. Мирский в стихотворении «Моя песнь лебединая спета» также видит мир в чёрных тонах: «Ночь черна и не видно рассвета. // И в тумане – заветная даль... // Моя песнь лебединая спета, // В сердце холод, тоска и печаль...» (С, 28).

Эти строки звучат резким диссонансом революционно-романтической пролетарской поэзии, провозглашавшей наступление в стране «красных рассветов».

Отдельные поэты-никитинцы старались выйти на философский уровень постижения бытия. Извечную проблему жизни и смерти В. Н. Юренев решает для себя в пользу последней из-за того, что не усматривает смысла жить. Лирический герой его стихотворения «Одиночество» не просто заявляет о себе «я в мире один», но и намерен сразиться с «пустотой», которая в контексте других стихотворений («Моя Печаль безвольна...», «Душа человека везде одинока...») выступает как некий образ мира тьмы и зла. Поэт не верит в возможность нового возрождения: «Но польза какая – души я не вдуну...» Ощущение несвободы передаётся через образ «Подземной Тюрьмы», т.е. Ада, царства Сатаны, которую познала его душа. Мотив смерти звучит как избавление от всех земных страданий: «Скорее, природа, исполни обряды».

Стихотворения Зинаиды Фёдоровны Варваркиной (1895 –?) отличаются исповедальностью, психологизмом, стремлением к самовыражению личности. Христианский мотив роднит её лирику со стихами А. А. Ахматовой. Варваркина мучается оттого, что забыты истоки русской национальной духовности, за оглушающей барабанной дробью пролетарских романтиков не слышны стоны одинокой, сомневающейся души. Об этом она с горечью писала в стихотворении «Забытый храм»: «И стоит он всеми позабытый, // Строг, задумчив лик у образов, // Серым мхом и зеленью повитый, // Затаив величие эпох»[308]. Прекрасно понимая, что её стихи не вписываются в революционную этику, Варваркина идёт на «самосожжение»: «Я корабли свои сожгла, // Последний запылал; // В вечернем сумраке закат // Лишь тихо догорал…»[309]

Образ, передающий бессмысленность существования, появляется у осташковского поэта Осипа Смольского. Его «вечерняя телега» жизни нагромождена «и глушью, и тоской», хотя поэт использует необычные метафоры: «Сочится кровь из вены Небосклона», «Малиновые Баржи облаков» (С, 38) и т.п.

Элегические настроения сборника «Среды» давали повод современникам, одержимым классовыми теориями, назвать произведения никитинцев «духовным убожеством», усматривая в них «стремление пойти прочь от революции»[310].

С конца 1924 г. деятельность общества начала постепенно ослабевать, а в 1926 г. была официально прекращена. Одной из причин его закрытия, безусловно, являлось негативное отношение ко всем рабоче-крестьянским поэтам, выразившееся в государственной политике в области литературы и искусства. В апреле 1925 г. Н. П. Рогожин, писал в дневнике: «Вчера был в Главлите. Узнал, что Обществу изучения Тверского края и Никитинскому обществу издательская деятельность не разрешена»[311].

Главная же причина ликвидации этого общества была политическая. Как выяснилось из судебно-следственного дела, заведённого в 1951 г. на бывшего никитинца Е. Е. Шарова, оно считалось эсеровским по идеологии. В справке-ориентировке, находящейся в деле, говорится следующее: «Рассматривая литературное творчество общество им[ени] поэта Никитина с политической точки зрения следует отметить, что оно было чуждо пролетарской идеологии и отражало настроения кулацкой части деревни. Это подтверждается и связями данного общества с Суриковским кружком в Москве (здесь он тоже назван эсеровским. – И. Г.), в котором преобладали в то время антисоветски настроенные “литераторы” Клюев и др....можно предположить, что в рассматриваемый период обострённой классовой борьбы оно было прикрытием для антисоветской работы»[312].

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Бойников А. М. Поэзия Спиридона Дрожжина: Монография. Тверь: Твер. гос. ун-т, 2005.С. 71-75.

Гончарова И. А., Редькин В. А. Ревнители традиций: Очерк о Тверском литературно-художественном обществе имени И. С. Никитина. Тверь: Тверское областное книжно-журнальное издательство, 2002.

Спиридон Дрожжин глазами современников и потомков: Статьи и воспоминания. Тверь: Золотая буква, 2001. (Тверской литературный архив. Вып. 3). С. 101-108, 124-135.

Калининские писатели: биобиблиографический справочник. Калинин: Калининское книжное издательство, 1964. С. 5-11, 19-23, 45-49, 123-126, 152-155.

Дата добавления: 2015-10-28