Владимир Владимирович маяковский 1 страница

(1893-1930)

12 июня 1927 г. в газете «Тверская правда» появилась небольшая заметка под названием «Лекция поэта В. В. Маяковского», в которой говорилось: «Завтра, в Твери Маяковский читает лекцию о современной литературе, в частности об её левом фронте.

Революционность Маяковского и в поисках новых форм в искусстве. Маяковский, как художник слова, никогда не топтался на одном месте. Поэтический путь его – динамичен. Разумеется, на этом пути были свои срывы, свои отклонения»[156].

В. В. Маяковский много и целенаправленно путешествовал по Советскому Союзу с 1926 г. вплоть до последних дней жизни. Тому имелись свои причины. По существу, он стал первым из поэтов советской эпохи, кто после Гражданской войны начал завоёвывать массовую аудиторию, будить у публики интерес не только к собственному творчеству, но и вообще к искусству звучащего со сцены стихотворного слова. «Вторая работа – продолжаю прерванную традицию трубадуров и менестрелей. Езжу по городам и читаю», – отмечал поэт в автобиографии[157].

Кроме того, поездки Маяковского по СССР были вызваны и его активным участием в работе литературной группы «ЛЕФ» (Левый фронт искусства), куда он вступил в конце 1922 г. Непосредственное влияние на лирику Маяковского оказала выдвинутая лефовцами теория «социального заказа». Конечно, поэт понимал «соцзаказ» не в примитивной вульгарно-социологической трактовке, а, прежде всего, как внутреннюю потребность реагировать своим творчеством на грандиозные перемены в жизни страны и народа. Эту мысль он озвучил в статье «Как делать стихи» (1926): «Чтобы правильно понимать социальный заказ, поэт должен быть в центре дел и событий» (12, 116). А после публичного диспута «ЛЕФ или блеф?» в марте 1927 г. Маяковский в небольшой статье «Что я делаю?» (1927) так определил свою первоочередную творческую цель: «…развоз идей Лефа и стихов по городам Союза» (12, 137).

В Твери поэт оказался в известной степени случайно: он ехал поездом в Ленинград, чтобы прочесть там первую часть поэмы «Хорошо», однако его импресарио П. И. Лавут предложил на один день задержаться в нашем городе: «Я предложил остановиться на день в Твери, а то, обычно едешь, скажем, в Нижний, забываешь про Владимир, мчишься в Ленинград – пролетаешь в сладком сне Тверь. Он согласился со мной»[158].

Программа выступления В. В. Маяковского в Твери включала в себя доклад «Лицо левой литературы», в котором затрагивались следующие темы: «Что такое левая литература?», «Как выучится в 5 уроков писать стихи?», «Поп или мастер?», «Можно ли рифму забыть в трамвае?», «Стихийное бедствие», «Львицы с гривами и марш с кавычками», «Есенинство и гитары», «Поэты, зубные врачи и служители культа», «Что такое новый Леф?», «Как нарисовать женщину, скрывающую свои годы» и «Асеев, Кирсанов, Пастернак, Третьяков, Сельвинский, Каменский и другие». Затем предполагалось чтение стихов и поэм, а в заключение – ответы на записки из зала»[159].

Встреча с В. В. Маяковским состоялась в колонном зале городского Совета (ныне Дом офицеров), и была действительно неординарным событием в литературно-общественной жизни Твери: по разным источникам, на неё пришло от 300 до 500 человек. Причём сам поэт появился всего за пять минут до её начала, что вызвало волнение П. И. Лавута. По его словам, Маяковский так объяснил свой поздний приход:

«– Считайте – приехал вовремя, – успокаивает он меня. – Двадцать минут сдавал вещи на хранение. Десять минут договаривался о плацкарте в Ленинград. Остальное время шагал с вокзала до города, включая сюда, конечно, и гулянье по главной улице. <…>

Сделайте ещё скидку на луну. Я шёл медленно-медленно. По дороге настроился на луну»[160].

Тверской литератор Макарий Бритов[161] вспоминал:

«Появился Владимир Владимирович Маяковский.

Он неторопливо ходил по сцене, ожидая установления необходимой тишины. Собравшиеся с нескрываемым интересом следили за каждым движением его атлетической фигуры. Крупная голова с коротко постриженными волосами, крутой лоб, волевой подбородок, зоркие, всё замечающие глаза. Серый костюм, полы пиджака не застёгнуты. Белая рубашка с цветным галстуком. Обшлага широких брюк закрывали носки жёлтых с толстыми подошвами ботинок… <…>

Игнорируя хихикающих и ехидно перешёптывавшихся любителей “чистой поэзии”, собравшихся в первых рядах, он говорил о реконструкции промышленности, о задачах советской литературы, о необходимости создания политически острых и целеустремленных произведений…»[162]

Ещё один свидетель этого события В. А. Жуков, руководитель литературного кружка при Калининском Дворце пионеров, так рассказывал о выступлении поэта: «В зале Маяковский освоился очень быстро. Выйдя на эстраду, он снял пиджак, засучил рукава. Услышав чьё-то шокирующее хмыканье – суховато объяснил, что он, Маяковский, “у себя на производстве” и имеет право на привычный ему рабочий вид.

Затем начал рассказывать. Не лекцию читать, не доклад делать, а именно рассказывать. Фразы короткие, крепко сделанные, острые, мысль гибкая, логически безупречная. Вместо тезисов ассоциации. Так от одной ассоциации к другой, от другой к третьей и гнал, как по ступенькам»[163].

П. И. Лавут справедливо назвал 1927-й «болдинским» годом поэта. В. В. Маяковский создал тогда поэму «Хорошо!», 70 стихотворений, 20 статей и очерков, 3 киносценария. Но за этой внешне бурной творческой активностью скрывалось душевное напряжение и огромная внутренняя усталость. Поэт с всё большей тревогой чувствовал и понимал, что идеалы революции, на бескорыстную службу которой он отдал свой талант, предаются и разрушаются. Пышным ядовитым цветом в стране расцветали взяточничество, мещанство, бюрократизм, кумовство, очковтирательство, и Маяковский рубил эту зловещую поросль острым мечом сатиры. Стихотворения «Столп», «Протекция», «Взяточники», «Мразь», «Подлиза», «Фабрика бюрократов» и немало других били не в бровь, а в глаз. Окончательный приговор политической системе, культивирующей эти общественные пороки, поэт вынесет позднее пьесами «Клоп» и «Баня». Наиболее сильно трагическая раздвоенность его сознания проступила в стихотворении «Разговор с фининспектором о поэзии» (1926): «Всё меньше любится, всё меньше дерзается, // И лоб мой время с разбега крушит. // Приходит страшнейшая из амортизаций – // Амортизация сердца и души» (7, 124).

В. В. Маяковский читал это стихотворение со сцены далеко не везде. В Твери – прочёл[164], добавив к нему и недавние стихи, в том числе «Блек энд уайт», «Сергею Есенину», «Товарищу Нетте – пароходу и человеку», отрывки из поэмы «Хорошо!». Затем ответил на вопросы из зала.

16 июня 1927 г. «Тверская правда» напечатала отчёт о вечере, подписанный инициалами «И. К.-К». За ними спрятался один из местных «пролетарских» критиков И. Кац-Каган. Несколько хвалебных фраз в адрес поэта не могли скрыть ту неприязнь, с которой Кац-Каган стремился не только принизить само выступление Маяковского, но и поставить под сомнение необходимость и полезность его творчества читателю: «Маяковский, безусловно, ценный, для нашей современности, писатель. Он – живое эхо своих дней, он – рупор чувств и настроений массы.

Но Маяковский далеко от нашего быта, от понимания рабочих и крестьян. Он не проникает огромным большинством своих вещей в “нутро” нашего нового читателя.

Мало рабочих комнат, где на этажерке хранилась книжка Маяковского. Писатель надеется на жизнь в грядущих поколениях, – не будем отнимать у него этой надежды, не станем разочаровывать.

Однако, склонность к буйству в литературе (наследие футуризма) спорит в Маяковском со зрелой мыслью пролетарского творца. Поэтому и очередной дебош (выделено нами. – А.Б.) вышел боком»[165].

Что подразумевал под «дебошем» Кац-Каган? П. И. Лавут писал, что Маяковский был в тот вечер в приподнятом настроении, так как накануне с радостью узнал о выходе из печати первого тома его полного собрания сочинений[166]. Но обратим внимание на один важный момент, подмеченный М. Е. Бритовым:

«На сцену перепархивали записочки. Посматривая изредка на их растущую горку, Владимир Владимирович каждый раз по-особому встряхивал головой и, улыбаясь, продолжал читать. Очевидно, он предвидел их содержание. <…>

– Большинство этих записок, – сказал он, – задают люди, которым нет дела до литературы. Зачитывать – напрасно тратить время»[167].

Успех выступлений поэта в 1927 г. во многом был обеспечен его широкой популярностью. Люди шли именно «на Маяковского», который действительно был великолепным чтецом-декламатором. Не изменил он себе и в Твери, о чём с восторгом писал В. А. Жуков: «Потом начались стихи. Эмоциональное впечатление их было огромно. Крепкая, мужественная мускулатура стиха придавала ему ощущение твёрдой монолитности, впечатление живой, законченной формы. Таким же собранным, монолитным выглядел и сам поэт. Никакой жестикуляции. Мужественно-спокойный голос, прекрасная дикция. <…> Он работал. А вместе с ним работала и аудитория – средние провинциальные читатели и дилетанты, повышением лирической культуры которых он был занят. Аплодисменты его не увлекали. Он не делался от них ни добрее, ни мягче. Расхаживая по эстраде, он вколачивал в аудиторию острые строчки своих стихов. Острые, как гвозди. И вколачивал, не останавливаясь – до самой шляпки»[168].

Вместе с тем, среди посетителей вечеров Маяковского неизменно присутствовала и окололитературная публика, настойчиво пытавшаяся спровоцировать его на скандал. На подобные «уколы» поэт всегда отвечал грубо и дерзко. Особенно в тех случаях, когда затрагивался вопрос о «непонятности» его стихотворений читателю.

Тверской вечер в этом отношении не стал исключением. Ещё один его участник, известный в прошлом тверской журналист Николай Балакин писал: «Поступали вопросы злоехидные. И обязательно о “непонятности” стихов Маяковского. Маяковский с афористической краткостью и меткостью отвечал на них. Зал волновался, смеялся, аплодировал, шумел»[169]. Не исключено, что автором одного из «злоехидных» вопросов мог быть Кац-Каган. И, получив от поэта остроумный отпор, он потом вволю излил свою критическую желчь на газетной полосе:

«Маяковский идёт в первых рядах современной литературы, вернее, поэзии. После Демьяна Бедного – его место. Хотя, если внимательно вглядеться в знакомство читателя с писателем, мы увидим, что оно основано не на издаваемых книжках Маяковского, а на его подписях в “Известиях” и “Правде”»[170].

По свидетельству П. И. Лавута, только «за последние четыре года (1926-1929. – А.Б.) он [Маяковский] собрал около 20 000 записок»[171]. Знакомство с ними позволяет не только существенно дополнить имеющуюся информацию о выступлении поэта в конкретном городе, но и почти осязаемо почувствовать неповторимую атмосферу тех переходных лет, когда бурная литературная жизнь постепенно замирала под всё более тяжелеющим идеологическим прессом.

В Твери поэт получил от присутствующих 46 записок; ни одна из них ранее не публиковалась. Тверское «собрание» адресованных В. В. Маяковскому вопросов, просьб, недоумённых и ядовитых замечаний – подлинно уникальный материал, который в самой полной мере раскрывает особенности неоднозначного восприятия его личности и творчества местной интеллигенцией 1920-х гг., а также литературно-общественный контекст эпохи[172].

По своему содержанию все «тверские» записки (коллективные и индивидуальные) можно условно разделить на 11 групп. Одни записки содержат сразу несколько разноплановых вопросов, другие указывают на социальный статус и интеллектуальный уровень их авторов.

Первая группа записок (8[173]) отличалась одинаковой просьбой – прочитать поэму «Облако в штанах». Авторами трёх записок были студенты Тверского педагогического института.

Мы видим, что эта поэма, созданная в 1914-1915 гг. и незаявленная в программе вечера, и после революции по-прежнему оставалась популярной среди тверской молодёжи. Почему? Дело в том, что «Облако в штанах» содержало в себе два взаимоисключающих начала: отрицающее – «”Долой вашу любовь”, “долой ваше искусство”, “долой ваш строй”, “долой вашу религию” – четыре крика четырёх частей» (1, 441) – и созидающее, «утверждение творчества как позиции, единственно достойной человека во всех важных для него сферах жизни»[174] (в оригинале жирный шрифт. – А. Б.). И то, и другое в одинаковой степени импонировало молодому поколению. Можно предположить, что написавшие записки студенты входили в неформальное творческое объединение, известное в истории Твери XX века как «литературная группа». К тому же кое-кто из её участников придерживался настроений, оппозиционных советской идеологии.

Вторая группа записок (2) касалась стихотворений «Необычайное приключение, бывшее с Владимиром Маяковским летом на даче» (1920), «Юбилейное» (1924) и «Комсомольская» (1924) в увязке с проблемой понимания последнего школьниками.

Третья группа записок (2) содержала постоянно задаваемый поэту во многих городах вопрос о преобладании в его лирике местоимения «я»:

«Маяковскому

Почему Вы в своих стихотворениях так много говорите о себе: Я – Маяковский и т. п.?»[175]

Четвёртая группа записок (3) также ставила типичную, но волнующую В. В. Маяковского проблему доступности его стихотворений народу, например:

«Маяк[овскому]

Если вас не понимает рабочий и крестьянин сейчас, то для кого вы пишите, или рас[с]читываете, что вас поймут ч[е]резь тысячу лет»[176].

В центре внимания пятой группы записок (3) был вопрос об отношении В. В. Маяковского к молодым поэтам:

«Своим огульным высмеиванием молодняка Вы не приносите ли вреда? ведь смена Вам идёт из молодняка, среди которых не мало талантливых»[177].

Шестая группа записок (10) демонстрировала знакомство части собравшихся с общелитературным процессом тех лет и, в частности, с участием поэта в теоретической и практической деятельности группы «ЛЕФ». Судя по характеру некоторых вопросов, среди спрашивающих были и весьма образованные люди, знакомые с дореволюционными манифестами футуристов и следящие за литературно-критическими дискуссиями той поры, например:

«Что Вы думает[е] о перспективах Левого фронта? Почему так похудел “ЛЕФ”?»[178]

«[Маяко<вскому>] (написано на обороте записки. – А.Б.)

Почему вы говорите только о положительных качествах ЛЕФ’а и умалчиваете об отрицательн[ых]»[179].

Особое место занимает седьмая группа записок (6), посвящённая Сергею Есенину. Задаваемые вопросы свидетельствовали, во-первых, о сохраняющейся популярности его творчества у тверской публики, и, во-вторых, об известной полярности взглядов по отношению к нему: «Почему о Есенине ничего не сказали, хотя в афише обещано?»[180] Ещё более интересные записки:

«Маяковскому

1. Что такое Есенинство и как его понимать?

2. Что за причина заставила провитольство запретить стихи Есенина?»[181]

«т. Маяковский!

Скажите суть стиха Сергея Есенина, ведь молодёжь сильно увлекается Им, подчас непонимая смысла стиха, втягивается в упадочность его настроения»[182].

Авторов восьмой группы записок (2) интересовало мнение В. В. Маяковского о других современных поэтах: Б. Л. Пастернаке, Н. Н. Асееве, С. И. Кирсанове, И. Л. Сельвинском, А. И. Безыменском.

Записки девятой группы (2) обратили внимание на внешность поэта и его манеру излагать свои мысли. По нашему мнению, их авторы представляли ту категорию лиц, которые встречались на всех выступлениях В. В. Маяковского и стремились вывести его из себя:

«1) Почему Вы явились в Тверь не в жёлтой кофте, как прежде ходили?

2) Почему афишируетесь как фокусник-эстрадник?

3) Почему цены на лекцию нэпмановские, ведь вы же рабочий поэт»[183].

Или: «т. Маяковский!

Вы настолько неубедительно говорили, что не хочется даже возражать»[184].

В десятой группе записок (5) присутствовали вопросы о том, как научиться писать стихи, о «производственном» характере литературы и об отношении поэта к другим видам искусства.

Одиннадцатая группа записок (3) носит комплексный характер, так как содержит сразу несколько вопросов, в том числе повторявшихся ранее. Вот текст одной из них:

«Вопросы:

1. Вы писали поэму о Ленине. Почему она неизвестна?

2. Признаёте ли Вы правильным поэтический труд Д. Бедного?

3. Почему Вы смеётесь над 240.000 поэтами. Ведь через это могут выявиться и правильные работники слова?

4. Состоите ли Вы в ВКП (б), а если нет то почему?»[185]

Выступление В. В. Маяковского в Твери, безусловно, стало нерядовым событием. А тексты адресованных ему записок дают нам возможность сделать некоторые обобщающие выводы. Во-первых, поэзия В. В. Маяковского была весьма популярна среди студенческой молодёжи и педагогов. Во-вторых, тверская интеллигенция следила за общероссийским литературным и литературно-критическим процессом. В-третьих, ряд вопросов (в частности, о Есенине, членстве в партии, доступности стихотворений для понимания, и наличии в них авторского «я») отразил типичность восприятия личности и творчества поэта, ведь об этом же спрашивали у него и в других городах СССР. И, в-четвёртых, несмотря на официальное идеологическое давление, среди тверской читательской аудитории по-прежнему находилось немало любителей поэзии С. А. Есенина.

По воспоминаниям М. Е. Бритова, на следующий день, т. е. 13 июня 1927 г., В. В. Маяковский встретился с рабочими в клубе тверской фабрики «Пролетарская мануфактура». А вот это как раз нельзя считать случайным. Современники поэта не раз подчёркивали, что публично брошенные реплики о «недоступности» его стихотворений рабочей массе Маяковский воспринимал болезненно и не упускал шанса убедиться в обратном. Без этого каверзного упрёка не обошлось и его выступление в актовом зале городского совета. По свидетельству В. А. Жукова, поэт «очень много говорил о своей пресловутой “непонятливости”, трудности для масс. Громил бескультурье книжных продавцов и невежественность библиотекарей, прививающих читателю свой провинциально мещанский вкус»[186]. Этот упрёк в «непонятности» он парировал так: «Между мной и массой стоит мещанин. Традиционный, ленивый, нелюбопытный, напуганный тем, что мои стихи заставляют его чему-то заново переучиваться, что-то заново осознавать и осваивать. И своё мещанское непринятие меня, непонимание меня он выдаёт за массовое читательское мнение. Чушь!..»[187]

Удивительно, но о посещении Маяковским «Пролетарки» в других источниках ничего не говорится. Так, П. И. Лавут писал, что после вечера в Твери они с поэтом шли на вокзал. Однако записки М. Е. Бритова, который сопровождал поэта 13 июня, настолько детально освещают этот факт, что не возникает ни тени сомнения в его достоверности. Бритов побывал с Маяковским «в фабричном райкоме партии, комитете комсомола, присутствовал на беседах с рабочими и работницами»[188]. Поэта «интересовало буквально всё: выполнение плана, заработки, имена новаторов и лодырей, проявления хулиганства…»[189] Некоторые неудобства обстановки во время выступления в клубе с лихвой компенсировались искренним и самым доброжелательным приёмом:

«Закончив 15-20-минутное вступление, Маяковский начал читать поэму “Владимир Ильич Ленин”».

Было душно и жарко. Поэт устал. Он жадно пил воду, вытирал вспотевшее лицо и читал, читал и читал…

Гром аплодисментов завершал каждое стихотворение. Органическая связь установилась между Маяковским и аудиторией. Какая разница по сравнению с предшествующим (выделено нами. – А. Б.) вечером! Здесь он был своим, читавшим замечательные стихи о революции, о социалистическом строительстве, о героизме рабочего класса, о борьбе с пережитками прошлого»[190].

Расставание рабочих с поэтом также было тёплым и сердечным, с приглашением непременно вновь приехать на «Пролетарку».

Визит поэта в Тверь породил ещё одну загадку. И упомянутые выше местные очевидцы, и составитель книги «Маяковский. Хроника жизни и деятельности» В. А. Катанян датой его выступления в зале Тверского горсовета называют 12 июня 1927 г.[191] В этом случае всё выглядит вполне логично: 12 июня 1927 г. было воскресенье, в понедельник, в первой половине дня, поэт встретился с рабочими «Пролетарки», а после обеда или ближе к вечеру вместе с П. И. Лавутом отправился поездом в Ленинград. Тогда как расценить слово «завтра» в анонсе «Тверской правды» о приезде Маяковского, тем более что в ряде последующих публикаций стало фигурировать уже 13 июня?[192] Можно предположить, что газета дала не совсем точную информацию либо из-за внезапного изменения планов поэта (провести вечер в Твери днём раньше), либо заметка по ошибке была помещена не в том номере. В расклеенных по городу афишах, скорее всего, стояло тоже 12 июня, иначе, появись Маяковский в Твери внезапно, на встречу с ним несколько сот человек просто не собралось бы.

На этом связи поэта с Тверью не закончились. Один из основателей Тверской ассоциации пролетарских писателей Г. В. Пантюшенко, позже работавший в редакции газеты «Правда», в феврале 1930 г. встретился с В. В. Маяковским на его выставке «Двадцать лет работы» и сфотографировался с ним[193].

Последний раз имя нашего города прозвучало из уст поэта по окончании его выступления перед студентами Ленинградского Педагогического института имени А. И. Герцена 4 марта 1930 г. Находившийся в зале молодой поэт Л. Равич вспоминал, как Маяковский начал допытываться у одного из парней, почему тот не придет на следующую встречу с ним:

«– Куда вы уезжаете? – В Тверь. – В Тверь? Ну тогда я приеду к вам в Тверь»[194].

Вновь пройтись при яркой луне по летним тверским улицам, как он это сделал в июне 1927 г., поэту было не суждено. Ровно через 40 дней земная жизнь В. В. Маяковского трагически оборвалась…

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Балакин Н. Навсегда (из воспоминаний калининского журналиста о В. В. Маяковском) // Калининская правда. 1973. 19 июля.

Бойников А. «Между мной и массой стоит мещанин…» // Вече Твери. 2003. № 2. 9 января. С. 7.

Бойников А. «Кстати Вы очень мило расшаркиваетесь…». Владимир Маяковский в восприятии тверской интеллигенции 1920-х годов // Тверская газета. 2006. № 28. 21 июля. С. 12-13.

Бритов М. Встречи с Маяковским // Волга. 1983. № 7. С. 153-154.

Викторов К. Глашатаю революции: городской литературный вечер, посвященный 90-летию со дня рождения В. В. Маяковского // Калининская правда. 1983. 21 июля.

Григорьев В. Этот памятный день (В. В. Маяковский в Твери – 13 июня 1927 г.) // Калининская правда. 1983. 19 июня.

Лавут П. И. Маяковский едет по Союзу: Воспоминания. 2-е изд., доп. М.: Советская Россия, 1969. С. 79.

Пантюшенко Г. Дружеское рукопожатие // Калининская правда. 1973. 20 июля. С. 4.

СЕРГЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ ЕСЕНИН (1895-1925)

В контексте современного литературного краеведения факты посещения С. А. Есениным Тверской губернии практически не востребованы. Однако они представляют собой определённый биографический интерес.

Примерно в августе-сентябре 1923 г. (точная дата не установлена) поэт отправился в Тверскую губернию для встречи с Михаилом Ивановичем Калининым.

В литературном краеведении советской эпохи прочно утвердилось мнение о том, что С. А. Есенин хотел встретиться с «всесоюзным старостой» в связи с его переживаниями о крестьянской жизни после революции. Главным и авторитетнейшим свидетельством этого стали воспоминания А. К. Воронского (в то время редактора журнала «Красная новь», с которым активно сотрудничал Есенин): поэт, по его словам, «собирался идти к М. И. Калинину искать заступы»[195]. Между тем, незамеченными остались следующие комментарии Е. Е. Шарова – тверского литератора, члена литературно-художественного общества имени И. С. Никитина – лично знавшего Есенина и встречавшегося с ним в Твери: «После разрыва с Дункан Есенин в начале августа 1923 года вернулся из-за границы в Москву. У него не было тогда в Москве комнаты, и друзья посоветовали обратиться за содействием к Михаилу Ивановичу Калинину. Председатель ВЦИКа в это время отдыхал у себя в деревне, в селе Верхняя Троица Кашинского района»[196]. Таким образом, есть основания говорить о том, что Есенин ехал в Верхнюю Троицу с вполне конкретной житейской целью. Однако нельзя отрицать и того факта, что он в каждой своей «сельской» поездке пытался разобраться в противоречиях современной ему жизни российского крестьянства.

В этом путешествии С. А. Есенина сопровождал Альберт Рис Вильямс, американский писатель, друг покойного Джона Рида. Именно его воспоминания следует признать самым подробным свидетельством всех обстоятельств поездки Есенина в Верхнюю Троицу. Разумеется, Вильямс не был свободен от субъективного подхода в передаче этих событий. Тем не менее, мы считаем возможным представить в данной статье не только фактическую сторону его воспоминаний, но и их стилистику, которая является своеобразным свидетельством эмоционального состояния поэта.

Выехали они, по воспоминаниям Вильямса, 16 сентября 1923 г. из Москвы поездом, переночевали в Твери, Есенин нанял там тройку, и к полудню они уже подъехали к дому Калинина. «Всесоюзный староста» занимался починкой какой-то сельскохозяйственной машины. Закончив работу, он пригласил гостей к обеду. После этого М. И. Калинин с председателем сельсовета, зашедшим за ним, отправились в лес, а С. А. Есенин и А. Р. Вильямс гуляли по деревенским улицам.

Был, по-видимому, праздничный день: в избах пировали, доносились звуки гармошки и песен. Начал петь и Есенин. Он шёл по улице с песней, за ним увязались девушки, парни, старики. Остановившись у груды свежеотёсанных брёвен, поэт стал читать свои стихи. «Сначала он читал громко, – пишет Рис Вильямс, – и красноречие его возрастало по мере того, как небольшая вначале группа окружающих его людей вырастала в толпу… Крестьянам нравился напев и ритм стихов, нравился и сам Есенин. Однако они не умели высказывать, как горожане, свои чувства. Послышались жалкие хлопки, возгласы “давай дальше!”, а Калинин, который к этому времени тоже подошёл к нам, слегка кивнул головой и коротко бросил: “Хорошо!”»[197]

Когда толпа потихоньку разбрелась, к М. И. Калинину подошло несколько жителей, они заговорили о своих нуждах и заботах. От поэзии общий разговор, в котором участвовал Есенин, переключился на пахоту и другие деревенские дела. По мнению И. С. Эвентова, «тут, наверное, поэт и сказал то, что у него давно наболело в душе, – о крестьянских жалобах на местные власти (к сожалению, Рис Вильямс этого не отмечает)»[198].

«Вечером, – продолжает писатель [Вильямс], – за кипящим самоваром мы вернулись к прежней теме. Настроение у Есенина улучшилось, когда он увидел, что Калинину знакомы многие его стихи, и он может читать их на память…» Затем стал читать стихи сам поэт. Когда он произнёс:

Русь моя, деревенская Русь!

Я один твой певец и глашатай.

Звериных стихов моих грусть

Я кормил резедой и мятой…[199] –

Калинин заметил: “Очень хорошо… Но жить в этих деревянных лачугах не так уж хорошо. Тараканы, пьянство и суеверия – в этом нет никакой романтики. Мы стараемся избавиться от этого. Мы хотим создать новую деревню, новую жизнь”.

Долго и настойчиво доказывал Калинин свою мысль. “Послушай, Сергей, – сказал он в конце, – у тебя есть талант и вдохновение. Почему бы тебе не вернуться в деревню, не принять участие в её борьбе, не выразить её надежды, не стать певцом новой жизни? Вот это принесло бы пользу и тебе, и твоей поэзии, и России!”»[200]

«Поэта, – сообщает Рис Вильямс, – тронуло внимание Калинина, и он молча согласился. Чем больше Есенин раздумывал над мыслью, высказанной Калининым, тем более загорался ею.

Утром он был полон радости от приятного нового решения. Мы тронулись в обратный путь»[201].

Трудно дать объективную литературоведческую оценку воспоминаниям американского писателя: следует принять их как субъективное свидетельство эмоционального состояния Есенина во время пребывания в селе Верхняя Троица, где ему довелось читать стихи перед публикой простой, неискушённой и в то же время предельно близкой крестьянскому поэту.

Собственно «поэтический» визит С. А. Есенина в Тверь состоялся в 1924 г. Ему предшествовали следующие обстоятельства.

6-8 ноября 1919 г. в Твери состоялся первый съезд пролетарских писателей Тверской губернии. На нём было создано литературно-художественное общество имени И. С. Никитина, председателем которого был избран Н. С. Власов-Окский, а ответственным секретарём – М. С. Дудоров.

В 1924 г., вскоре после смерти поэта Александра Ширяевца, тверское литературное общество решило провести большой вечер, посвящённый его памяти.

Никитинцы поручили поэтам Е. Е. Шарову и М. С. Дудорову, лично знавшим многих московских писателей по прежней совместной работе в Московском литературно-музыкальном кружке имени И. З. Сурикова, пригласить на этот вечер столичных писателей, близких А. Ширяевцу. Этот поэт был большим другом С. А. Есенина, и он не мог пропустить вечер его памяти.

В Тверь С. А. Есенин приехал 9 июня 1924 г. С ним были его друзья П. В. Орешин, С. А. Клычков, Н. С. Власов-Окский, который с 1922 г. жил в Москве. Они остановились у Е. Е. Шарова, который был знаком с Есениным с 1912 г. Е. Е. Шаров вспоминает, что приехавшие поэты обедали у него «на улице Урицкого, на втором этаже дома № 17»[202].

Вечер состоялся 9 июня 1924 г. в кинотеатре «Гигант» (ныне Дом офицеров) на Советской улице. Ответственным руководителем вечера был назначен М. С. Дудоров, автор сборников стихов «Аккорды», «Узоры», «Ухабы». С ним дружили многие московские писатели, в том числе С. А. Есенин, с которым Дудоров в 1912-1914 гг. учился в Московском университете Шанявского.

Дата добавления: 2015-10-28