Благодарность. Готовя к публикации историю Колтона, мы получили возможность работать не только с

Готовя к публикации историю Колтона, мы получили возможность работать не только с преданными своему делу профессионалами, но и с внимательными и по‑настоящему заботливыми людьми. Несомненно, их знания и опыт произвели на нас с Соней большое впечатление, но в еще большей мере нас пленили их характер и сердечность.

Фил Мак‑Каллум, Джоэль Нидлер, Линн Винсент и Дебби Уиквайер не только вложили в эту книгу крупицы своей жизни, но и сделали духовно богаче всю нашу семью. Без их неимоверных усилий и душевной чуткости книга «Рай существует наяву» никогда бы не оказалась такой чудесной.

Мы ежедневно возносим Богу молитву благодарности за то, что Он собрал вместе этих одаренных и талантливых людей, дабы они помогли нам рассказать историю Колтона. Каждый из них стал для нас подлинным благословением.

Мы с Соней почитаем за несравненную честь и привилегию называть их своими друзьями.

Пролог

Ангелы у «Арби»

Празднование Дня Независимости вызывает в памяти патриотические парады, аппетитные запахи жаренного на гриле барбекю, сладкий поп‑корн и ночное небо, озаренное световыми сполохами. Но для моей семьи последние дни этого праздника в 2003 году стали большим событием совершенно по другой причине.

Мы с Соней, моей женой, и детьми планировали отправиться в Сиу‑Фоллз, штат Дакота, чтобы навестить Стива, брата Сони, и его семью. А заодно и взглянуть на Беннета, племянника, родившегося два месяца назад. К тому же наши дети, Кэсси и Колтон, никогда еще не видели водопада. (Да, да, в Сиу‑Фоллз есть знаменитые водопады, которые так и называются – Сиу‑Фоллз.) Но это даже не главное. Главное – с того памятного путешествия в город Грили, штат Колорадо, которое мы предприняли в марте месяце и которое обернулось для всей нашей семьи чудовищным кошмаром, мы впервые надолго покидали наш родной городок Империал, штат Небраска.

Если говорить начистоту, то в ходе последнего путешествия один из наших детей едва не умер. Можете назвать это безумием, но нами в то время владели некие смутные страхи и предчувствия, и дело порой доходило до того, что мы просто не хотели никуда ехать. Как пастор местной церкви, я не верю в суеверия, и сам не суеверен, но какая‑то сверхъестественная, неподвластная мне часть моей сущности подсказывала, что, пока мы находимся под домашним кровом и связаны с нашим домом, мы в безопасности. Но в конце концов разум – да и непреодолимое желание повидать Беннета, самого славного малыша на свете, если верить словам Стива, – возобладал. Поэтому мы набили наш внедорожник «Форд Экспедишн» личными вещами и всякой прочей всячиной, которой должно было хватить на неделю, и приготовились отправиться на север.

Мы с Соней сошлись на том, что лучше всего ехать ночью, ибо, хотя четырехлетнего Колтона мы и пристегиваем к сиденью ремнем безопасности, но это всегда делается вопреки его воле («Я ведь большой мальчик, папа!» – обычно возмущается он), а так, по крайней мере, есть надежда, что большую часть пути он будет просто спать. Итак, было где‑то начало девятого вечера, когда я вывел свой «форд» со стоянки у нашего дома, проехал мимо родной веслианской церкви Кроссроудс, где служу пастором, и выехал на шоссе номер 61.

Над равнинами простерлась ясная, безоблачная ночь; на темном бархатном небе ярко серебрился лунный серп. Империал – небольшой фермерский городишко, приткнувшийся у северной границы штата Небраска. С его двумя сотнями душ и полным отсутствием дорожных огней, он был из числа тех городков, где больше церквей, чем банков, и где в обеденное время фермеры (обутые, как всегда, в сапоги «Волверин», в картузах от Джона Диэра и с висящими у пояса клещами, предназначенными для починки изгородей), возвращаясь с полей, привычно стекались и оседали в местном семейном кафе. Итак, наши дети, шестилетняя Кэсси и четырехлетний Колтон, прямо‑таки сгорали от нетерпения побыстрее оказаться в «большом городе» Сиу‑Фоллз, чтобы увидеть новорожденного двоюродного братца.

Девяносто миль, отделявшие нас от городка Норт‑Платт, дети болтали и играли, причем Колтон, изображавший из себя супергероя, ведшего глобальные сражения себе под стать, умудрился за это время семь раз спасти мир от гибели. Не было и десяти, когда мы въехали в этот городишко с его 24 тысячами жителей, чья величайшая претензия на славу сводится к тому, что в этом городе родился самый знаменитый на всем Диком Западе ковбой и шоумен Буффало Билл Коди. Норт‑Платт – последняя точка цивилизации (или, по крайней мере, последняя доступная нам цивильная остановка), которую мы миновали тем вечером, прежде чем устремиться на северо‑запад через огромные пространства кукурузных полей, где нет ничего, кроме ланей, фазанов да редких фермерских домов. Поэтому мы загодя запланировали сделать здесь остановку, чтобы наполнить бензобак, а заодно и наши собственные желудки.

Заправившись топливом на бензоколонке в Синклере, мы поехали по Джефферс‑стрит, и я, проезжая на знак светофора, вдруг вспомнил, что если бы мы свернули налево, то в конце концов добрались бы до Регионального медицинского центра, того самого, где мы провели в марте пятнадцать кошмарных дней, большинство из них стоя на коленях и молясь Богу о том, чтобы Он спас Колтону жизнь. Бог услышал наши молитвы, но мы с Соней с тех пор горько шутили по этому поводу, что этот тяжкий опыт стоил нам многих лет жизни.

Иногда смех – лучший способ забыть о тяжких минутах жизни, поэтому, миновав поворот, я решил немного подразнить Колтона.

– Эй, Колтон, – сказал я, – если мы свернем прямо здесь, то опять попадем в больницу. Хочешь назад в больницу?

Тот засмеялся в темноте.

– Нет, папа, не хочу! Лучше отвези Кэсси. Вот она точно хочет в больницу!

Сестра (она сидела рядом с ним) тоже засмеялась:

– Ну уж нет! Я туда тоже не хочу!

Соня с пассажирского сиденья повернулась к сыну, чье детское кресло располагалось как раз за моим. Я его не видел, зато живо представил себе его короткую стрижку «ежиком» и голубые глаза, сиявшие в темноте.

– Колтон, ты помнишь больницу? – спросила Соня.

– Да, мама, помню, – ответил он. – Ведь именно там мне пели ангелы.

Время внутри машины как будто остановилось. Мы с Соней посмотрели друг на друга, обменявшись безмолвным вопросом: «Он в самом деле это сказал, или мне послышалось?»

Соня наклонилась ко мне и шепнула:

– Он тебе до этого говорил про ангелов?

Я отрицательно покачал головой.

– А тебе?

Она тоже покачала.

Я свернул к ресторану «Арби», въехал на парковку и заглушил двигатель. С улицы сквозь окна автомобиля просачивался белый свет уличного фонаря. Кое‑как развернувшись на своем сиденье, я обратился лицом к Колтону. Помню, в тот момент меня поразило, насколько он мал и по‑мальчишечьи хрупок. Это был еще очень маленький мальчик, в голосе которого ясно слышалась неподдельная (а подчас и ставящая в тупик) искренняя невинность. Если вы сами родитель, то поймете, что я имею в виду: это тот возраст, когда ребенок, указывая пальцем на беременную женщину, может (очень громко) спросить: «Папа, почему эта тетя такая толстая?» Колтон все еще пребывал в том достаточно ограниченном пространстве жизни, где ему не были известны ни такт, ни вероломство. Все эти мысли молнией промелькнули у меня в голове, пока я старался придумать, как отреагировать на заявление моего четырехлетнего сына о том, что ангелы пели ему песни. Наконец я решился.

– Колтон, ангелы тебе пели, пока ты лежал в больнице? Так ты сказал?

Он быстро закивал головой.

– Что же они тебе пели?

Колтон закатил глаза, скосив их немного вправо – характерная для него поза припоминания.

– Ну, они пели «Иисус меня любит» и «Иисус сражался за Иерихон», – серьезно ответил он. – Я попросил их спеть «Мы вас расшевелим»[1], но они не захотели.

Кэсси тихонько захихикала, а я обратил внимание на то, что ответы Колтона звучат вполне буднично и прозаично, как нечто само собой разумеющееся, и отвечает он быстро, без тени замешательства.

Мы с Соней снова обменялись взглядами, как бы говоря: «Что происходит? Ему это привиделось или приснилось?»

И было еще одно невысказанное сомнение: «А нам‑то как на это реагировать?»

И тут в моей голове возник вполне естественный вопрос.

– Колтон, а как выглядели эти ангелы? – спросил я сына.

Он радостно засмеялся, будто что‑то вспомнив.

– Ну, один из них был похож на дедушку Денниса, хотя это был не он, потому что дедушка носит очки.

Затем он сразу посерьезнел.

– Папа, это Иисус велел ангелам, чтобы они мне пели, потому что я очень боялся. И мне стало лучше.

Иисус?

Я опять взглянул на Соню: она сидела открыв рот. Я снова повернулся к Колтону.

– Разве там был Иисус?

Мой сын кивнул и ответил так, словно речь шла о событии, не более примечательном, чем появление божьей коровки у нас во дворе:

– Да, там был Иисус.

– Где именно был Иисус?

Колтон посмотрел мне прямо в глаза.

– Я сидел у Него на коленях.

Если бы в беседах, как в поездах, имелись стоп‑краны, то один из них был приведен в действие прямо сейчас. Лишившись от изумления дара речи, мы с Соней смотрели друг на друга, обмениваясь еще одним молчаливым посланием: «Нам следует серьезно поговорить об этом».

Мы вышли из машины и всей семьей направились в «Арби», откуда вышли через несколько минут с пакетом, полным снеди. На ходу мы с Соней успели полушепотом обменяться несколькими репликами.

– Ты в самом деле думаешь, что он видел ангелов?

– А Иисус?!

– Право, не знаю.

– Может быть, это был сон?

– Не знаю. – Он говорит очень уверенно.

Когда мы сели в машину и Соня распределила между всеми сандвичи с ростбифом и пакетики с картофельными чипсами, у меня внезапно родился еще один вопрос.

– Колтон, а где ты был, когда видел Иисуса?

Он посмотрел на меня так, словно спрашивал: «Разве мы не говорили об этом только что?»

– В больнице, где же еще! Ну, когда мной занимался доктор О’Холлеран.

– Доктор O’Холлеран занимался тобой дважды, помнишь? – спросил я. Колтону в больнице сделали срочную операцию по удалению аппендицита, затем операцию по очищению кишечника, а затем мы еще раз возили Колтона, чтобы ему удалили келоидные рубцы, но это уже было не в больнице, а в клинике доктора O’Холлерана. – Ты уверен, что это случилось в больнице?

Колтон кивнул.

– Да, в больнице. Когда я был с Иисусом, ты молился, а мама разговаривала по телефону.

Что?

Сомневаться не приходилось: речь шла о больнице. Но Боже! Откуда он знает, где мы тогда были?

– Колтон, но ты ведь находился в операционной, – сказал я. – Как ты узнал, что мы делали?

– Я видел вас, – просто и убедительно сказал Колтон. – Я вышел из тела, смотрел вниз и видел, как доктор занимается моим телом. Я видел тебя и маму. Ты был один в маленькой комнате и молился, а мама была в другой комнате, тоже молилась и разговаривала по телефону.

Эти слова Колтона тронули меня до глубины души. Соня глядела на меня широко открытыми глазами (таких широких глаз я у нее еще не видел), но ничего не говорила – просто таращилась и с отсутствующим видом грызла сандвич.

Большего в тот момент я вынести просто не мог. Я молча завел двигатель, вывел «форд» на шоссе и устремился в сторону Северной Дакоты. По обе стороны от автострады I‑80, по которой мы мчались, простирались бесконечные пастбища, испещренные то здесь, то там прудами и утиными заводями, блестевшими серебром в лунном свете. Было очень поздно, и вскоре дети, как мы и предвидели, мирно уснули.

Глядя на расстилавшуюся передо мной дорогу, я с изумлением вспоминал только что услышанное. Наш маленький сын поведал нечто совершенно невероятное – и подтвердил это заслуживающей доверия информацией, причем такой, знать которую он просто не мог. Мы не рассказывали ему, что делали и чем занимались, пока он лежал в операционной, находясь в состоянии анестезии, то есть, по логике вещей, без сознания.

Я спрашивал себя снова и снова: «Как он узнал об этом?» Но к тому времени, когда мы пересекли границу штата Южная Дакота, меня занимал уже совершенно другой вопрос: «Могло ли такое случиться на самом деле?»

Глава 1

Инсектарий

Наше семейное путешествие, в конечном счете превратившееся в кошмар, было задумано как праздничная поездка. Самому мне в начале марта 2003 года предстояло по делам службы съездить в Грили, штат Колорадо, на встречу представителей окружного совета пасторов веслианской церкви. А все началось в августе 2002 года; тогда нашей семье изрядно досталось, ибо мы вступили на тернистый путь, полный несчастий и неудач: семь месяцев непрестанных травм и болезней, включая сломанную ногу, две операции и подозрение на рак, и все это помноженное на финансовые трудности; наш счет в банке был вычерпан до такого предела, что, когда по почте приходили квитанции и платежные уведомления, я прямо‑таки слышал издаваемые ими засасывающие звуки. Моей скромной зарплаты пастора эти трудности, к счастью, не коснулись, но зато они основательно подточили наш главный финансовый оплот, наш частный бизнес – наземные гаражные двери, которым мы владели. Да и наши медицинские проблемы тоже стоили нам немалых денег.

Но к февралю ситуация, по всей видимости, радикально изменилась в лучшую сторону: мы оправились и встали на ноги. И поскольку мне все равно нужно было ехать, мы решили превратить служебную поездку в знаменательное событие, в своего рода переломный момент нашей семейной жизни – немного отдохнуть, позабавиться, освежить ум и душу и с новой надеждой двигаться по жизни дальше.

Соня от кого‑то узнала об одном весьма милом местечке, очень популярном у детворы. Оно находилось за Денвером и называлось «Павильон бабочек». Широко разрекламированный как «зоосад для беспозвоночных животных», «Павильон бабочек» был открыт в 1995 году как учебно‑образовательный центр, призванный знакомить людей с чудесами мира насекомых и морских тварей того примерно сорта, что обычно обитают в приливных волнах и соленых озерцах, остающихся после отлива. В те дни на подъезде к зоосаду посетителей встречала огромная цветная металлическая скульптура богомола в позе молитвы. Но в 2003 году этого гигантского насекомого уже не было на привычном для него постаменте, и приземистое кирпичное здание павильона, расположенное примерно в пятнадцати минутах езды от центра Денвера, тоже не зазывало красочным лозунгом: «Внимание! Дети, это для вас!» Зато внутри детей, и особенно детей в возрасте Колтона и Кэсси, ждал все тот же загадочный мир чудес.

Первый зал, куда мы попали, носил забавное название «Ползай, ползай – и найдешь». Это был инсектарий – помещение, заставленное террариумами, где помещались всякого рода ползучие и ползающие твари, начиная жуками и тараканами и заканчивая пауками. Одно сооружение – «Башня тарантулов» – притягивало Кэсси и Колтона, как магнит. Эта башня из террариумов представляла собой – в точности, как это значилось в рекламе, – защищенную стеклом естественную среду обитания всяких мохнатых, толсто– и тонконогих пауков, которые либо пленяют вас своим видом, либо вызывают у вас нервную дрожь.

Кэсси и Колтон по очереди забирались на трехступенчатую стремянку, чтобы увидеть обитателей верхних этажей этой «башни». В одном террариуме угол занимал мексиканский белый тарантул, покрытый волосяным покровом, чей наружный скелет описывался в сопроводительном тексте как «окрашенный в приятный бледный цвет». В другом террариуме содержался красно‑черный тарантул, обитающий в Индии. Одним же из самых страшных на вид обитателей этого заповедника был тарантул‑«скелет», названный так из‑за того, что его задние ножки были поделены на сегменты белыми полосками, так что сам паук выглядел как скелет на рентгеновском снимке. Позже мы узнали, что этот тарантул особенный и обладает мятежным духом бродяги: однажды он каким‑то образом умудрился выбраться из своей тюрьмы, вторгся в соседнюю клетку и сожрал на ужин своего соседа.

Привстав на своем стуле, чтобы получше разглядеть, как выглядит этот мятежный тарантул, Колтон мельком посмотрел на меня и улыбнулся, и эта улыбка прямо‑таки согрела мое сердце. Я почувствовал, как мои шейные мышцы расслабились и где‑то внутри меня словно вдруг раскрылся какой‑то клапан, выпуская избыточное напряжение, – эмоциональный эквивалент долгих вдоха и выдоха. Впервые за все эти месяцы я вдруг почувствовал, что безмерно счастлив оттого, что нахожусь в кругу своей семьи.

– Ух ты! Посмотри‑ка вот сюда! – воскликнула Кэсси, указывая на один из террариумов. Слегка нескладная и долговязая, моя шестилетняя дочь была на удивление живой и проворной – черта, которую она унаследовала от матери. Кэсси указала на табличку, на которой было написано: «Птицеед‑голиаф. Самки достигают в длину более одиннадцати дюймов».

Экземпляр, находившийся перед нами, имел в длину только шесть дюймов, но был массивным и толстым, как запястье Колтона. Он пялился через стекло неподвижными и широко открытыми глазами. Я оглянулся и увидел, что Соня брезгливо морщит нос.

По‑видимому, один из служителей тоже увидел это выражение на лице Сони, поскольку он тут же подошел и произнес краткую речь в защиту птицееда.

– Голиаф родом из Южной Америки, – сказал он дружественным и немного поучительным тоном, в котором ясно слышалось: «Не такие уж они отвратительные, как вы думаете». – Тарантулы из Северной и Южной Америки очень послушные и смирные. Их можно спокойно брать в руки… Вот как там. – И он указал на второго служителя: тот держал на ладони маленького тарантула, а вокруг толпились дети, стараясь взглянуть на него поближе.

В противоположном конце помещения возник какой‑то шум, и Кэсси тут же бросилась туда, чтобы посмотреть, что там такое, а следом за ней устремились Колтон и мы с Соней. В углу, где было сооружено нечто, напоминавшее бамбуковую хижину, смотритель демонстрировал бесспорную звезду инсектария – паучиху по имени Рози, мохнатого тарантула из Южной Америки, чье тело было покрыто розовыми волосками. Туловище у Рози было размером со сливу, а толстые, как карандаш, ноги достигали шести дюймов в длину. Но самое замечательное здесь, с точки зрения детей, было вот что: если ты не побоишься, возьмешь Рози в руку и подержишь ее хотя бы нескольку секунд, то получишь от смотрителя награду – наклейку.

Что ж, если у вас есть маленькие дети, то вы‑то уж знаете, что хорошая наклейка – это целое состояние: детям она порой дороже, чем пригоршня монет. А эта наклейка была действительно особенная: белая, с отпечатанным на желтом фоне тарантулом и надписью: «Я держал(а) Рози!»

Это была не просто какая‑то там наклейка, а самый настоящий знак доблести!

Кэсси вплотную подошла к смотрителю и склонилась над его рукой, чтобы разглядеть Рози. Колтон посмотрел на меня; его голубые глаза были широко открыты.

– Папа, можно мне получить наклейку?

– Для этого ты должен взять в руку Рози, приятель.

Уже в этом возрасте Колтон обладал довольно необычной манерой речи: он произносил слова полусерьезно, полушутливо и внезапно задерживал дыхание, словно в ожидании чуда. Это был умный, смышленый мальчуган, который воспринимал мир в черно‑белых тонах. Одно казалось ему веселым (конструктор «Лего»), а другое скучным (Барби). Еду он или любил (бифштексы), или ненавидел (зеленая фасоль). Мальчики у него делились на плохих и хороших, а его любимыми игрушками были фигурки добрых супергероев, боровшихся за справедливость: Человек‑паук, Бэтмен и Базз Лайтер. Они много значили для Колтона. Он таскал их с собой всюду, куда бы ни шел. По‑этому, где бы ни находился – на заднем сиденье внедорожника, в зале ожидания или на полу церкви, – он всюду воображал и разыгрывал сценки, в которых эти честные, славные парни спасали мир. Спасали, разумеется, с помощью мечей – любимого оружия Колтона, самого действенного, по его мнению, для победы над злом. А дома он сам становился таким супергероем. Часто, приходя домой, я видел Колтона вооруженным до зубов: на ремне с обоих боков висели два меча и по мечу было в каждой руке.

– Я играю в Зорро, папа! Хочешь поиграть со мной?

Теперь же взгляд Колтона был прикован к пауку на ладони смотрителя, и мне показалось, что он был бы рад, если бы у него в этот момент был в руке меч – хотя бы в качестве моральной поддержки. Я попытался представить, каким кажется паук маленькому мальчику, рост которого менее четырех футов. Огромным, должно быть. Мой сын был стопроцентным мальчишкой – непоследовательным и импульсивным, который, однако, наткнувшись на муравьев, жуков или прочих ползучих тварей, забывал все на свете. Правда, все эти твари были сравнительно небольшими по размеру, даже по сравнению с размерами его лица, а уж таких длинных волос, как у него, у них точно не было.

Кэсси выпрямилась и улыбнулась Соне.

– Мам, можно мне подержать Рози?

– Хорошо, – сказала Соня, – только дождись своей очереди.

Кэсси послушно встала в очередь; перед ней были еще двое ребят. Колтон не отрываясь следил за тем, как сначала мальчик, а потом девочка взяли в руку огромного паука и, подержав его несколько секунд, получили в награду от смотрителя желанную наклейку. Очень скоро настал момент истины и для Кэсси. Колтон, не сводя глаз с сестры, прижался к моим ногам, но затем, видимо, стремясь показать, что он ничуть не боится, отодвинулся немного в сторону. Кэсси подставила свою руку, и мы увидели, как Рози, переставляя одну ножку за другой, быстро перебежала по мостику, образованному соприкасающимися человеческими ладонями, из руки смотрителя в маленькую ладошку Кэсси, а затем обратно.

– Ты справилась, – сказал смотритель. – Молодец!

Он оторвал от большого рулона бело‑желтую наклейку и вручил ее Кэсси.

Мы с Соней захлопали в ладоши и издали крик ликования.

Это явно не добавило хорошего настроения Колтону, и не только потому, что сестра превзошла его своей храбростью, но еще и потому, что он остался без наклейки. Он тоскливо глядел то на приз, полученный Кэсси, то на Рози, и я видел, как он пытается перебороть свой страх. Наконец он поджал губы, отвел глаза от Рози и повернулся ко мне.

– Что‑то мне расхотелось брать этого паука, – сказал он.

– Хорошо, – ответил я. – Расхотелось, так расхотелось.

– А наклейку получить можно?

– Увы! Для этого нужно взять в руку паука. Кэсси взяла. Ты тоже можешь взять, если захочешь. Хочешь подержать? Хотя бы секунду?

Колтон посмотрел на паука, затем на сестру, и я увидел, как в его глазах заиграли чертики: Кэсси ведь смогла! И паук ее не укусил!

Наконец он решительно затряс головой:

– Нет, держать не хочу. Но получить наклейку хочу!

В этот момент Колтон напомнил мне того младенца, каким он был в двухмесячном возрасте – робким и пугливым, и это при том, что он твердо стоял на ногах и знал, чего хочет.

– Единственный способ получить наклейку – взять в руку Рози, – сказала Соня. – Ты уверен, что не хочешь этого?

Вместо ответа Колтон схватил мать за руку и стал тянуть ее прочь от смотрителя.

– Нет, я хочу посмотреть на морскую звезду.

– Ты уверен? – спросила Соня.

Отчаянно кивая головой, Колтон быстро направился к выходу.

Глава 2

Пастор Иов

В следующем помещении мы обнаружили длинный ряд аквариумов, долженствующих изображать «внутреннюю зону приливов». Мы бродили среди живых экспонатов, разглядывая морских звезд, моллюсков и анемоны, сильно смахивавшие на подводные цветы. Кэсси и Колтон охали и ахали, погружая руки в созданные человеком искусственные водоемы и дотрагиваясь до обитателей морей, прежде ими не виданных.

Затем мы переместились в просторный атриум, заполненный до краев буйной растительностью тропических лесов, со свисающими вниз гроздьями винограда и ветвями, возносящимися к самому небу. Я снимал на камеру пальмы и экзотические цветы, словно сошедшие сюда со страниц сказочных книг, которые мы читали Колтону. А вокруг нас непрерывно кружились и порхали сонмы разноцветных бабочек.

Пока дети изучали всю эту тропическую растительность, я мысленно вернулся в прошедшее лето. Тем летом – как, впрочем, и каждый год – мы с Соней играли в софтбол в студенческой лиге. Обычно мы завершали турнир в первой пятерке, хотя играли за команду «старичков», то есть людей, кому было далеко за двадцать, побеждая команды, укомплектованные учащимися колледжей. По иронии судьбы семимесячные испытания для нашей семьи начались с травмы, которую я получил в последней турнирной игре сезона 2002 года. Я играл в центре поля, а Соне досталась позиция ровера в внешнем поле (аутфилде). В ту пору Соня уже защитила степень магистра по библиотечному делу и казалась мне еще более прекрасной, чем в то время, когда она, юная первокурсница, гуляла во дворе Веслианского колледжа в Бартлсвилле.

Лето шло на убыль, но летний сезон был в самом разгаре: жара была такая, что вся природа буквально томилась по дождю. Мы находились в 20 милях от Империала, в поселке Ваунета, куда приехали для проведения повторного отборочного матча. Близилась ночь; мы давно уже вышли за рамки отведенного времени и завершали матч в сине‑белых лучах прожекторов.

Я не помню, какой был счет, но помню, что игра подходила к концу и мы вели. Я сделал дабл и переместился на вторую базу. И тут наш бэттер принял подачу и нанес такой удар, что мяч взлетел высоко в воздух и опустился на траву в центре поля. Я понял, что это мой шанс. Пока игрок внешнего поля бежал к мячу, я со всех ног бросился к третьей базе.

Я чувствовал, что мяч изо всех сил пустили обратно и он летит во внутреннее поле (инфилд).

Наш тренер, дежуривший у третьей базы, носился как безумный, крича: «Падай и скользи! Падай и скользи!»

Адреналин взыграл, я со всего маху хлопнулся на землю и почувствовал, как мое левое бедро со свистом взрывает красноватую землю. Игрок другой команды вытянул руку в перчатке навстречу мячу и…

Хрясть!

Звук сломавшейся ноги был таким громким, что я подумал было, что о нее стукнулся мяч, прилетевший с внешнего поля. Голень и лодыжку прожгла огненная боль. Я перевернулся на спину, скорчившись, как эмбрион, и подтянул колено к животу. Боль была немилосердной; я только помню, как небольшое пространство земли вокруг меня заполнилось мельтешащими ногами, а затем озабоченными лицами – это прибежали ко мне на помощь два санитара из медицинской службы команды.

Я смутно помню, как примчалась Соня, чтоб посмотреть, что случилось. По выражению ее лица я понял, что моя нога вывернута так, что естественным ее положение никак не назовешь. Соня отступила назад, давая возможность нашим игрокам оказать мне помощь. Затем, проделав 20 миль на машине «скорой помощи», мы добрались до больницы, где мне сделали рентген; снимок показал, что у меня тяжелый двойной перелом берцовой кости. Короче, я сломал лодыжку в двух местах, и перелом, по словам доктора, был «спиральным», то есть выглядел по обоим краям как режущий край пёрки. Фактически лодыжка переломилась пополам. Возможно, именно ее треск я и услышал. Потом мне рассказали, что звук сломавшейся кости был таким громким, что люди, сидевшие у первой базы, тоже его слышали.

Вот этот звук теперь и звучал в моей голове, пока мы с Соней смотрели, как Кэсси и Колтон носятся перед нами по атриуму. Они остановились на маленьком мостике, переброшенном через искусственный пруд, и, переговариваясь и тыча во что‑то пальцами, глядели на рыбок кой – японских декоративных карпов. Вокруг нас кружили тучи бабочек, и я уткнулся в брошюру, купленную у первого стенда, пытаясь разобраться, какую из них как зовут. Тут были синие «морфы» с крылышками темно‑аквамаринового цвета, черно‑белые «бумажные змеи», порхавшие медленно и плавно, словно свежеотпечатанные листочки, плавно кружащие в воздухе, и «солнечники» – тропические бабочки с крыльями цвета спелого манго.

В этот момент я был счастлив как никогда, счастлив тем, что могу наконец ходить не хромая. Помимо нестерпимой боли, несчастье, приключившееся со мной, имело и более ощутимые последствия – финансовые. Тяжело, знаете ли, подниматься и спускаться по лестнице во время монтажа гаражных дверей, таща на ноге десятифунтовый гипс, да еще когда не сгибается колено. В силу этого наш банковский счет быстро и стремительно пошел на убыль. На нищенское жалованье рядового пастора особо не проживешь, и то, что нам удалось отложить, улетучилось за считанные недели. Не говоря уже о том, что доход от нашего частного предпринимательства снизился почти вдвое.

Недостаток денег причинял еще большую боль, чем нога. Раньше я подрабатывал пожарным‑добровольцем и тренером по спортивной борьбе в местной средней школе, но теперь из‑за сломанной ноги о такой подработке приходилось только мечтать. Воскресные дни тоже стали обузой. Я ведь из категории тех пасторов, которые, читая проповедь, расхаживают перед паствой взад и вперед. Нет, я не принадлежу к тем священнослужителям, которые доводят прихожан до экстаза, так что те катаются по полу, и не мечу громы и молнии на их головы, грозя им адскими муками, но и не отношусь к велеречивым и сладкоголосым священникам в ризах, совершающим литургию по церковным требникам. Я по призванию сочинитель и рассказчик, а чтобы рассказывать истории, мне необходимо двигаться. Теперь же мне приходилось читать проповеди, сидя на одном стуле и положив на второй загипсованную ногу, которая торчала, как корабельный кливер. Просить меня сидеть, произнося воскресную проповедь, все равно что просить итальянца что‑то рассказать, не прибегая к языку жестов. Но, пока я боролся со всеми этими неудобствами, вызванными полученной травмой, я и не подозревал, что эта была лишь первая из костяшек домино, которым предстояло вскоре упасть.

Однажды утром в октябре, примерно в то самое время, когда я взял себе за привычку расхаживать туда‑сюда на костылях, я вдруг почувствовал в районе поясницы тупую колющую боль. Я тут же понял, в чем проблема: камни в почках.

У меня уже были подобные проблемы, и первый камень, который у меня извлекли хирургическим путем, был шестимиллиметровой длины. На этот раз, после серии проб и тестов, врачи посчитали, что камни невелики по размеру и спокойно выйдут обычным путем. Я не знаю, хорошо ли это для меня или плохо, но они выходили три дня. Помнится, однажды я так прищемил себе задней дверью машины средний палец, что чуть было не обрубил его. Но та боль по сравнению с этой была просто пустяковой. Даже сломанная в двух местах нога и то не болела так сильно.

Но я выжил.

В ноябре – в эту пору исполнилось три месяца, как я расхаживал на костылях, – меня пригласили на врачебный осмотр.

– Нога срастается правильно, но гипс снимать пока еще рано, – сказал ортопед. – Больше вас ничего не беспокоит?

Еще как беспокоит. Мне было немного боязно заводить об этом разговор, но на левой стороне груди, прямо под соском, у меня появилась какая‑то опухоль. Я правша и потому, когда писал (а писал я много), в основном опирался подмышкой на левый костыль, вот я и подумал: может быть, именно седловина костыля, о которую я многие недели терся грудью, и вызвала под кожей это раздражение, своего рода подкожную мозоль.

Но врач мгновенно опроверг мое предположение.

– Костыли здесь ни при чем, – сказал он. – Вызову‑ка я хирурга: это по его части.

Тимоти О’Холлеран, хирург, сделал мне игольчатую биопсию. Результаты, пришедшие через несколько дней, повергли меня в шок: гиперплазия. Другими словами, подозрение на рак груди.

Рак груди! Вот те на! Сломанная нога, камни в почках, а теперь еще – неужели правда? – рак груди.

Позднее, когда другие пасторы в моем регионе узнали о всех моих несчастьях, они стали звать меня Иовом, по имени библейского персонажа, который был поражен различными, самыми немыслимыми недугами.

Хирург, как и следовало ожидать, поступил именно так, как он поступил бы в случае, если бы биопсия у женщины дала тот же результат. «Лампэктомия», – распорядился он, то есть удаление опухоли молочной железы.

Как и всякая уроженка Среднего Запада, Соня была волевой женщиной, а потому восприняла эту весть со стойким практицизмом: если хирург так распорядился – значит, нам нужно через это пройти. Мы как семья обязаны преодолеть это.

Я был согласен с нею. Но именно в это время мной начала понемногу овладевать жалость к самому себе. Во‑первых, я устал скакать на костылях. Во‑вторых, лампэктомия, что бы там ни говорили, явно не та хирургия, которая предназначена для мужчин. И наконец, я уже давно просил церковный совет ссудить меня деньгами в качестве взаимопомощи. И совет проголосовал за то, чтобы санкционировать эту просьбу только после того, как у меня во второй раз обнаружили камни в почках.

Вместо того чтобы, как и следует, испытать чувство благодарности, я вознегодовал: «Это что же получается? Для того чтобы получить столь мизерную помощь, нужно вначале стать калекой и быть зачисленным в раковые больные?»

Однажды ближе к вечеру моя жалость к себе действительно прорвалась и проявила себя в полной мере. Я находился в цокольном этаже нашей церкви, где у нас были оборудованы кухня, классная комната и просторное помещение для встреч нашего братства. Я только что закончил кое‑какую канцелярскую работу и на костылях стал подниматься наверх. И, поднявшись на первую ступеньку, начал роптать на Бога.

– Это нечестно, – ворчал я вслух, одолевая ступеньку за ступенькой: сначала вверх один костыль, за ним другой, а потому уже и ноги. – Ради чего мне приходится страдать и пребывать в этом жалком состоянии, когда мне постоянно нужна чья‑то помощь и я целиком завишу от тех, кто эту помощь оказывает?

Чувствуя себя неправедным мучеником, я наконец добрался до верхней площадки, и тут вдруг в моем сердце заговорил спокойный, тихий голос: «Ну а что ради тебя претерпел Сын Мой?»

Смиренный и смущенный, стыдясь своего эгоизма, я вспомнил слова Иисуса, сказанные Им ученикам: «Ученик не выше учителя, и слуга не выше господина своего» (Мат. 10:24). Да, мне на долю выпало несколько тяжелых месяцев, но они ничто по сравнению с теми трудностями, с которыми борются миллионы людей во всем мире, борются каждый час и даже в эту самую минуту. Бог благословил меня, поставив меня пастырем над небольшой группой верующих, которым я должен служить верой и правдой, и вот я ропщу на Господа только потому, что эти верующие не приходят мне на помощь.

– Прости меня, Господи, – сказал я и устремился вперед с удвоенной силой, как если бы костыли вдруг превратились в орлиные крылья.

Суть дела в том, что моя церковь в лице конгрегации не только меня любит, но и служит мне – служит с помощью молитв, произносимых в специально отведенное для это время. Однажды утром в начале декабря доктор О’Холлеран позвонил мне домой и ошарашил поразительной новостью: опухоль не только доброкачественная, но и совершенно нормальная. Собственно, никакой опухоли и нет вовсе, а есть вполне нормальная грудная ткань.

– Я не могу объяснить, как и почему это произошло, – сказал он. – Биопсия определенно показала гиперплазию, поэтому мы ожидали увидеть нечто подобное и в грудной ткани, изъятой во время лампэктомии. Но ткань оказалась совершенно нормальной. Не знаю, что и сказать. Понять не могу, как такое случилось.

Я знал: раз Бог сотворил это маленькое чудо – значит, Он меня любит.

Глава 3

Дата добавления: 2015-10-28