Солдаты: кровавый путь к миру? 3 страница

4. Этнические пасынки империи: "свои" против "чужих"

Влияние солдат на деревню было все же не столь непосредственным. На национальные движения они воздействовали, как детонатор. Именно с этим фактором следует связывать их стремительный рост; утверждения о том, что "сепаратистские настроения неожиданно вспыхнули в 1917 г. сразу после победы Февральской буржуазно-демократической революции (286), просто перепев обветшавших сентенций неумелых политиков. Увы, их спекуляции все еще находят отклик.

Национальным революциям 1917-1918 гг. по известной привычке приписывается (чаще исподволь) характер иезуитского сепаратистского умысла; понятно и стремление отождествлять их после Второй мировой войны с антиколониалистскими движениями. Между тем, базовой чертой российского имперства был этнопатернализм, освященный своего рода унией веротерпимого самодержца с народами; свое противоположное качество она получала с развитием бюрократически-унификаторских начал. На этот момент вовсе не обращается внимания. На деле, как раз сепаратизма после Февраля и не обнаружилось; во всяком случае, уместнее говорить о снижении его уровня, а не возрастании. Факт остается фактом: созданный некогда на австрийские и германские деньги Союз освобождения Украины вынужден был после Февраля самораспуститься, причем вовсе не из тактических соображений или особой хитрости. Он просто остался не у дел. "Сепаратизм" обычно не поднимался выше требований территориальной автономии. Впрочем, психологически дело было вовсе не в автономии или федерации. Народы России жаждали доверия со стороны верховной власти. Один украинский депутат так выразил это в выступлении на 1-м Всероссийском крестьянском съезде: "Когда будет сказано, что все нации, населяющие державу русскую, получают полное самоопределение, тогда мы скажем все до одного: мы спасаем весь корабль (т. е. единую Россию - В.Б.)" (287). Это говорилось вполне искренне.

Подавляющее большинство исследователей совершенно не учитывает, что современные этнические конфликты представляют собой политически окрашенные отголоски древнейшей (племенной) формы конфликтности. Исходя из этого, национальные движения в России оцениваются главным образом "по вертикали" (имперский центр - зависимые народы), в большей или меньшей степени игнорируя "горизонтальную" (межэтническую) конфликтогенность. Между тем, позитивное значение империи могло состоять лишь в превращении так называемых контактных зон народов в культурогенезирующие. Вырождение имперского центра в полицейскую государственность или ослабление его дисциплинирующих начал означали, что преобладание получат межэтнические конфликты, которые придадут всей системе старых связей многовекторное агрессивное качество.

Стоит поэтому сформулировать ряд принципов, которые могли бы поставить заслон для упрощенчества. Во-первых, национальные движения стоит изучать скопом лишь в контексте анализа разложения старой системы. При всем тяготении к солидарности в рамках "Российского Интернационала", они оставались разнохарактерными по конечным целям и психологии, отражая особенности распада неслучайной имперской асимметрии. Часто национальные движения подпитывали и провоцировали друг друга взаимными опасениями - не толькоэтнофобскими, но и "классовыми". В любом случае, не следует их романтизировать. Вопреки риторике лидеров, внутренняя психическая природа национализма настолько архаична, что ему неизбежно сопутствует обнажение самых темных сторон человеческой натуры.

Во-вторых, терминология национальных лидеров могла быть сколь угодно "ученой" и радикальной, но ментальность тех, кто шел за ними оставалась имперски-этноиерархичной. Суть национальных движений состояла в попытках пересоздания российского комплекса на федералистских основаниях - а это, вопреки унитаристским предрассудкам, вовсе не новость для России. Поскольку наций в европейском смысле слова в империи не сложилось (за исключением Финляндии и Польши), это были, строго говоря, не национальные, а субнациональные или этнонациональные движения.

В-третьих, культурно-автономистский компонент движений был весьма силен на их начальной стадии у развитых или русифицирующихся этносов; у малых народов он составлял основу действий их слабых элит и в дальнейшем, колеблясь от культуртрегерства до этноизоляционизма. Это подтверждает охранительно-этноидентификационный характер "национальных революций" - часто вопреки агрессивной и социалистически-интернационалистской лексике их лидеров. Роль религии поначалу была невелика (даже в Средней Азии), хотя в целом усиливалась, приобретая то характер борьбы за автокефалию (у украинцев, грузин), то колеблясь от симбиоза революционности с эгалитаристскими постулатами веры до конфессионального консерватизма (особенно у мусульман).

Наконец, следует учитывать, что почти все этнонациональные движения набирали силу и принимали агрессивный характер в связи с их "солдатизацией" (в Средней Азии роль солдат сыграли так называемые тыловики - люди, мобилизованные на военно-инженерные работы в 1916 г. и возвращенные домой Временным правительством). В национальных революциях (подсистемах развала имперства) происходили те же социально-политические процессы, что и в России в целом. Не случайно после Февраля их либеральные лидеры старого поколения или вынужденно перекрасились, или были потеснены социалистами, которые, в свою очередь, оказались в роли заложников охлоса, осуществляющего этноконсолидацию через племенные инстинкты.

Окраинный национализм можно рассматривать и как специфически окрашенную часть местничества. Часто это было связано с аграрным вопросом, который придавал крестьянскому утопизму шовинистические формы. В любом случае, сецессионизм обнаруживал себя там, где возможности социокультурного симбиоза в связи с революционной смутой казались исчерпанными. Других причин "самостийности", подхлестнутой большевистской победой, не просматривается.

Как бы то ни было, в контексте данной работы охватить особенности протекания всех "национальных революций" просто невозможно. Есть смысл остановиться лишь на тех из них, которые оказались отмечены знаками особой разнузданности и насилия. Понятно, что и то и другое никак не может быть возведено в разряд врожденных элементов этнопсихологии, хотя нельзя не учитывать степени пассионарности различных народов.

В любом случае следует помнить, что этнические и национальные конфликты восходят к древнейшей (некогда единственной) трайбалистской форме социальной конфликтности. Они могут выступать в каких угодно современных идейных и политических одеждах и формах. Но они всегда чреваты тем, что под покровом общегуманистической риторики будут таиться самые дикие племенные инстинкты, а "коллективное бессознательное" периодически сублимироваться в поистине троглодитскую кровавую ритуалистику. С этим же связаны и предрассудки относительно природы этнических конфликтов в России.

Исторически этнические конфликты проявляли себя прежде всего по "горизонтали". Империи, как правило, используют в связи с этим принцип "разделяй и властвуй". Собственно национально-освободительные (внутриимперские) движения, напротив, предполагают "вертикальную", сецессионистскую форму конфликтности. Имперско-патерналистская система - наиболее гибкий тип властвования в полиэтничной среде: каждый этнос "капсулируется" по отношению к традиционно или потенциально враждебному соседу, при этом остается открытым канал его обратной связи с высшей, надэтничной властью. Но такая система в кризисной ситуации начинает провоцировать "революции этнических ожиданий", которые создают ситуацию при которой силы "горизонтальной" этноконфликтности временно объединяются в "антиимперском" порыве, который, не получив сбалансированного разрешения, оборачивается почти трайбалистским беспределом - войной с соседями из-за украденного банана.

Сразу после Февраля Временное правительство приветствовали депутации от всех крупных национальных движений, получившие заверения в отмене национально-конфессиональных ограничений и содействии всем их начинаниям в области культуры и самоуправления. Никого не беспокоил сепаратизм, царила уверенность, что революция среди многих проблем легко решит и национальную. Но последнее можно было сделать действуя быстро и решительно. Этого как раз и не последовало. Более того, Временное правительство как бы отдало национальный вопрос на откуп Всероссийскому Учредительному собранию, созываемому до местных национальных конституант, что могло обернуться разгулом примитивных форм национализма, не нашедшего себе институционного выхода.

Все народы России, включая поляков, которым была обещана независимость (пусть под военно-полицейским патронажем России), и финнов, чья автономия восстанавливалась в полном (достолыпинском) объеме, поначалу готовы бы ждать до Всероссийского Учредительного собрания. Ситуация, однако, изменилась, причем там, где этого не ожидали - на Украине. В Киеве, центре будущей украинской революции, позиции националистов казались заведомо слабы. В гарнизоне было 15 тыс. солдат-украинцев, в массе городского населения они составляли всего 12% (евреев было 18,6%). Местный пролетариат составлял 8,4% городского населения, причем украинцев среди него было только 13%. Украинские политики, как и российские, находились между собой не в лучших отношениях (288).

Ситуация стала обостряться вовсе не с образованием Украинской Центральной Рады, составленной по привычному для того времени "революционно-соборному" принципу (входили культурно-просветительские, самоуправленческие, профессионально-корпоративные, национальные, политические организации), ас возобладанием в ее руководстве украинских социал-демократов и пополнением ее состава представителями крестьян и, особенно, солдат. Центральная Рада рассчитывала всего лишь на признание Временным правительством права украинского народа на широкую национально-территориальную автономию в рамках федеративной Российской республики, гарантируя при этом соблюдение прав этнических меньшинств (289). Несколько неловких шагов центральной власти, воспринятых в штыки в Киеве, скоро накалили обстановку. К этому добавлялся фактор территориально-этнического размещения населения: города на Украине были "русско-еврейскими" по составу населения, в деревне крестьянам противостояли помещики из великороссов (русифицированных украинцев) и поляков. Чрезвычайно мощной оставалась инерция примитивных форм антисемитизма.

Вопреки привычке рассматривать национальные движения по схеме центр-регионы, в 191? г. растущее значение приобретали межэтнические конфликты местного уровня. Империи обычно закладывают мины замедленного действия по своей периферии; ликвидация одного большого "зоологического" царского национализма вела к появлению неупорядоченного зверинца маленьких национализмов, которые на время могли объединиться между собой в борьбе с имперским центром. До падения самодержавия многие считали, что национальный вопрос решается простым провозглашением гражданского равенства и устроением местного самоуправления. Между тем, ввести самоуправление по единому шаблону было невозможно в связи с этнической чересполосицей, несовпадением административных и этнических карт и распространенностью "русских" городов-анклавов в море иноязычного аграрного населения.

После обвала самодержавной власти ситуация стала выходить из-под контроля. Началась эскалация агрессивно-параноидального национализма. Обычно все начиналось с недоразумений, вызванных какой-либо случайно усвоенной или запущенной с провокационной целью информацией, затем начинали муссироваться всевозможные слухи, которые при многократном обороте перерастали в твердое убеждение. 26 марта в Петроградский Совет адресовалась "группа эстонцев г. Юрьева". Ознакомившись с одним из номеров "Правды", они уверовали, что большевики намерены отстаивать "политическую автономию областей с компактным составом населения". Созрело убеждение, что министр-председатель Г.Е. Львов под влиянием не кого-нибудь, а П.Н. Милюкова категорически отклонил дарование эстонцам автономии (на деле Временное правительство охотнее всего шло навстречу именно эстонцам). На основании всего этого сложилось убеждение, что "буржуазное" правительство решительно противостоит в национальном вопросе Петроградскому Совету (290). Впрочем, не исключено, что подобные послания инспирировались большевистскими пропагандистами.

Настоящая склока разгорелась 23-25 апреля 1917 г. на 1-м Киевском областном съезде рабочих и солдатских депутатов. Здесь, с одной стороны, делались громогласные заявления о том, что на Украине национальный вопрос "возбуждается буржуазией", с другой - украинские социалисты доказывали, что на Украине своей буржуазии нет и быть не может. Российские делегаты призывали к единству, украинские доказывали им, что интернационализм и федерация - это практически одно и то же (вскоре в подобном направлении стал вести свою пропаганду сам Ленин). В итоге дело дошло до того, что иные украинские представители стали предлагать объявить съезд Советов особым совещанием, призванным выработать конституцию "украинского областного сейма", а российские социалисты, со своей стороны, расценили подобные действия как "шовинизм" (291).

В украинском, как и других национальных движениях, тон пытались задавать социалисты или политики, перекрасившиеся в них. Последнее было связано с тем, что умеренные деятели смекнули, что невозможно рассчитывать на успех с помощью чисто национальных лозунгов. По этой причине они были вынуждены "разжечь социальные аппетиты" по схеме большевиков в надежде перехватить у них массы (292). Украинские эсеры, к примеру, пугали селян, что русские вообще зарятся на самые плодородные земли, народники с помощью социализации хотят превратить собственников в общинников, а социал-демократы и вовсе намерены "выварить их в капиталистическом котле", превратив в наемных рабочих (293). Большевики, в свою очередь, уже к маю смекнули, что "буржуазные националисты" играют им на руку. В массовом сознании стало складываться еще одно представление о стихийном большевизме - "национальный большевизм" или "большевизм в национальном вопросе".

Ни в одном вопросе не случалось такого количества вольных и невольных провокаций, как в национальном. Его острота постоянно подогревалась глумливой разнузданностью околонационалистического свойства. 16 июня Н.С.Чхеидзе было направлено послание от "всих нызовых запорожцев". Пафос и лексика не оставляют сомнения, что его авторы вдохновлялись историческим опытом "писем к турецкому султану". Об автономии на сей раз не было сказано ни слова. Изысканные матерные проклятия адресовались деятелям Совета, которые "набрали немецких и жидовских грошей" и теперь толкуют "шоб не було анексий и контрибуций". Лидерам Совета предлагалось заставить всех "прохвостив-солдат" немедленно "идты наступать и бить нимця" и созвать Учредительное собрание. В противном случае, говорилось в письме, "мы вырижем вас всих до одноги и проклятого ворюгу товстобрюхого Родзянку, и щоб не продавал нас жыдам и нимцям" (294). Ясно, что налицо была провокационная выходка - не столь уж безобидная, ибо националистические конфликты обычно начинаются с подзуживания, хотя за ними стоит и иная, вполне уловимая логика.

Так называемый национальный вопрос всегда был поразительно многогранен, в принципе исключающим единое для всех решение. В данном случае для прояснения природы его обострения придется ограничиться несколькими штрихами. Поскольку вопрос о воздействии войны и армии на национальные революции в существующей литературе практически не ставился, уместно остановиться на нем особо.

Совершенно особая ситуация в связи с войной сложилась в Финляндии. Попытки большевиков революционизировать финских рабочих через русских солдат и матросов не принесли заметного успеха: между теми и другими сохранялось недоверие (295). Но зато неожиданно нашлись точки соприкосновения между большевиками и финскими социал-демократами (по российским меркам, весьма умеренными политиками парламентарного типа), на выборах 1916 г. получившими некоторое преобладание в сейме. 2 июня А.М. Коллонтай, уже преуспевшая в большевизации русских матросов и солдат в Финляндии (причем исключительно в силу ораторских дарований), выступая на чрезвычайном съезде финской социал-демократии, призвала присутствующих не ждать воли Всероссийского Учредительного собрания, а добиваться самостоятельности вплоть до отделения от Российского государства (296). Съезд единогласно взял курена достижение независимости, обосновывая это утверждением о необходимости более активной борьбы со "своей" буржуазией в рамках отдельного государства.

Между тем, отношения Временного правительства с финскими буржуазными кругами не складывались, что было связано, с одной стороны, с крупной финансовой задолженностью России, с другой - с перебоями в поставках продовольствия (297). Временное правительство пыталось использовать для получения в Финляндии займа умеренно-социалистических лидеров проходящего в то время в Петрограде I Всероссийского съезда Советов. Но и их поездка в Гельсингфорс не принесла успеха. Более того, финские социал-демократы вполне в духе тогдашней российской социалистической риторики дали понять, что считают заем "замаскированной контрибуцией", и намекнули, что готовы в отношениях с Россией придерживаться логики большевиков (298). Так сложилось то характерное для 1917 г. положение, что умеренные национальные социалисты стали легче находить общий язык с большевиками, потрясавшими лозунгом "права наций на самоопределение вплоть до отделения", а не прекраснодушной российской демократией.

Но, в целом, война оказала решающее (чаще прямое) воздействие на национальные движения через солдат. Роль невидимого властью запала сыграл польский вопрос (299). После того, как Временное правительство заявило о признании урезанной независимости Польши, в действие вступил план формирования дивизии, а затем корпуса из поляков (300). Дислоцирование на Украине частей из представителей "помещичьей" национальности не могло не стимулировать демагогов, доказывавших, что украинский народ уникален в своей "антиэксплуататорской" природе. А поскольку формирование польских частей шло с размахом и помпой при выдаче им знамен из музеев (в этом усердствовал министр А.И.Гучков), в то время как из многочисленных украинцев (как и малочисленных эстонцев) к концу мая предполагалось сформировать всего лишь полк (301), назревание конфликта сделалось неизбежным. 28 марта собрание солдат и офицеров в Киеве заявило о необходимости создания украинской армии, затем появилась особая войсковая рада, а 15 апреля с инициативой создания полка им. Б Хмельницкого из отпускников выступ ила уже сама Центральная Рада (302). Надо заметить, что украинцы-фронтовики поначалу выступали за "полное-сокрушение германского милитаризма" и федерализацию России на Учредительном собрании. Правда, в решении земельного вопроса приоритет отдавался Украинскому Учредительному сейму (303).

"Национализация" (таков характерный термин-уродец революционной эпохи) армии приобрела конфликтный характер после создания в начале мая в Киеве на 1-м Украинском военном съезде особого войскового генерального секретариата (министерства). Идея повальной "украинизации" сделала его застрельщиком украинского национализма, подтолкнув Центральную Раду к выставлению ультимативных требований о краевой автономии. Успех демагогии украинских националистов (как и многих других) был в значительной степени связан с тем, что многие солдаты-украинцы, побывав в Галиции, убедились в возможности лучшей жизни в условиях развития своего языка и культуры. К этому добавились иллюзии низов, что "своя" власть быстрее и "справедливее" решит аграрный вопрос за счет "чужих" эксплуататоров (304), для этого нужна только сила - правительственная и военная. На этом фоне былые культурнические намерения умеренных украинских лидеров скоро обернулись разливом вульгарнейшего шовинистического чванства.

Желание "национализации" армии скоро стало навязчивой идеей почти всех скороспелых националистов, заслонив собой культурно-автономистские планы Эскалация украинизации началась с требований Украинской войсковой рады о переписи всех солдат-украинцев Петрограда и его окрестностей (305), то есть выявления наиболее зараженных революцио-наризмом. 16 апреля 5-тысячный митинг солдат и матросов-украинцев в Гельсингфорсе потребовал переустройства России в федеративную демократическую республику с национально-территориальной автономией для Украины (306). Украинцы-запасники в Царском Селе примерно в это же время потребовали "украинизации" всего Черноморского флота и Юго-Заладного фронта, мотивируя это тем, что так будет усилена оборона и пресечено дезертирство (307). К октябрю украинизация докатилась до Кавказского фронта, здесь кампания развертывалась под лозунгами "Украинец поймет только украинца", "Офицеры для нас чужие" (308). Пока это были благие пожелания не очень искушенных в политике и националистической нахрапистости людей, причем характерно, что революционаризированные части наиболее усердствовали и в отстаивании национально-освободительных идей. Примечательно, что многие требования (судя по времени их отправки по телеграфу из довольно глухих мест) явно инспирировались с тем, чтобы оказать давление на Временное правительство. Так, в конце мая украинцы-солдаты вдруг, как по команде, стали требовать поддержки украинской делегации в Петрограде (309). Но вот в середине мая скопление солдат-украинцев в Чернигове потребовало признать себя особым полком им. Дорошенко (310), а в начале июня аналогичный случай имел место на Умани, где часть солдат-украинцев 14-го полка объявила себя "казачьим" полком им.Гонты (311). К этому времени "национализация" уже стала перерастать в психоз. Стихийно "украинизирующиеся" полки не случайно получали порой имена обиженных "москалями" казацких старшин и гетманов. Сознавая, что у демократической власти нет противоядия против "национально-освободительной" демагогии, а военное командование согласится на "национализацию" при условии, если она повысит боеспособность армии без трудностей ее реорганизации, иные офицеры - либо проштрафившиеся, либо чрезмерно амбициозные - вспомнив о своем происхождении, хвастливо заявляли, что они вместе с отважными украинскими воинами намерены показать образец боевого духа разложившимся "русским" солдатам (312). Ничего подобного не произошло, немногие солдаты-идеалисты скоро потонули в массе воспользовавшихся национальной идеей шкурников и дезертиров (313). По-видимому, здесь сыграли свою роль повсеместно распускаемые среди солдат слухи о том, что маршевые роты из украинцев спешно отправляются на фронт, а их место в тылу занимают части из русских. Во всяком случае, в конце мая Украинская одесская войсковая рада именно на этом основании постановила приостановить отправку маршевых рот из украинцев (314) Иные украинизированные соединения производили и вовсе странное впечатление в политическом отношении. Так, "Украинский запорожский полк", сформированный и дислоцирующийся в Москве (1270 чел.), на выборах в районные думы свыше 87% голосов отдал за большевиков [это было даже несколько выше среднего солдатского уровня по Москве (315)]. Ясно, что в данном случае солдаты просто не хотели отправляться на фронт.

"Украинизация" стала способом саботирования приказов (прежде всего о выступлении на боевые позиции). Формы его таковы: декларативные заявления солдат об "украинизации" подразделений и неисполнении никаких приказов до ее официального подтверждения (316), отказы "украинизированных" маршевых рот нести наряды до перевода их на Украину (а не на фронт) (317), противопоставление войсковых рад существующим солдатским комитетам (318), вмешательство национальных организаций в распоряжения военного начальства (319), наконец, отказ от выполнения приказов, не санкционированных войсковым генеральным секретариатом (320). Солдаты по-разному, но неуклонно наглели.

Эскалация этнической кичливости в армии, да и в обществе, оказалась напрямую связана с ее "национализацией". Что сказать о солдатах, которые обставляли процесс "украинизации" непременным условием не допускать в свои части евреев (321)? Затем последовали отказы юнкеров-украинцев от службы в неукраинских частях (322), обнаружились случаи демонстративного отказа офицеров-украинцев говорить с командирами по-русски (323). "Национализация" превращалась в специфическую форму распадения единого военного организма. В конце августа иные, вдобавок "большееизированные", солдаты-украинцы заявляли о принципиальном отказе участвовать в войне (324), а к октябрю дело дошло до участия "украинской" милиции (из тех же солдат) в поддержке погромов крестьянами еврейских лавок (325). Конфликты в связи с "украинизацией" охватили всю территорию России (326).

Развращающая роль этого поветрия хорошо видна на примере 34-го армейского корпуса, которым командовал П.П.Скоропадский (327). Решению о его "украинизации", обстоятельства которого не вполне ясны, предшествовали солдатские распри с командованием и между собой в связи с очередностью ухода подразделений на отдых. Оказавшийся в то время в корпусе А.Ф. Керенский пытался образумить солдат, но обстановка была накалена настолько, что военный министр был вынужден спасаться бегством. В таком же положении оказалась особая агитационно-оборонческая делегация из Петрограда. По имеющимся сведениям, Скоропадского склонили к "украинизации" непосредственно главком Юго-Западного фронта А.Е. Гутор и начальник его штаба Н.Н. Духонин (328). Можно предположить, что спешная украинизация была затеяна командованием с тем, чтобы сорвать уже согласованные с Центральной Радой планы на этот счет (329) и избежать направленного воздействия националистов на солдат. После того, как корпус понес в наступлении большие потери (особенно среди офицеров), солдаты-украинцы идею украинизации встретили поначалу равнодушно, а русские - неодобрительно'(330). Для украинизации не хватало офицеров, да и солдат подходящего происхождения. Недостаток первых был восполнен за счет переводов из других частей и организации специальной офицерской школы, вторых - за счет маршевых рот (331). Офицерское пополнение удалось настроить воинственно, солдаты, напротив, стали откровенно отождествлять идеи "украинского социализма" с отказом от боевых действий. Стали возникать конфликты солдат-украинцев не только со своими соотечественниками-офицерами, но и с полковыми радами (332). Корпус, получивший название 1-го Украинского, насчитывал к осени до 40 тыс. человек, но был мало дееспособен. В середине декабря Скоропадский сложил с себя командование корпусом, его преемник генерал Гандзюк продержался на своем посту чуть более двух недель и был убит солдатами (333). "Этнореволюции" отнюдь не консолидировали этносы.

Ясно, что за "национализацией" армии стояла борьба различных сил, использующих отчаянные попытки солдат найти хоть какую-то точку опоры в усиливающемся хаосе. Для понимания психологии этнонациональных движений 1917 г. недостаточно резолюций и стенограмм многочисленных съездов национальностей, выправляемых, как правило, интеллигентами. Съезды обычно искали компромисса между местными националистами и центральной властью; ультимативные требования к последней были редки. На низовом уровне ненависть к бывшему имперскому центру, напротив, могла накапливаться по мере общего ухудшения социальной обстановки и роста социальных психозов.

Характерен в этом отношении состоявшийся в Киеве 5-11 июня 2-й Всеукраи некий войсковой съезд. Раздраженные попыткой Керенского сорвать его, делегаты настаивали на явочном осуществлении автономии Украины, как способе спасения края от "анархии". Центральной Раде предлагалось прекратить всякие сношения с Временным правительством и созвать территориальное собрание для согласования с этническими меньшинствами статуса автономии края (334). Не удивительно, что 10 июня был оглашен I Универсал (манифест) Центральной Рады, который, провозглашая автономию, подчеркивал готовность сотрудничать с общероссийской властью, а 15 июня был создан Генеральный секретариат Центральной Рады, вызвавший переполох в петроградских верхах (335).

Радикализм действий Центральной Рады не должен обманывать: после этих событий с ее стороны последовали уверения, что она все усилия направляет на сдерживание оголтелых самостийников, намеренных оголить фронт и начать самоопределять Украину по "польскому образцу" (336). В этом была доля правды: "социалистическая" Рада оказалась заложницей революционного нетерпения масс - особо яростного в силу того, что они увидели в ней обиженную "москалями" свою власть. Показательна и уступчивость Рады на переговорах с социалистической частью петроградской верхушки, в ходе которых было решено, что генеральные секретари утверждаются в российской столице, из их ведения исключаются военные дела (337). Но на этом этапе соглашение оказалось сорвано кадетами, демонстративно вышедшими из правительства, дабы взвалить на его социалистическую часть двойную ответственность - за неудачи на фронте и потворствование самостийникам. Как ответная реакция в начале июля в Киеве, практически одновременно с солдатскими выступлениями в Петрограде и Нижнем Новгороде, произошел бунт солдат-украинцев полка им. Б.Хмельницкого - соединения, созданного вполне официально. В основе радикализма "украинской революции" в 1917 г. лежала общероссийская причина - нежелание масс участвовать в войне. Вовсе не случайно в общественном сознании 1917 года "большевизация" и "украинизация" затвердились какоднопорядковые явления.

Дата добавления: 2015-09-04