Легенда пятая

«Советское ТВ – всесилие цензуры, российское – отсутствие цензуры».

Еще недавно довольно распространенное суждение уже, кажется, окончательно разоблачило себя как легенда.

Журналистка, присутствующая на записи «Основного инстинкта», рассказывает в «Известиях», что ушла с передачи в уверенности, что в дискуссии победил Григорий Явлинский. Посмотрев ту же передачу в эфире, она с удивлением обнаружила: победил Александр Жуков. Ветеранам советского телевидения подобные ситуации вовсе не кажутся чем-то из ряда вон выходящими. Их давно приучили к чудесным возможностям монтажа.

Корреспондент Первого канала в репортаже об олигархе, осужденном на 9 лет заключения, сообщил: «Михаил Ходорковский назвал приговор триумфом правосудия». В высказывании осужденного он опустил одно только слово - «басманного» правосудия.

Аркадия Вольского пригласили на телевидение, поскольку «вас нет в списке запрещенных имен». В предварительном разговоре спросили о деле Юкоса. «Заказное банкротство» – резюмировал Вольский. - «А вы знаете, кто заказал?» – «Знаю, но не скажу» - «Почему?» – «У меня есть внуки».

Когда к Ольге Романовой, журналистке ежедневной информационной программы на Рен-ТВ и дважды лауреатке ТЭФИ, обратились за интервью как к лучшей из нынешних ведущих, та ответила: «Я не лучшая, я – оставшаяся»[35].

В 1992 году перед зданием «Останкино» коммунисты, сторонники «Трудовой России» и движения «Наши» провели пятидневный пикет. Они требовали отмены запрета на их экранные выступления и настаивали на равном месте в эфире. 13 лет спустя перед «Останкино» снова состоялся пикет оппозиционных сил, требующих равноправия в эфире – на этот раз с участием коммунистов и демократов.

Но политцензура /другой мы, собственно, и не знали/ - не самый удручающий момент в биографии нашего телевидения. Журналисты советской эпохи не раз испытали ее на себе, и все-таки пережили и выжили. В диссертации автора этих строк, посвященной проблемам документального телефильма, был целый раздел о советских публицистических лентах, готовых к эфиру, которые никогда показаны не были и навечно легли на полку. Своего рода траурный мартиролог – как нас закрывали.

Однако недавно, вспоминая те времена, я вдруг осознал, что нынешнее коммерческое вещание вряд ли согласилось бы демонстрировать и те неполитические программы, которые выходили тогда в эфир. Эразм Роттердамский /«Похвальное слово глупости»/, Даниэль Дефо, Франсуа Рабле, Вольтер, Сент-Экзюпери… Я перечисляю лишь те спектакли, автором которых был сам, готовя инсценировки для жанра «литературный театр». В их реализации принимали участие Александр Калягин, Петр Фоменко, многие талантливые артисты и режиссеры, которые видели в телевидении точку приложения своих творческих сил. Единственной моей программой, не увидевшей света, оказался уже поставленный спектакль по поэме Рабиндраната Тагора «Садовник» /за нее он получил когда-то Нобелевскую премию/. Программа легла на полку по распоряжению С.Лапина как произведение, далекое от социальных потребностей советского зрителя, строящего социализм. Хотя литературный театр продолжал существовать и при том же Лапине. Как и телевизионные постановки Анатолия Эфроса, отлученного в то время от всех театров.

Зато куда более решительной и жестокой показала себя коммерческая цензура. Все, что не пользуется самым массовым спросом или не имеет, другими словами, рейтинга, отныне безжалостно изгонялось с экрана. Если прежнее руководство отклоняло отдельные передачи под предлогом, что пресловутые доярка и слесарь, олицетворявшие «средних» зрителей», «ваших сложностей не поймут» /школьные классики в этот круг не входили – за дояркой и слесарем признавалось десятилетнее образование/, то в наши дни им отказано в праве иметь запросы выше тех, что понятны только поголовному большинству. Армия социологов, конкурирующих друг с другом, представляют ежедневные данные рейтингов, добытые с помощью самой современной вычислительно техники. При такой постановке дела необходимости в полках нет. Предлагаемые идеи отклоняются не на уровне готовых программ или готовых сценариев, а уже в заявке и даже в замысле /исключением остается канал «Культура»/. Лапинская драконовская политика на этом фоне выглядит непростительной мягкотелостью.

Коммерческое западное вещание, считавшееся нами когда-то исчадием ада, для многих, как писали критики, превратилось в обитель рая. Реформаторы нового телевидения, поверившие, что начинают его заново и с пустого места, ощутили вдруг, что живут в раю. «Кто хочет стать миллионером?» - спрашивает заимствованная у Запада телевикторина на Первом канале. Но стать миллионерами прежде всего пожелали сами реформаторы телевидения. Стоимость одного 30-секундного блока реклам на том же канале достигает сегодня 35 тысяч долларов только в Московской области /на пространстве России она увеличивалась во много раз/. Годовой доход «Последнего героя» или «Фабрики звезд» составляет три миллиона долларов. «Хватит перебивать наши рекламы вашими художественными фильмами» - возмущаются продюсеры /из шуток коммерческого вещания/.

Коммерциализация телевидения уничтожила телевизионный театр как таковой. Мечты телезрителей-ветеранов о возвращении на экран театра сегодня кажутся не менее нелепыми, чем, скажем, призывы вернуть на дороги Европы кабриолеты и дилижансы. Та же участь постигла и объединения телефильмов, существовавших во всех столицах республик и в крупных городах. Производственная база телекино, отлаженная за десятилетия, перестала существовать. Телефильмы снимаются, как правило, в тех же условиях, что и обычные передачи, а их эстетика создается заново и с нуля. Необходимость воссоздания производственной базы была осознана лишь в последние годы с пониманием коммерческой выгоды сериалов.

Шестая легенда,

главным образом существующая в головах продюсеров

«Рейтинг – наша путеводная звезда».

Когда-то Форд заметил, что как демократ он признает за автомашинами любой цвет - при условии, что он черный. Коммерческое вещание признает любой тип телезрителя при условии, что тот представляет, о чем уже говорилось, поголовное большинство. Так сказать, поголовье зрителей. Желательно с дошкольным уровнем образования. С ликвидацией образовательного вещания и бесплодных попыток окультуривания массового сознания эта задача достигается все успешнее.

Существует анекдот про шестилетнюю девочку, которая к изумлению экспертов с одного взгляда могла отличить произведение искусства от изделия китча. «Но как тебе это удается?» – попытались выяснить эксперты. - «Да это же так просто, - в свою очередь удивилась девочка. - Когда я вижу, что мне интересно – это значит китч, а когда мне скучно – значит искусство». Складывается впечатление, что со временем, когда девочка выросла, она каким-то образом оказалась в руководстве коммерческого вещания, и с тех пор вещательная политика постоянно ориентируется на уровень аудитории шестилетних девочек.

В свое время автор этих строк всерьез полагал, что культурная насыщенность телепрограмм зависит от количества культурных людей, работающих на студии. С этой иллюзией я вынужден был расстаться в 1992 году, когда оказался в Совете директоров «Останкино» и воочию увидел, как верстается сетка программ на месяц вперед. Это была начальная пора коммерциализации. Не создатели программ определяли, культурный уровень вещания, - его определяли те, кто заказывали музыку. И если музыку заказывают коммерсанты, воспитанные на китче, то властители кошельков рано или поздно превращаются во властителей дум.

В наши дни, чтобы называться журналистом, не обязательно наличие профессиональной культуры. Или даже культуры как таковой. Напротив, как раз ее отсутствие – гарантия устроиться на работу. «Мы сегодня переживаем период, когда умные и начитанные пытаются от всех это скрыть, чтобы взяли на работу, наняли в гувернеры, - делится своими размышлениями Жванецкий в программе «Дежурный по стране». - Конечно, умные не нужны, они и сами об этом знают, потому что умные... Я сам пишу малограмотно, чтобы было понятно всем... Все, что поется и танцуется - не для них. Они не могут смотреть даже разговора со «звездами»…

«Три четверти россиян – за цензуру» – заголовок передовой «Известий», опубликовавшей однажды сенсационные результаты социологического опроса /«Известия», 2004, 14 января/. «Это что же – три четверти за нежелание знать правду? – возмутились апологеты коммерческого вещания. - За реставрацию сталинизма? За возвращение к репрессивному телевидению?». Но россияне понимают цензуру в первую очередь как отчаянную попытку защитить себя и своих детей от насилия, пошлости, порнографии, – отвечали участники обсуждения опроса на страницах той же газеты… Если раньше люди задыхались от сплошных победных реляций, то сейчас они задыхаются от того, что что-то взорвалось, рухнуло…Когда на экране не просто новости, а новости с кладбища. И все это перемежается бодрой попсой.

В то время, как на канале «Культура» идет с успехом «Культурная революция», все остальные каналы, констатируют телекритики, переживают культурную катастрофу. Если политическая цензура была реакцией на опасные мысли, то цензура коммерческая – реакция на само наличие мыслей. Без мыслей массовому сознанию удобней, как второгоднику без учебников, да и без опостылевшей школы. Программы Валерия Комиссарова, Отара Кушанишвили, Дмитрия Нагиева и Андрея Малахова ориентированы именно на такую аудиторию. Обнулением мысли назвал эту тенденцию тот же Жванецкий.

Но у такого обнуленного телевещания существуют свои сторонники. Хватит миссионерства, говорят они, пора перестать окультуривать население! Ни Пушкин, ни Гоголь, ни Белинский с этой задачей не справились, а мы - не Белинские. Давать надо зрителю то, что он хочет. А узнавать, что он хочет – при помощи рейтинга.

Замечательное свидетельство стопроцентной американизации телевидения, когда высшие прибыли приносит ставка на низший уровень. Однако мы пошли дальше. Вернее, ниже. Сегодняшнее телевидение не информирует /хотя думает, что информирует/ и не развлекает /хотя уверено – развлекает/… Канал «Культура» воспринимается наиболее последовательными защитниками такой тенденции как резервация /точнее сказать, отстойник/ духовности, освобождающий от этой повинности все другие каналы.

Антикультурная революция уже породила /мне приходилось упоминать об этом/ первое обескультуренное поколение юных зрителей, которым все меньше нужна культура, зато все больше криминальное сериалы, типа «Бригады», собравшие баснословное число подражателей и ценителей. /Драматург М.Шатров называет такого рода сериалы «мастер-классами бандитизма»/. Время от времени газеты сообщают, как очередная группа подростков совершила преступление по модели любимой «Бригады». Легко представить, как реагируют на такие публикации сами создатели сериала: «Да мало ли идиотов…». Может, их и мало, но с каждой подобной серией их число умножается.

Вот почему гипотеза о стихийном и непредсказуемом развитии российского телевидения – миф. Наше телевидение развивается в полном соответствии с законами шоу-бизнеса. На - добывать их стремятся любым путем.

Седьмая легенда

Это наши представления о руководителях телеканалов, хотя на этот счет опять-таки существуют две точки зрения. Согласно одной - от них, от руководителей, все же что-то зависит /по мнению некоторых, зависит все, поскольку они – реформаторы, во всяком случае, сами считают себя таковыми/. Согласно другой – ничего не зависит, и ни на что они не способны, кроме как стать циничными культуркиллерами. /«Культуркиллеры» - название публикации диалога между музыковедом Святославом Бэлзой и пианистом Николаем Петровым, напечатанной в «Общей газете»/. Последнее сказано сильно, но отдает психологией луддитов, когда-то крушивших станки, поскольку полагали - «все зло от них», дабы предотвратить наступление эры машинизации.

Между тем эволюция нашего коммерческого вещания происходит в режиме автопилота. За тем исключением, что у пилота реального есть возможность - взять управление на себя. Ирена Лесневская, создавшая со своим сыном производящую телекомпанию/«Рен-ТВ»/, в свое время пыталась осуществлять культурно-просветительскую миссию на экране и вовлекла в нее Э.Рязанова, Л.Филатова, Е.Евтушенко, В.Молчанова, Ю.Роста. Но стоило создателям компании приобрести самостоятельный телеканал и самим оказаться всецело в условиях рыночной экономики, как от прежних замыслов почти ничего не осталось.

Наивно считать реформаторами руководителей, чья гарантия выживания – оставаться исполнителями коммерческой /а нередко и политической/ воли. Зато у каждого есть возможность стать коммерческим исполнителем-виртуозом. «Последний герой», «Фабрика звезд», «Бригада» – эфирные продукты, достигшие совершенства в избранном направлении и удостоенные - как высшей оценкой - рейтингом.

Восьмая легенда

«ТВ – это средство массовой информации».

В чем смысл профессии тележурналиста? Многие сотрудники студии на этот вопрос, не задумываясь, отвечают: «наша миссия – информировать». /Лет десять назад, когда выражение «Новости – наша профессия» было и девизом, и вызовом, ответ почти соответствовал тогдашней эфирной практике/. Более прагматичные признают: «наше ремесло /не миссия/ - развлекать /что и подтверждается наивысшим рейтингом за изделия шоу-бизнеса/. Более совестливые и серьезные отвечают: «наш долг /не миссия и не ремесло/ - противостоять власти и искоренять политическую цензуру». Но стоит переспросить «А во имя чего выполнять этот долг?», как в глазах мы увидим недоумение: «Как во имя чего? Чтобы информировать и бороться с властью». Перед нами – дурная бесконечность, советская парадигма - как муха, жужжащая между стеклами и обреченная на безвыходность.

Но информировать – не смысл, а род деятельности. Как, скажем, петь. Можно петь как Шаляпин. А можно и как Киркоров. Достоинства голоса здесь не самое важное. «Если у певца нет души, то чем лучше его голос, тем хуже». Совершенствуя пение, можно действовать и во вред.

К тому же ситуация усугубляется мифом о самоценности информации. Информация как таковая, уверяют нас, не способна принести ни вреда, ни пользы. Она выше всякой корпоративной этики. Таково самосознание наших даже самых продвинутых журналистов.

Но если овладение, к примеру, профессиями, в чью обязанность входит учить и лечить, уже заключает в себе конечный альтруистический смысл /хотя в нашем обществе представителей именно этих профессий оплачивают по низшей ставке/, то обязанность информировать… Позвольте, возмущенно звучит в ответ, информировать также полезно и благотворно, как транслировать или продавать. Разве продавать – не значит приносить пользу обществу, покупателям или, скажем, больным, – если ты продаешь лекарство? Разумеется, польза есть, тем более, если продавать лекарство дешевле. Но если торговать, например, наркотиком… В этом случае чем дешевле, тем хуже. /К тому же достаточно покупателю сесть на иглу, как цена возрастет до небес/.

Самоценность информации – коварная и обольстительная иллюзия.

Тэд Тернер /Си-эн-эн/ первым решился транслировать в эфире картины Вьетнамской войны прямо с линии фронта. Полагал, что, увидев воочию в своем доме, как совершаются массовые убийства, возмущенные зрители потребуют прекратить войну. Как бы не так! После первого шока аудитория очень скоро привыкла к подобного рода сценам, и вскоре даже ужинать зрители предпочитали при виде реальных баталий, как при виде кадров крутого боевика. /Учредивший знаменитую премию Альфред Нобель, получавший неслыханные деньги от продажи изобретенного им динамита, был уверен, что его изобретение положит конец всем войнам, поскольку не станут же люди вступать в сражения, обладая столь мощным средством уничтожения. В том же были уверены браться Райт, впервые поднявшие в небо аппарат тяжелее воздуха. Кто же станет воевать, когда твой противник начнет с неба сбрасывать бомбы на твою же голову?/

Спасительные надежды на легкую победу добра над злом – неискоренимая иллюзия человечества.

В начале перестройки гласность была объявлена завоеванием демократии. К несчастью и нашему отчаянию, со временем мы убедились, что завоеванием пользуются не только те, кто сражался за этот принцип. И что гласность все чаще почему-то становится инструментом демагогов и террористов.

Если бы доносчики когда-нибудь создали свою гильдию, они бы, вероятно, провозгласили лозунг: «Гласность и информация – наша профессия».

Команда израильских спортсменов, захваченных террористами в Мюнхене, была убита захватчиками, увидевшими по телевизорам, как их окружает полиция. Немецкое телевидение не сочло возможным скрывать от зрителей все этапы готовящейся освободительной операции во всех подробностях.

Что это - апология гласности или ее патология?

«В дни Беслана граждане больше всего возмущались, что не сразу сообщили о масштабах трагедии, - вспоминает Марина Давыдова. - Говорили, что школьников триста, а оказалось, что тысяча. А если бы оказалось, что двести, стало бы легче?.. Вместо того, чтобы требовать правды, искренне и наивно полагая, что правда окажется спасительна /могла бы она спасти хоть одну жизнь?/, надо поставить вопрос совершенно иначе. О захватах заложников не следует сообщать ни правды, ни тем более неправды. О них вообще ничего не следует сообщать. Никогда. Принять международную конвенцию, согласно которой всякое упоминание о таком захвате грозит журналисту дисквалификацией… То же относится и к угрозам со стороны всяких усам бен ладенов. Эти люди есть до тех пор, пока мы обращаем на них внимание»[36].

Гласность для террористов и демагогов – бензин в тот костер, который они же и разжигают. При свете которого ощущают свою полноценность. Ужас и поклонение окружающих – их среда.

Безраздельная гласность – оправдание депрессивности нашего телевидения /«600 секунд» и порожденные ими «Дорожные патрули», «Скандалы недели», «Катастрофы недели», едва ли не круглосуточные криминальные рубрики и телеигры по принципу «выжил сам – выживи других»/. Народ нуждается в развлечениях, уверяют продюсеры, камуфлируя тем самым подлинную причину - продюсер нуждается в рейтинге. А чем выше рейтинг, тем ниже порог этической допустимости.

«Все мифы о телевидении мы сочиняем сами…, - считает экс-министр культуры М.Швыдкой. – Войдите в парижское метро: те же разрезанные сиденья, разрисованные стекла, грязь и нищие в переходах. И что же, французы говорят, что это и есть образ Франции? Нет, они уверены, что образ Франции – это Бальзак, Дебюсси, Опера Бастий, Собор Парижской богоматери…[37]».

Призывая зрителей не стыдиться извлекать на свет все, что в нас есть худшего, создатели таких передач накладывают запрет на стремление показывать лучшее. Попытки показывать подобного рода ситуации и сюжеты объявляются оплаченной саморекламой. Мы забываем само предназначение телевидения.

ТВ – не синоним информации ради информации /тут скорее уместна газета/. Не синоним, тем более, развлечения. Наиболее адекватное и равновеликое слово, соизмеримое телевидению – культура. Телевидение приобщает к культуре - национальной и мировой.

Но культуру никому не приходит в голову считать лишь средством массовой информации. Ее относят, скорее, к средствам массовой коммуникации /СМК/. К идее человеческой солидарности и гармонии против хаоса.

Стоит ли говорить, что наше сегодняшнее вещание движется в направлении обратном такому курсу?

«Искусство кино» (сокращенный вариант), 2006, № 5

«Телерадиоэфир», 2008

Дата добавления: 2015-09-01