Танцы на колясках

Школа, где учатся наши дети, расположена рядом с интернатом, в Заречном поселке. Поселок полудеревенский, патриархальный, и школа маленькая, уютная. Мы с директором школы Лидией Михайловной Масловой начали нашу работу с консультаций со специалистами, психологами. Ведь детская жестокость объективно существует, никуда от нее не денешься. Кто-то толкнет, кто-то обзовет, кто-то посмеется.
Летом школьные учителя обошли всех родителей. Потом несколько раз собирали их в школе. Рассказывали, объясняли, просили, чтобы дома с детьми своими поговорили.
И вот – первый день в школе. Я дрожу как осиновый лист. Бледные ходят по коридорам учителя и Лидия Михайловна. Никаких ЧП!
Второй день, третий… Теперь в коридорах чуть ли не гонки на колясках устраивают. И хохочут все! Самая обычная сцена на перемене: какой-нибудь мальчишка что-то поправляет в коляске, подкручивает, потом катит ее куда-то или кружит на месте, а моя девчонка в коляске смеется-заливается, ей весело, она общается. А когда отключился лифт, вся школа бросилась поднимать наших колясочников на второй этаж в классы. Не надо прятать этих детей, как делалось в годы советской власти. Пусть здоровые видят, что есть люди, которым еще тяжелее. И тогда все поймут: злом ничего не создашь, никого не победишь.
Трудно найти слова, чтобы деликатно и точно сформулировать мысль о нравственной, воспитательной сути такого соседства. Учителя пришли к выводу, что школьники стали добрее. Они внимательны не только к своим друзьям из интерната, они стали добрее, внимательнее друг к другу. Уже нет в них свойственного подросткам желания мимоходом показать свое превосходство, оскорбить, унизить.
Это главный результат, который дает совместное обучение. Я знаю, что в педагогике до сих пор идут споры по этому поводу. У нас в стране обучение было и есть раздельное. Для детей с ограниченными возможностями создавались школы-интернаты, закрытые заведения. На Западе же считают, что раздельное обучение – нарушение прав человека, ограничение свободы выбора.
По моему глубокому убеждению, интернат – это дом. А учиться ребенок уходит из дома в школу, в другой мир. И не случайно мои дети называют друзьями мальчишек и девчонок из школы. Все по законам жизни: здесь дом, семья, а друзья – там, на улице, в классе, в школе…
Конечно, нашим детям было нелегко в новой жизни. Представьте, до 12–14 лет они сидели дома, мало кого видели, мало где были. И вдруг попадают в большой коллектив, к незнакомым взрослым людям. Чувствовали они себя на первых порах скованно, боязливо. Не привыкли к тому, что с ними играют, что-то обсуждают, им что-то поручают. У меня сердце сжималось, когда я смотрел на них.
Как-то засиделись мы с бухгалтером в его кабинете допоздна, разбирались с бумагами. Зима, темь, тишина. Закончив дела, покатил я по коридору к своему кабинету. Он рядом, чуть в стороне от фойе. Вдруг слышу какой-то шум. Конечно, испугался: что там такое? Но в следующую секунду понял, что это не шум, а музыка.
Подкатываю к выходу в фойе, вглядываюсь. Полумрак, откуда-то снизу свет, а в этом полусвете-полумраке двигаются тени. Мои дети – все двадцать два человека – там, в фойе. Снова я испугался: что случилось, почему они все здесь, что их привело сюда? Вглядевшись, понял – они танцуют! У них дискотека! Представляете дискотеку: танцы на колясках, на костылях?! Девочка, у которой голеностоп скован, позвоночник скован и тазовые суставы малоподвижны, – она ходит, как балерина, на цыпочках. Эта девочка в центре круга извивается, изображает индийский танец! Кто-то сорвал с себя майку и зафинтилил ее на диван. Дискотека!
Они видели дискотеку по телевизору? Видели! Но пока они сидели в одиночестве по домам, им это было недоступно. А теперь, собравшись вместе, устроили свою дискотеку. Они не стеснялись друг друга, никто не смотрел, как выглядит другой. Ведь и на дискотеках здоровых юношей и девушек никто друг на друга не смотрит, каждый самовыражается в танце как может. И мои тоже самовыражались!
И тогда я сказал себе: вот оно, я был прав, я победил, мои дети живут как все! И они будут нормально жить, многого достигнут, потому что поймут: им все доступно. Были бы желание и воля.

Наташа

Матери детей-инвалидов часто пишут о мужьях: “Не выдержал такой жизни и ушел”. Да, мужчины не выдерживают. И остается мама одна. Понятно, что она полностью выключается из общественной, да и из личной жизни. Все время и все силы отдает ребенку и, как знаем, без особых ощутимых результатов.
В Казахстане десятки тысяч детей с нарушениями опорно-двигательного аппарата. А в России, где население 143 миллиона? А в других странах СНГ? И при каждом из них – мама. Получается, что сотни тысяч молодых женщин полностью исключены из трудовой, социальной и зачастую личной жизни! Кому от этого хорошо?
Когда началась эпопея с интернатом, врачи меня предупредили: “Тебе нельзя нервничать, у тебя затруднено передвижение крови по сосудам, начнутся спазмы. Ты можешь потерять и руки”. Но разве меня остановить? Потеряю так потеряю. А что мне остается? Отказаться от главного дела своей жизни? Зачем тогда жить?!
А гангрена-то к рукам уже подобралась. Еще в девяносто пятом году начались ампутации пальцев. И чую, в левой руке боли. Кровь не поступает, рука ледяная. Два месяца спал сидя. Сажусь в кресло, гангренозную левую руку кладу между ног, потому что греть ее можно только живым теплом. Наташа, жена, собирает одеяло вокруг моей шеи в узелок, и я ночь сижу сплю в кресле. Я знал, что операция неминуема, но оттягивал ее в отчаянной надежде: а вдруг наладится кровообращение, вдруг сохраню руку. Пока у меня две руки, я и машину вожу, еду, куда надо, и в коляске передвигаюсь. А с одной – что? Но жизнь научила меня готовиться ко всему. И я заранее тренировался. И на коляске, и раздевался, и одевался, и умывался, в туалете одной рукой управлялся.
И вот когда мне отрезали левую руку по плечо, я проснулся от наркоза и чувствую: хочу в туалет. Первый вопрос к самому себе: “Я еще человек или уже не человек?” Пока сам могу ходить в туалет – все нормально. И я покатил в туалет. А самого страх охватил. Одно дело тренироваться, когда в критический момент ты можешь выставить вторую руку и опереться на нее, другое – когда руки нет. Голова после наркоза кружится, если упаду, швы разойдутся. Было, было желание позвать на помощь. Хотя бы в первый раз. Но упрямый же, сказал себе: “Стоп! Или ты сейчас себя победишь и будешь самостоятельным, или будешь всегда кого-то звать”. Перелез на унитаз, потом снова на коляску. Все, я герой!
Только швы сняли – сразу в интернат, а мне там говорят: звонили, ждут в городской администрации. Развернулся – и туда. Ни одного дня на больничном не был. Потом ухитрился с одной рукой даже на машине ездить. Надо как-нибудь снять это на видеокамеру: без двух ног и без руки человек машину ведет…
Наш интернат на краю поселка, который возник при кирпичном заводе. Завод закрылся, люди остались без дела. И многие просились в интернат на работу. Но нам ведь нужны люди других профессий: педагоги, врачи, повара. И вот однажды приходит ко мне молодая женщина и говорит, что она дипломированный повар. Я стал расспрашивать, что да как. Мужа нет, живет с матерью, держат хозяйство, но денег не хватает, потому что два сына учатся в техникуме и за них надо платить. То есть человек сразу виден: все делает и живет для детей. Понял, что годится для нас. Стала она у нас работать поваром. И еще я у них покупал молоко для себя. Понятно, разговаривали о том о сем. И как-то она говорит: вы сейчас домой едете, как вы там один, не помочь ли в чем? Раз приехала, два, и так вот сложились у нас уже другие отношения.
Наташа стала женой человека без двух ног и без одной руки. Что взвалила на свои плечи!
Наташа мне и секретарь, и помощник, и шофер – специально выучилась водить машину. Помогает мне умыться, одеться, пуговицы застегивает, потому что у меня на руке три с половиной пальца остались. И так изо дня в день. Да еще умудряется убедить меня, что я просто человек, а не объект помощи. Как она справляется?
В интернате на общественных началах Наташа помогает вести программу домоводства. Мы купили в Омске инкубаторы. Наташа прочитала кучу специальной литературы по птицеводству, и сейчас у нас в подвале целое хозяйство. И все цветы, которые вокруг интерната, тоже она посадила. У Наташи особый талант: в ее руках все оживает и расцветает.
Мне – пятьдесят три, ей – тридцать семь. Молодая, красивая. Могла она встретить здорового, крепкого мужчину? Могла. Но она выбрала меня. Мне неловко говорить, но надо, раз уж взялся. Многие инвалиды замыкаются в себе, боятся любых встреч, уверены, что они никому не нужны и никто на них не посмотрит. Не надо прятаться от жизни. Если есть любовь, она все преодолеет.

Дата добавления: 2015-09-02