Самое большое горе.

Из писем мамы я знала, что у папы произошло сильное обострение язвенной болезни, и его положили в больницу, какую-то очень хорошую, для обкомовских работников в городе Куйбышеве. Там его хорошо подлечили, и дело вроде готовилось к выписке. Я в первой части писала, что папа вернулся с фронта с диагнозом: язва двенадцатиперстной кишки. Все послевоенные годы она его мучила. Он иногда всеми ночами ходил, поглаживая живот. Когда заводили разговор об операции, отмахивался:

- Боюсь, зарежут.

А тут хорошо подлечили. Думала, скоро будет дома. И вдруг получаю письмо от папы: «Дорогая дочка! Пишу тебе из больницы, куда я попал из-за обострения язвенной болезни. Лечили меня хорошо и квалифицированно. Но после всех обследований профессор сказал мне, что язвенный очаг будет прогрессировать, и рано или поздно приведет к операционному столу. Так лучше операцию сделать сейчас, пока в норме сердце и жизненный тонус хорош. Вот я и решился. Но мог ли я в канун твоего дня рождения написать тебе об этом и испортить настроение? И я «омманул»! Прости меня. А сейчас, когда ты читаешь это письмо, меня уже распотрошили и прооперировали. Не волнуйся. Да разве ты не знаешь своего отца? Я обязательно справлюсь, будь здорова и умница. Твой папа».

Я, конечно, бросилась заказывать телефонный разговор с Галинкой в Куйбышев. Она ведь тоже в общежитии жила. И получила ответ, что папа сейчас самый тяжелый больной. Приезжай. Поехала на Казанский вокзал и купила билет на утренний поезд. Девчонок попросила сходить в деканат и объяснить все. Сутки ехала на верхней полке, отвернувшись к стене, так как все время лились слезы. Встретила Галинка:

- Как?

- Не знаю, сейчас поедем, узнаем.

К больнице ехать долго. Подходим к корпусу, к папиному окну, оно занавешено белым. Галинка покричала: «Мама». Мама приоткрыла занавеску, махнула рукой и заплакала. Мы поняли, что все. Это было 30 мая 1957 года. Я помню, как я шла по больничному двору и так безутешно плакала. Больные мужчины, что сидели на лавочке у больницы утешали:

- Не плачьте, поправится.

А у меня рыдания еще сильнее. Зашли в комнату к папе. Мама открыла его лицо. Но из-за слез я все плохо видела. Затем его увезли на вскрытие. А мы, уж не помню: с мамой и Галинкой втроем или вдвоем с Галинкой, поехали в Борское, подготавливать все к привозу папы. Вовка был в Борском. У него были экзамены на аттестат зрелости. Он заканчивал 10-й класс. Мама, наверное, тоже была с нами, так как катафалк с папой приехал через день с дальней маминой родственницей тетей Лушей. Папу поставили на столе в зале. Я подходила к нему. Совсем не боялась. Вскрывали, очевидно, и череп, так как одна кость как-то выступала. Я немножко придавила ее и поправила. Так пришло в дом самое большое горе. Папе было 53 года. Смерть дедушки, пережитая шесть лет тому назад, как-то не так безысходно воспринималась мной. Дедушке ведь было 72 года, даже детский ум понимал, что всё-таки старик, а здесь 53 года, и папа. Как в тумане помню, что было дома. Приходил и уходил народ. Приехали родной брат дядя Вася с женой и племянники из Куйбышева. Из Ульяновска приехал Александр Романович. Он для папы был не только брат, но и друг, и единомышленник. Он ведь был ученый-агроном. Потом папу увезли в Дом культуры, и гроб там стоял на постаменте в зале. Около него был почетный караул, венки всё несли и несли. 17 венков было. Папа к тому времени был заместителем председателя Райисполкома. Везли на кладбище из Дома культуры на открытой грузовой машине. Хоронить пришло все село. Я таких похорон больше в Борском не видела. Отца в селе знали и очень любили. Так свалилось на наши еще не взрослые плечи такое горе. Я так долго не могла постичь и принять эту смерть. Я и сейчас все это переживаю, как внове и плачу. Только потом я осознала, как много значил в моей жизни отец. Все хорошее, что я делала, я делала, чтобы папа одобрил. Как с ним интересно было говорить о книгах, о жизни, о людях. Как он любил людей.

Что же случилось тогда в больнице, куда пришел он на своих ногах, и не вышел? Со слов мамы: Когда его разрезали, то увидели, что язва зарубцевалась, но сжавшись стянула немножко кишку и сузила проход. Получилась частичная непроходимость. Отсюда и рвоты. Врачи не стали вырезать язву, а сделали второй ход, параллельно первому. Говорят, таких операций они делали тысячи. Папа хорошо перенес и говорил, что чувствует себя на большой палец. Так было, пока не начали кормить. А когда стали кормить, то пища не стала уходить из желудка. Начались промывания. Так несколько дней. Пища в кишечник не шла. Повезли на вторую операцию. (Злые языки говорят, что когда они открыли, то заметили какую-то оплошность. Там борский врач работал. От него и слух пошел). Во время второй операции они сделали третий ход. Снова выдержали. И снова пища не пошла. Так на 21 день он умер от голода. Вскрытие показало, что после второй операции пища пошла по старому ходу, а по ходу второй операции стала возвращаться в желудок. Объяснение у врачей было такое. Случай один из тысячи: «в результате хирургического вмешательства наступил паралич желудка». Желудок перестал сокращаться и толкать пищу. В кишечник ничего не прошло. Вот такое объяснение дали маме. Мама с папой не дожили несколько месяцев до серебряной свадьбы. Мы после похорон поехали по местам своей учебы досдавать экзамены, а потом снова приехали на каникулы в Борское. У Галинки, может, какая практика была сначала? Вовдос поехал поступать в институт. Девчонок летом я тоже не помню. Зоя, верно, приезжала, да и Рита, очевидно, была в Борском, но ничего про это лето не помню. Это было сиротское лето. Мы часто вечерком ходили с Галинкой на Самарку (вечером народу мало). Садились в сторонке, вспоминали папу и плакали. В августе приехал Владимир. Он поступил в Индустриальный институт. Так закончился третий курс.

Дата добавления: 2015-09-05