Чрезвычайное происшествие.

Безмятежно шла осень 1954 года. Закончился и колхоз. Ярко светило осеннее солнышко. На улице еще нарядно. Я второкурсница. Жизнь упорядочилась. Учеба. общежитие, походы в кино. И снова вдруг.

Был хороший субботний день. Я была в чертежке. Неожиданно ко мне подходят парни из нашей группы: Толя Смирнов (москвич) и определенно - лидер в группе; Борис Муромец, который жил с нами в общежитии, и предлагают в субботний этот вечер поехать покататься по Москве в Толиной машине. Я отказалась: «Нет, ребята, у меня на сегодня много хлопот в общежитии. Девочки все ушли в туристический поход, а я дежурная. Мне нужно делать уборку в комнате и мыть пол». Отказалась. Пришла домой в свою комнату, навела порядок, намыла полы. Чистенько. Приятно. И вдруг стук в дверь. На пороге те же: Толя, Муромец, Гена Севрюгин и тогдашняя подруга Бориса – Тамара Стрельникова. «Мы за тобой». У меня полы намыты, причин отказываться - вроде нет: «Поехали».

И вот мы в машине. Маленький москвич. Сидим так: впереди Толя (водитель) и Генка Севрюгин, а сзади слева направо: Борис, Тамара и я. Поездили по городу, приехали на Ленинские горы. Вышли погулять, посмотреть, сели даже на скамейку. Но вдруг маленький дождичек. Толя: «Дождик, куда же Вас везти?» Муромец: «Да, дуй во Внуково». Я: «Правда? А у меня там брат троюродный». Муромец: «Смысл есть ехать». И мы поехали во Внуково. Приехали, уже стемнело. Нашли общежитие, где жил Генрих Целищев. Но оказалось, что он улетел в рейс в Прагу. Работал радистом на самолетах аэрофлота. Пришлось нам возвращаться. А дождик все моросил. Обратная дорога. Мокрое шоссе. И что удивительно, что разговаривали всю дорогу о том, отчего бывают дорожные аварии. Помню, Толя: Вот видите, слепит. А мы в сторонку». Много других причин называл. А дальше я только помню, как я очнулась. В машине нет ни Бориса, ни Тамары, ни Толи, а только я в каком-то неудобном наклонном положении, да Генка Севрюгин впереди меня с запрокинутой головой. Очевидно без сознания. В голове мелькнуло: «Авария, и, наверное, пропадет год». Я с трудом вышла из машины. Вскоре ко мне подошли Толя и Муромец. Они, оказывается, поднимали Тамару. которая сковырнулась в кювет. Спрашивают меня: «Что с тобой?» «Не знаю, но я не могу ни дышать, ни стоять». У уголка губ у меня кровоточина. Тут они от меня подошли к Генке, и я помню этот ужасный вопрос: «Что, Генка готов?» Но он вдруг застонал и попросил пить. Толя сказал, что в этом случае пить нельзя давать. Теперь ко мне подошел и шофер машины, о которую мы ударились, и предложил положить меня в кабину его машины. Вот меня ребята и отвели в ту машину и положили на сиденье в кабине. Сейчас Толя говорит, что делать этого нельзя было, лучше было бы посадить. Генка встал и вышел. Ребята вышли на шоссе и стали ловить машины, чтоб те вызвали в Москве скорую помощь.

Что же произошло с нами? А было, как и объяснял Толя. Нас ослепила встречная машина, и Толя повел машину в сторонку. Были немножко туман, мгла. Но оказывается, на проезжей части стоял грузовик, шофер которого потерял какую-то пробку и не поставил машину на грязной обочине (дождь ведь), а оставил с краешку, но на проезжей части. Нас ослепило, мы в сторонку, а в сторонке грузовик. Вот и стукнулись об него правым боком. Удар весь пришелся на меня, так как я сидела справа сзади. Толя, уткнувшись в руль, поранил губу, Генка отделался сотрясением мозга, Борька Муромец переломом носа о спинку сиденья, а я множественным переломом ребер, переломом ключицы и сотрясением мозга, Тома – испугом. Скорая вышла нам на встречу на шоссе. Меня и Севрюгина увезли на скорой во Вторую градскую больницу. А Толя на своей искалеченной машине повез Тому и Муромца в общежитие. Когда же после этого он явился в таком состоянии домой, то отец ахнул, вызвал скорую и тоже отвез его в больницу.

И вот я в больнице. Первое с чем я столкнулась – это воровство. В приемном отделении меня раздевала бригада санитаров. Так тянули с меня платье, задирая руки, что я теряла сознание. Моя мама – медик, потом сказала, что этого тоже нельзя было делать, нужно было разрезать платье и не травмируя снять одежду. Потом они составили список вещей и меня полумертвую заставили расписаться. Я, конечно, ничего там не читала. Спустя неделю я спросила уже в палате сестру, а где мои часы? Она посмотрела в историю болезни, в списочек, и сказала, что в нем часы не значатся. Жизнь есть жизнь во все времена. «С вором пожитки не делены», – как иногда говорила моя мама. А тогда я поступила в операционную на новокаиновую блокаду. Помню, что я попросила чаю, мне дали водички в стакане. Я спросила:

- Почему без заварки?

И еще спросила:

- Доктор, я буду калекой?

- Нет.

- А смогу кататься на коньках и на лыжах?

(А сама думаю, что если можно будет кататься на лыжах и коньках, значит, буду совершенно здорова.)

- Сможете, - и себе и мне вслух, - жить будет.

И уже позже при обходе профессора, доктор Павел Иванович Поляков докладывал: «Студентка. Множественный перелом ребер и ключицы». И с улыбкой добавил: «Интересуется, будет ли кататься на коньках и лыжах».

Из операционной меня привезли в палату, где лежало человек десять. Положили на дощатый щит голую, и накрыли одеялом. Старушка, которая лежала напротив с переломом руки, получившая его, упав ночью с кровати,. возмутилась: «Как это человека телешом положили? Пойду добиваться, чтоб медицинский халат дали» И добилась. На меня надели медицинский халат, всунув руки в рукава и подоткнув его полы под спину. Потом еще и плечи со стороны спины восьмеркой перебинтовали, чтоб все правильно срасталось и сутулости, и искривлений не было. На следующий день повезли на рентген. Посадили, а я как-то вся сломалась. Каркас-то мой весь из ребер был сломан!!! Ребра были сломаны каждое в двух местах. Но были молодость, здоровье. Мне снилось, что я иду в турпоход по Африке. Я карабкаюсь по скалам, сползаю, и снова карабкаюсь. А кругом жара. Очевидно, была температура, и карабкался организм, борясь за жизнь. Ко мне всех пускали. Пришла и тетя Ира, и отец Толи. Он и сказал, что Толя в больнице. Пришел преподаватель по черчению Фридлянд Эммануил Хаймович, и девчонки по общежитию. Дина - моя очень уважительная привязанность в то время, спросила: «Чего бы ты сейчас больше всего хотела?» «Увидеть Бориса Егорова». Сердечко мое еще не зажило, а он уже учился в другом Вузе. Будни больницы, кое-какие осложнения, но на 12-й день стало получше. Я при обходе какого-то главного врача сказала: «Вы знаете, а мне лучше». «Вы смотрите, ей и, правда, лучше, мы такого состояния ждали, дай бог месяца через два, а ей смотрите лучше через две недели». На шестнадцатый день мне привязали вожжи из бинта, и, подтягиваясь на них, я села, а потом и встала. Это была победа.

Из Борского приехала мама. Она рассказала, как дядя Миша позвонил папе. А маме о моей беде они пока решили не говорить. Папа же каждый день ходил звонить дяде Мише под видом устройства на работу где-то под Москвой. А на самом деле дядя Миша докладывал положение дел. Ко мне в больницу ходила тетя Ира. А когда мне стало получше, папа сказал маме: «Мать, садись рядком - поговорим ладком. С Нелей-то несчастье, тебе надо поехать в Москву».

Был в больнице еще один курьез. У меня вдруг завелись вши. То ли в колхозе перед этим я подхватила, то ли в больнице заползла. Я ведь не причесывалась все это время. Хотели обрить, но я не далась: «Вы что? В войну и то мылом «К» выводили, а вы студентку и брить». Они согласились, намазали голову мылом «К» (карболовое), потом сводили в ванну, помыли, и девушка стала расцветать. Ровно месяц я пролежала в больнице. Мама поговорила с врачом. Ей сказали, что меня нужно беречь, в наклон не заниматься, а лучше год отдохнуть. А то на переутомлении и на ослабленных легких (у меня ведь кровохарканье было) можно и туберкулез заработать. В институт маму тоже вызвали и предложили уговорить меня взять академический отпуск. И Толя, и Севрюгин, выписавшись, тоже ко мне пришли, и стали уговаривать потерять год, но долечиться.

Выписалась я ровно через месяц. Привезла меня мама еще очень слабенькую к тете Ире. Приехали друзья-студенты сказать, что мне оформляют академический отпуск. Грустно, но тут и я поняла целесообразность этого отпуска. А на следующий день в квартире тети Иры, вернее у соседей Соломатиных, так как в комнате у тети Иры были я, мама, и там раздевались гости, была свадьба Генриха Целищева – моего троюродного брата, того самого, к кому мы ездили во Внуково, да не застали. А еще дня через два мы с мамой уехали в Борское.

PS. Прошел 51 год с того чрезвычайного происшествия осенью 1954 года. Почти прожита жизнь с ее горестями и радостями, и прожита хорошо. Можно даже сказать счастливо. Хотя понятию счастья до сих пор нет определения. Кто говорит: «Оно кратковременные миги», а кто: «Это когда проблемы спят, и ты стараешься их не разбудить». С Толей Смирновым и его семьей до сих пор находимся в дружестве. Жизнь продолжается.

1.03.06

Дата добавления: 2015-09-05