Возвращение в Борское.

Наконец мы дома. Приехали с мамой в Борское после моих больничных переживаний и потрясений. И мне все были очень рады. Все напережевались за меня. Я была, конечно, еще очень слабенькой. Наблюдалась у местного очень хорошего хирурга – Веретенкова Владимира Ивановича. У меня в течение трех месяцев держалась температура 37, 2^о – 37, 3^о. Врач давал мне справку о временной нетрудоспособности, и мне по ней присылали стипендию. На душе было не тревожно. Я знала, что через год я пойду на второй курс в другую группу, младше нашей. Занялась чтением, восполняла пробелы по литературе. Но утомляться нельзя было. Помню, что после прочтения «Открытой книги» Каверина у меня температура поднялась до 37, 8^о. Я впервые в жизни приехала ничего не делать, а набираться здоровья. Кроме чтения я занялась вышиванием. Рукоделие я и раньше любила. А тут вышила две красивые дорожки гладью и крестиком маме в подарок. Они висели в Борском у мамы долгие годы и сейчас у меня берегутся

Галинка, по-видимому, в эту зиму тоже была дома. Она ведь в 1954 году закончила школу. Ездила поступать в стоматологический институт в Ленинград в то мое самое счастливое каникулярное лето. Ездила с одноклассницей Томуськой Усачевой. Жили в Ленинграде у Риты и Коли Усачевых, тогда молодоженов. Это наши борские одноклассники Гали Шашковой. Обе девчонки не поступили и вернулись домой. А осенью и я домой вернулась. Но вот больших общений с Галинкой не помню. Она, очевидно, снова, как и я, ходила в школу. Так легче организоваться для подготовки в институт.

Помогал же мне прожить и пережить этот год наш председатель «колхоза» или курятника Валентин Михайлович Сергеев, а попросту Валька Сергеев. Он ведь в Борской школе работал и жил в Борском. Приходил ко мне почти каждый день. Гуляли с ним, в кино ходили. В первое время даже высидеть сеанс было трудно - уставала спина. Тогда я радовалась, что согласилась на отпуск. Учиться я, конечно, не смогла бы.

И еще: у нас с Валькой были чудесные походы к моему любимому учителю физики Виктору Николаевичу Зацепину. Это был интеллигентный старичок старой закваски. Он в гимназии когда-то преподавал и в институте. А теперь был одиноким пенсионером, жена у него умерла. И вот зимние вечера проходили в тепле у него за различными беседами. Очень интересный был человек и любил меня. Подарил мне потом свою книгу «Записи о физических опытах», написав: «Любимой ученице».

А во время гуляний, каких только разговоров у меня не было с Валькой. Относился ко мне очень бережно. Потом к весне выяснилось, что был сильно влюблен в меня. Был очень чуток, не выдавал себя. Прикрывался иногда нарочитой грубоватостью. Иногда, приходя к нам, спрашивал с порога маму: «Дома?» Мама отвечала: «Дома».

Даже Виктор Николаевич как-то спросил:

- Нели, неужели у Вас с Валентином только дружба?

- Только дружба.

А уж летом, когда я как-то забежала к Виктору Николаевичу одна, он мне сказал: «Мне кажется, что одна молодая особа одному молодому человеку скоро покажет на дверь».

Так и случилось. Я не была в него влюблена. И так, как он очень корректно себя вел, и не догадывалась о его большом чувстве. К тому же часто и студенты наезжали на небольшие побывки на праздники в Борское. Значит, собирались компаниями. Незаметно все было.

А к весне он открылся, сказал, что согласен хоть сколько меня ждать. Я не могла ему ответить взаимностью. Для меня это было неожиданностью и болью. Я так плакала после его объяснения. И уже много лет позже одна учительница по математике, мама моей одноклассницы Али Ягодкиной, мне рассказала. Они с Валентином Михайловичем ездили в лес на заготовку дров для школы, какие-то договора нужно было в лесничестве заключить. И тогда он ей поведал про свою большую любовь ко мне.

- Как же я ее любил, каких только планов не строил.

А тогда переболели. Он какое-то время к нам не заходил. Но пришёл май, и приехали все студенты. Снова компании, дружба, веселье. Большая же благодарность у меня к этому человеку осталась. Был он умным и чутким человеком, а в жизни крепким коренастым парнем, шутником. И очень хорошим физиком в школе. Ребята школьники с ним на речке бегали, ныряли. Им хотелось быть с ним запанибрата, но на уроках, к их неожиданности, был строг. Организовал бесплатные для себя по вечерам дополнительные занятия для решения задач по физике. Подогнал весь класс, запущенный по физике. Наша Галинка, а потом и Вовка были его учениками. Вовка его даже звал «мистер», но на уроках было внимание и уважение. Было у него очень плохое зрение. Всего 18 процентов, и специальные очки с набором линз Он их не любил и ходил так. Позже он уехал из Борского в Куйбышев. Женился, у него родилась дочка. Преподавал, репетиторствовал, но тоже по-особому. Деньги брал только с тех учеников, которые поступали в ВУЗ. А если не поступал, значит «не в коня корм», и оплату не брал.

Было у меня с ним еще одно дело. Мне прислала письмо Дина Подпальная: студентка химического факультета, умная и очень интересная девушка из Павлодара. Она жила со мной в одной комнате (девятиместной) на первом курсе, а потом и в пятиместной. Я ее очень любила, любила ее суждения и рассказы. Но она была очень упряма. И вот что-то у нее случилось на экзамене с преподавателем. Я в эту зимнюю их сессию была в Борском. Она ушла с экзамена и не пошла больше сдавать. Таким образом, потеряла год. Её не отчислили. Она была хорошей студенткой. У нее получился академический отпуск на полгода. На следующий год она снова пошла на третий курс. Но в ту зиму она осталась без средств к существованию. Стипендию ведь ей перестали платить. Мамы у нее не было, а отец или не регулярно помогал, или совсем забывал. Потом она устроилась работать в чертежке, но какое-то время денег на еду у нее совсем не было. Девчонки в комнате тоже оказались не на высоте. Аля Савельева, наверное, чересчур принципиальная была (сама, мол, виновата), а Сашка Тюкалва детдомовская. Кто еще в нашей комнате жил не помню. И вот я получила отчаянное письмо. Маме я об этом рассказать не могла. Жили мы бедно, маминой и папиной зарплат еле хватало на прожитье. Она бы не поняла ее упрямства, которое вот так обернулось. Но у меня с мамой был как-то разговор, что мне бы нужно было купить к лету босоножки, так как на лето обуви у меня не было. Я сказала маме, что нужно послать деньги Гале Шашковой. Она купит и привезет летом босоножки в Борское. Вальке же я всю эту историю рассказала и попросила у него денег взаймы на год (200 руб). И вот маминых 200 руб. и Валькиных 200 руб. я выслала Дине, написав, что возвращать не надо. Гале Шашковой ничего не послала, но эту историю ей рассказала и попросила ее на свои деньги (потом отдам) купить мне самые дешевые босоножки (тряпичные), чтоб мне лето в Борском пробегать. Так все и вышло. Дину я выручила, а потом она устроилась работать. А босоножки - танкеточки парусиновые, за 3 руб.50 копеек Галя мне привезла. Мама об этой истории и не узнала. А деньги Валентину Михайловичу я накопила и отдала через полтора года (т. е. в следующее лето). Кроме того, написала в Куйбышев Зоське и попросила рассказать эту историю нашим девчонкам (Сталине, Рите, Любочке). Они все в Педагогическом учились. И попросила, чтоб тоже собрали и послали Дине. Они откликнулись. Вот такие мы были. Отблагодарила же меня Дина, уже когда работала, прислала мне из Ставрополя красивую тюль на окно в Подольск, когда я вышла замуж.

Помню еще, что в ту зиму к нам в гости приезжал папин двоюродный брат и большой друг Александр Романович Целищев (см. Романову ветвь). Он тоже агроном. Образованный, интеллигентный человек. Скорее ученый-агроном. Но вот 1937 год обернулся для Александра Романовича 17-ю годами ссылки. В ссылке был где-то на севере. Выводил там даже какие-то морозоустойчивые сорта (не знаю чего). Были научные труды. Разрешили к нему приехать туда жене, она там потом сошла с ума. В 1954 году вернулся домой, полностью отбыв срок. Жил он под Ульяновском. Там же жил и его родной брат Михаил. И только в 1957 году Александр Романович был полностью реабилитирован. А в ту зиму 1955 года приезжал к нам в гости. Помню, как-то принес бидон пива. В те года пиво редко в Борское привозили. Разлив по чайным чашкам, пригласил: «Девчата, садитесь». Помню его рассказы о 37 годе, о допросах, о жизни в камере и на поселении.

- Меня не били, но помню, что когда привозили на допрос, то на столе лежали разные острые предметы: ножи, иглы, ножницы. Вечерами сокамерникам рассказывал приключенческие книги Жюля Верна и др. Особенно слушали про капитана Немо. Позже, когда он уже жил на поселении и руководил сельхозработами, рассказал такую историю. Ему полагался денщик, то есть помощник на простые работы (убрать, подмести), так как он вел большую, в том числе и научную работу. И вот он взял себе на эту должность сидевшего там бывшего торгпреда. Дядя Саша говорил: «Он бы погиб. Он был очень не приспособлен в быту, над ним издевались. А я мог во многом ему помочь и сделать многое сам. Жить с ним было интересно. Он научил меня читать газеты, и видеть не то, что написано, а почему это написано, то есть читать между строк». И еще этот торгпред рассказал ему жуткую историю. Разговорились о голоде. Тогда там обсуждался вопрос о том, как один заключенный убил в лесу женщину, за которой вроде ухаживал, прикопал, а потом вроде и съел. И вот во время этого разговора торгпред вдруг сказал: «Я пережил такой голод, что во время этого голода я мясо Леночки, наверное, съел бы». А Леночка – это его дочь. Я помню жуть, которую я пережила, когда услышала этот рассказ. Потом дядя Саша с папой говорили о Берии. Сталин еще тогда не был разоблачен, еще не было доклада Хрущева, и Сталину верили. И вот дядя Саша сказал папе: «Мы ведь там все знали и понимали, кто такой Берия и думали, что и Сталин догадывается, что Берия – хитрая лиса, но не понимает видно, чего лиса хочет». Вот так пронизала всех идеология, что, пробыв 17 лет на поселении, дядя Саша вернулся с верой в коммунизм. А страх остался, потому что дядя Саша сказал: «Гриша, вот мы тут говорим, а девчата, наверное, пришипились и слушают нас, давай потише». Это было действительно так. Я его слушала из другой комнаты, притаившись. Спать ведь мы уже улеглись.

Дата добавления: 2015-09-05