Бывший СССР и его распавшаяся империя

Рисуя перспективы государств, возникших на месте бывшего Советского Союза, наблюдатели сталкиваются с той же проблемой, что озадачивала их в 1918г.: трудно не только угадать, в каком направлении движется весь регион, но так же неясно, как далеко зайдет процесс дезинтеграции от единой империи отколовшихся составных частей. Кризис столь остр и сложен, что определенно можно говорить лишь о существовании огромного множества вариантов. А это чрезвычайно затрудняет оценку способности региона подготовиться к вступлению в двадцать первый век, поскольку его руководство в первую очередь озабочено тем, чтобы выжить в этом неописуемом хаосе, а народ поглощен каждодневной необходимостью сводить концы с концами. В таких условиях почти не остается сил хотя бы задуматься над глобальными тенденциями, не говоря уже о том, чтобы приспособиться к новым проблемам.
Несмотря на нынешний социально-политический кризис, государства-наследники СССР располагают разнообразными материальными ресурсами. Территория Советского Союза составляла 22,4 млн. кв. км, или 8,6 млн. кв. миль, т.е. одну шестую суши земного шара. Стратегически это обеспечивает возможность отражения нападения извне, в чем на собственном опыте убедились иноземные завоеватели от короля Швеции Карла XII до Гитлера. Экономически это гарантирует огромный внутренний рынок и небольшую зависимость от внешней торговли — преимущества, которыми обладают лишь такие крупные страны, как Китай и Соединенные Штаты. Потенциально рассматриваемый регион располагает колоссальной базой для развития сельского хозяйства — с пахотными землями, равными по площади имеющимся в Соединенных Штатах и Канаде вместе взятым. Раскинувшийся на 6500

миль СССР обладал самыми богатыми и разнообразными запасами сырьевых ресурсов; до своего крушения Советский Союз был крупнейшим производителем железа, никеля, свинца, нефти и природного газа, занимал третье место в мире по добыче угля. Он был вторым в мире по добыче золота и хрома и ведущим производителем серебра, меди и цинка. Советские ученые гордо утверждали, что страна обладает «58% мировых запасов угля, 58,7 — нефти, 41 — железной руды, 76,7 — апатитов, 25 — лесных массивов, 88 — марганца, 54% — калиевых солей и почти третью мировых запасов фосфатов»1. И хотя подобная статистическая сверхточность представляется сомнительной, эти земли, несомненно, чрезвычайно богаты природными ресурсами.
Их эксплуатация с конца 20-х годов и служила широкой базой индустрии и обрабатывающей промышленности. К середине второй мировой войны, несмотря на огромные территориальные потери, советская экономика вышла на второе место в мире, уступая только американской. Всего несколько лет назад Москва похвалялась тем, что занимает первое место по производству стали, чугуна в чушках, кокса, нефти, машинного оборудования, локомотивов на дизельной и электрической тяге, цемента, минеральных удобрений, тракторов, текстиля, обуви и бетонных конструкций2. В дополнение к широко развитой сети железнодорожного и воздушного транспорта СССР имел весьма значительный торговый флот и крупнейший в мире морской рыболовный флот.
На этой гигантской территории проживает 288 млн. человек (на 1989 г.), обеспеченных одной из самых всеохватывающих, как утверждалось, систем образования в мире. Для граждан в возрасте от семи до семнадцати лет образование было бесплатным, миллионы детей к тому же посещали детские сады, а для тех, кто не мог получить очное высшее образование, существовало множество вечерних, заочных и профессионально-технических учебных заведений. Согласно официальной статистике, в начале 80-х годов около 100 млн. человек обучалось в школах, институтах, на вечерних и заочных курсах, в том числе 44 млн. учеников начальной и средней школы, 4,6 млн. студентов 4380 технических училищ и 5,2 млн. студентов 883 университетов и институтов страны3. Система образования была ориентирована не на знания ради знаний, а на их практическое применение в народном хозяйстве; это находило свое отражение в огромном числе инженеров в Советском Союзе — они составляли около 40% всех выпускников высших учебных заведений — ив большом количестве технических и научно-исследовательских институтов. В

целом, как утверждалось, страна располагала в 1985 г. примерно 14,9 млн. «экономически активных техников»4. В СССР насчитывалось 70 тыс. человек, занятых медицинскими исследованиями, и 960 тыс. врачей и дантистов — другими словами, врачей было больше, нежели в любой другой стране мира5. С учетом таких показателей в области науки, техники и инженерного дела и достижений в математике и других науках, не удивительно, что Советский Союз добился больших успехов во многих областях — от физики низких температур до растениеводства6,
По мнению же его собственных руководителей, величайшим свершением Советского Союза считалось, во всяком случае до самого последнего времени, то, что он превратился в одну из двух военных сверхдержав мира, наравне с намного более богатыми Соединенными Штатами. И хотя достигнуто это было ценой огромных социальных и экономических потерь, Сталин и его преемники никогда не ставили под сомнение значение крупных вооруженных сил — и для того, чтобы удержать капиталистические страны от агрессии, и для того, чтобы на следующем этапе оказывать влияние на международные отношения7. Как следствие, Советский Союз обладал огромным количеством вооружений, ядерных и обычных, и колоссальной живой силой, способной их применить в случае необходимости8. И даже тогда, когда инициативы Горбачева привели к значительному сокращению вооружений и личного состава, СССР по-прежнему располагал крупнейшими в мире ракетными войсками, второй по величине армией (после Китая), вторым военно-морским флотом (после Соединенных Штатов) и крупнейшими военно-воздушными и бронетанковыми войсками. И если военная мощь будет иметь значение в начале двадцать первого столетия, то федеративный преемник СССР — или даже его отдельные части, такие как Россия и Украина, — будет обладать ею в избытке.
С учетом подобных материальных предпосылок этот регион теоретически должен был быть лучше подготовлен ответить на вызовы грядущего века, нежели многие другие менее обеспеченные страны. Однако весь его потенциал ослаблен крупными и взаимосвязанными пороками, которые ставят под угрозу перспективы самого его выживания. Как и в случае могущественных империй прошлого, одни лишь размеры территории и ресурсы не смогут предотвратить крах, если система становится недееспособной.
В истоках советской проблемы лежит тройной кризис, каждая часть которого влияет на другие и приближает конец. Кризис

политической легитимности советской системы переплелся с кризисом экономического производства и социального обеспечения, а оба они усугубились кризисом этнических и культурных взаимоотношений. Результатом стало неодолимое смешение проблем.
Подлинные масштабы экономического краха так и оставались неосознанными до самого последнего времени, отчасти из-за приверженности Кремля к полной секретности, отчасти потому, что Запад явно переоценил эффективность советской экономики. Сейчас совершенно очевидно, что еще задолго до нынешнего кризиса в СССР происходил затяжной спад темпов развития, как видно из графика 7.

График7. Спад темпов роста советского ВНП90

По всей вероятности, эти цифры занижают подлинные показатели10; однако главное состоит в том, что, хотя во второй трети двадцатого века советская экономика и расширялась, в последней его трети она вошла в стагнацию. Прежний рост был обеспечен такими массированными «источниками питания», как рабочая сила, дешевая энергия и изобилие сырья, — идеальное сочетание для создания тяжелой промышленности в 30-х годах и послевоенного строительства в конце 40-х и в 50-х годах. Согласно централизованному планированию в большом количестве производились чугун и сталь, цемент, локомотивы, станки, тракторы, текстиль и конструкции для сборного домостроения. И пока выполнялись плановые задания, подобное жесткое социалистическое планирование не обращало внимания на производственные затраты, оберегало администрацию предприятий от конкуренции, а рабочих — от безработицы и не думало о потребителе. Единственными «потребителями», которые могли получать все, что пожелают, были советские вооруженные силы, им отдавалось предпочтение при распределении производственных мощностей, машинного оборудования и квалифицированной рабочей силы для выпуска военной продукции.
Когда же с начала 60-х годов мировое промышленное производство начало переходить с выпуска материалоемких изделий на развитие наукоемких и ориентированных на потребителя отраслей с высокой добавленной стоимостью — компьютеры, электронные устройства программного обеспечения, автомобили, пассажирские самолеты, фармацевтические изделия, средства связи,— Советский Союз оказался неспособным последовать этому курсу. Развитие экономики, управляемой потребительским спросом, такой, как в Соединенных Штатах, потребовало бы демонтажа централизованного планирования, а приобщение к цивилизованному миру подразумевало конец цензуры, жесткого контроля и монополии партийной ортодоксии11. Инвестиции в новые отрасли промышленного производства означали бы отвлечение средств от поддержки сельского хозяйства, субсидирования производства продовольствия и, прежде всего, от военных расходов. На деле расходы в упомянутых сферах продолжали расти, не оставляя даже и крох на модернизацию устаревших производств и распадающейся инфраструктуры, не говоря уже об освоении новых технологий. Советская экономика, таким образом, оказалась в западне и, как видно из графика 8, застыла в экономическом «длинном цикле», который был привязан к отраслям и мощностям 30-х годов12.

График 8. Длинный цикл советской экономики (13)
Не отсканирован
1928—40 1950-60 1960-70 1970-80 1980-84 Средние ежегодные темпы роста ВНП в указанные годы
Проблема осложняется и тем, что такие исходные, как земля, энергия, сырье и рабочая сила, начинают иссякать, а производственные затраты — расти. В прежние времена дешевая добыча нефти и природного газа не только обеспечивала индустриализацию, но и приносила выручку в твердой валюте; теперь же, хотя и существуют крупные запасы, многие месторождения находятся на большей глубине или в зоне вечной мерзлоты. Согласно оценкам одного из источников, за десятилетие, 1975—1985 гг., стоимость добычи нефти возросла на 70% и продолжает повышаться14. Как следствие, добыча нефти стала сокращаться еще до возникновения в 1986г. рабочих волнений и транспортных трудностей. Положение усугублялось систематическим нерациональным

использованием и растранжириванием энергии советской индустрией, некомпетентностью управленческого аппарата и недисциплинированностью рабочих. Советские планирующие органы уповали на то, что сооружение атомных электростанций облегчит ситуацию, но чернобыльская катастрофа и недоверие общественности к ядерной энергетике перечеркнули эти надежды. Энергетика требует колоссальных капиталовложений — в модернизацию существующих электростанций, дезактивацию атомных электростанций, создание новых газопроводов, — которых нет в достаточном количестве15. В то же время, как мы убедимся ниже, уменьшение дешевых источников получения добавочной энергии сопровождается аналогичной тенденцией в предложении рабочей силы.
Поскольку бывший СССР не может более рассчитывать на дешевое сырье и увеличение численности рабочей силы, то, по логике вещей, он должен более рационально и разумно использовать имеющиеся ресурсы для повышения производительности имеющейся рабочей силы. Однако подобный примат качества над количеством противен всей российской практике, поскольку еще со времен Петра Великого там всегда предпочитали иметь как можно больше всего (кавалерии, танков, стали, цемента). И каким же образом обществу, стреноженному сейчас едва функционирующей и в принципе неэффективной системой производства, перейти на высококачественное производство? Семидесятилетний опыт свидетельствует, что централизованный «научный социализм» не работает. Ответственность и принятие решений сгинули в недрах невообразимо раздутой бюрократии, контролируемой Политбюро. Новым идеям и предложениям приходилось постоянно проходить испытания на соответствие идеологической ортодоксии. Подчинение правилам игры, установленным системой, стало высшим проявлением благоразумия. По мере того как неуклонно падала общественная мораль, множилась некомпетентность. Советскую экономику стали терзать «противоречия» — чудовищная ирония, если вспомнить, что Маркс использовал этот термин для предсказания неизбежного краха капитализма. Не меньшая ирония заключается в том, что Япония и Германия — побежденные в 1945 г. — в настоящее время обладают большим ВНП, чем СССР, скатившийся со второго на четвертое место в мировой табели о рангах еще до его экономического и конституционного распада. В одном из недавних исследований ежегодный доход на душу населения на территории Союза в целом оценивается всего в 1780 долларов, что подразумевает общий объем

производства в денежном выражении примерно в 500 млрд. долларов — куда меньше, чем в Италии или Англии16.
В сельском хозяйстве десятилетия коллективного хозяйствования лишили рабочую силу всех стимулов к труду; гигантские субсидии поддерживали цены на продовольственные товары на низком уровне и вели к нарушению законов спроса и предложения; решения о том, что и когда выращивать, принимали не колхозы и не крестьяне, а бюрократы. Справедливости ради надо сказать, что советское сельское хозяйство сталкивалось и с другими трудностями — от сурового климата до столь убогой государственной инфраструктуры, что большая часть урожая оставалась на полях либо сгнивала еще на пути к потребителю. И все же в то время, как большинство крестьянских хозяйств было коллективизировано, бюрократизировано и постоянно испытывало вмешательство в свою деятельность сверху, личные участки (составляющие 4% обрабатываемой земли России) производили в целом примерно 25% всего продовольствия. До большевистской революции страна являлась одним из крупнейших в мире экспортеров продовольствия; в настоящее время она — крупнейший в мире импортер продуктов питания, что стоит ей огромных сумм в твердой валюте и золотом17. И наконец, чем меньше продовольственных товаров поступает в магазины, тем активнее собираются и укрываются запасы продовольствия, тем острее напряженность между городом и деревней, что лишь приближает наступление полного паралича. В будущем подобную ситуацию можно смягчить путем сдачи земли крестьянам в долгосрочную аренду, однако они, вероятнее всего, примутся выращивать такие высоко прибыльные культуры, как фрукты и овощи, но не жизненно важные зерновые, производство которых возложено на колхозы18.
Многое из сказанного справедливо и в отношении полуразвалившейся промышленности. Испытывающая нехватку энергии и рабочей силы, опутанная бюрократическим планированием, чрезмерно сконцентрированная в традиционных отраслях, невосприимчивая ко вкусам потребителя, защищенная от внешней и внутренней конкуренции, советская индустрия неуклонно приходила в окостенение. Не помогало и то, что страна производила стали и цемента больше, чем какое-либо другое государство, поскольку большая часть этой продукции, сваленная в груды вдоль железнодорожных путей, приходила в негодность. Превосходство над любой другой страной по количеству инженеров представлялось весьма сомнительным преимуществом, поскольку их талант в

основном растрачивался впустую. Само существование управленческого аппарата на советском предприятии являло собой парадокс, так как плановые задания определялись совсем в другом месте, а никакие отклонения от плана не дозволялись.
Достаточно просто перечислить и другие проблемы, которые привели к нынешнему кризису. Инфраструктура оставалась неразвитой, что ограничивало возможности доставки продуктов питания на прилавок, цемента на строительные площадки, спиленного леса на деревообрабатывающие предприятия и т.д. Еще хуже обстояли дела с национальной валютой; ограниченный ассортимент и нехватка потребительских товаров вели к «принудительным сбережениям» миллиардов почти ничего не стоивших рублей, возникновению огромного черного рынка и возвращению к бартеру — а это делало население не подготовленным к будущей конвертируемости рубля, без которой страна останется на задворках мировой торговли, инвестиций и производства. Состояние здоровья населения все ухудшалось из-за неудовлетворительных санитарно-гигиенических условий и медицинского обслуживания, из-за плохих жилищных условий и высокого уровня алкоголизма. В отличие от тенденций в других промышленно развитых странах в последние годы росла смертность среди новорожденных и сокращалась средняя продолжительность жизни мужчин19. В такой ситуации советская статистика, похваляющаяся огромным числом врачей, оказывалась бессмысленной. В целом же, все явственнее становились признаки того, что экономика и общество скорее приближаются по показателям к так называемому «третьему миру», нежели догоняют «первый».
Само по себе такое положение в экономике было бы достаточным бедствием и без остальных двух составных частей тройного кризиса в Советском Союзе — отсутствия политической легитимности и обострения национальной проблемы. Ясно, что все эти три части находились во взаимозависимости; если бы экономика, к примеру, функционировала нормально, было бы меньше критики в адрес советского руководства. Однако жалкие потребительские товары, ужасающие жилищные условия и убогое здравоохранение являли собой каждодневное опровержение заявлениям режима о превосходстве системы. Необоснованность этих притязаний привела к широкому отчуждению не только от тяжкого и нудного повседневного труда, но и от отупляющей марксистской риторики официальных средств

массовой информации. Такое отчуждение из-за жестоких репрессий КГБ против диссидентов не приняло в 70-е и 80-е годы революционную форму, но оно привело к циничному отношению к политике, к замкнутости человека в самом себе и своих мыслях, к отсутствию мотиваций к труду на предприятиях и в учреждениях, к нежеланию что-либо изменить, к утрате гордости за свою работу. Убогая экономика и столь же убогая политическая идеология, таким образом, способствовали созданию механизма самоуничтожения, вели к еще более убогим результатам в социальной и экономической сферах, к обострению общего недуга, который год за годом подрывал позиции Советского Союза на мировой арене20.
Перестройка отразила признание того факта, что с таким загниванием необходимо бороться и в экономическом, и в политическом аспекте. Однако в условиях нынешнего хаоса нет никакой гарантии, что выздоровление действительно наступит. Сатирики в России шутили, что, если относительно просто приготовить из рыбы уху (т.е. превратить рыночную экономику в социалистическую), то никто не знает, как добиться обратного. Существуют также трудности на пути превращения авторитарной системы в либеральную демократию, подчиняющуюся некоему закону. Подобное было осуществлено, когда победившие союзные государства реформировали «страны оси» после 1945 г.; но сможет ли реализовать такие преобразования собственное национальное руководство и население — да еще в условиях экономического хаоса, — остается неясным. Другие примеры подобных преобразований имели место в странах, разительно отличающихся от развалившегося Советского Союза. Одного разрешения на проведение свободных парламентских выборов и деятельность независимых партий явно недостаточно; необходимо еще предпринять шаги по демонтажу инструментов централизованного управления — от подвластных государству средств массовой информации до судопроизводства, приученного подчиняться социалистическому закону. Сделать это куда труднее, чем провозгласить, даже несмотря на то, что провал правого путча в августе 1991 г. еще более дискредитировал старую систему.
*
В Польше, Чехословакии и Венгрии, например, недавняя демократизация стала возвращением их к положению между двумя мировыми войнами;
коммунистическую диктатуру там можно охарактеризовать как «противоестественное» состояние, навязанное извне. В отличие от них демократизация в Португалии, Испании и Греции осуществлялась в обществах, не знавших коммунистической экономики.

Существует, конечно, опасность того, что прежние политические, институциональные и государственные структуры развалятся раньше, нежели появятся новые, пользующиеся доверием общественности. В условиях, когда радикалы недовольны тем, что реформы идут слишком медленно, а консерваторы — тем, что они осуществляются слишком поспешно, когда институциональные и политические перемены вязнут в дебатах о противоречивых экономических предложениях (например, реформа цен), даже самое компетентное реформаторское руководство может оказаться в изоляции. Идея строительства процветающей демократической, свободно-рыночной (или социально ориентированной рыночной) экономики может, конечно, существовать, но реализовать ее одним коротким прыжком немыслимо, Еще до появления материальных выгод от перехода к новой системе (обещанное повышение уровня жизни) придется отказаться от реальностей прежней (гарантированная занятость, субсидии на продукты питания). В народе, заблудившемся в руинах того, что было давно привычным, в неопределенности того, что его ожидает, нарастает чувство страха. И хотя в такой ситуации процветают интеллектуалы, дельцы и спекулянты, среди домохозяек, рабочих, крестьян и бывших военнослужащих будет, вероятнее всего, усиливаться недовольство21.
Третьим и взаимосвязанным с двумя первыми аспектом тройного кризиса Советского Союза, возможно самым серьезным и неодолимым из всех, являются острые этнические разногласия и национализм. Российская империя и советское государство представляли собой самые многонациональные империи во всем мире. В конституционном смысле СССР представлял собой федерацию пятнадцати формально независимых республик, в каждой из которых проживала основная национальная группа; однако в любой из этих республик насчитывалось много этнических подгрупп, зачастую наделенных на низших уровнях самоуправлением. По официальным данным, в Советском Союзе существовали пятьдесят три территориально-административные единицы, четко выделенные по этническому признаку, однако, поскольку всего там насчитывается примерно сто отдельных этнических групп, половина народностей не имела своей территориально-административной единицы22. Многие из этих групп малочисленны и известны за пределами района своего проживания лишь специалистам в области лингвистики — удмурты, осетины, буряты, каракалпаки, лакцы, ингуши и т.д.23; другие — белорусы, узбеки и казахи, например, — достаточно многочисленны, а украинцев

насчитывается более 50 млн. человек — больше, чем население Испании или Польши. В каждой республике есть этнические меньшинства, в том числе и в самой России — татары, башкиры и еще тридцать других национальностей; и, как отмечал недавно эксперт по России Эдвард Кинан, «лишь немногие из пятнадцати советских республик почти столь же однородны, как Северная Ирландия или Югославия...»24
Однако здесь важно не богатейшее смешение языков и культур, а то, что очень многие из этих национальностей не ладили со своими соседями и метрополией. Сотни лет вражды между различными группами кочевников, горцев и обитателей равнин, сменяющие друг друга волны миграций и завоеваний оказались сильнее научного социализма. К расовым и языковым различиям зачастую примешивались и религиозные — например, в Нагорном Карабахе25. В некоторых областях неприязнь была порождена перемещениями народов (поволжские немцы, татары, донские казаки) и перекройкой границ (Молдавия) при Сталине26. Десятилетиями эта межэтническая напряженность сдерживалась советским полицейским государством. Способствовала этому и официальная пропаганда, призывающая советские народы хранить единство перед лицом фашистского и капиталистического врага. Но вот не стало германской угрозы, тают льды «холодной войны», советская идеология себя дискредитировала, Москва говорит о гласности и перестройке у себя дома и на деле возвращает свободу восточноевропейским народам — и «цемент», скреплявший разные народы Советского Союза воедино, превратился в песок.
Столь же несложно представить себе трения между центром и периферией как естественный результат четырехсотлетней русской экспансии Московского государства. Хотя многие миллионы русских проживали повсюду: в прибалтийских странах, в южных республиках и на берегах Тихого океана, основное деление на две части сохранялось; периферия Советского Союза оставалась в этническом плане нерусской территорией, весьма далекой от русского центра:
«Нерусские земли раскинулись огромной дугой от берегов Балтийского моря на северо-западе (Эстония, Латвия и Литва); вдоль западных границ (Белоруссия, Украина и Молдавия) на юг; через Закавказье (Армения, Грузия и Азербайджан) на восток и в Центральную Азию (области, населенные туркменами, узбеками, таджиками и киргизами) и казахскую степь; и наконец, через Азию к Тихому океану (родина бурят, тувинцев, алтайцев, хакасов и других народов)»27

Эти стремящиеся к независимости этнические меньшинства сейчас конфликтуют с 25—28 млн. русских переселенцев, которые — подобно французским колонистам в Алжире в 50-е годы — отчаянно пытаются сохранить связи с центром. В смятение и страх их приводит тот факт, что впервые после 1917—1920 гг. возникла перспектива того, что их поглотят более многочисленные нерусские соседи, намеревающиеся сменить официальный язык, преобразовать систему государственного образования и многое другое. По мнению некоторых экспертов, не следует удивляться, если подобные трения между меньшинством и большинством приведут к таким же конфликтам, какие сопровождали в нынешнем столетии крах колониальных империй — когда жители метрополии, обосновавшиеся в колониях, оказались брошенными на произвол судьбы28.
Рост таких центробежных сил неизбежно вызвал соответствующую реакцию «центра». Консерваторы в армии, КГБ и коммунистической партии требовали восстановления законности и порядка и обвиняли реформаторов в том, что они довели СССР до коллапса. Украину, например, предупреждали против дискриминации ее 12-миллионного русского меньшинства. Существовал и определенный старорусский национализм, десятилетиями питаемый недовольством по поводу субсидирования республик и неприязнью к их культурам. Согласно такой точке зрения, нерусские области являются только обременительными иждивенцами и должны быть деколонизированы одновременно, может быть, с пересмотром границ; а поскольку Россия обладает огромными природными богатствами (нефть, природный газ, минералы, лес, алмазы), то в проигрыше останутся лишь неблагодарные прибалты и мусульманские народы. В слегка видоизмененном варианте подобная позиция предусматривает, что все республики должны объединиться в некое достаточно рыхлое сообщество, договориться о торговых отношениях на двусторонней основе и получить гораздо больший контроль над своими бюджетами (включая отчисления конфедерации)29. Однако полная независимость порождает свои трудности, особенно в сфере экономики, поскольку сталинское планирование умышленно и сознательно лишало республики самообеспечиваемости. (Выпуск радиоаппаратуры в Прибалтике, например, полностью зависел от комплектующих, изготавливаемых в Нагорном Карабахе, армянском анклаве на территории Азербайджана30.) Каждая республика, таким образом, была способна нанести урон другим, хотя и не без ущерба для себя самой.

Куда заведут республики эти трения и напряженность, предсказать невозможно. Независимость прибалтийских государств и некоторых мусульманских республик на юге сама по себе не будет, вероятно, иметь особого значения, поскольку этим приграничным территориям все же придется договариваться с Москвой о действенных торговых взаимоотношениях. Однако полная независимость таких более крупных и богатых ресурсами республик, как Казахстан, — не говоря уже об Украине, бывшей житнице СССР и одном из основных поставщиков угля и промышленной продукции, — нанесет тяжелый, возможно смертельный, удар всяким надеждам на создание реформированного союза. Существование этнических меньшинств может при провозглашении независимости также привести к потрясениям, подобным тем, что прокатились по всему Индостану в 1947 г. Действительно, если в Казахстане и Киргизии коренные этнические группы составляют едва заметное большинство, то на Украине, если там будет предпринята «модернизация» заводов и шахт — чего от нее, скорее всего, и потребуют в качестве вступительного взноса Международный валютный фонд и другие международные организации, — работы рискуют лишиться миллионы русских. Как убедились англичане в начале нынешнего столетия, с достижением соглашения о преобразовании многонациональной империи в содружество управлять этим процессом становится все труднее, а результаты оказываются куда более драматическими и далеко идущими, нежели первоначально ожидалось31.
По мере того как в 80-е годы все отчетливее проявлялось ослабление Советского Союза, консерваторы на Западе раз за разом подчеркивали, что СССР все еще обладает колоссальной военной мощью, которая в итоге скажет свое слово в мире силовой политики32. Но даже и эта хваленая военная мощь испытала на себе влияние — причем пагубное — рассмотренных выше процессов в невоенной сфере. Отставание от Запада и Японии в области передовых технологий ослабило военную мощь Советского Союза и его способность противостоять самым современным зарубежным вооружениям. Однако увеличение объема направляемых на военные цели ресурсов было бы непродуктивным с экономической точки зрения, а также не встретило бы поддержки со стороны большинства населения. Демографический фактор тоже оказывал свое воздействие на советские вооруженные силы, поскольку все большую часть новобранцев приходилось

мобилизовывать из этнических групп, которые испытывали неприязнь к России и даже не говорили на русском языке. Еще задолго до распада СССР в прибалтийских и южных республиках отмечалось широкое распространение отказов от призыва в армию, а Украина настаивала, чтобы «ее» войска не использовались для подавления националистических движений. И даже Советскую Армию, похоже, затронули подобные раскольнические тенденции33. К тому же какова бы ни была военная мощь после соглашений о контроле над вооружениями и их сокращением, все же неясно, насколько армия сможет помочь в отражении угроз чисто экономического, социального и экологического характера.
С другой стороны, судьба вооруженных сил и вооружений бывшего СССР представляет важнейшее значение не только для самих его преемников, но и для их соседей, для Европы и Соединенных Штатов. В условиях, когда Россия и Украина истерически конфликтуют из-за раздела советского флота; когда Украина и Казахстан отказываются демонтировать системы стратегических ядерных вооружений; когда армейская верхушка, республики и даже отдельные города занялись продажей танков, самолетов и ракет — а последние закупаются армиями менее крупных республик и различными незаконными формированиями (например, армией Приднестровской республики); когда насчитываются миллионы не получающих жалованье и недовольных военнослужащих, уволенных в запас, потерявших жилье, средства к существованию и профессию, у Запада появляется более чем веская причина опасаться, как бы советская мощь не взорвалась изнутри, а наличие всех этих вооружений не привело к катастрофе.
Хотя все соглашаются, что нынешний кризис не может продолжаться вечно, упомянутые структурные проблемы настолько глубоки, что любое предлагаемое решение, будь то либеральное или консервативное, тут же рождает контраргументы. Либерализация отношений между республиками может смягчить национальный аспект кризиса, но в то же время может и привести к войнам этнического характера. Ослабление контроля над больной экономикой могло бы стимулировать производство, улучшить снабжение продовольствием и поощрить предпринимательство, но могло бы также и привести к вспышке общественного возмущения повышением цен, широкомасштабной безработице, межрегиональным трениям и краху межреспубликанской торговли. И в то же время возврат к административно-командной экономике и Принципам научного социализма только бы ухудшил позиции всего этого региона на мировой

арене. Подавление гласности в любой из республик могло бы подорвать моральное состояние общества, привести к спаду творческой и созидательной деятельности, к внутреннему брожению и столкновениям, особенно между националистами и проживающими там русскими. А какой бы то ни было путч против руководства в любой из республик, может расколоть ее надвое, как это случилось в Грузии в 1991 г.
Эта неопределенность побудила западных исследователей приступить к изучению всех возможных вариантов исхода34. Сейчас лишь немногие из них допускают вероятность «хорошего» решения всех проблем тройного кризиса, которое обеспечило бы энергичное оживление экономики, упрочение политической легитимности и сглаживание этнических разногласий. Умеренно оптимистическая точка зрения полагает, что «Содружество» не распадется, а контроль Москвы над республиками будет ослаблен. Экономические реформы, направленные на развитие свободного рынка, приведут к неоднозначным результатам, однако общего краха удастся избежать, а политические и партийные трения хотя и будут продолжаться, но к сколь-нибудь значительной вспышке насилия не приведут. Подобное развитие событий едва ли позволит региону догнать в своем развитии Восточную Азию, но он тем не менее останется на плаву. Можно также предположить и менее оптимистический исход — от развязывания гражданской войны и внутреннего развала до новых попыток консерваторов совершить переворот. Некоторые ученые используют термин «Веймарская Россия», подразумевая, что ее обозленное и разобщенное население станет все более и более симпатизировать экстремистским политическим силам, направленным против внутреннего врага и различных этнических групп35.
Как бы ни складывалась судьба государств — преемников Советского Союза, они явно не подготовлены к новым глобальным переменам. Напротив, каждая из проблем, рассмотренных в первой части данной работы, скорее всего, породит и без того в неблагополучных обществах дополнительные трудности.
Так как размеры территории СССР позволяют отнести его одновременно и к Северу и к Югу, то демографическое будущее страны представляет зеркальное отражение будущего неравномерного демографического развития Земли со всеми его потенциальными политическими и социальными последствиями. Уже к

началу 80-х годов демографическое развитие страны поставило столько проблем, что эксперты все чаще рисовали ее будущее в безысходно мрачных красках. Один из них отмечал:
«При любом рассмотрении, краткосрочном или долгосрочном, перспективы роста населения и людских ресурсов в Советском Союзе до конца текущего столетия весьма ограничены. От сокращения рождаемости в стране до невероятного роста уровня смертности за пределами всех разумных предварительных прогнозов; от сокращения пополнения рабочей силы, усугубляемого ее неравномерным распределением по регионам, до старения населения — все эти тенденции оставляют советскому правительству мало надежд»36.
Самый сильный удар по экономике нанесло то обстоятельство, что чистый прирост рабочей силы — ключевой фактор расширения производства в прошлом — резко сократился в результате увеличения численности людей, вышедших на пенсию (или умерших, не достигнув пенсионного возраста), и спада общего уровня рождаемости. На протяжении 70-х годов, например, трудовые ресурсы увеличились на 22 млн. человек; в 80-е годы эта цифра упала до 7,7 млн.; по предварительным оценкам, в 90-е годы она еще снизится до 5,7 млн. человек37. И если произойдет ухудшение социальных и экономических условий — что усилит нежелание заводить детей — или будет разрешена массовая эмиграция, такое сокращение пойдет еще быстрее и интенсивнее.
Этот демографический спад затрагивает в основном славянские народы севера страны и увеличивает диспропорцию в национальном составе. То, что происходит в настоящее время и, судя по прогнозам, будет продолжаться в будущем, представляет собой своего рода «демографическую месть» со стороны колонизированных народов, особенно в южных мусульманских республиках, которые по уровню рождаемости вплотную приближаются к странам Ближнего Востока. Численность населения в этих республиках растет в среднем на 2,5—3,5%в год, что в три—пять раз больше, чем средний ежегодный прирост численности русского населения, составляющий 0,7%38. Согласно одному из подсчетов*, русские составляют менее половины всего населения —
__________________
* По данным переписи населения 1979 г., русские составляли 52,4% всего населения СССР, однако Бернстэм («Тенденции в советском народонаселении», с. 209) считает, что если отсюда исключить этнические меньшинства, проживающие в РСФСР, реальная цифра уменьшается до 50,9%. В 1984 г. доля русских сократилась до 49,9%.

впервые со времени установления большевистского правления. Тот же самый подсчет предсказывает, что к 2000 г. доля русских составит 46,4% и затем на протяжении всего двадцать первого столетия будет неуклонно сокращаться, как видно из графика 9, по мере того, как доля народов азиатских республик будет возрастать.
Все это, предупреждает автор, «только прогнозы»! однако общее направление очевидно: «уже к началу двадцать первого века структура населения страны из «одно большинство и много меньшинств» трансформируется в «много меньшинств»39. Даже еще до Горбачева демографический фактор десятилетие за десятилетием подрывал власть Москвы. Сейчас, когда республики стали независимыми, это обстоятельство может показаться не столь уж и важным, но одни только конституционные преобразования не устранят вероятных последствий таких демографических тенденций: перемещения населения из перенаселенных южных республик на юг России и Украину, опережающего роста численности населения этнических меньшинств по сравнению с коренным населением, споров из-за ресурсов, обостряющейся религиозной вражды и т.д.
Из-за географического положения данного региона изменения в окружающей среде будут, естественно, иметь для него все вероятные последствия. Например, глобальное потепление — если оно достигнет значительной степени — еще более затруднит выращивание сельскохозяйственных культур в полузасушливых областях и продвинет зону земледелия на север — что достаточно серьезно уже само по себе и без дополнительных осложнений, которые неизбежно возникнут, если зона земледелия переместится из одной независимой республики (скажем, Украины) в другую (например, Россию). Низменные районы, которых в стране множество, пострадают от любого подъема уровня моря. И все же самым серьезным последствием повышения температуры вполне может стать таяние в зоне вечной мерзлоты, что приведет к высвобождению метана и все более обильным наводнениям. Более того, подобные явления затронут регионы, не располагающие достаточными финансовыми средствами для принятия адекватных ответных мер.
В настоящее время, когда ученые все еще спорят по поводу масштабов и последствий «парникового эффекта», может показаться, что эти проблемы носят теоретический характер и являются куда менее важными, нежели насущные экологические проблемы, стоящие перед политическими деятелями и

График 9. Основные этнические группы населения СССР в 1917-2100 годах(40) (в миллионах)

общественостью. Еще со сталинских времен они создавались непродуманными своевольными решениями государственных планирующих органов, стремившихся к индустриализации и не заботившихся о последствиях. Так же, как в Восточной и Центральной Европе, атмосфера загрязнялась выбросом выхлопных и других газов, наносящим жестокий урон лесным массивам и ведущим к росту заболеваний среди местных жителей, бессильных против официальных властей. Реки и озера отравлялись промышленными и химическими отходами, сбросом нефти и стоками с

перенасыщенных удобрениями полей. Грандиозные проекты сооружения дамб и плотин или поворота рек в интересах гидроэнергетики привели к эрозии почвы (например, близ Санкт-Петербурга) или ее угрожающему заиливанию. Такие проблемы существуют в бывшем Советском Союзе повсюду, и многие из них лишь недавно стали известны общественности. Зато весь мир знает о страшных последствиях чернобыльской катастрофы: гибель сотен детей и взрослых, пораженных радиацией, заражение рек и озер, нанесенный местному сельскому хозяйству урон — и все в ущерб обществу, и без того придавленному бедами, не имеющими отношения к экологии41.
Эти новые угрозы также ведут к обострению демографического, этнического, политического и экономического аспектов советского тройного кризиса. За наглядными примерами ходить далеко не надо — взять хотя бы рассмотренное ранее высыхание Аральского моря. Произошло это из-за чрезмерного забора воды из впадающих в море рек на цели ирригации: падение уровня воды в них привело к засолению почвы, оставило без капли воды прибрежные города и ускорило наступление пустыни; единственным выходом из этого положения было бы прекратить любое использование воды на всей огромной площади бассейна этих рек в течение следующих трех десятилетий. Однако само существование 33 млн. жителей Центральной Азии (включая Казахстан) зависит от использования воды этих рек; в Узбекистане хлопок — его главная товарная культура — выращивается на орошаемых землях, которые уже подвергаются засолению, но отказ от ирригации стал бы для него смертельным ударом. Нехватка воды уже сейчас превратилась в основную причину природного характера, обуславливающую бедность региона — уровень жизни в Центральной Азии вдвое ниже среднего по стране, и множество детей умирают от голода, но, как это ни парадоксально, именно здесь численность населения растет самыми быстрыми темпами. 40% его составляют лица моложе восемнадцати лет, и в течение двух следующих десятилетий численность населения почти удвоится и достигнет 60 млн. человек, в большинстве своем мусульман. Как в Северной Африке и на Ближнем Востоке, здесь поэтому нетрудно предугадать будущие конфликты, которые станут возникать по мере того, как запасы воды и сельскохозяйственное производство будут сокращаться, а численность населения — стремительно расти.
__________________
* См. с. 126.

До недавнего времени Москва следила за распределением воды в азиатских республиках и требовала, чтобы определенная ее часть (хотя и явно недостаточная) достигала Аральского моря. С распадом советского государства такой порядок был нарушен. Отчаянно стремясь сохранить свои привычный образ жизни, крестьяне долин в верховьях рек забирают больше воды, чем им определено, что, естественно, означает уменьшение поступления воды в низовья рек в Узбекистане. Аральское же море тем временем мелеет и мелеет42.
Могла бы биотехнологическая революция в сельском хозяйстве принести спасение? На первый взгляд, это выглядит весьма заманчиво; генетически измененные культуры, способные переносить засуху, производство продуктов «в пробирке» и синтезирование продуктов питания, предотвращающие истощение земли, получение обогащенной биомассы, удовлетворяющей потребности в калориях, и общее увеличение сельскохозяйственного производства представляются решением всех проблем. Хватает в России и ученых, и специалистов в области растениеводства и связанных с ним дисциплин. Однако нищим южным республикам будет трудно платить за патенты и тому подобное, не говоря уже о создании современных лабораторий, заводов и обрабатывающих предприятий для производства такой продукции в крупных масштабах. Кто станет финансировать эти затраты и связанные с ними инвестиции в образование и инфраструктуру? Конечно же, не обнищавшее правительство в Москве, занятое своими проблемами и все более утрачивающее связи с азиатскими республиками. Даже если какая-либо отважная западная компания возьмется развивать сельское хозяйство на основе биотехнологии, скажем, в Узбекистане и преодолеет все прочие препятствия, это все же не разрешит кризис водоснабжения.
В более же широком смысле, хотя и вполне допустимо, что в отдельных отраслях сельского хозяйства внедрение биотехнологии может дать положительный результат*, жалкое состояние советского аграрного сектора позволяет предположить, что на самом деле оно нуждается в структурных реформах (деколлективизация, реальные цены на продовольствие, усовершенствованная инфраструктура). И все же, если такие реформы будут осуществлены и сельскохозяйственное производство станет расти теми же темпами, что в Китае, а уровень жизни —
*
Например, применение бычьего гормона роста для повышения надоев в прибалтийских республиках.

ощутимо повышаться, главного стимула для перехода к генетически измененному мясу и молоку по-прежнему так и не будет;
глобальное же внедрение технологий, «дематериализующих» сельское хозяйство, могло бы иметь колоссальные экономические и социальные последствия для тех районов, где весьма большая часть рабочей силы занята в аграрном секторе, а других рабочих мест недостаточно.
Почти то же самое можно сказать о готовности государств бывшего СССР к надвигающейся из Восточной Азии революции в области автоматизации. Несмотря на огромное количество инженеров и техников и применение примитивных роботов на некоторых государственных предприятиях, трудно представить, каким образом Россия смогла бы извлечь из роботизации такую же экономическую выгоду, как и Япония. В то время как последняя обратилась к автоматизации из-за нехватки трудовых ресурсов, а высвобождаемых рабочих японские компании охотно переучивают, Россия и другие республики в настоящее время страдают от недостаточной занятости, которую широкая автоматизация может только усугубить.
Далее, преобразование экономики республик с тем, чтобы они могли прижиться в новом мире роботов, биотехнологии, лазеров, оптики, телекоммуникаций и т.п., в огромной степени зависит от наличия процветающей компьютерной индустрии. А такая индустрия там столь не развита, количество компьютеров столь ничтожно — в 1987 г. в СССР насчитывалось лишь 100 тыс. персональных компьютеров по сравнению с 5 млн., выпускаемыми в США ежегодно,43 — что для создания информационного общества потребуются огромные капиталы. Подобное превращение влечет за собой зависимость от зарубежных компьютеров и опыта, за которые придется платить, и потребует широкого переобучения рабочей силы плюс соответствующего программного обеспечения плюс эффективной сети обслуживания с тем, чтобы компьютерами этими, прежде всего, правильно пользоваться. А по мере того, как российские планирующие органы и иностранные советники решают проблему, как и где начать этот процесс, «водопад» новых изобретений по обе стороны Тихого океана еще более расширяет пропасть между высокотехнологичными обществами и остальными, затрудняя тем самым последним задачу догнать первых.

И наконец, делая любой шаг к высокотехнологичной экономике, придется столкнуться с целым букетом проблем, которые и привели к краху СССР. Русский ученый Андрей Ершов, который с энтузиазмом предлагает превратить свою страну в информационное общество к началу двадцать первого века, сам же признает «явную абсурдность» подобного проекта в настоящее время:
«Тяжелые условия жизни, вызванные примитивным уровнем заработной платы, трудности в обеспечении продуктами и жильем, перегруженность и пугающая деградация наших энергетической и транспортной систем и непомерно высокая доля неквалифицированного и ручного труда в нашей экономике — все эти вещи есть «реальная жизнь», и они требуют неотложных действий, а также немедленной концентрации всех имеющихся ресурсов»44.
В таких условиях, заключает он, все разговоры о долгосрочной программе превратить Россию в эквивалент, скажем. Калифорнии носят теоретический и абстрактный характер, весьма далекий от нынешнего хаоса и отсталости45.
До тех пор пока их экономики не претерпят структурных преобразований, республики также не смогут играть сколь-нибудь значительную роль в революции в сфере финансов и коммуникаций — разве что как поставщики дешевой рабочей силы, вроде Мексики и Таиланда. Именно неспособность советского режима управлять — или предотвратить — распространением идей и образов новыми средствами связи способствовала — отчасти — его краху. Пришедшим после этого к власти в ряде республик (например, Грузии) авторитарным режимам будет также трудно контролировать распространение информации, как бы они ни старались. Но даже там, где царит гласность. едва ли мыслимо вообразить появление казахского эквивалента Си-Эн-Эн или Би-би-си или украинского конкурента Маккинси. Поскольку республики испытывают недостаток конвертируемой валюты, международных банков, акционеров и системы электронной торговли, «мир без границ» — мир круглосуточного обращения финансов, судя по всему, не может иметь никакого отношения к их нынешним заботам.
Несколько лет назад «Экономист» язвительно отмечал, что в 1913 г. «имперская Россия производила в человеко-час реального продукта в три раза больше, чем Япония, однако в течение почти семидесяти социалистических лет этот показатель снизился примерно до четверти существующего ныне в

Японии»46. Во многих смыслах разваливающийся Советский Союз стал полной противоположностью Японии: огромный по территории и богатый ресурсами по сравнению с перенаселенным и лишенным ресурсов островным государством; смешение народов по сравнению с одной из самых однородных в мире рас, отличающейся высочайшим уровнем национального самосознания; социально разобщенный по сравнению со сплоченным на основе взаимного уважения и духа коллективизма японским обществом; терпящий потери от наступления высоких технологий и «дематериализации» производства, из которых Япония, напротив, извлекает выгоды; неспособный, как это ни парадоксально, несмотря на социалистическую приверженность планированию, готовить себя к будущему по сравнению с целеустремленным продвижением Токио к двадцать первому веку. Как отмечали многие наблюдатели, безалаберная, индустриально отсталая, разношерстная Российская империя была одним из самых неподходящих мест в мире для построения марксистского общества, даже если допустить, что такое общество вообще где-либо возможно47. По тем же самым причинам преемники Советского Союза, похоже, не готовы к нынешним глобальным переменам — а это позволяет предположить, что, в какой бы форме республики ни вступили в двадцать первое столетие, им все равно придется продолжать борьбу с их сравнительной отсталостью.
Подобные выводы могут, конечно, оказаться слишком пессимистическими. Все, что мы наблюдаем в настоящее время, — это хаос, раздоры, экономический крах, этнический раскол — было в 1918 г. И разве можно было тогда предвидеть, что всего через десять лет СССР начнет производить химикалии, самолеты, грузовые автомобили, танки и станки и станет развиваться быстрее, нежели любое другое индустриальное общество?48 И разве могли западные поклонники сталинской централизованной экономики предугадать в 30-е годы, что сама эта система таит в себе семена своей погибели? Подобно любому другому обществу на земле, бывшие советские республики теоретически могли бы идти путем гармоничного прогресса — вместо того чтобы переживать серьезный спад. Тем не менее, с учетом их нынешнего бедственного положения и встающих перед ними новых проблем, трудно представить себе их будущее в розовом цвете. А поскольку беды этого региона вполне могут иметь последствия для всего остального мира — от нелегальной продажи ядерного оружия до гигантского роста экспорта опиума из южных республик (чтобы

выручить твердую валюту), — западным демократиям едва ли разумно считать, что крах «империи зла» будет для них безоговорочно благотворным.
Восточная и Центральная Европа
Что бы ни происходило с государствами-преемниками СССР, политика гласности и перестройки имела колоссальные последствия для бывших советских сателлитов в Восточной и Центральной Европе. Свободные выборы, уход большинства коммунистических партий (или, по самой меньшей мере, утрата ими своей монополии), курс на рыночную экономику, демонтаж «железного занавеса», распад Варшавского договора, объединение Германской Демократической Республики с ее более сильным западногерманским соседом, начало переговоров о вступлении Венгрии или Чехии в Европейское сообщество — все эти необычайные события, едва ли мыслимые лишь несколько лет назад, стали возможными только благодаря тому, что горбачевский режим в Москве изъявил готовность ослабить свою хватку49. Какими бы ни были изначальные мотивы этой либерализации, ее результатом стало преображение политической и стратегической карты Европы от тюрингских лесов до устья Дуная — что заставило с полудюжину правительств-преемников и общественность приспосабливаться к новым условиям.
Из всех, кого коснулись эти перемены, жители бывшей Восточной Германии пользуются отличным от остальных статусом. Хотя они в процессе освоения капиталистического образа жизни и сталкиваются с проблемой безработицы, а их инфраструктура, окружающая среда и индустриальная база находятся в столь плачевном состоянии, что для поднятия их до уровня Западной Германии потребуются огромные капиталы, такие трудности носят преходящий характер. К счастью для самих «восточных» немцев, они влились в государство с одним из самых крупных в мире торговым и текущим платежным балансом50. Более того, реконструкция обеспечивает широкое кейнсианского типа «ускорение» развитию коммунального хозяйства, дорожно-строительным фирмам и промышленности в целом. Дефицит германского бюджета может возрасти, но в значительной степени из-за увеличения капиталовложений, что, с экономической точки зрения, является весьма благотворным.

В то время как «восточные» немцы получили бесплатный проезд в процветающее западное сообщество, их соседям придется крепко постараться, чтобы изыскать средства на оплату дороги*. Ясно, что у некоторых из них перспективы лучше, чем у других;
есть огромное различие между Венгрией, которая на протяжении многих лет осторожно экспериментировала с «вестернизацией», и Румынией, страдавшей от экономических извращений тоталитарного режима Чаушеску. И все же, какими бы несхожими они ни были, каждой стране придется переводить свою экономику и общество из одной системы в другую и постараться не потерпеть в пути крушения.
В одних из этих государств установление прочных и политически легитимных демократических правительств произойдет легче, нежели в других. Благодаря своему культурному и религиозному единству и глубокому чувству национального самосознания Польша в этом отношении находится в самом благоприятном положении. Эти же черты помогают и Венгрии. Но даже там, где процветает демократия, этот процесс может оказаться весьма сложным и болезненным — когда формируются и распадаются коалиции, вспыхивают яростные дебаты по вопросам экономической или религиозной политики, сохраняется латентный авторитаризм, когда на социал-радикалов обрушиваются обвинения со стороны крестьянских партий или объединений бывших коммунистов — подобно суматошной и болезненной политической жизни, скажем, Франции и Италии конца 40-х и 50-х годов, когда те восставали из руин режимов военного времени и боролись за модернизацию. Тем не менее, у государств Центральной Европы лучшие перспективы достичь политической легитимности, нежели у Румынии и Болгарии, где демократические традиции куда слабее, экономика находится в тяжком состоянии, а большое число «бывших и не очень бывших коммунистов»51 сохраняет свое влияние.
Достижение политической легитимности будет еще более затруднено, если, как и в распавшемся СССР, возродятся этнические антагонизмы. И здесь положение Польши вновь оказывается наиболее благоприятным благодаря однородности ее населения и
__________________
* «Это нечестно и несправедливо, — заявил в начале 1991 г. польский журналист визитеру с Запада. — Почему не может быть Западной Польши, которая пришла бы на помощь нищей Восточной Польше? Почему не существует Западной Польши, которая взяла бы никуда не годные злотые, никудышные автомобили и паспорта и не дала бы нам взамен хорошие?» Цитируется по У.Р. Мид, «Темный континент», «Харперс Мэгэзин» (апрель 1991 г.), с. 52.

отказу Германии от притязаний на отошедшие к Польше восточные территории. То же самое справедливо и в отношении Венгрии, население которой на 93% состоит из мадьяр; по мнению Будапешта, проблему представляют венгерские меньшинства за пределами Венгрии — 600 тыс. в Южной Словакии, более 400 тыс. в Югославии и 2 млн. в Румынии, которые испытывают постоянное давление со стороны румынского большинства52. Однако страной, наиболее жестоко страдающей от этнических разногласий, является, несомненно, бывшая Югославия, которая на протяжении своей шестидесятилетней истории была конфедерацией враждующих культур, языков и религий. Помимо основной борьбы между сербами и не сербами из-за «гегемонизма»53 Белграда, которая уже привела к широкомасштабной гражданской войне, существуют еще и сложнейшие проблемы, которые связаны с будущим Македонии и Косово и в любой момент могут привести к взрыву.
Хотя в других частях обсуждаемого региона напряженность не достигает такой же остроты, большинство соседних стран унаследовало глубоко укоренившиеся проблемы противостояния «большинства против меньшинства». Со времени провозглашения независимости правительство в Праге ведет переговоры со словаками по широкому кругу вопросов — от названия страны до требований расширения автономии Словакии, что тем не менее не ослабляет движения словаков за полную независимость54. Румыны возмущаются волнениями среди венгерского меньшинства, а те, в свою очередь, недовольны господством румын55, Турция обвиняет Болгарию в плохом обращении с турецким меньшинством, а Греция не может простить Турции оккупации Северного Кипра. И все внимательно следят за Македонией. В начале нынешнего столетия наблюдателей тревожило, не приведут ли раздоры на Балканах к нестабильности и войне, в которую будут втянуты и другие страны, Печально, но факт — история не учит людей ничему, если в последнее десятилетие века страхи эти стали полностью обоснованы.
Благополучие и процветание могли бы смягчить эту напряженность, однако по производительности и уровню жизни регион значительно отстает от Запада. Согласно одному из подсчетов, в 1939 г. доход на душу населения в Чехословакии был на 10% выше, чем в Австрии, а сейчас он примерно на 35% ниже56; и хотя последняя оценка, видимо, преувеличена, уровень жизни чехов куда выше, чем народов, проживающих к востоку от них, скажем, в Румынии или Македонии. С учетом индустриального спада,

неэффективной инфраструктуры, недостатка технического опыта и знаний в области организации сбыта, неконвертируемых (и все более обесценивающихся) валют и ощутимых экологических потерь некоторым из этих обществ будет трудно продвигаться к экономике свободного рынка, тем более что в последнее десятилетие по всему миру наблюдается возрастающая нехватка капитала. Отказываясь от субсидирования цен, ограничивая поддержку государственных предприятий и сокращая бюрократический аппарат, как это рекомендовано Международным валютным фондом и Всемирным банком, даже таким странам, потенциально способным быстро приспосабливаться к переменам, как Венгрия и Польша, придется пережить высокий уровень безработицы, банкротств и народные выступления против высоких цен и иностранного вмешательства. Еще до того, как заработают реформы и наступит столь желанное оздоровление, многим, возможно, предстоит испытать падение на 10% их и без того уменьшающегося валового национального продукта (см. график 10).
Подобное оздоровление становится еще более проблематичным из-за хаоса в бывшем СССР. На протяжении десятилетий эти страны зависели от советской нефти, закупаемой по ценам ниже мировых, и от советского бартера. Сейчас Восточная и Центральная Европа испытывает острую нехватку топлива и вынуждена платить за импорт нефти в долларах. Недостаток твердой валюты можно было бы восполнить расширением экспорта в Россию, однако это предполагает способность России оплатить такие товары и осложняет задачу переориентации экономик этих стран на западные рынки57. Более того, ухудшение условий жизни в бывшем СССР и Румынии вместе с гражданской войной в Югославии порождают опасения массового исхода на Запад, что еще более усилит нагрузку на и без того трещащую по швам сферу социального обеспечения. Уже сейчас боевые действия в Боснии вынудили к бегству, возможно навсегда, миллионы людей. Отсюда сооружение барьеров по восточным и южным границам государств Центральной Европы и создание нового «железного занавеса», отделяющего бывших советских союзников от их раздираемых раздорами соседей58. И это, видимо, величайший из всех парадоксов в данном регионе.
В целом странам Восточной и Центральной Европы хватает насущных забот, и им некогда задумываться о глобальных переменах, порождаемых новыми тенденциями в технике и экологии

График 10. Ход экономических реформ в Восточной и Центральной Европе (59)
Индекс прогнозируемого ВНП

МЕДЛЕННЫЕ ТЕМПЫ
Румыния, Болгария Югославия, Албания

БЫСТРЫЕ ТЕМПЫ
Венгрия, Чехословакия Восточная Германия, Польша

и демографическими изменениями60. Они уже осознали, что экологические потери нанесли огромный ущерб здоровью населения и уровню его жизни и что возмещение этого урона потребует колоссальных денежных средств, а также перехода на альтернативное топливо, изменения образа жизни и т.д. Энергоснабжение многих из них зависит от атомных электростанций, сооруженных по советским проектам и потому вредных и опасных, однако закрыть их можно лишь ценой гигантских потерь в экономике. Тревоги в связи с экологической ситуацией и экономическая неопределенность ведут к тому, что уровень рождаемости во всех странах Восточной и Центральной Европы — и на Украине — упал гораздо ниже необходимого для воспроизводства численности населения61 С другой стороны, демографические изменения могут

также обострить этническую напряженность в этих странах (уровень рождаемости, например, среди албанцев гораздо выше, чем среди сербов) и повысить вероятность широкомасштабной миграции через границы. Как и в России, перед крестьянами этих стран стоит проблема деколлективизации и капиталовложений, а отнюдь ее внедрение биотехнологии в производство мяса и зерновых; им также необходимы процветающие и доступные экспортные рынки в Западной Европе, что приведет к трениям с фермерами Европейского сообщества62. В условиях отсутствия национальных рынков ценных бумаг и необходимости коренной перестройки индустрии у этих стран в настоящее время мало возможностей пользоваться преимуществами круглосуточных «фьючерсных» торгов и полной автоматизации предприятий.
Однако государства Восточной и Центральной Европы реально располагают определенными важнейшими ресурсами: множеством талантливых и честолюбивых людей, качественной системой образования, давними традициями высочайшего мастерства и высокого качества промышленного производства (Чехословакия) или высокого уровня математической и других наук (Венгрия) плюс — впервые за полвека — доступом к новым идеям, замыслам, стимулам. С учетом стоящих перед ними задач, в частности в краткосрочной и среднесрочной перспективе, одних этих отечественных талантов может оказаться недостаточно, чтобы позволить странам данного региона догнать передовые государства, не говоря уже о том, чтобы подготовиться к вступлению в двадцать первый век. Но, по крайней мере, они вырвались из застенков и свободны сами решать, в каком направлении им двигаться.

Дата добавления: 2015-08-27