Национальная диктатура. Особое совещание. Состав и общее направление политики.

На Юге России, на территории, освобождаемой Добро­вольческой армией, без какой-либо прокламации, самим хо­дом событий установилась диктатура в лице главноко­мандующего.

Основной целью ее было свергнуть большевиков, восста­новить основы государственности и социального мира, что­бы создать тем необходимые условия для строительства зем­ли соборной волею народа. Жизнь стихийным напором вы­бивала нас из этого русла, требуя немедленного разрешения таких коренных государственных вопросов, как националь­ный, аграрный и другие, окончательное разрешение которых я считал выходящим за пределы нашей компетенции. Худо ли, хорошо ли, и что целесообразнее — это вопрос другой, но диктатуре национальной, к осуществлению которой стремились на юге, свойственны иные задачи и иные мето­ды, чем диктатуре бонапартистской.

Что касается лично меня, то такая постановка вопроса нисколько не смущала мою совесть и была вполне искренна уже потому, что я решил твердо и говорил об этом не раз — что за формы правления я вести борьбы не буду.

Личный элемент в вопросе о диктатуре — тема для меня вообще слишком деликатная. Я коснусь одной только сторо­ны ее.

В конце 18-го и в начале 19-го года на роль диктатора и верховного главнокомандующего выдвигался, как извест­но, определенными кругами, преимущественно правыми, ве­ликий князь Николай Николаевич. Живя в Крыму, в Дюльбере, он оставался центром внимания этих кругов, из кото­рых к нему обращались не раз, первоначально — с просьбой о возглавлении армий украинской, южной и астраханской («Монархический блок», союз «Наша родина», гетман — нака­нуне падения и другие.). Все эти предложения великий князь отвергал, справедливо видя в этом явную авантюру. Другие группы правых, в том числе Государственное объединение, признавая в принципе верховное возглавление великого князя весьма желатель­ным, считали выступление его тогда на политическую арену несвоевременным и в местном масштабе несоответствующим. Его авторитет приберегался ими до того момента, когда все четыре фронта — Колчака, Деникина, Юденича и Милле­ра — приблизятся к Москве... Оттого подчинение мое адми­ралу Колчаку в конце мая 1919 года, укреплявшее позицию всероссийского масштаба, занятую верховным правителем, встречено было правыми кругами несочувственно. Что ка­сается прочих политических групп, левее стоящих, там к возглавлению движения великим князем относились отри­цательно.

Я лично в непосредственных отношениях с великим кня­зем не состоял. В Дюльбере его посетил официально гене­рал Лукомский и встретил там весьма радушный прием. Вообще великий князь держал себя в отношении южной власти с величайшим тактом, стремясь не давать ни малей­шего повода к каким-либо политическим осложнениям.

Весною 1919 года, когда обозначилась прямая угроза Крыму со стороны наступавших с севера большевиков, ме­стопребывание там императорской семьи сделалось невоз­можным, о чем мною было сообщено в Крым. Незадолго до отступления наших войск к Ак-Монаю все лица император­ского дома на английском военном судне выехали за грани­цу. Великий князь Николай Николаевич поселился в С.-Маргарита, в Италии. Вскоре после вторичного овладения нами Крымом до моего сведения дошло, что он томится на чужбине и сожалеет, что не может жить в России... По мо­ему поручению генерал Лукомский 7 июля сообщил вели­кому князю, что в данное время для него представляется полная возможность безопасного пребывания на южном бе­регу Крыма. В начале сентября был получен ответ, что ве­ликий князь «отказывает себе в счастье вернуться на роди­ну, так как приезд его в Россию неминуемо повлечет за со­бой всевозможные толки о выступлении его как политиче­ского деятеля, чем еще больше осложнится общее положе­ние дел». Впрочем, им не исключена возможность жить в Крыму «частным лицом на общих основаниях по водворении полного порядка». Но въезд в Россию был обусловлен «совместным решением этого вопроса адмиралом Колчаком, ге­нералом Деникиным и союзниками»... Мы получили ответ этот в октябре, когда на южном фронте назревала опасность, а на восточном уже созрела, и вопрос о приезде затих.

Прочие лица императорской фамилии (Вдовствующая императрица жила в Крыму до первой эвакуа­ции его, Великие князья Борис и Андрей Владимировичи, выручен­ные полковником Шкуро из Кисловодска, и мать их великая кня­гиня Мария Павловна жили в Анапе. Великая княгиня Ольга Алек­сандровна жила также на Кубани в одной из станиц.), находившиеся на юге, в политической жизни никакого участия не прини­мали. Великий князь Андрей Владимирович обращался ко мне в ноябре 1919 года, выражая желание «вступить в ряды войск, борющихся за освобождение России». Я вынужден был ответить, что «политическая обстановка в данное время препятствует осуществлению его патриотического желания». На службе состоял только герцог Лейхтенбергский (млад­ший) в Черноморском флоте, в чине капитана 2 ранга; был дружен со Слащевым, который хотел использовать его для своих особых целей, до военного переворота включительно. Но безуспешно.

Особое совещание функционировало первоначально применительно к утвержденному 18 августа 1918 года гене­ралом Алексеевым положению и проекту нашей «конститу­ции», выработанной для установления взаимоотношений с казачьими войсками. Жизнь раздвигала эти узкие рамки, облекая Особое совещание всеми функциями власти испол­нительной и законодательной. Только 2 февраля 1919 года было утверждено и опубликовано «Положение об Особом совещании при главнокомандующем ВСЮР», в основу кото­рого положено, в известной степени, совмещение круга дея­тельности совета министров и старого Государственного со­вета.

Важнейшие статьи «Положения»:

1. При главнокомандующем, для содействия в делах законода­тельных и административных, состоят Особое совещание и нижесле­дующие ведомства (перечень их ниже).

3. В области управления подчиненного начальники управлений, управляющие отделами законов и пропаганды пользуются правами министров, применительно к учреждениям министерств (свод Зако­нов, т. 1, ч. 2. Изд. 1892 г.).

9. В области законодательства и верховного управления Особое
совещание является совещательным органом при главнокомандующем.

10. На обсуждение Особого совещания поступают: 1) все законодательные предположения, за исключенном касающихся тех предметов, кои предусматриваются статьями 96 и 97 Основных законов; 2) все правительственные мероприятия общего государственного значения; 3) все предположения о замещении высших гражданских
должностей центрального и местного управления, за исключением должностей начальников управлений.

Дела, подлежащие рассмотрению Особого совещания, вносятся в оное главнокомандующим, председателем Особого совещания, на­чальниками управлений...

На внесение в Особое совещание законодательных предположе­ний начальники управлений... испрашивают предварительно разре­шение главнокомандующего.

11. Постановления Особого совещания представляются председа­телем его на утверждение главнокомандующему.

В состав Особого совещания входили еще по должности: 1) на­чальник штаба главнокомандующего; 2) главный начальник снаб­жений и 3) главный начальник военных сообщений. Кроме того — без портфеля — несколько государственных и общественных деятелей.

Для разгрузки от маловажных дел было образовано малое при­сутствие, состоявшее из помощников начальников ведомств,

Ни этим положением, ни каким-либо другим государст­венным актом не определялось существо власти главноко­мандующего, и только косвенно неограниченность ее выте­кала из сопоставления отдельных статей законоположений. Точно так же не предусматривался в законодательном порядке вопрос преемства власти ни гласно, ни тайно. Только осенью 1919 года, под влиянием постоянных настойчивых сведений о готовящихся на мою жизнь покушениях, я счел себя обязанным указать своего преемника. Я составил «за­вещание-приказ» вооруженным силам юга о назначении главнокомандующим моего начальника штаба генерал-лей­тенанта Романовского. Этим актом я готовил ему тяжкую долю. Но его я считал прямым продолжателем моего дела и верил, что армия, хотя в среде ее было предвзятое, ме­стами даже враждебное отношение к Романовскому, послушается последнего приказа своего главнокомандующего. А признание армии — все. Приказ этот в запечатанном конверте лежал в моем несгораемом шкафу, и о существо­вании его знали, кроме меня, только два человека: сам И. П. Романовский и генерал-квартирмейстер Плющевский-Плющик. Когда я сказал им об этом обстоятельстве, Романов­ский не проронил ни слова, и только на лице его появилась скорбная улыбка. Словно подумал: «Кто знает, кому уходить первым...»

Я вполне уверен, что оба они сохранили тайну. Но не­которые изощренные умы проникали интуитивно за ее по­кровы. Так, когда в конце октября был отдан приказ о на­значении на должность одного из двух «помощников глав­нокомандующего» генерала Романовского, неофициальная контрразведка отдела пропаганды, установившая тайное на­блюдение за главнокомандующим (Выяснилось впоследствии. Об этом позже.), требовала от своего агента в Таганроге «разведать и быть все время аu courant (В курсе дела (фр)): как относятся к назначению генерала Романовского и как расценивается этот шаг в политическом отношении в кругах ставки? Значит ли это, что генерал Романовский будет за­местителем главкома?»

Слух пошел, и борьба, веденная против Романовского, усилилась.

Совмещение законодательных (По существу, Особое совещание было органом законосовещательным.) и правительственных функций в лице Особого совещания, напоминавшее до из­вестной степени конструкцию Временного правительства, отвечая духу чистой диктатуры, имело и свои большие не­удобства. Помимо естественного переплетения закона и правительственного распоряжения — перепле­тения, ослаблявшего силу и устойчивость закона, это совме­щение заключало всю законодательную работу в четыре сте­ны совещания, ослабляя связи ее с общественностью, заме­няя трибуну «ОСВАГОМ» и лишая совещание должного авторитета. Зачастую необходимость мероприятия и причи­ны, его вызвавшие, оставались неясными для массы, вызы­вая беспричинную подозрительность, искажая его смысл и цели. Даже меры, уже принятые и осуществляемые, ввиду технических затруднений, не скоро становились известными в стране. Так политическая борьба, которая свойственна парламенту и которая велась среди политических организа­ций юга, невольно врывалась сквозь стены Особого совеща­ния, вместе с прениями по законодательству претворяясь там в борьбу внутреннюю и поселяя рознь. А эту рознь в преувеличенном и извращенном виде разносила стоустая молва, возбуждая глухое недовольство в обществе и в ар­мии. Наконец, работа законодательная и административ­ная — в общих и частных заседаниях совещания, в бесчис­ленных комиссиях и в ведомственных управлениях — была непосильна для членов совещания. Она утомляла их и тер­зала нервы, приковывала к месту нахождения правитель­ства и отрывала от действительной жизни в крае, от непо­средственной осведомленности о делах подчиненных орга­нов.

Чтобы услышать «глас народа», приходилось не раз важ­нейшие законодательные предположения, раньше утвержде­ния их, давать в печать. Насущная потребность связи со страной чувствовалась многими и вызывала в свое время различные предложения. Надо упомянуть о первой неглас­ной попытке Родзянко, еще в мае 1918 года, воскресить 4-ю Государственную думу, с присоединением к ней трех предшествовавших составов. В ноябре того же года он выступил уже гласно с призывом «к русским людям» — создать Национальный совет в составе всех четырех дум, Всероссий­ского церковного собора и Совета республики при Времен­ном правительстве, как «носящих символ законно избран­ных государственных учреждений». В качестве Националь­ного собрания предлагал свою организацию в конце октяб­ря 1918 года — совет Государственного объединения... Выло и вовсе странное для настроений юга стремление «юго-во­сточного комитета членов Учредительного собрания» под главенством Шрейдера провести в качестве верховной вла­сти и вместе с тем законодательного органа Уфимский «комуч» (конец октября 1918 года).

Все эти комбинации была совершенно искусственны и носили узкополитический характер, не могли иметь почвы и авторитета в стране и не отражали бы ее мнения. Вместе с тем принятие какой-либо из них еще более затрудняло бы возможность нашего объединения с казачьими областями, на которое еще не была потеряна надежда.

Идея создания особого законосовещательного учреждения имела своих последователей и в Особом совещании. Так, Н. И. Астров в марте 1919 года сделал заявление об образо­вании совета из представителей местных самоуправлений; управляющий отделом законов К. Н. Соколов в мае пред­ставил мне записку об учреждении такого же органа, но «из лиц по назначению главнокомандующего», причем Осо­бому совещанию в обоих случаях оставлялись бы функции совета министров.

Разделяя взгляд на необходимость представительного законосовещательного органа, я предполагал создать его из выборных представителей казачьих областей, горских окру­гов и освобожденных от большевиков губерний; состав его предполагалось дополнить членами по назначению — из числа людей науки и практики, включая широко и видных представителей таких демократических учреждений, как ко­оперативы, профессиональные союзы и так далее. Но до лета 1919 года казачьи области не шли на государственное объ­единение; земское положение, могущее дать базу для выборов, все еще вырабатывалось, возбуждая бесконечные спо­ры; территория, подчиненная командованию, была невелика и могла бы дать представительный орган интеллектуально не выше губернского земского собрания... Когда же с июня наши пределы расширились до Днестра, Десны и Волги и, с другой стороны, когда конференция южнорусского союза выходила как будто на путь соглашения, в духе моих пред­положений был выработан комиссией проект Высшего сове­та, созыв которого зависел только от срока окончания кон­ференции. А она затягивалась безнадежно. Я хотел было назначить созыв, не дожидаясь соглашения с казаками; посо­ветовался с Особым совещанием, которое отнеслось к этому предложению отрицательно.

Конференция спорила о духе, о форме, о словах — глав­ным образом саботировали ее кубанские делегаты во главе с И. Макаренко — до тех пор, пока армии не покатились от Орла к Дону и далее к Кубани, когда весь вопрос потерял свое значение.

Что дал бы нам Высший совет в области устроения стра­ны, неведомо. Считая и ныне образование его для того вре­мени психологически и политически необходимым, я, одна­ко, не уверен, не прибавил ли бы он только лишнего звена в той цепи соборных опытов, которая началась Демократи­ческим совещанием и Советом республики... Тем более что три главнейших течения общественной мысли, представлен­ные на юге советом Государственного объединения, Нацио­нальным центром и Союзом возрождения России (Общество Государственное объединение России возникло в Екатеринодаре в марте 1919 года. Председателем совета его был вначале Н. Н. Львов, потом Кривошеий. Общество явилось как бы областным отделом образовавшегося в Киеве Всероссийского. Все члены Всероссийского совета Государственного объединения во время свое­ го пребывания в Екатеринодаре входили в состав местного совета.

Всероссийский национальный центр из Москвы перенес свою дея­тельность в Киев, а в начале 1919 года — в Екатеринодар. Во главе стоял М. М. Федоров.

Союз возрождения России переходил последовательно из Москвы в Киев, Одессу и Екатеринодар. После Одессы первое время орга­низация эта расстроилась, представляя лишь немногочисленное об­щество отдельных видных членов союза — Мякотин, Титов, Руднев, Пешехонов и другие.), невзи­рая на усилия многих своих членов, не находили обыкно­венно ни общего языка, ни общего пути. (Для характеристики политических групп: Национального цент­ра и совета Государственного объединения прислали мне списки лиц, желательных для назначения в Высший совет. В список Национального центра были включены кроме деятелей, примыкавших к нему, представители торгово-промышленных групп и Союза возрождения России. Вообще, в списке преобладал общественно — третий элемент, политически — кадеты и умеренные социалисты.

В списке Государственного объединения были исключительно государственные и общественные деятели правого направления, В обоих списках фигурировали имена следующих лиц: Н. Н. Львова, П. Б. Струве и В. В. Шульгина).

Особое совещание никогда не пользовалось расположе­нием русской общественности и навлекало на себя суровую критику и тогда, и теперь. При этом оно находилось всегда под двойным обстрелом — по обвинению, с одной стороны, в «черносотенстве», с другой — в «кадетизме». Формулы, одинаково сакраментальные, и «вины», одинаково непрости­тельные в глазах разных политических группировок. Преж­де всего было бы справедливым разложить историческую ответственность Особого совещания. Давая в свое время определенные указания по кардинальным вопросам законо­дательства и управления и утверждая все законоположения, прежде всего разделяю эту ответственность в полной мере я. Во-вторых, невзирая на отсутствие парламентаризма, об­щественное начало было далеко не чуждо Особому совеща­нию: все важнейшие законоположения, прежде чем попасть на рассмотрение совещания, вынашивались в недрах двух основных политических организаций и в группе кадетской партии, по существу, впрочем, растворившейся в Нацио­нальном центре. Их мнения преломлялись в прениях сове­щания, в котором участвовали и видные представители орга­низаций. Только Союз возрождения не имел там своего го­лоса, хотя косвенно принимал известное участие в обсуж­дении дел путем редких, правда, собеседований со мной и личных отношений с руководителями Национального цент­ра. И если в общем направлении политики юга — в той средней линии — равнодействующей политических те­чений, к которой я стремился и которую, в конце концов, с уклоном вправо проводило Особое совещание, организован­ная общественность не повинна, то во многих важных меро­приятиях и ответственных назначениях есть немалая доля ее участия. Теперь, после всяческих переоценок и превра­щений, соблюдается часто библейский обряд умовения рук, и прошлое как-то забывается...

Личный состав Особого совещания (К июлю 1919 года состав Особого совещания был следующий:

1. Председатель генерал А. М. Драгомиров — беспартийный, ара-вый. 2. Начальник военного управления генерал Лукомский — беспартийный, правый. 3. Начальник морского управления вице-адмирал Герасимов — беспартийный, правый. 4. Начальник штаба генерал Романовский — беспартийный, либерал. 5. Главный начальник снаб­жения генерал Санников — беспартийный, правый. 6. Главный началник военных сообщений генерал Тихменев — правый, член со­вета Государственного объединения. 7. Исполняющий должность начальника управления иностранных дел А. А. Нератов — правый, член совета Государственного объединения. 8. Начальник управления внутренних дел И. Н. Чебышев — правый, член Национального цент­ра, впоследствии перешел в совет Государственного объединения. 9. Начальник управления юстиции В. Н. Челищев — либерал, член Национального центра. 10. Начальник управления земледелия В. Н. Колокольцев — правый. 11. Начальник управления финансов М. В, Бернацкий — беспартийный, бывший конституционный демо­крат. 12. Начальник управления торговли и промышленности В. А. Лебедев — беспартийный. 13. Начальник управления продо­вольствия С. Н. Маслов — правый, октябрист. 14. Начальник управления путей сообщения Э. П. Шуберский — беспартийный, член Национального центра. 15. Начальник управления народного просвещения И. И. Малинин — либерал, член Национального центра. 16. Начальник управления исповеди (назначен позже) князь Г. Н. Трубецкой — правый, член совета Государственного объединения. 17. Государственный контролер В. А. Степанов — кадет, член Национального центра. 18. Управляющий отделом законодательства и пропаганды К. Н. Соколов — кадет, член Национального центра. 19. Управляющий отделом делами Особого совещания С. В. Безобразов — беспартийный, правый. 20. Член Особого совещания без порт­феля Н. И. Астров — кадет, член Национального центра. 21.Член Особого совещания без портфеля М. М. Федоров — кадет, председа­тель Национального центра. 22. Член Особого совещания без порт­феля И. П. Шипов — правый. 23. Член Особого совещания без порт­феля Д. И. Никифоров — правый. 24. Член Особого совещания без портфеля Н. В. Савич — октябрист, член совета Государственного объединения.

К этому времени вышел из состава член Особого совещания В. В. Шульгин. Генерала Санникона сменил позже генерал Картаци, Чебышева — В. П. Носович, Колокольцева — А. Д. Билимович, Лебе­дева — А. И. Фенин, Шуберского — В. П. Юрченко.

В работах Особого совещания принимал участие П. И. Новгород­цев — по причинам личного свойства не включенный официально в его состав, бывавший в нем редко и работавший главным образом в Национальном центре и кадетской группе).

слагался по призна­кам деловым, а не политическим, поскольку это зависело от меня: по условиям своей жизни и военной службы, главным образом на окраинах, я имел ранее очень мало соприкосновения с миром государственных, политических и обществен­ных деятелей и поэтому испытывал большое затруднение в выборе людей на высшие посты управления. Вначале мною практиковалась такого рода проверка: когда предлагали кандидатуру «справа», я наводил справки «слева», и наоборот. Потом этот порядок оформился, и все предложения о заме­щении своего состава и высших постов были возложены мною на Особое совещание, председатель которого представ­лял мне результаты выбора. Иногда мнения разделялись, и мне предлагали двух кандидатов. Я останавливал свой вы­бор на том, который казался мне выше по своему удельному весу, а ближайшие отчеты политических организаций комментировали этот факт — одни с удовлетворением, другие с неудовольствием — как результат влияния одной из групп и «перемены правительственного курса». Существовало, од­нако, и ограничение круга лиц, допускаемых в состав сове­щания и на высшие должности, — оно относилось к край­ним правым и ко всем социалистам. Я считал, что эти флан­ги могут быть в совете, но не в правительстве. Этот взгляд разделяло и Особое совещание. Впрочем, некоторые члены совещания предлагали мне включить в состав его без порт­фелей, для создания известного декорума, «безобидных со­циалистов». Я считал, что этот шаг не поможет делу, не прибавит популярности совещанию в левых кругах, а в пра­вых вызовет только озлобление. Решение это находилось в полном соответствии с позицией социалистов: центральные комитеты социал-демократов и социалистов-революционеров объявили Добровольческую армию силой враждебной, а со­циалисты - революционеры готовили даже террористические акты против вождей белого движения. Что касается умерен­ной организации — Союза возрождения, то и он оставался непримиримым в отношении военной диктатуры и в силу этого обстоятельства весной 1919 года признал невозмож­ным вхождение своих членов даже в состав Национального центра.

Особое совещание по своему общему облику делилось на три группы: 1) беспартийную, но определенно правую груп­пу генералов (Чтобы пояснить политический облик двух генералов, последо­вательно занимавших пост председателя Особого совещания,— Драгомирова и Лукомского, можно указать, что до известной степени первый был близок по взглядам к В. В. Шульгину, а второй — к А. В. Кривошеину.); 2) политических деятелей правого направле­ния; 3) либеральную группу — в составе четырех кадетов и. примыкавших к ним — Бернацкого, Челищева, Малинина, Носовича, отчасти и генерала Романовского (По условиям своей прямой должности в Особом совещании уча­ствовал редко.). Сущест­вовали различные оттенки в умонастроениях членов каждой из этих групп; при решении различных вопросов ука­занные рамки то раздвигались, то суживались, но общее течение политической жизни Особого совещания вылилось ярко в два русла — правое и либеральное. Если первое (большинство) представляло из себя довольно одно­родное целое, связанное общностью мировоззрения и пси­хологии, то во втором (меньшинстве), наоборот, — даже небольшая кадетская группа не отличалась обычным до то­го времени единством. Довольно распространенная версия справа о «кадетском засилье» лишена основания. «У нас не было ни лидера (Кадеты предлагали мне вызвать ГГ. Н. Милюкова, но армейские настроения не допускали участия его в правительстве), — говорит один из кадетов, — ни цент­рального комитета. Внутренняя спайка под давлением со­бытий стала слабеть. Намечались различные течения, кото­рые смущали и разойтись по которым мы не хотели. Пар­тийная дисциплина при бывших условиях, конечно, не мог­ла существовать. У нас состоялось соглашение о том, что в Особом совещании мы не можем быть связаны мнением ма­ленькой группы кадетов, собравшейся в Екатеринодаре. От­дельные члены партии в Особом совещании и других учреж­дениях (например, Донской круг) действовали на свой страх и риск, за счет своего понимания слагавшихся усло­вий и собственной совести».

Как бы то ни было, в Особом совещании осуществилась та коалиция двух политических направлений, к созданию которой после октябрьских дней стремились многие, в том числе Милюков в киевский период его деятельности. Эта коалиция соответствовала как будто соотношению слагае­мых элементов белого движения на юге и, во всяком случае, представляла предельный уклон «влево», допускаемый на­строением армии и близких ей кругов. Вне этой комбина­ции представлялись две возможности: однородное пра­вое или однородное либеральное правительство. Первое было бы спокойно принято армией, но еще более не­доброжелательно в стране, в особенности в казачьих областях; оно имело бы в своем распоряжении, вероятно, элементы волевые и признанное возглавление в лице Кривошеина. Но успех такого правительства и прочность его были весьма сомнительны, особенно принимая во внимание ту психоло­гию и то игнорирование огромного социального сдвига, ко­торые проявляли до крушения юга даже умеренно-правые круги. Создание правительства второго типа было просто неосуществимым: в силу настроения офицерства, того натиска из правых кругов, который подрывал бы его су­ществование и которому мирный по природе своей русский либерализм противостоять не мог.

Я должен, однако, оговориться. Собственно, офицерство политикой и классовой борьбой интересовалось мало. В ос­новной массе своей в классовом отношении оно являлось элементом чисто служилым, типичным «интеллегентским пролетариатом». Но связанное с прошлым русской истории крепкими военными традициями и представляя по приро­де своей элемент охранительный, оно легче поддава­лось влиянию правых кругов и своего сохранившего автори­тет, также правого по преимуществу, старшего командного состава. Немалую роль в этом сыграло и отношение к офи­церству социалистических и либеральных кругов в наиболее трагические для офицеров дни — 1917 года и особенно корниловского выступления. Эти влияния в известные момен­ты выводили из равновесия в общем аполитичное наше офицерство.

Таковы предпосылки появления на свет «коалиции» и «средней линии» в политике юга.

Политика эта потерпела крушение.

Программа правительства не объявлялась. Две речи, сказанные мною в Ставрополе и на открытии Кубанской рады, исчерпывали официальное изъявление нашей идеоло­гии и политического курса: они служили темой для пропа­ганды, политических дискуссий и экспорта за границу (В телеграмме Сазонову от 2 января 1919 года я писал: «Мы боремся за самое бытие России, не преследуем никаких реакцион­ных целей, не поддерживаем интересов какой-либо одной политиче­ской партии и не покровительствуем никакому отдельному сосло­вию. Мы не предрешаем ни будущего государственного устройства, ни путей и способов, коими русский народ объявит свою волю»).

В их неопределенности и «непредрешениях» различные секторы русской общественности — одни с тревогой и по­дозрительностью, другие с признанием и надеждой — виде­ли маскировку, скрывающую «истинные» побуждения и намерения. Из кругов умеренно-социалистических и либераль­ных, из Крыма, Киева, Одессы, от «русского политического совещания» из Парижа шли все более настойчивые пред­ложения «раскрыть лицо Добровольческой армии». Между тем «непредрешения» являлись результатом столько же моего убеждения, сколько и прямой необходимости.

В самом деле, «борьба с большевизмом до конца», «великая, единая и неделимая», «автономия и самоуправле­ние», «политические свободы» — вся эта ценная кладь мог­ла быть погружена на государственный воз явно при общем или почти общем (кроме федералистов и самостийников) сочувствии.

Однажды, осенью 1918 года, по поводу толков о необходимости декларации мои оба ближайших помощника сказа­ли мне, что работать под лозунгом Учредительного собра­ния они считают для себя невозможным. Это было убежде­ние, широко распространенное в военной среде и правых кругах, где понятия «учредилка» и «учредиловцы» встреча­ли презрительное отношение. Но и в либеральных кругах в то время признание Учредительного собрания было дале­ко не безоговорочным. На кадетском съезде в Екатеринодаре мы слышали, например, из уст Милюкова такие слова: «Я против предрешения как форм, так и способов создания новой власти. Идея народовластия и свободного волеизъяв­ления народов более чем поколеблена. Необходима край­няя осторожность по отношению к Учредительному собранию...»

Оставляя в стороне другие паллиативные решения, оста­валось декларировать кому-либо «самозарождение» или «законопреемственность», чтобы в минуту порвать слагав­шееся с таким трудом, весьма непрочно сшитое единство во­енно-общественного фронта.

Это отношение к идее Учредительного собрания под влиянием разнообразных причин со временем начинает вновь меняться, вероятно не столько по убеждению, сколько по тактическим соображениям. Так, на заседании представителей Государственного объединения Национального центра, Союза возрождения и бюро Советов объединенных земств и городов Юга России (Бюро выделилось на Симферопольском съезде), представлявшем первую по­пытку объединения более широкого общественного фронта, возбужден был и этот вопрос; протокол заседания говорит:

«Учредительное собрание, как суверенный орган госу­дарственного строительства, возникающее на основе народ­ного волеизъявления, признано приемлемым в принципе, но не по наименованию членами всех представленных организаций. Члены земско-городского объединения, Союза возрождения и Государственного объединения в лице Е. Н. Трубецкого (Только его лично. В собрании присутствовали еще члены со­вета Государственного объединения В. Бобринский, А. Хрипунов, Л. Масленников.) признают его категорически, оставляя и название. Член Государственного объединения Масленников считает неизбежным установление самого органа народного волеизъявления, не предрешая его названия. Член Нацио­нального центра М. Федоров считает вопрос о наименовании несущественным, но предпочитает название «Народного со­брания», настаивая при этом главным образом на установ­лении того момента выборов, который дал бы уверенность в разумном исходе голосования». (Из протокола заседания 3 января 1919 года — Харьковское совещание партии Народной свободы в ноябре 1919 года высказалось за «доведение страны до всероссийского «Представительного собрания», против «попыток» немедленного объявления постоянной формы государственного устройства» и против немед­ленного по свержении большевиков созыва Учредительного собра­ния)

Пока мужи совета, таким образом, искали путей, чтобы обойти не то острые углы взаимных отношений, не то друг друга, в армии эти трения находили также отклик, но го­раздо более элементарный: одни проливали кровь, не мудр­ствуя лукаво, другие заявляли:

— Мы за «учредилку» умирать не будем...

Поэтому я призывал армию бороться просто за «за Рос­сию».

Дата добавления: 2015-08-20