Особое совещание: аграрное и рабочее законодательство

С большими еще трудностями проходил другой важный вопрос — аграрный. После долгих мук, споров, взаим­ных уступок Особое совещание подошло наконец к основ­ным его положениям. В двадцатых числах марта 1919 года состоялись заседания под моим председательством, оконча­тельно установившие руководящие основания. Это было еще очень немного, но, по крайней мере, дело сдвигалось с мерт­вой точки. Когда возник вопрос — в какой форме объявить о принятом решении ко всеобщему сведению, один из чле­нов совещания высказал взгляд, что объявлять не следует вовсе; к нему присоединилась большая часть правых чле­нов совещания. Я выразил свое удивление и заявил, что принятые положения считаю обязательными, и они будут опубликованы в ближайший день. «Декларация», как ре­зультат этого обсуждения, составлялась в Национальном центре и принадлежит перу Н. И. Астрова. Я изменил ее редакцию, оставив сущность, и придал форму предписания на имя председателя Особого совещания (От 23 марта 1919 года № 45.). Оно гласило:

«Государственная польза России властно требует воз­рождения и подъема сельского хозяйства.

Полное разрешение земельного вопроса для всей страны и составление общего для всей необъятной России земель­ного закона будут принадлежать законодательным учреж­дениям, через которые русский народ выразит свою волю.

Но жизнь не ждет. Необходимо избавить страну от го­лода и принять неотложные меры, которые должны быть осуществлены незамедлительно. Поэтому Особому совеща­нию надлежит теперь же приступить к разработке и состав­лению положений и правил для местностей, находящихся под управлением главнокомандующего вооруженными сила­ми Юга России.

Считаю необходимым указать те начала, которые долж­ны быть положены в основу этих правил и положений

1. Обеспечение интересов трудящегося населения.

2. Создание и укрепление прочных мелких и средних хозяйств за счет казенных и частновладельческих земель.

3. Сохранение за собственниками их прав на земли. При этом в каждой отдельной местности должен быть определен размер земли, которая может быть сохранена в руках прежних владельцев, и установлен порядок перехода остальной частновладельческой земли к малоземельным. Переходы эти могут совершаться путем добровольных соглашений или путем принудительного отчуждения, но обязательно за плату. За новыми владельцами земля, не превышающая уста­новленных размеров, закрепляется на правах незыблемой собственности.

4. Отчуждению не подлежат земли казачьи, надельные, леса, земли высокопроизводительных сельскохозяйственных предприятий, а также земли, не имеющие сельскохозяйственного назначения, но составляющие необходимую при­надлежность горнозаводских и иных промышленных предприятий, в последних двух случаях — в установленных для
каждой местности повышенных размерах.

Всемерное содействие земледельцам путем технических улучшений земли (мелиорация), агрономической помощи, кредита, средств производства, снабжения семенами, живым и мертвым инвентарем и проч.

Не ожидая окончательной разработки земельного поло­жения, надлежит принять теперь же меры к облегчению перехода земель к малоземельным и поднятию производи­тельности сельскохозяйственного труда. При этом власть должна не допускать мести и классовой вражды, подчиняя частные интересы благу государства».

В день отдачи предписания генерал Драгомиров передал мне просьбу председателя совета Государственного объеди­нения Кривошеина — повременить с выпуском его до пред­ставления проекта Государственного объединения, так как «такой государственной важности акт требует особливого, подобающего случаю изложения». Ждать дольше я не хо­тел, и предписанию дан был ход. В полученном post factum (после того) проекте Кривошеина пункт, касавшийся непосред­ственно аграрного вопроса, был изложен в такой форме

«6. Безотлагательная разработка мероприятий, имеющих главнейшей целью обеспечить интересы широких народных масс и быстрый рост производительных сил страны. В этих видах, между прочим:

а) в области аграрных задач — постановка земельного дела на началах децентрализации в соответствии с особыми хозяйственными условиями отдельных районов; всемерное содействие образованию и скорейшему развитию мелкой зе­мельной собственности; отмена ограничений в праве распоряжения крестьянскими надельными землями; широкое по­ощрение добровольных соглашений о переходе земли в крестьянские руки; создание примирительных земельных комиссий и принудительное, за справедливый выкуп, от­чуждение земли во всех случаях, когда государственный интерес этого требует».

Так или иначе, провозглашен был столь страшный для многих принцип принудительного отчуждения.

Первым последствием издания аграрной декларации бы­ло крупное столкновение между Государственным объеди­нением и Национальным центром. Я уехал в Чечню, а де­кларация не появлялась в печати целую неделю. Задерж­ка, по-видимому, произошла потому, что в это время в совместном заседании обеих групп шел горячий спор о це­лесообразности и своевременности издания декларации. Совет Государственного объединения устами главным об­разом Кривошеина доказывал: «Неправильно усиливать вновь рознь в антибольшевистском лагере, где и без того элементы мщения играют большую и фатальную роль... Од­ни будут обвинять власть в демагогии, в стремлении их уще­мить в угоду демократическим течениям, будут доказывать антигосударственность и экономическую нецелесообразность меры, которую будут считать направленной против их классовых и личных интересов. А так как влияние этих элементов в армии и чиновничестве значительно, то послед­ствием будет будирование против власти среди лагеря, на который она вынуждена опираться... С другой стороны, официальный документ, который не может обещать больше, чем уже дано большевистским декретом о земле, дает ору­жие для агитации и пропаганды с левой стороны — социа­листов-революционеров и тайных агентов большевиков». Представители Национального центра возражали, что «с од­ними офицерами воевать больше нельзя, что нужно при­влечь на свою сторону солдата или сделать его по крайней мере не враждебным... Необходимо немедленно парализо­вать агитацию, которую ведут большевики, будто новая власть идет восстанавливать старый режим, возвращать земли помещикам, мстить и наказывать... Наконец, что нуж­ны доверие и поддержка европейских демократий».

Обе стороны не пришли к соглашению и расстались еще большими врагами.

Появление аграрной декларации усилило те настроения, которые были созданы подготовительной борьбой. Так, на­пример, газета «Великая Россия», руководимая тогда Н. Н. Львовым, после бурного заседания редакционной коллегии, на котором обсуждалось отношение к декларации, в конце концов напечатала ее в рубрике текущих дел («В Особом совещании») без всяких сопроводительных ком­ментариев. Сильно и убежденно высказался тогда М. В. Родзянко, остерегавший меня «от опасного шага издания зе­мельного закона (моей) единоличной властью».

«Я отлично отдаю себе отчет, — писал он мне, — что земледельческий крестьянский класс в России должен быть наделен землей за счет крупного землевладения... Но нельзя признать права за случайно собранным Особым совещанием предвосхищать права неизбежного будущего Учредитель­ного собрания, которое одно только вправе коснуться наи­важнейшего права каждого гражданина — права собст­венности... Связанные с законопроектом сложные финан­совые меры могут вызвать окончательное расстройство в наших поколебленных финансах... Наконец, если законода­тельство, касающееся земельной реформы, пойдет по такому пути, то неизбежно окажется, что армия ваша, адмирала Колчака, генерала Юденича, северная и другие могут его разрешить на различных основаниях, и тогда в этом жгу­чем, наболевшем вопросе страна будет заведена в такой ту­пик, из которого ее не выведет никакое Учредительное со­брание...»

Эти взгляды, не слишком, впрочем, противоречившие духу декларации, разделялись и Союзом возрождения, кото­рый также считал, что «окончательное разрешение аграр­ного вопроса может последовать лишь по воссоединении России и только властью Учредительного собрания» и что «ныне возможны только временные меры для урегулирова­ния земельных отношений». Но при этом «союз» считал не­обходимым «предоставить крестьянам пользование той зем­лей, которая находится в их фактическом владении». Этот же взгляд правительством адмирала Колчака был проведен фактически в жизнь в Сибири, где, правда, земельные отно­шения не имели вовсе той остроты, как в Европейской России.

Нелишним будет привести и тот взгляд, который выска­зывало в те дни лицо, шедшее на смену власти. В конце марта генерал Врангель говорил: «Полагаю, что требования части общества, обращенные к армии, о провозглашении ее программы ошибочны. Армия по самой природе своей вне политики. Политической программы у армии не может быть. Мы должны завоевать порядок, при котором народ, освобожденный от гнета и произвола, свободно выскажет свою волю».

Несравненно легче проходил рабочий вопрос, не вызы­вая ни такой страстности, ни такого разномыслия, как аг­рарный. В тот же день, 23 марта, на имя председателя Осо­бого совещания было мною послано предписание:

«Русская промышленность разрушена совершенно, чем подорвана государственная мощь России, разорены пред­приятия и лишены работы и хлеба миллионы рабочего люда.

Предлагаю Особому совещанию приступить немедленно к обсуждению мер для возможного восстановления про­мышленности и к разработке рабочего законодательства, приняв в основу его следующие положения:

1. Восстановление законных прав владельцев фабрично-заводских предприятий и вместе с тем обеспечение рабочему классу защиты его профессиональных интересов.

2. Установление государственного контроля за производством в интересах народного хозяйства.

3. Повышение всеми средствами производительности труда.

4. Установление 8-часового рабочего дня на фабрично-заводских предприятиях.

5. Примирение интересов работодателя и рабочего и беспристрастное решение возникающих между ними споров (примирительные камеры, промысловые суды).

6. Дальнейшее развитие страхования рабочих.

7. Организованное представительство рабочих в связи с нормальным развитием профессиональных обществ и союзов.

8. Надежная охрана здоровья трудящихся, охрана жен­ского и детского труда, устройство санитарного надзора на фабриках и заводах и в мастерских; улучшение жилищных и иных условий жизни рабочего класса.

9. Всемерное содействие восстановлению предприятий и созданию новых в целях прекращения безработицы, а также принятие других мер для достижения той же цели (посреднические конторы по найму и прочее).

К обсуждению рабочего законопроекта надлежит привлечь представителей как от предпринимателей, так и от рабочих. Не ожидая окончательной разработки и осущест­вления рабочего законодательства, во всех случаях текущей жизни и административной практики по мере возможности применять эти основные положения и, в частности, оказать государственное содействие к обеспечению рабочих и их семейств, предметами первой необходимости за счет части заработка».

«Рабочая декларация» была принята обществом и пе­чатью также без особой страстности. В екатеринодарский период борьбы торгово-промышленный класс не имел в кру­гах, близких к армии и Особому совещанию, таких сторон­ников своих интересов, как аграрии.

В результате обеих деклараций образованы были две ко­миссии: для разработки земельного вопроса — под предсе­дательством начальника управления земледелия Колокольцева и для разрешения рабочего вопроса — под председа­тельством М. М. Федорова.

Комиссия Колокольцева приступила к разработке зе­мельного вопроса, привлекая многочисленных сведущих лю­дей и со стороны. В комиссии наметились сразу три тече­ния: левое — социалисты-революционеры, с определенным стремлением к полной ликвидации помещичьего хозяйства, крайне правое, стремившееся выиграть время и отстоять интересы класса, наконец, среднее, искавшее путей для введения стихийного процесса в русло государственных ин­тересов. По-видимому, ведомство Колокольцева принадлежало ко второму течению... Еще в процессе подготовитель­ной работы мне приходилось обращать внимание на внесе­ние проектов, в корне расходящихся с духом декларации. «Правые, — говорит один из участников комиссии, — были идеологами и страстными, убежденными защитниками восстановления помещиков на их землях. Люди писали на бу­маге свои чаяния и мечты, не считаясь с тем, что можно было сделать в новых условиях и чего сделать было уже нельзя. Они представляли цифры и неопровержимые дан­ные, касающиеся теории вопроса... «Вот государственный интерес, — говорили они, — и нам нет никакого дела до того, что кто-то говорит о революции. Революция пройдет. Россия останется. Наше решение должно быть для России, а не для революции».

Колокольцевская комиссия закончила свои работы в начале июля. «Земельное положение», составленное ею, в общих чертах имело следующие основания: помещичья земля свыше известной нормы продается добровольно или отчуждается в собственность крестьян — за выкуп; норма не подлежащих отчуждению частновладельческих зе­мель, в зависимости от местности, — от 300 до 500 десятин; целый ряд изъятий в отношении культурных и заводских хозяйств еще больше уменьшал общую площадь переходя­щих к крестьянам земель; отчуждению не подлежали земли городов, земств, монастырей, церковные, духовных учрежде­ний, ученых и просветительных обществ. По мере занятия отдельных местностей должны были немедленно вступать в распоряжение своими угодьями казна, банки, города, церкви, монастыри, перечисленные выше учреждения, а также во многих случаях частные собственники — как, на­пример, землями, не использованными захватчиками или «находившимися в чужом пользовании в течение времени не большего, чем необходимо для одного озимого и для одного ярового урожая».

Наконец, Положение предусматривало, что земельные органы приступят к отчуждению только по ис­течении трех лет со дня восстановления гражданского мира во всей России!..

Проект этот был мною отвергнут. Колокольцев оставил пост. Проект передан на рассмотрение новой комиссии под председательством начальника управления юстиции Челищева.

Замечательно, что даже это творение — акт отчаянной самообороны класса — вызвало смятение в правых органи­зациях. На проект Колокольцева, ставший известным совету Государственного объединения, последний отозвался немед­ленно письмом Кривошеина и постановлением от 14 июля:

«Намечаемое законопроектом огульное принудительное перераспределение владения возбуждает серьезное опасе­ние в том, что проведение его в жизнь породит тяжелые продовольственные последствия для государства и экономи­ческое бессилие его». Совет успокаивал себя только тем, что в течение трехлетнего срока «непреложные законы экономи­ческого развития укажут на правильные пути для будуще­го русского сельского хозяйства». И рекомендовал ограни­читься возобновлением деятельности Крестьянского банка и созданием землеустроительной и землемерной организации, которые «внесут в деревню успокоение вернее и скорее, чем самые красноречивые обещания». А Совет всероссийского союза земельных собственников утверждал да­же, что, «по сведениям, идущим из деревни, народ сознает ныне глубокую моральную разницу между своим и чужим и относится к захвату, как к действию преступному, которое не может быть терпимым при восстановлении законной вла­сти».

Не видели или умышленно закрывали глаза?

Были, впрочем, и редкие исключения: в Харькове Союз земельных собственников в августе принял резолюцию о необходимости скорейшего издания земельного закона в духе моей декларации, ввиду того что Дальнейшая проволочка может вызвать опять брожение среди крестьян.

Тем временем подходил сбор урожая и необходимо было дать временные нормы для надлежащего его использования. Злополучный «третий сноп», введенный еще в период на­шего походного законодательства на клочке Ставропольской губернии для урожая 1918 года, сохранился в неприкосновенности. В Особом совещании был составлен и мною ут­вержден ряд положений, имевших тройную цель: обеспе­чение сельскохозяйственного производства, сохранение принципа собственности и по возможности меньшее нару­шение сложившихся в деревне взаимоотношений. Закон об урожае оставлял его за посеявшим и требовал уплаты арен­ды владельцу в размере 1/3 хлеба, 1/2 трав и 1/6 корнепло­дов; закон о посевах на 1919—1920 годы вменял в обязан­ность лицам, «в действительном пользовании коих земля находится», пахать и сеять, обещая «обеспечить интересы засевщиков при сборе урожая»; закон об аренде предостав­лял фактическим обладателям земли (захватчикам) про­должать пользование ею на 1920 год по договору или без договора, ограничивая известными пределами подесятинную арендную плату. Последующими законоположениями умень­шались нормы натурального арендного взноса (1/5—1/10) и облегчалась возможность дальнейшего пользования зем­лей, подводя под «право захвата» некоторые юридические обоснования.

Правый член Особого совещания, одинаково уважаемый за прямоту и искренность обоими флангами, впоследствии говорил: «Из всех мер Особого совещания наиболее неудач­ной, наибольшей ошибкой были законы о хлебном налоге и о «третьем снопе». Оба эти закона вышли из правого кры­ла Особого совещания и вполне на его совести». Это вме­шательство власти в острые аграрные взаимоотношения не встретило тогда достаточно сильного отпора в несоциалистической общественности юга. «Третий сноп» вызывал в бур­жуазной печати горячие споры о нормах, о деталях, но, за редкими исключениями, эти споры не колебали принципа. Не раз, когда я приносил в Особое совещание свои мучи­тельные сомнения о правильности такого нашего курса, я слышал не только справа, но иногда и слева совершенно бесспорные юридические истины, что отношения россий­ских законов к захватам гораздо суровее и что колебание принципа собственности грозит большими потрясениями... Наконец, «демократический» Дон и сугубо «демократиче­ская» Кубань в своем законодательстве об использовании урожая 1918—1919 годов придерживались тех же принци­пов, что и «реакционное» Особое совещание (Приказ донского атамана от 5 июня 1918 года и кубанского краевого правительства от 13 июня 1918 года. Согласно последнему, например, в случае если запашка владельца, а семена посевщика, последний получал пол-урожая. Если то и другое владельца, то уро­жай целиком переходил к последнему, а незаконный посевщик по­лучал оплату своего труда. В июле 1919 года донским правительст­вом издано постановление, в силу которого захватчик уплачивал1 владельцу земли «арендную плату, существовавшую осенью 1918 года»).

А тем временем за войсками следовали владельцы име­ний, не раз насильно восстанавливавшие, иногда при под­держке воинских команд, свои имущественные права, сводя личные счеты и мстя. И мне приходилось грозить насильни­кам судом и напоминать властям их долг — предупреждать новые захваты прав, но не допускать самочинного разреше­ния вопроса о старых. В местностях, где уже наступило не­которое успокоение, некоторые землевладельцы возвраща­лись в свои поместья и вносили вновь элементы брожения непомерным вздутием арендной платы...

Комиссия Челищева перерабатывала земельный проект при участии нового начальника управления земледелия про­фессора А. Билимовича, в значительной степени под его влиянием. Но со времени подчинения моего адмиралу Кол­чаку сама возможность издания земельного закона стала спорной по существу.

Телеграммой от 28 августа, определившей пределы моей власти, верховный правитель уведомил меня, что «общее руководство земельной политикой принадлежит российско­му правительству».

С тех пор работа земельной комиссии получила чисто академическое значение. Земельное положение было выра­ботано в начале ноября, и я приказал отдать его печати, чтобы подвергнуть критике широких общественных кругов.

Положение отличалось от колокольцевского лучшей юриди­ческой формулировкой, осторожностью и стиранием острых углов, но основные его мысли были те же. Вот некоторые из его основ: добровольные сделки в течение двух лет; прину­дительное отчуждение по истечении этого срока; оставление за частными владельцами усадеб, лесов, открытых недр и земли от 150 до 400 десятин — на основании твердых мак­симумов или особой прогрессии; отчужденные земли могли быть проданы исключительно лицам, занимающимся земле­дельческим трудом, преимущественно местным; максималь­ные нормы для покупающих землю были установлены от 9 до 45 (на севере) десятин.

Проект Билимовича — Челищева, при всех его спорных сторонах, представлял попытку проведения грандиозной социальной реформы и, если бы был осуществлен до войны и революции в порядке эволюционном, законным актом мо­нарха, стал бы началом новой эры, без сомнения, предотвра­тил бы революцию, обеспечил бы победу и мир и избавил бы страну от небывалого разорения. Но с тех пор маятник народных вожделений качнулся далеко в сторону, и новый закон не мог бы уже оказать никакого влияния на события и во всяком случае как орудие борьбы был совершенно не­пригоден.

Для характеристики общественных настроений могут послужить те отзывы по поводу проекта, которыми полна была печать. Правые органы видели в нем «огульное унич­тожение помещичьего землевладения», и Н. Н. Чебышев, бывший член Особого совещания, писал в «Великой Рос­сии»: «Отнять землю у хозяйственно-образованного человека, любовно удесятерившего долгим трудом и затратами производительность земли, и отдать ее невежде, развращен­ному безделием, сельскому хулигану, — тяжкая несправед­ливость, ничем не оправдываемый грех...» И грозил, что «в придачу к Махно мы получим Дубровских...».

«Свободная речь» признавала «общую схему», спорила о деталях и решительно уклонялась от моральной ответст­венности: «Нам ясно, что силы будущей России — это мел­кокрестьянская буржуазия... Мы понимаем, что эти силы должны служить главной основой власти... Но... можно ли спасти хоть что-нибудь и что именно — это может решить только власть... Если она признает, что во имя будущей Рос­сии нужно санкционировать ликвидацию чуть не всего по­мещичьего землевладения — пусть будет так». Харьковский съезд партии кадетов также уклонялся от конкретного опре­деления своих взглядов на земельную реформу.

Умеренно-социалистические органы видели в проекте «стремление сохранить помещичье землевладение, и притом не в виде исключения, а как общее правило». И стояли твердо против проведения аграрной реформы до Учреди­тельного собрания.

Только группы, стоявшие еще левее, требовали немед­ленного и полного черного передела. Но они находились вне фронта противобольшевистской борьбы — в стане наших врагов или сохраняли дружественный нейтралитет к советской власти.

Достойно удивления, как мало внимания уделяла печать всех направлений, увлеченная этими теоретическими интеллигентскими спорами, настроениям подлинной жизни дерев­ни, крестьянства, как мало она стремилась проникнуть в замкнутый круг мужицкой стихии... Только официальные осведомители с упорством верующих или сильно хотящих изо дня в день твердили:

— Мужик хочет «хозяина» и «синюю бумажку» — но­тариальный акт на купленную землю...

Таким образом, вся обстановка, создавшаяся на Юге России в 1919 году, психология общественности, соотноше­ние сил и влияний решительно не способствовали проведе­нию в жизнь в молниеносном революционном порядке ра­дикальной аграрной реформы. Не было ни идео­логов, ни исполнителей. Все, что можно было, и вероятно должно, — это соблюсти «непредрешение», отказаться вовсе от земельного законотворчества, приняв колчаковскую программу узаконения безвозмездного пользования захвачен­ной землей впредь до решения Народного собрания, рискуя разрывом с правыми кругами и, следовательно, осложнения­ми в армии.

Только новороссийская катастрофа, нанеся оглушитель­ный удар белому движению, открыла многим людям глаза на тот геологический сдвиг, который совершился в России. Только тогда стало слагаться впечатление, будто «у многих землевладельцев зреет сознание необходимости жертвенного подвига...». Возможно. У одних, быть может, искренне, у других — продиктованное безнадежностью положения и поисками новых, хотя бы «демагогических», средств для продолжения борьбы.

Только после этого несчастья у многих разверзлись уста, и они свидетельствуют наперебой, что «знали», «предвиде­ли», «предостерегали», — они, ничего не предвидевшие, сле­пые и глухие...

Дата добавления: 2015-08-20