Профидентичность через отношения в профессиональном сообществе. 3 страница

Отсюда вытекает совершенно иная мера ответственности психолога за ход и результаты консультативного и психотерапевтического процесса, считает А. Ф. Бондаренко. Ее уровень поднимается подчас до высочайшей отметки — самой человеческой жизни, человеческой судьбы, что и выдвигает этическую проблематику на первое место при профессиональной подготовке психологов-практиков [46].

Р. Кеттел с коллегами проводил исследование личностных черт, отличающих психологов-исследователей от психологов-практиков, с помощью опросника 16 PF. “Профессиональные портреты“ строились с учетом эффективности деятельности в форме регрессионных уравнений. Аргументами в них были личностные черты, функцией — эффективность, весовые коэффициенты указывали на вклад факторов в прогноз эффективности профессиональной деятельности.

Для психолога-практика: Эфф. = 0,72A + 0,29B + 0,29H +0,29N.

Для психолога-исследователя: Эфф. = 0,31A + 0,78B + 0,47N,

где A — “готовность к контактам”, N — “умение поддерживать контакт”, B — “общая интеллектуальность”, H — “ненасыщаемость контактами с другими людьми”.

В. Н. Дружинин, интерпретируя эти результаты, пишет, что, очевидно, психологи-исследователи с трудом переносят интенсивное общение и не тянутся к нему. Отсюда и меньшая значимость готовности к контактам, но большая значимость “умения поддерживать контакт” для профессионального успеха исследователя. Психолог-практик нуждается в “живой воде” человеческого общения. Для него это естественная среда обитания, люди ему не надоедают, а контакты с ними потребны и никогда не утоляют жажду общения [98].

Российские психологи Н. А. Аминов и М. В. Молоканов выявили, что для успеха практического психолога самыми важными качествами личности являются: общий интеллект (фактор B по Кеттелу) и стрессоустойчивость, поддерживающий стиль общения (фактор H). Психолог-исследователь в большей степени готов к контактам, интеллектуален, эмоционально холоден и рационален в поддержании контактов, сдержан при проявлении общего интереса к человеку. Практик умеет поддерживать контакт и устойчив к стрессу при общении, может контролировать свое поведение, эмоционально заразителен, эмпатичен, повышенно самоуверен, расслаблен, энергичен и самодостаточен. Следовательно, психолог-практик, в отличие от исследователя, является личностью, способной хорошо адаптироваться к социальной среде. На стезю психологии его толкают совсем иные мотивы, нежели психолога-исследователя: он успешно взаимодействует

с людьми и полагает, что их можно изменить в лучшую сторону; понимая их проблемы, он не обращает внимания на различия между собой и другими людьми [10].

И. В. Дубровина (1991), изучавшая взаимосвязь науки и практики в школьной психологической службе, заключает:

“Школьный психолог сочетает в себе ученого и практика ученого в том смысле, что он должен быть компетентным исследователем и содействовать получению знаний о ребенке, а практиком в том, что он в своей по вседневной работе обязательно проводит обследование или изучает учащихся. И это изучение отличается от экспериментальной работы научного сотрудника. Основная разница — в истоках экспериментальной работы, в том, почему, зачем они начинают обследование. Дело не в том, что лучше, что хуже, дело в специфике профессиональной деятельности.” [101; 4].

2.3.4. Какими качествами должен обладать
идеальный терапевт

Из анализа русскоязычной и переводной литературы хорошо обнаруживается образ идеального терапевта. Под словом “терапевт” большинство авторов имеют в виду как практических психологов, так и психотерапевтов любого направления, имеющих психотерапевтическую практику. Мы ведем изложение в той же традиции словарного употребления.

Главным моментом в работе терапевта является общение и, естественно, умение общаться считается основным качеством, определяющим профессиональную пригодность терапевта. Для того, чтобы эффективно общаться, терапевт должен распознавать две реальности: внешнюю и внутреннюю, т. е. обладать рефлексией. В коммуникативном процессе это означает: отпуская вовне свои проекции, проверять их истинность, “считывая” обратную связь.

Правильно оценивать реальность, в частности клиента, и обратную связь с ним помогает, отстраненное, безоценочное отношение (взгляд со стороны эмоционально невключенного в процесс человека, способного хладнокровно провести анализ ситуации, находясь в позиции взрослого). А на другом полюсе восприятия этой же цели служит эмпатия.

Рефлексия и эмпатия представляют собой соответственно две стороны человеческой психики: интеллектуальную (когнитивную) и эмоциональную. Несомненно, развитие обеих этих сфер одинаково

для личности, но в ситуации общения приоритет отдается эмоциональной сфере.

Эмоциональную сторону в общении достаточно подробно описал В. В. Бойко [44]. Так, эмпатия, по его определению — это форма рационально-эмоционально-интуитивного отражения другого человека, которая позволяет преодолеть его психологическую защиту и постичь причины и следствия самопроявлений — свойств, состояний, реакций в целях прогнозирования и адекватного воздействия на его поведение. Неподдельный, искренний интерес к другой личности как таковой, к ее субъективной реальности — основная предпосылка глубокой эмпатии.

Практический психолог должен уметь постичь причины и следствия самопроявлений другого, спрогнозировать поведение, адекватно воздействовать на другого.

Рациональный канал эмпатии характеризует направленность внимания, восприятия и мышления эмпатирующего на сущность другого человека — его состояния, проблемы поведения.

Эмоциональный канал эмпатии — способность эмпатирующего входить в эмоциональный резонанс с окружающими — сопереживать, соучаствовать (энергетическая подстройка к эмпатируемому).

Интуитивный канал эмпатии — способность “видеть” поведение партнера, действовать в условиях дефицита информации о нем, опираясь на опыт, хранящийся в подсознании. На уровне интуиции замыкаются и обобщаются различные сведения о партнере.

Р. Гринсон (а также Ференци, Стербой, Шарпе, Рейк, Флисс) утверждают, что психотерапевт должен уметь переходить с позиции участника на позицию наблюдателя. Психотерапевт использует интуицию, которая тесно связана с эмпатией. “ Эмпатия и интуиция являются фундаментом таланта для улавливания неосознанных значений, стоящих за осознанным материалом; лучшие терапевты используют и то, и другое.” [89; 302].

Интеллектуальное знание психологических теорий также является необходимым. Работа с клиентами, семинары, посвященные разбору клинических случаев, чтение литературы с описанием случаев поставляют тот необработанный материал, из которого строится теоретическая структура.

Эмпатия и знания дополняют друг друга. Иногда они могут заменять друг друга. Самой хорошей ситуацией является та, когда имеется в распоряжении и то, и другое, когда знание и эмпатия дополняют и подтверждают друг друга.

Идентификация — о еще одно непременное условие успешной эмпатии. Это умение понять другого на основе сопереживаний, постановки

себя на место партнера. В основе идентификации — легкость, подвижность и гибкость эмоций, способность к подражанию.

Вот что пишет Бодалев А. А. [41] о качествах личности, нужных для успешного общения:

“... глубокое знание психологии другого человека, прежде всего его ценностных ориентаций, которые находят выражение в его идеалах, потребностях и интересах, в уровне его притязаний, знание имеющегося у человека представления о себе, знание того, что человеку в самом себе нравится, что он себе приписывает, а против чего восстает”.

Люди и процесс общения в ценностной шкале терапевта, несомненно, должны занимать одно из центральных мест. Далее А. А. Бодалев пишет о необходимости наличия развитой наблюдательности,

“способности фиксировать мельчайшие колебания в поведении людей и заключать об истинном характере изменений в их настроении, отмечать малозаметные особенности поведения или внешнего облика и за ними видеть существенное в личности... Важнейшим познавательным процессом, обслуживающим общение, является мышление,... способность анализировать поступки человека и видеть за ними мотивы... Большое значение имеет интуиция — постижение особенностей, характеризующих личность путем непосредственного их усмотрения, без обоснования с помощью доказательств.

Еще одно необходимое качество — воображение, умение ставить себя на место другого (А. А. Бодалев), близкое по смыслу с идентификацией (В. В. Бойко).

Способность осознавать и вербализировать свои чувства особенно важна для терапевта, т. к. работа внутреннего супервизора начинается с анализа собственных эмоций как негативных, так и позитивных.

Слова, язык и тон голоса играют особую, основную роль в наведении мостов над пустым пространством между клиентом и психотерапевтом, т. к. это уже происходило однажды между матерью и ребенком после того, как появилось телесное разделение. В терапевтической ситуации важным аспектом искусства общения является умение психотерапевта использовать молчание.

В своей работе психотерапевт должен демонстрировать, что он считает заслуживающим серьезной работы каждое высказывание пациента (Р. Гринсон; 1994).

Нельзя не упомянуть также подлинность психотерапевта, возможность быть собой, способность осознать и преодолеть свой негативный сценарий, умение реализовать свою неповторимую индивидуальность [34].

Каковы же основные навыки, которые должен усвоить человек, стремящийся стать эффективным, идеальным духовным помощником? С. Хаггс выделяет следующие: умение слушать (“слушать — значит не думать о том, что вы скажете, когда человек перестанет говорить” Н. Райт), умение определить уровень нужды, принятие людей такими, какие они есть (ненавидеть грех без ненависти к грешнику), отклик на переживания (путь к сердцу и мужчины и женщины лежит через чувства), смотрите, что вы говорите и как вы это говорите, умение различать причины и симптомы, умение хранить тайны, умение мудро пользоваться вопросами, следите за языком своего тела, не пытайтесь погружаться на самую глубину [337].

Формулу действия психолога Розин В. М. определяет так: максимум рефлексии и культуры мышления, максимум осторожности, максимум ответственности [275; 123].

Что такое хороший терапевт? — задается вопросом, как и другие, Р. Мэй. Умение привлекать людей к себе, умение чувствовать себя свободно в любом обществе, способность к эмпатии, и прочие внешние атрибуты обаяния. “Личное обаяние”, по Р. Мэю, — это оборотная сторона проявляемого к людям интереса и радости от общения с ними [209; 102].

Завершим портрет идеального терапевта словами К. Роджерса:

“Это эмоциональный и в то же время рефлексивный человек. Он доверяет своему целостному организму, в качестве важного источника информации использует скорее свои ощущения, чувства и мысли, чем советы других людей” [257].

2.3.5. Человек, занимающийся практической психологией

Существует представление о психологе как о врачевателе души, умеющем глубоко проникать в мысли и чувства людей, способном ясно понять их тайные замыслы, прежде всего, помочь им изменить свою судьбу.

Этот портрет мало соответствует действительности. Несомненно, есть люди, как женщины, так и мужчины, изначально обладающие особым “даром” контактности и непринужденного общения, что позволяет им выслушивать других и оказывать им известную моральную поддержку или подводить их ближе к ответам на те или иные вопросы. Ж. Годфруа, по-видимому, не столько вопрошает,

сколько удивляется: “Сколько приходится на одного психолога, достойного этого звания, шарлатанов в этом деле, чья “профессия” находится под защитой закона лишь в немногих странах?” [83; 101].

В нашей стране в ситуации формирования “рынка” психотерапевтических услуг при сплошном заимствовании зарубежных технологий положение еще более усугубляется. По признанию Б. С. Братуся

“Когда я вижу многих людей, которые занимаются психотерапией... у меня раньше даже такой критерий был очень простой, когда все только начиналось. Я смотрел на человека и думал: пошел бы я к нему? Или послал ли бы я к нему свою жену или дочь? И были такие люди, к которым и я бы не пошел. Но очень часто я видел людей, к которым бы я не послал никого. И собрания психотерапевтов, когда они в массе собирались, вызывали у меня очень тягостные чувства...” [51; 75—76].

Р. Мэй заявляет, что человек — равно земное и духовное существо. Наибольшее напряжение возникает в месте пересечения этих двух плоскостей [209; 33]. С ним перекликается точка зрения М. Кана: “…терапевты также имеют целый ряд человеческих недостатков, включая нетерпимость, бессознательную агрессивность, стремление защищать себя, садистские влечения и властные побуждения.“ [132; 87].

Сам по себе данный факт не является угрожающим. “Жизненные осложнения начинаются тогда, когда индивидуум пытается играть не свою роль”, — замечает Р. Мэй [209; 19].

Возникает некоторое сомнение: не являются ли искренность, эмпатия и безусловное положительное отношение, провозглашенные К. Роджерсом, как необходимые элементы для успешных клинических взаимоотношений — чистой идеализацией. Вероятно, такие сомнения возникали и у М. Кана, поскольку он пытается найти разрешение данного сомнения.

“Я уверен, вам думается, что если бы каждый из нас мог быть всегда вполне искренним, эмпатичным и радушным, то мы находились бы в штате Нирвана или на небесах и не имели бы в наличии земных клиентов. То же самое полагал и Роджерс. Он думал, что простой смертный может быть совершенным хотя бы в одном из этих трех качеств. Роджерс рассматривал каждый из этих атрибутов как континуум и считал, что искусство терапевта состоит всецело из развития собственных способ-ностей продвигаться дальше и дальше вдоль каждой из трех составляющих этого континуума. Чем дальше продвигаешься, тем более искусным терапевтом становишься”. [132; 48].

Е. Калитиевская [129] собрала много ответов психотерапевтов о себе, о своей деятельности, которые содержат немало проекций. Она делится впечатлением, что при первом же прочтении ответов очевидно, как нелегко отделить экзистенциальные потребности от социальных. “Жизненные потребности терапевта, эротические, нарциссические, а также экзистенциальные, образуют один ряд и незначительно отличаются от таких же потребностей пациентов”. (И. Кемпер).

В социальных потребностях терапевтов обнаруживается: желание уйти от одиночества, добиться внимания, быть поставленным на пьедестал, благодаря контакту с клиентами сохранять душевное равновесие или отгородиться от чего-то в таком контакте, (например, по мнению Р. Гринсона, значительное число психоаналитиков страдает повышенным чувством страха), познать себя экзистенциально.

Ф. Перлз допускает, что для большинства терапевтов занятия терапевтической практикой — это симптом, а не призвание: они экстернализуют свои трудности вовне и пытаются разрешить их в других людях, а не в себе [231; 135].

О том, что потребности и проблемы терапевтов не отличаются от таковых у пациентов пишет Б. Дж. Квин, занимающаяся психодрамой с психотерапевтами. Среди личностных особенностей терапевтов она называет высокую сенситивность и изощренность психологических защит. Она же ссылается на работу Гая (не переведенную на русский), в которой автор исследует особенности личной жизни психотерапевтов и говорит, в первую очередь, об их психологической и физической изоляции. Исследуя психологические аспекты такой изоляции, он отмечает следующие характерные для нее последствия: личностную скрытность, нежелание говорить о себе, избегание проявления личного отношения, контроль за своими эмоциями, стремление к “раскрытию” партнера при эмоциональной закрытости от него, склонность к интерпретациям, постоянная готовность реагировать как на идеализацию и фантазии о всемогуществе со стороны других людей, так и их нападки и попытки обесценить профессию и личность. К этому добавляется готовность прекращать отношения как только достигнуты цели лечения; высокая соревновательность в профессиональной среде и восприимчивость к общественному мнению. Стремление занимать терапевтическую позицию влияет на отношения с окружающими. Все эти факторы являются потенциальными источниками стресса.

Насколько вообще кажется нормальным, если психолог, имеющий отношение к практике, является человеком психологически неблагополучным? Насколько правильна и закономерна ситуация, когда люди психологически неблагополучные идут в психологию, по

сути дела, чтобы помочь себе — обсуждение этих вопросов, поставленных М. Розиным, становится вполне уместным после приведенных выше сведений.

“Выбор той или иной области психологии может быть обусловлен либо “избытком”, либо “недостаточностью” того или иного “психического качества” у человека, главное, — считает В. Н. Дружинин — что это качество стало предметом его внимания либо внимания окружающих” [98; 34].

Нам представляются интересными взгляды В. Н. Дружинина на то, почему и каким образом личность реального психолога “вписывается” в профессиональную ситуацию вспомоществования другому человеку.

Он предполагает, что чувство глобальной дезадаптации, непохожести на других людей и толкает человека в объятия “музы психологии” — Психеи. Но для профессиональной реализации этого недостаточно. В. Н. Дружинин уточняет, что помимо переживания непохожести, у психолога должна присутствовать еще одна особенность: осознание различия субъективной и объективной реальности. Он склонен считать, что не столько дезадаптация, сколько изначальная неприспособленность, “неприлаженность” душевного склада некоторых людей к миру, прежде всего, миру человеческого общения, связанная с желанием эту дисгармонию преодолеть, и может привести человека в психологию. Мир другого человека должен быть для психолога загадкой именно потому, что попытки приписать другому качества своего внутреннего мира, свои личные особенности приводили и приводят к неудачам в общении и взаимодействии.

Если бы Дружинин остановился на этом выводе, то основания для недоумения сохранились бы. Но он продолжает искать в “непохожести” психолога скрытую совокупность достоинств.

Психолог — не психопат, он чувствителен к “обратной” связи при общении. Именно это позволяет ему не приписывать свой мир другому, не опираться на прежний обыденный опыт, а каждый раз относиться к психике другого как к загадке, разгадку которой надо найти самому. Душеведческая направленность ума — результат его жизни, порожденный необычностью внутреннего мира, неадаптированностью к внешнему миру, чувствительностью к состояниям и поведению другого и стремлением эту неадаптированность преодолеть рациональными методами, исследуя особенности психики других людей. Отсюда и терпимость, снисходительность к людям, присущая психологам, поскольку изначально допускается возможность различных, нестандартных форм поведения, мыслей, переживаний. То, что другим людям дается как бы “само собой”, — навыки поведения и

общения — психолог вырабатывает и приобретает путем рефлексии и самообучения [98; 35].

Дальнейшие выводы из вышеизложенного звучат как рекомендации: если человек осознал, что его субъективный мир и мир объективной реальности — не одно и то же, если он понял, что нет людей, абсолютно похожих друг на друга, если в его сознании или подсознании живет чувство недостатка своих знаний о субъективном мире других людей и причинах их поведения, тогда у него есть шанс стать психологом не по названию.

На такие же пожелания не скупится и Р. Мэй:

“Консультанту следует развить в себе то, что Адлер назвал мужеством несовершенства, т. е. умение мужественно принимать неудачу. Консультант должен научиться радоваться не только достигнутым целям, но и самому процессу жизни. Консультант должен быть убежден, что проявляет интерес к людям ради них самих [209; 109—110].

2.3.6. Препятствия на пути становления психотерапевта

Обычно люди выбирают образ жизни и профессию на основании своих психологических программ. К. Витакер считает, что эти программы часто задаются гипнозом раннего детства в семье. Р. Гринсон утверждает, что те мотивации, которые привели человека в область оказания психологической помощи (психоанализа), также играют роль в том, как он работает со своими пациентами. Умения, знания, характер и мотивация взаимосвязаны с сознательными и бессознательными эмоциями, побуждениями, фантазиями, отношениями и ценностями психолога.

Глубинный анализ препятствий на пути становления психотерапевта выполнен К. Витакером в его “полночных размышлениях” [67].

Человека, стремящегося стать психотерапевтом, по мнению К. Витакера, ожидают два этапа развития. Сначала он пытается отомстить за свое несчастное детство и недостаток родительской заботы. Затем, чтобы защититься от ужаса своей мстительности, он решает исцелить мать и отца от их плохих качеств. Когда этот процесс развивается, человек становится все больше озабочен патологией других людей, напоминающих патологию его матери и отца, как он это себе представляет. Может даже развиться склонность к “грязным историям”, коллекционирование и символические интерпретации случаев из жизни, трагедий, падений, болезней и т. д.

Если все складывается благоприятно, К. Витакер считает, что он может перейти от непрофессиональной терапии к изучению профессиональной терапии и попадет в странную ситуацию, где является одновременно и ребенком, и приемным родителем. Пациент платит и поэтому является родителем терапевта. В то же время терапевт подражает роли родителя: руководит, приписывает себе верховный статус, опытность и мудрость. Цель родителя-терапевта состоит в том, чтобы предоставить пациенту возможность быть самим собой в большей мере; открывать новые границы своей деятельности, чтобы стать центром собственного бытия. Эта свобода возникает благодаря тому, что терапевт (родитель) управляет ситуацией, отвечает за безопасность, создает подходящую среду. Если повезет, профессиональная психотерапия поможет ему сделать следующий шаг и стать терапевтом любителем, часто подражающим своему собственному терапевту. Им движет желание преуспеть перед своим соперником, коллегой. В профессии психотерапии именно состояние ревностного любителя чревато перегоранием. Человек убегает от близости в техническое манипулирование, а оно в свою очередь, вызывает контрманипуляцию со стороны пациента. Когда к ревностному любителю обращаются за профессиональной помощью, он как бы усыновляет пациента на всю жизнь. Психотерапевт пытается решить свои личные проблемы за счет клиента. Он как можно сильнее опекает своего пациента.

К. Витакер отстаивает точку зрения о необходимости и возможности контроля за профессиональной ситуацией. Профессиональный терапевт знает о своей ограниченности и организует ситуацию так, чтобы быть более эффективным, тщательно изолируя время, пространство и роль, в которых выступает как психотерапевт, от того факта, что он является личностью и у него есть своя жизнь. Он осознает границы взаимоотношений — рамки времени и очерченность круга установленных обязанностей.

Превращение терапевта в профессионала — это переход от знания о психотерапии к тому знанию, как проводить терапию (то есть технической стороны). Терапевт сталкивается еще и с проблемой, как не вернуться к состоянию любителя, занимающегося терапией из удовольствия или из навязчивой потребности разрешить неразрешимую проблему.

Параллельно развитию профессиональной роли, роли ненастоящего приемного родителя, обратная связь, которую психотерапевт получает, ведет его самого к целостности, заставляет все в большей мере становиться самим собой. Развивается устойчивая профессиональная идентичность. Но профессионализму мешает еще одна вещь —

феномен пустого гнезда. Пациент неизбежно, если терапия помогла ему стать взрослее, покидает психологическую имитацию жизни и отправляется в настоящую жизнь. Терапевт остается наедине с пустотой в своем ненастоящем мире. Ему стоит самому обратиться к терапевту, который поможет яснее разделить профессиональную искусственную роль и его собственную жизнь.

При благополучном стечении обстоятельств терапевт, занимаясь своим делом, растет, и у него появляется своя реальная жизнь, превосходящая профессиональную роль.

У терапевта странное положение: он играет структурированную роль мудрого человека, который хочет преодолеть социальные стереотипы общения в особом месте с особыми целями. В. М. Розин (1995) полагает, что при этом он может иметь определенные мифы:

1. практика имеет дело с научным знанием и теорией (хотя на самом деле прежде всего с языком описания, с интерпретациями, и лишь затем — с гипотетическим знанием).

2. человек “прозрачен”, его рано или поздно целиком и полностью можно описать на основе исповедуемой исследователем (практиком) психологической теории.

3. психолог, познав в своей науке устройство психики, ее законы, может управлять человеческим поведением, превратить его в средство своей деятельности [275].

4. эмпатия к другому человеку гарантирует успех психологической помощи. Однако стоит помнить, что чрезмерное включение в состояние другого человека может заблокировать конструктивное поведение психолога. (Сидоренко Е. В., Хрящева Н. Ю.) [292].

Терапевт имеет свои естественные наклонности, и обычно именно они окрашивают те роли, которые он играет в начале своей психотерапевтической карьеры. Новичок сначала учится теории психотерапии, затем тому, как это делать, а потом, если все идет гладко, становится терапевтом. Последнее означает умение играть разнообразные роли в зависимости от ситуации, открывающихся возможностей и своих задач. Важно понять, что существуют роли, несвойственные психотерапевту.

Обычно роль утешающей, поддерживающей приемной матери играется без особых трудностей. Сложнее не превратиться в сверхопекающую мамашу. Научиться отходить в сторону труднее, чем научиться присоединяться.

Препятствием в профессиональном становлении практикующего психолога могут стать, по мнению В. М. Розина, следующие склонности:

1. склонны натурализовывать, объективировать свои теоретические и нетеоретические интерпретации и версии, не осуществляя необходимой

критической проработки этих процедур. В практике на деле используют упрощенные, частичные представления человека. Теории могут быть неадекватны типу человека, или его проблемам, а также направленности и характеру эволюции личности человека, т. е. используются не модели психики, а схемы психики.

2. придавать чрезвычайно большую роль осознанию ситуаций, приводящих к психическим нарушениям, слабо понимая роль переосмысления.

3. отождествлять собственные представления с представлениями пациента или клиента или не учитывать представления и концепцию пациента.

4. стремление культивировать болезнь.

5. разрешать собственные проблемы за счет своих пациентов

В. М. Розин видит кризис, связанный с низкой культурой мышления психологов, отставанием форм осознания от реальной практики работы; с другой — обусловленный особенностями современной культуры и человека [275; 114—120].

В процессе психотерапии можно учиться, как играть разные роли с разными пациентами в разных ситуациях, как преодолевать профессиональные мифы. Обычно считают, что супервизор должен этому научить. Но К. Витакер с этим не согласен. Он считает, что лучше учиться, занимаясь психотерапией со сверстником, потому что тогда мы свободнее критикуем друг друга и свободнее в присутствии друг друга ищем свой собственный творческий почерк. И обратная связь будет естественной, а не просто игрой интеллекта.

Одна из трудностей терапевтической арены — это бред величия, навязываемый пациентом. Альтернативный ход — войти и быть одновременно и действенным, и отделенным от пациента — гораздо более ценен, но достигается с большими трудностями.

Традиционно психиатрия обращала внимание на некоторые аспекты внутренней жизни психотерапевта. Самый очевидный из них — интеллектуальное понимание терапевтом того, что происходит между терапевтом и пациентом. В последние годы становится все более привычным, что терапевт во время терапии делится с пациентом своими свободными ассоциациями, фантазиями, мечтами, подробно говорит о личных переживаниях, связанных с пациентом и только сейчас осознанных терапевтом в процессе общения.

Психотерапия все больше становится самой заурядной вещью — чем-то вроде новой религии, и неудивительно, что пациент переходит от одного терапевта к другому. Избежать этого можно двумя способами: 1) при первой встрече надо отчетливо выяснить, как пациенты пытались ранее справиться со своими проблемами с помощью профессионалов или непрофессионалов; 2) необходимо с огромным подозрением еще в самом начале относиться к себе.

Еще одна из реальных опасностей в области психотерапии, которая может сделать психотерапевта профессионально несостоятельным — это придание слишком большого значения внешним фактам. Психотерапевт может видеть других только через того себя, которого он знает. Поиск своего “я” является центральным в использовании того “я” в терапевтической работе.

С. Хаггс перечисляет опасности, которых нужно избегать в духовной помощи: чрезмерное любопытство, сексуальное влечение, чувство превосходства, неумение молчать, поспешные выводы, чрезмерная активность, опасность смотреть на истину так, будто она нужна только другим, неправильное ударение, чувство поражения, лень, желание быть принятым, ревность и зависть, личное восхищение [337].

Дата добавления: 2015-08-18