Эгоцентризм.

Утрата идентичности может быть представлена и в другой полярности. Л. М. Путилова рассматривает социальную природу идентификации “Эго-Я” в перспективе “Другого”, проявляющуюся либо в режиме агрессии, исполнения эго-желаний за счет энергии “Другого”, либо в реализации “Эго-Я” за счет собственной энергии во благо гармонии родовой и индивидуальной сущности человека. Эгоцентризм, нивелированный мотивированным правом на личную свободу выбора, охраняемым законом, изощренно влияет на естественные процессы идентификации. В повседневной жизни это может оборачиваться утратой идентичности, обусловленной ментальными процессами. Л. М. Путилова относит к ним:

1. неадекватность воображаемого “Я” в перспективе “Другого”;

2. память о прошлом, если объективно уничтожено то, на чем была построена мотивация будущего;

3. разрушение духовных ценностей или утрата материальных (“Дом”, “Вещь”), с которыми личность идентифицировала себя;

4. фактор времени, который приводит любую систему к конечному пункту бытия — смерти [263; 13].

Человек ищет разные способы избежать кризиса идентичности. Среди них могут оказаться как конструктивные, так и деструктивные. К последним относятся повышение своей социальной значимости

при наличии капитала, материальных ценностей, навязывание другим, зависимым (подчиненным) людям такой идентичности, которую они не приемлют, приобщение к информации и интеллектуальной среде. Эти мотивы ориентируют человека на повышение его статуса, привлекающего возможностями приобретения власти над другими, беспрепятственного манипулирования их поведением [263; 21].

Достижению подлинной устойчивой идентичности мешает замкнутость на самого себя, неумение выйти за пределы собственного животного эгоизма. По этому поводу В. Соловьев писал, что ложь и зло эгоизма состоят вовсе не в том, что человек слишком высоко себя ценит, а в том, что, признавая себя центром жизни, каков он и есть в самом деле, он других относит к окружности своего бытия, оставляет за ними только внешнюю и относительную ценность. Разумеется, нормальный человек умом понимает равноправность других с собой; но чувства его говорят: он — всё, они — ничто. [166].

Если взять “социальный интеграл” эгоцентризма, рассмотреть это явление “под знаком вечности”, обнаруживается его несовместимость с родовыми интересами человечества (М. Амусин).

...я-бытие реализует себя не в обладании. Напротив, его сущность очень близка к сущности дара. Дар приходит из мира другого и должен пускаться в оборот раздаривания: ухода и возвращения, отказа и приятия. Но если нет другого, то дарение превращается в чистую растрату священных сокровищ. Избегая бытия как утраты, персонаж новеллы разменивает его на жизнь “в дательном падеже”. Абсурд ситуации состоит в том, что дательный падеж описывает хватательную функцию, функцию самого банального, животного поглощения. [221; 195].

1.4.6. Пути освобождения как обретение идентичности

А. Уоттс, реконструируя буддийское учение о “Я”, предлагает отказаться от серьезного отношения к универсуму и к человеческой жизни, от их необходимости играть, как будто существует некий идеал, которого необходимо достичь любой ценой [327]. Пути освобождения убеждают, что жизнь никуда не стремится, поскольку она существует здесь:

“…высокое искусство (упайя) истинного бодхисаттвы возможно только для того, кто возвысился над всякой потребностью в самооправдании. С точки зрения истинного освобождения, между людьми нет никаких различий. Бодхисаттва никогда не чувствует себя

униженным и никогда не использует свое знание, чтобы возвыситься над другими”.

Анализ восточной рефлексии проблемы самоидентичности выполнен А. В. Кузьминым (1998). В своем исследовании автор опирался на работы Д. Кришмамурти, Ч. Трунгпы, Г. Гурджиева, П. Успенского. Восточные мыслители отрицают роль общественных преобразований, т. к. внешняя разорванность является проявлением внутреннего разделения человека. Следовательно, изменение самого себя, открытие своей истинной природы и должно быть, с этой точки зрения, главной задачей человека [163].

По мнению восточных учителей, идентификация человека со своими потребностями и своим эмпирическим “Я” — серьезные препятствия на пути понимания человеческой природы. Единственный путь обретения истинной идентичности — самопознание. Самопознание предполагает трансцендирование эмпирического “Я” (Эго) и раскрытие, реализацию истинного “Я”.

А. В. Кузьмин, реконструируя Я-концепт в философии буддизма, констатирует критику буддизмом эгоцентрических воззрений. По учению буддизма, понятие индивидуального “Я” человеческой личности лишено постоянной сущности. Индивид — это лишь иллюзорный комплекс, связь причин и следствий, это только пространственная конфигурация пяти скандх.

Большое значение для понимания буддийского учения о “Я” имеет учение о природе Будды, который никогда не воспринимался как конкретная личность, являясь состоянием человека, достигшего понимания своей истинной сущности, своего истинного “Я”. Еще более к пониманию сущности Будды приближает махаянистское учение о бодхисаттве. Концепция бодхисаттвы связана с основополагающим принципом махаяны: природа Будды присутствует во всех живых существах. Это значит, что все живые существа обладают природой Будды, а потому способны достичь совершенного просветления, что означает реализацию глубин истинного “Я”, растворение нашего неестественного “Я”, недвойственность.

А. В. Кузьмин делает вывод, что буддийское учение о “Я” — это учение о динамическом, интенциональном единстве всего живого [163].

Буддийская традиция в понятиях психологической теории отождествляется с экзистенциальной структурой “я”, тогда как западная психотерапия сосредоточена на развитии функциональной структуры “я”, при помощи которой человек способен эффективно и адекватно действовать внутри существующей культуры. Восточные учители говорят о глубоком отождествлении человека с этой структурой. (Рам Дасс, 1998). Корнфилд (1998) критикует западную психологию за то,

что она занята проблемой приспособления личности и ее здравого смысла.

Вероятно, это связано с тем, что индивидуальная структура “я” на Востоке отлична от его структуры на Западе. Западное “я”, как это определил бы Юнг, отчетливо отделено от коллективного бессознательного, т. е. на Западе в достижении идентичности человека преобладают процессы идентификации (будучи индивидуализированным он стремится к слиянию, поглощению, привязанности), на Востоке — процессы отчуждения (будучи тотально объединенным, интегрированным, он стремится к осознаванию, отделению). Китайский текст описывает мудреца так:

“Мудрый отрешается от самого себя и этим самым

достигает всего, потому что ничего не признает своим...

Закрывать свои выходы.

Затворять свои двери.

Притуплять свою остроту.

Рассеивать свою полноту.

Смягчать свой блеск.

Уподобляться праху.

В этом — единение”. [120; 24].

Р. Д. Сасаки, учитель дзэн, выделяет в человеческом “я” абсолютное “я”, в котором человек забывает или не узнает себя. Второй вид деятельности — это деятельность индивидуального “я”, которая объективирует мир и самого себя. Каждый из нас живет, проявляя себя двояко — как абсолютное “я” и как индивидуальное “я”. Индивидуальное “я” растворяется в постижении абсолютного “я”; за этим следует раскол абсолюта, и снова возникает индивидуальное “я”, чтобы опять раствориться в абсолютном. Эта функция повторения называется шуньята, пустота. Китайский мудрец Лао Тзе констатирует:

“Когда существа развились, каждое из них возвращается к своему началу.

Возвратиться к своему началу значит быть в покое.

Быть в покое значит исполнить свое назначение.

Исполнить свое назначение значит быть вечным”. [120; 14].

Это — “первичный нарциссизм”. Зрелой формой первичного нарциссизма является, безусловно, “космическое сознание”, или переход от эгоцентрического сознания к ощущению себя как целостного организма в его окружении [327; 170].

Человеческая жизнь, по мнению А. Уоттса, в основе своей является бесконечным циклом повторений забвения “я” и его утверждения.

Достижение совершенства в искусстве или в жизни сопровождается странным ощущением того, что все происходит само по себе, без

усилия, без рутинной работы, без вспомогательных средств. Это не значит, что все, происходящее само по себе, является совершенным; чудо человеческой спонтанности состоит в том, что оно развивает самодисциплину, которая вытесняется только тогда, когда действующее лицо чувствует себя отделенным от действия. Но ощущение того, что действие не зависит от человека, рождает подлинное переживание жизни как чистого процесса, в котором невозможно определить источник движения. Процесс без начала и конца, без субъекта или объекта — это “музыкальное” ощущение пребывания в каждом моменте, дарующем мелодию и ритм”. [327; 173].

Буддийское учение направлено на постижение сущности своей личности, познания самого себя в социально-онтологическом смысле. Ч. Трунгпа пишет: “Такой подход опирается не столько на теоретическую или концептуальную перспективу, сколько на то, как мы лично переживаем собственное существование. Можно ощутить свою жизнь с полнотой и глубиной так, что мы поймем себя подлинными, действительно пробужденными человеческими существами” [262; 198].

Наиболее радикальной формой выражения тождества человеческого духа в его чистой, подлинной сущности и Высочайшего Духа является центральный философский постулат Веданты: “Тат твам аси” (Ты — То).

Теоретический анализ ознакомления с особенностями концепций и интерпретаций идентичности в отечественной и зарубежной психологии позволяет констатировать две тенденции в изучении идентичности: 1. рационально-духовный (Западная традиция); 2. метафизический (Восточная традиция).

1.5. Идентичность как тождество и как целостность

Реальность предстает в виде одушевленных и неодушевленных предметов-субъектов (S) и объектов (O) и взаимодействия с ними (отношения к ним) с течением времени. Исходным остается момент самосознания субъекта (S*), благодаря тому, что идеальное действие ratio обладает способностью различать [221].

Роль различных видов сознания в способности к различению раскрыта А. А. Брудным.

“Радикальная психология придает особое значение дифференциации трех видов сознания: прецедентного, интердиктивного и юстициального. Прецедентное сознание (возможно, первичное) основано на принципе осознанного подобия поступков; кажется возмож-ным совершить

такой же поступок, поскольку его уже совершил другой. Интердиктивное сознание базируется на воспрещении тех или иных поступков как таковых (десять заповедей почти целиком строятся на воспрещениях). И, наконец, юстициальное сознание строится на понимании (чаще всего смутном) того, что один поступок справедлив и верен, а другой — неверен и несправедлив. Неоспоримо, что социальные условия служат базисом формирования этих неоднозначных видов сознания, которым соответствуют отношения между людьми и их поступки” [53; 33].

В мире много объектов и много субъектов, и все они обладают многообразием признаков, образуют какие-то системы. Для реального конкретного человека возможно устанавливать сходство между элементами окружающего мира (объектами, субъектами), обнаруживать тождественность, достигать идентичности благодаря “виртуозной способности различения” (Н. О. Лосский), если есть три необходимых и достаточных условия, обозначенных нами в соответствии с приведенной А. А. Брудным дифференциацией сознания:

1. прецедентное условие: наличие абсолютно подобных или сходных, таких же элементов той же системы (собственно идентификация);

2. интердиктивное условие: наличие других, не таких же элементов, принадлежащих иной системе (собственно отчуждение);

3. юстициальное условие: наличие транслятора информации о существовании этих систем (возможность отличать одно от другого).

Эти условия исходно фиксируют конверсиву: идентификация-отчуждение и обязательное присутствие источника информации об их наличии.

Проиллюстрируем это на примере становления профессиональной идентичности детей в элементарных обществах.

В период детства формирование идентичности происходило через игрушки, одежду, словесную информацию, игры. Наблюдение за трудом взрослых, подготовкой к охоте, рыбной ловле, земледелию и пр. было доступно для детей. Дети имели возможность видеть различия — первоначально между женщинами и мужчинами, в трудовых операциях; так появлялось первое примитивное представление о разделении труда (поступала информация о существовании двух различных систем). Эта информация подкреплялась взрослыми людьми. Подкрепление осуществлялось несколькими способами:

1. Формирование внешнего облика, типичного для представителя той или иной системы. Сюда можно отнести различие одежды, причесок.

2. Формирование поведения, типичного для представителя той или иной системы происходило путем обучения выполнения типичных трудовых операций. Так, уже трехлетним девочкам давались маленькие кросны, коклюшки, спицы; мальчиков, наоборот, отправляли вместе с отцами на мужские работы (по дрова, на починку дома или хозяйственной утвари, полевые работы).

3. Формировалось поведение и через словесные инструкции, имевшие характер предписаний. Важнейшее значение для становления идентичности имело соблюдение норм поведения, выработанных веками; для оптимальных способов и последовательностей трудовых действий имели обряды.

Для поддержания и воспроизводства трудовых действий важно было, чтобы люди не противодействовали им, а, напротив, поддерживали и испытывали положительные эмоциональные переживания. Обряды, их живой красочный, эмоционально насыщенный порядок проведения, характерные действия, с ними связанные, позволяли лучше запоминать последовательность хозяйственных процедур, а магическая форма обрядов требовала обязательности их точного выполнения, так как каждая мелочь имела смысл. Система обрядов, оберегов, заговоров выполняла, по сути, функцию технологического справочника, завещанного предками. Участвуя в обрядах, наблюдая за их исполнением, дети обучались, что именно пора уже делать, чего надо опасаться, они достаточно быстро вовлекались в соответствующий круг забот и действий, у них рано формировалось личностное отношение к делу.

При дальнейшем профессиональном разделении труда, важным стало не только приобщение к трудовым действиям, но и к “своим” сообществам. Основную роль в такой идентификации выполняли фольклорные игры. Очень многие из них построены на противопоставлении, что внешне предельно четко выражалось в пространственно-композиционной организации игры. Такие игры начинались с выстраивания друг напротив друга мальчиков и девочек в линию. Этот элементарный игровой прием на самом деле имеет важнейшее значение: с одной стороны, субъект имел возможность уподобиться, отождествиться, идентифицироваться с другими «элементами» системы; с другой стороны, субъект мог четко представить границы этой системы и отделить ее от другой системы.

Обсуждения в данном контексте переходят в плоскость самокатегоризации. При этом и в научных исследованиях, и в повседневной

жизни часто неоправданно (или намеренно) теряется транслятор (референт) информации. Роль же его очень важна. Он выполняет функции психологического воздействия: обучения, заражения, внушения, убеждения. Он как бы оживляет систему, задает ее интенцию, является механизмом психологического регулирования. Возможны варианты представленности транслятора: а) персонифицированный (родитель, друг, начальник, священник, шаман и пр.); б) институтолизированный (школа, церковь, СМИ и пр.)

В социальной философии доказано, что самым влиятельным процессом идентификации в современном обществе становятся средства массовой коммуникации и разнообразные информационные технологии. Они создают условия как для интегрирования, так и для фрагментации «Само», для трансляции социального опыта и знаний, моделей поведения и стилей жизни. СМК создают универсальную временную систему, стандартизированные временные зоны. Современные исследователи указывают на возможность манипулирования сознанием в обществе «культуры виртуальной реальности», “псевдопрактики” или “псевдособытий”, вызванных СМК.

В рамках данной социальной зависимости формируется необходимость признания социо-культурного разнообразия, которое, в свою очередь, создает проблемы, связанные с повсеместным распространением маргинальности и анонимности, неспособностью справиться с нарастающим потоком знаний [108].

На языке личностной идентичности это означает поиск четкой позиции в ответах на вопросы: “Кто я?”, “Кто не я?” и “Как мне об этом узнать?” Или для групповой идентичности: “Кто мы?”, “Кто не мы?” и “Как нам об этом узнать?” Вспоминается утверждение первых революционных лет: “Мы не рабы, рабы не мы”. Так кто же все-таки мы?

Все это группа мучительных вопросов, философская и личностная рефлексия которых до конца не разрешима. М. Хайдеггер вообще вопрошает — “где?”, а не “кто?”.

Таким образом, определяясь в мире и в своем эмпирическом бытии, человек использует идентификацию-отчуждение как процесс категоризации и самокатегоризации. Сохранение баланса между идентификацией и отчуждением в конкретных исторических условиях формирования индивида обеспечивает наиболее гуманное для конкретных исторических условий отношение индивида к другому индивиду в системе “я — другой” [1].

Уточним представление “о другом”, в рамках обсуждавшихся объектов и субъектов идентификации. Субъекты — это другие, конкретные, реальные люди, т. е. те, с кем возможно общение и контакты.

Объекты — это весь неодушевленный мир, т. е. те, с кем общение не возможно, но не только. Для человека этот мир предстает в качестве конкретных, реальных ситуаций. Следовательно, возможно включение в идентификационный контекст ситуаций (знакомых, привычных; новых, неосвоенных и ситуаций обучения) с их атрибутами.

Таким образом на основании вышеизложенного, можем моделировать процесс идентификации-отчуждения в трех координатах: объект-субъект-время.

Рис 1. Модель процесса идентификации-отчуждения в координатах объект-субъект-время.

Изначально в момент рождения (ситуация 0) человек еще субъективно не осознает своего существования (не я). Ситуация предстает как неидентифицируемость, и лишь в силу этого не я — как недифференцируемое, тотальное множество. Траектория прохождения следующая: от многих других, образующих виртуальное единство объектов трансцендентальной рефлексии, к особенному “я”.

Затем ситуация 1 становится для человека знакомой, возникает чувство “мы”. По нашему мнению, это период раннего онтогенеза.

В результате идентификации возникает “я” как частица системы “мы” и знакомой ситуации. Чешир Н., Томе Г. дают определение: “Я-система” — это саморегулирующаяся система, ведающая информацией. “Я-система” понимается как комплекс психических подструктур, которые управляют эмоциональным, когнитивным и поведенческим функционированием [355; 39].

Теперь “Я” имеет место, и это место конститутивно для облика “я” (я-тело) (Д. Орлов, 1998). “Телесный образ” развивает эмоциональные, оценочные и целеполагающие функции, а также с необходимостью создает основу для первых попыток коммуникации и символизации в самом широком смысле [355].

Но едва лишь мы сделали “я” фактом какого-то места и принялись его удостоверять, как оно просачивается сквозь него и ускользает. (Д. Орлов)

Затем несомненно в жизни возникает новая ситуация 2, распознаются “они”, которые не “мы”. ”Я” обретает новое качество в результате отчуждения. Выход из этой ситуации не простой — кризисный. Субъективно усиливается роль транслятора — объективно возникает ситуация обучения (3). Исходом становится восприятие ситуации 4 как знакомой (человек осваивается, привыкает и пр.), возникает “мы”. “Я” идентифицируется со знакомой ситуацией и этими сходными субъектами “мы”. Далее — новая ситуация 5, снова “они” — отчуждение. И так далее...

В обычном, нормальном состоянии, человек в меру и идентифицируется, и в меру отчуждается. “Я” как бы стягивает в узел эти процессы.

Рис.2. Узел «тождественности Я».

Реальный человек включен в оба процесса — идентификации и отчуждения. В силу становления первого “плывет” безусловная величина второго. Равная включенность, баланс процессов идентификации и отчуждения порождает устойчивую идентичность: Я = Я. На языке простейших математических символов выясняется, что эта самотождественность в проекте “ratio” Я = 1(Я) является свойством идеальности, а дробность — признаком ее утраты (Д. Орлов).

Таким образом, идентичность есть самореферентность (лат. referre — сообщать), сообщение — на основе ощущения и осознавания уникальности своего бытия и неповторимости личностных свойств самому себе о том, кто “Я” и что является “Моим” при наличии своей принадлежности социальной реальности в форме конкретных жизненных ситуаций.

Когда ситуация является знакомой, привычной, идентификационные процессы преобладают, могут вообще стагнироваться: человек избегает перемен, незнакомых людей, неизвестных, неопределенных ситуаций. Ему ясно, кто он, кто мы, и трансляторы не противоречат этому.

Когда ситуация непривычна, “человек выбит из колеи”, окружающие люди не такие, как он: не так говорят, не так действуют, ориентируются на другие нормы и правила, возрастает отчуждение, человек может оказаться в изоляции (“белой вороной”), избрать жизнь в моноварианте, а то и просто в качестве “живого трупа” как способ существования.

Кризис способен закончиться и утратой идентичности, когда есть “они” и есть “я”. По утверждению С. Кржижановского “...последнее одиночество, ведомое лишь немногим из живых, когда остаешься не только без других, но и без себя” [221; 192].

Здесь возможна драма человеческой жизни, развитие невротических образований.

Выход возможен через поиск, обнаружение новых источников информирования, расширение осознавания реальности, встречу со Значимым Другим (транслятором). Информация накапливается, выделяется совокупность признаков, ситуация доопределяется и вновь становится приемлемой, знакомой, терпимой, снова возникает сопричастность к другим людям, их понимание, появляется чувство “мы”, достигается идентичность как ощущение тожественности самому себе, другим людям и окружающему миру.

Идентичность как целостность. В нашем понимании структурирование идентичности означает определенную целостность и упорядоченность развертывания идентичности как феномена функционального и экзистенциального бытия.

Согласно общему закону развития, сформулированному Вл. С. Соловьевым, идентичность как каждое развивающееся образование проходит в своем развитии три обязательных момента:

1. Первичная, малоопределенная и слитная целостность;

Граница между субъектом и объектом не установлена с самого начала и она не стабильна. Без долгой практики и без построения утонченных инструментов анализа субъект не может понять, что принадлежит объектам, что ему самому как активному субъекту и что принадлежит самому действию преобразования объекта. Источник знания, считал Пиаже, лежит во взаимодействиях между субъектом и этими объектами. Развитие идет от общей эгоцентричности к интеллектуальной децентрации, к более объективной умственной позиции. При этом нет “положительной” идентификации или “отрицательного” отчуждения, они одновременно утверждают и отрицают друг друга [1; 5—13].

2. Дифференциация, расчленение первичной целостности;

В историческом процессе синкретизм нерасчлененности сменяется отношениями противопоставления себя сначала миру, потом другим людям, затем установления различной степени согласованности или оппозиции, взаимности или разобщенности [1].

3. Внутренняя свободная связность, органическое свободное единство всех элементов внутри целого [356].

Живой организм способен существовать, четко отделяя свое внутреннее, психофизиологическое и личностное пространство от внешнего, средового и социального, при этом допуская возможность свободного и осознаваемого объединения с значимыми другими в ситуациях социального взаимодействия. Личность становится таковой, лишь сохраняя, развивая и оберегая свой духовный мир.

Изначально мы постулируем свободу человека. Идеальная типизация свободы человека в эмпирическом бытии является для нас аксиомой, отправной точкой и выполняет эвристические функции в процессе научного поиска. Реконструкция идентичности как целостности осуществлена с опорой на рефлексивно-деятельностную методологию анализа психологии свободы Е. И. Кузьминой [163], в логике которой выделены следующие категории: свобода, выбор, ответственность, Я (самосознание), самоопределение, самоорганизация и персонализация, идентичность.

Идентичность конструируется в неких формальных проявлениях, что позволяет говорить о наличии психолого-феноменологического комплекса, именуемого идентичностью. Важнейшими составляющими этого комплекса являются общение, опыт, речь. Общение и опыт порождают идентичность, в речи она выражается.

Ключевые места в практической психологии занимают два соотносительных понятия — общение и опыт. Первое объединяет термины, интерпретирующие то, что происходит с человеком в социально-психологической реальности, второе — то, как человек постигает сущность мира и событий, в нем происходящих. Общение и опыт ограничивают “слева” и “справа” область целенаправленных человеческих действий.

Анализ социально-психологического смысла возникновения идентичности приводит к возможности толкования идентичности как субъективно-психологической реальности нашего “Я”, как продукт реальности и ментальности. Поэтому описание идентичности через опыт, общение, речь кажется наиболее адекватным поставленной задаче. Именно в единстве этих трех компонентов рождается уникальная, самобытная сущность человека, именуемая идентичностью.

Идентичность есть самореферентность, т. е. ощущение и осознавание уникальности Я в его экзистенции и неповторимости личностных качеств, при наличии своей принадлежности социальной реальности.

Общение и опыт детерминируют идентичность, исполнительным механизмом является идентификация и отчуждение, реализуется идентичность в рамках определенных ситуаций и отношений.

Динамический аспект идентификации-отчуждения, обеспечивающих социализацию и соответствующих развитию экзистенциально-смысловой и операционально-технической сферы личности решается через самоопределение (соотношение детерминизма и неопределенности). Динамический аспект индентификации-отчуждения, обеспечивающих индивидуализацию и соответствующих развитию коммуникативно-интерактивной и эмоционально-мотивационной сферы личности, решается через персонализацию (соотношение Мы-Они). Интеграция личности достигается самоорганизацией, соответствующей обретению устойчивой формы и структуры, посредством речевых средств (соотношение внешнее многообразие и внутренний мир).

Речь репрезентирует идентичность, исполнительным механизмом является рефлексия. Реализуется репрезентация идентичности в образе Я. Описывается идентичность через семантические представления — объективные, функциональные и эмоциональные самохарактеристики.

Системный анализ позволяет воспроизвести научную картину детерминации и репрезентации идентичности во взаимосвязи и взаимообусловленности психических связей и при сохранении психической целостности. Данные представлены в таблице 1.

Таблица 1. Системный анализ детерминации
и репрезентации идентичности

механизмы	детерминации идентичности	репрезентации идентичности
1. порождающий механизм	общение	опыт	речь
1.а динамические аспекты порождающего механизма	персонализация	самоопределе-ние	самоорганизация
2. исполнительный механизм	идентификация-отчуждение	идентификация-отчуждение	рефлексия
3. реализующий механизм	отношения	ситуации	образ Я
3.а конкретизация реа-лизующего механизма	ритуалы	стереотипы, символы, образы	идеалы, ценности, нормы, правила
4. описательный механизм	когниции-эмоции-поведение	когниции-эмоции-поведение	объективные-функциональные-эмоциональные самохарактеристики

Динамический, процессуальный аспект идентичности обеспечивается такими процессами как самоопределение — ведет к возникновению и присвоению смысла, персонализация — формирует интеракции и трансакции, и самоорганизация — выкристаллизовывает форму и структуру. Но чтобы наполниться “абсолютным содержанием”, сама человеческая форма должна быть восстановлена в своей целостности.

В плане воссоздания целости выделим три “плоскости” обсуждения:

1. “Плоскость” смысла (самоопределения) и формы (самоорганизации) при наличии постоянных интеракций. В данном случае возможны четыре варианта реконструкции идентичности:

а) наличие позитивных смыслов и устойчивой формы — идентичность определена;

б) наличие позитивного смысла при отсутствии четкой формы — идентичность представляется через неоформленный, неявный, ускользающий смысл (кризис идентичности);

в) отсутствие смысла и формы, но, напомним, при возможностях элементарных интеракций — -утрата идентичности (безумие);

г) отсутствие позитивного смысла при наличии формы — идентичность, представленная “формальным”, фиксированным, но присвоенным смыслом (кризис).

2. “Плоскость” смысла (самоопределения) и интеракций (персонализации) при наличии устойчивой формы. Возможны четыре варианта реконструкции идентичности:

а) при наличии конструктивного общения и обретения смысла — идентичность определена;

б) при наличии смысла с утраченными коммуникациями — идентичность как случай изоляции (кризис);

в) при отсутствии позитивного смысла и конструктивных интеракций, но, напомним, при сохранной форме и структуре — утрата идентичности (эгоцентризм);

г) при наличии многочисленных интеракций, но лишенных смысла — идентичность, представленная бессмысленным общением (кризис).

3. “Плоскость” формы и интеракций при наличии позитивного смысла. В данном случае возможны четыре варианта реконструкции идентичности:

а) при наличии устойчивой формы и конструктивного общения — идентичность определена;

б) при наличии устойчивой формы и нарушенного характера общения — идентичность, представленная через формальные связи (кризис);

в) при отсутствии устойчивой формы и конструктивных связей, но, напомним, при наличии смысла, — утрата идентичности (мазохизм);

г) при наличии многочисленных связей без выраженной формы — идентичность, представленная бесформенными, неактуальными связями (кризис).

Обсуждение структурных аспектов проблемы идентичности — смысла, интеракций и формы — возможно свести к другому плану. Каждый человек умеет (любит, способен, готов) получать и отдавать. Какая-то часть жизненной и ментальной реальности человека является устойчивой, неотъемлемой (пол, возраст, тело, этническая принадлежность, язык, профессия) — он может что-то в ней менять, дополнять, совершенствовать по добровольному волеизъявлению или по необходимости, но эта принадлежность четко фиксирована и осознаваема. Обозначим эту инварианту, неотъемлемую часть как “Я”. Другая часть жизненной и ментальной реальности человека является вариативной, подлежащей обмену в процессе повседневного бытия (идеи, чувства, отношения, вещи и др.), — она продуцируется первой частью, выступает как её производная. Обозначим эту вариативную часть как Мое.

Тогда идентичность человека, обсуждаемая нами как самореферентность, т. е. ощущение и осознавание уникальности в своей экзистенции и неповторимости личностных качеств при наличии своей принадлежности к социальной реальности, структурно представляет собой совокупность “Я+Моё”. Она является const не в силу своей неизменности, а в силу своей психологической определенности и целостности, для каждого человека эта совокупность своеобразна, уникальна и неповторима. Она не возникает из ничего: нужны биологические предпосылки, социальные условия и активность самой личности для ее обретения; она не может бесследно исчезнуть — ее утрата в психологическом смысле очевидна в виде безумия, мазохизма или эгоцентризма, ее трансформации в виде кризисов мучительна.

С нашей точки зрения, Я + Моё = const — это и есть суть идентичности.

Я + Моё = 0 — это утрата идентичности (мазохизм).

Я + Моё = ∞ — это утрата идентичности (эгоцентризм).

Я + Моё ≠ const — это утрата идентичности (безумие).

Выделенная совокупность позволяет выделить пограничные состояния, неврозы личности и просто кризисы идентичности.

К пограничным состояниям, по нашему мнению относятся варианты: бессилие, нарциссизм.

Глава 2. Профессиональная идентичность
как психологическая проблема

2.1. Реконструкция профессиональной идентичности:
определяющие категории

2.1.1. Профидентичность: Я и Дело

Термин “профессия” восходит к корневым значениям слов (латинского, французского языков) profiteri с примерно таким переводом: говорить публично, объявлять, заявлять.

В русскоязычной речевой практике этот термин многозначен, его семантика не совпадает с той, которая употребительна, например, в работах англоязычных авторов, которые различают трудовые занятия (occupation) по уровню, причем профессиями (profession) называют только относительно высокие ступени континуума трудовых занятий (Ritzer, 1972).

В отечественной научной и публицистической литературе термин “профессия” употребляется чаще всего в четырех разных значениях, выделенных Е. А. Климовым:

1. общность людей, занятых в определенной области, отрасли труда (“Мы — представители малочисленной профессии”, “Люди этой профессии должны иметь хорошее пространственное воображение”);

2. область деятельности как множество трудовых постов (“В этой профессии избыток кадров”);

3. работа, процесс деятельности в определенной области (“Это очень беспокойная профессия”);

4. качественная определенность человека, имеющего некоторые умения, знания, опыт, личные качества (“Я хочу приобрести вторую профессию”, “У него нет профессии”).

В. Д. Брагина в дополнение к этим значениям предполагает, что профессия есть не только совокупность трудовых действий человека, требующих от него специальных знаний, умений и навыков, но и его социальная позиция [50].

Профессии, трудовые посты, рабочие места — явления общественные, возникающие и сменяющие друг друга несравненно быстрее, чем природно обусловленные особенности человека. В тех случаях, когда организм человека, его природные особенности имеют те или

иные ограничения, люди создают внешние и внутренние средства деятельности для их преодоления.

В соответствии с исторически сложившимся разделением труда в обществе существуют рабочие посты, должности, места. Каждый такой пост не только имеет традиционно сложившееся оснащение, оборудование, но и характеризуется системой прав, обязанностей, норм поведения, требований к знаниям, навыкам, культуре работника [147; 176].

Каждый такой пост, со всей системой его требований называют специальностью, ею надо овладеть. Специальность — это необходимая для общества ограниченная (вследствие разделения труда) область приложения физических и духовных сил человека, дающая ему возможность получить взамен приложенного (затраченного) им труда необходимые средства существования и развития. Профессия — это группа родственных специальностей. [147; 196].

Профессии описываются не только в терминах, выражающих присущие им свойства, т. е. обязанности, умения, навыки, но и в таких характеристиках как престиж, уровень требуемого образования, материальный достаток, социальная значимость труда, привилегии и другие [105; 27—28].

Выделяют следующие основные характеристики профессии [253]:

1 — это ограниченный вид трудовой деятельности (вследствие разделения труда);

2 — деятельность должна быть общественно-полезной;

3 — профессиональная деятельность предполагает специальную подготовку;

4 — это деятельность, выполняемая за определенное вознаграждение, моральное и материальное, дающее человеку возможность удовлетворять не только свои насущные потребности, но и являющиеся условием его развития;

5 — это деятельность, дающая человеку определенный социальный и общественный статус.

Прежде чем детально обсуждать профессионализацию практической психологии, следует упомянуть о критериях, которые обычно используют для определения профессии.

• Знания и умения. Существует определенный объем знаний, присущий данной профессии, который можно приобрести с помощью системы профессионального обучения и тренировки. Необходимого уровня навыков и умений невозможно достигнуть без практической работы на протяжении нескольких лет, желательно под руководством

старших представителей данной профессии. Кроме того, специалист постоянно находится в курсе новых разработок в теории и практике.

• Понятие услуг и общественного интереса. Профессионал предоставляет свои знания и опыт в распоряжение клиентов за соответствующее вознаграждение как услугу. Он работает в интересах клиентов. Однако он рассматривает их с точки зрения более широкой социальной перспективы и помнит о более широких общественных нуждах и интересах при работе с индивидуальными клиентами.

• Этические нормы. Существует набор общепринятых этических норм, которые применяют и разделяют члены этой профессии. Они определяют, какое поведение при оказании профессиональных услуг правильно, а какое нет.

• Соответствие общественным требованиям. Общество, в котором существует профессия, и ее клиентура признает общественную роль профессии, статус и нормы поведения. Возможно явное признание, например, с помощью официального документа, регулирующего и защищающего профессиональную практику.

Правовой статус психолога можно рассмотреть на примере школьного психолога (педагога-психолога): Должность психолога вводится на основании инструктивного письма Государственного комитета СССР по народному образованию от 27.04.89 г. № 16 “О введении должности психолога в учреждениях народного образования” в пределах утвержденного фонда заработной платы.

Психолог утверждается из числа специалистов, имеющих высшее образование и опыт работы в области возрастной и педагогической психологии, психодиагностики, психокоррекции, активных методов социально-психологического обучения и психологического консультирования, прошедший специальную подготовку (переподготовку) для получения соответствующей квалификации.

Психолог в своей практической деятельности реализует диагностическое, профилактическое, развивающее, коррекционное и другие направления в организации психологической службы учебного заведения [159; 9].

• Профессиональный подход. Во многих ситуациях невозможно подготовить более или менее официальную декларацию норм, определяющих истинно профессиональное этическое поведение. В таких случаях специалиста будет направлять его личная этика, его собственное понимание того, что такое правильная или неправильная практика, что выгодно для клиента и общества, а что нет. Каждый

профессионал, включая тех, кто официально придерживается коллективных норм поведения, должен много раз сделать личный выбор и решить, какие нормы уважать и как вести себя в определенных ситуациях. Никто не сможет решать за него, такова специфика самой идеи психологической практики в ситуациях, где возможно множество решений и сталкиваются разные интересы [325; 120].

Профидентичность в ракурсе “Я” и “Дела” требует определения в категориях профессионального развития. Взаимосвязь общей психологии и психологии профессионального развития явилась основанием для построения ряда теорий профессионального развития, большинство из которых могут быть отнесены к пяти основным направлениям: 1) дифференциально-диагностическому, 2) психоаналитическому, 3) теории решений, 4) теории развития, 5) типологическому [156; 158].

Развитие человека как субъекта профессиональной деятельности идет по пути поэтапного возникновения и даже преднамеренного создания им некоторых возможностей, из которых какие-то выбираются для реального осуществления. При этом в связи с исключительной многообусловленностью и нестандартностью любых ситуаций в обществе, в мире труда, профессий, и высоким уровнем неопределенности возможных исходов из нестандартных ситуаций принципиально невозможно заранее предвосхитить весь трудовой жизненный путь человека. (Е. А. Климов).

В рамках интересующей нас проблемы рассмотрим направление теории развития, проанализированной Кондаковым И. М., Сухаревым А. В. [156; 162—163].

Уже в 20-х г. г. прошлого столетия (Э. Шпрангер, Ш. Бюлер) исследования юношеского возраста показали, что одной из основных его характеристик является поиск профессии. Одним из первых заниматься этим вопросом специально начал Э. Гинцберг, который постулировал, что профессиональный выбор — это длительный, продолжающийся более десяти лет процесс, включающий в себя ряд взаимосвязанных решений. Этот процесс необратим, так как более ранние решения ограничивают дальнейшие возможности, и заканчивается он компромиссом между внешними (конъюнктура, престиж) и внутренними факторами (индивидуальные особенности и т. п.)

Э. Гинцберг представил профессиональное развитие как последовательность качественно специфических фаз, где разделительным критерием выступают содержание и форма перевода индивидуальных

импульсов в профессиональные желания. Аналогичные исследования проводились также в ФРГ У. Джейдом.

В дальнейшем на основе стадиальной модели Э. Гинцберга Д. Сьюпер создал теорию, в которой объединил феноменологические концепты с дифференциальной психологией, что и обусловило появление самой популярной за рубежом теории профессионального развития. В 1952 г. он выдвинул следующие положения:

1. Люди характеризуются их способностями, интересами и свойствами личности.

2. На этой основе каждый человек подходит к ряду профессий, а профессия — к ряду индивидов.

3. В зависимости от времени и опыта меняются как объективные, так и субъективные условия профессионального развития, что обусловливает множественный профессиональный выбор.

4. Профессиональное развитие имеет ряд последовательных стадий и фаз.

5. Особенности этого развития определяются социально-экономическим уровнем родителей, свойствами индивида, его профессиональными возможностями и т. д.

6. На разных стадиях развитием можно управлять, с одной стороны, способствуя формированию у индивида интересов и способностей и, с другой, поддерживая индивида в его стремлении “попробовать” реальной жизни и в развитии его Я-концепции.

7. Профессиональное развитие состоит, в сущности, в развитии и реализации его Я-концепции.

8. Взаимодействие Я-концепции и реальности происходит при проигрывании и исполнении профессиональных ролей.

9. Удовлетворенность работой зависит от того, в какой мере индивид находит адекватные возможности для реализации своих способностей, интересов, свойств личности в профессиональных ситуациях, что в значительной степени определяется возможностью играть ту роль, которая казалась подходящей на стадии профессионального развития, которые Д. Сьюпер назвал стадиями пробуждения и исследования [156; 162—163].

Так же, как и для других теорий, основывающихся на работах Ш. Бюллер (Э. Роу, Д. Тидеман, О'Хара), для теории Д. Сьюпера характерно обращение к понятию Я-концепции. В разных теориях профессионального развития оказываются использованы самые разнообразные

подходы к Я-концепции: и социологические, и структурно-психоаналитические, и фактор-аналитические и феноменологические. [156; 163].

Применительно к теории и практике психологии труда и профессионального самоопределения Н. С. Пряжников заявляет, что субъектность проявляется в самостоятельном и осознанном построении перспектив своего развития в определенной трудовой деятельности и во всей жизни в целом, которая как бы составляет контекст для конкретного труда и развития человека в этом труде.

Если говорить о развитии субъекта труда, то прежде всего, следует говорить о развитии его способности самостоятельно осмысливать свою деятельность, самостоятельно находить смыслы этой деятельности и искать пути совершенствования себя в этой деятельности. [253; 78].

Н. С. Пряжников пишет, что по мере познания и самопознания неизбежно расширяются границы непознанного. Отсюда следует логичный вывод, что предела в профессиональном развитии не существует.

Известны следующие периодизации развития человека как субъекта труда (важны этапы и их последовательность):

Климов Е. А. (1983) выделяет стадию предигры; стадию игры; стадию овладения учебной деятельностью; стадию оптации; стадию профессиональной подготовки; стадию развития профессионала.

Бодров В. А. (1991) предлагает следующую последовательность: стадия предигры, стадия игры; стадия овладения учебной деятельностью; стадия профессионального обучения; стадия профессиональной адаптации; стадия развития профессионала; стадия реализации профессионала; стадия спада, завершения жизни.

Сьюпер Дж. (1975) выделил следующие стадии и их содержание: роста: развитие интересов, способностей; исследовательский: апробация своих сил в различных видах трудовой и учебной деятельности; утверждения: профессиональное образование и упрочение своих позиций в обществе; поддержания: создание устойчивого профессионального и социального положения.

Н. С. Пряжников заключает, что в своем развитии человек осваивает разные составляющие будущей субъектности собственного труда (физическую, интеллектуальную, профессиональную) с неодинаковой скоростью [253; 91].

Решение проблемы профидентичности как реализации человека на профессиональном поприще связана с вопросами профпригодности.

Свойство “пригодность” отличается тем, что может быть приписано лишь конкретной ситуации, обязательно включающей в себя два

компонента: “данный человек” и “данная специальность” и означает это свойство их взаимное соответствие. Свойство “профессиональная пригодность” не присуще человеку как таковому. Он не является носителем этого свойства. Профпригодность — это взаимное соответствие данного человека в данной области приложения его сил в данное время.

Профессионально пригодные качества в каждом случае не рядоположены, а образуют нечто целое, систему: гражданские качества, отношение к профессии, труду, интересы и склонности, дееспособность, единичные, частные, специальные способности, навыки, привычки, знания, опыт. У человека не может быть полностью готовой профпригодности до того, как он практически включился в соответствующую трудовую деятельность. [147; 75—83].

Оценка уровня профессиональной готовности человека к какому-либо труду, по данным целого ряда исследователей (В. Г. Асеев, И. К. Кряжева и др.), должна основываться на следующих критериях (К. М. Гуревич, М. П. Будякина, А. А. Русалинова, Е. А. Климов): удовлетворенность трудом и взаимоотношениями в коллективе; успешность в овладении профессией или успешность в работе; психофизиологическая “цена” труда. Так же в качестве признаков готовности человека к профессиональной деятельности можно рассматривать степень сформированности у него основных психических регуляторов деятельности: “образ объекта” (субъективный образ профессии); “образ субъекта” (образ “Я” — самосознание); “образ субъектно-субъектных и субъектно-объектных отношений” (профессиональной самосознание) (Климов Е. А., 1988). Иванова Е. М. пишет, что изучение названных признаков осуществляется по следующим показателям: знаниям (общим и конкретным), мере осознания этих знаний в социальном и личностном смыслах, возможности применения их при решении задач, специфичных для данной профессии, уровню самосознания и профессионального самосознания, функциональному состоянию. [116; 19]

В контексте профессионального служения заслуживает внимания для обсуждения вопрос о профессии психолога-практика.

Психопрактика долго допускалась лишь в форме кооперации “специалист-психолог”. По мнению Ф. Е. Василюка, у нас была именно и только прикладная, практическая психология, но не было психологической практики (т. е. особой социальной сферы психологических услуг) [63].

Ю. М. Жуков, Л. А. Петровская, О. В. Соловьева выделяют несколько причин появления психолога-практика:

— социальные институты и организации различного уровня все чаще и настойчивее обращаются к поиску социально-психологических резервов совершенствования своей деятельности. Возросла “психологическая чувствительность” современного общества.

— развитие этой дисциплины во многом предопределено значительным увеличением доли прикладных разработок. Сформировалась идея практической целесообразности психологии как вида профессиональной деятельности.

— сегодня несомненно позитивное в целом отношение интеллигенции к практической социальной психологии. Значительно расширился круг лиц, профессиональная подготовка которых включает в себя знакомство с основами социальной психологии.

— кристаллизация не столько познавательных, сколько реальных социальных проблем.[65]

В настоящее время психология, рассматриваемая как профессия, есть область производства не только информации, но и полезных действий определенного рода, направленных на человека как объект специального обслуживания. Продуктом труда здесь является приращение к качеству “вот этого человека” или, например, к качеству отношений “вот в этом коллективе” (Е. А. Климов).

Ф. Е. Василюк считает: “Переживание... составляет основной предмет приложения усилий практического психолога...” [64; 12].

Оказание психологической помощи, т. е. осуществление “полезных действий”, — целостная ситуация, в которой объединяются психология, в частности, психотерапия, и люди, ее осуществляющие.

Е. А. Климов отмечает, что психолог-практик — это новый тип профессионала-психолога. Он настолько иной, что для него не годятся те процедуры профессиональной аттестации, которые были традиционно установлены (наличие научных в общепринятом смысле публикаций, ведение занятий в вузе или работа в научном учреждении, успешная работа над диссертацией и пр.). Этот “иной” психолог, как бы он ни был успешен в практической работе, остается неоцененным; а в серьезных книгах, в учебниках психологии просто не имеют “законной прописки” многие понятия и проблемы психолого-практического плана. Некоторые формирующиеся психологи идут таким путем — пишут и защищают диссертацию, чтобы потом к ней не возвращаться; некоторые продолжают чувствовать себя несостоявшимися и находят удовлетворение в “живой” работе с людьми уже не в статусе психолога как такового (феномен кажущегося ухода из профессии). Тем не менее в общественном и профессионально-психологическом

сознании утверждается понятие “психолог-практик”, или “практический психолог”. Появляются веские логические обоснования этого типа специалиста, и он входит в жизнь профессионального сообщества, сам, в свою очередь, заостряя свою позицию и противопоставляя ее традиционному сциентизму, физикализму как чему-то неуместному в условиях современности. [147; 380—381].

Т. А. Флоренская пишет, что деятельность психолога-консультанта не воспринимается как научная работа; в качестве научной оценивается лишь исследование продуктивности и параметров этой деятельности. Сам же процесс работы консультанта остается вне области научного рассмотрения. Это явно не способствует развитию практической психологии — ее методологии, теории, метода, — оставляя психолога на произвол его “здравого смысла”, личных вкусов и личностных особенностей, что не дает возможности серьезной разработки критериев отбора консультирующих психологов и принципов их профессиональной подготовки [329; 13]

Кооперация “специалист-психолог” — один из распространенных видов практической (прикладной) психологии, другой, где психолог выступает в самостоятельной роли — он и практик, и отчасти исследователь, создающий для своей практики знания и теории.

В мировом психологическом сообществе психологи-практики более многочисленны. Среди психологов, непосредственно обслуживающих своих близких, одни занимаются проблемами отдельных людей в случаях эмоциональных или социальных кризисов, другие стремятся помочь решению проблем, возникающих в области образования или производственной деятельности, третьи создают программы для привлечения внимания людей к различным общественным мероприятиям или непосредственно участвуют в таких мероприятиях.

Некоторые работают в собственных частных кабинетах, другие — в школьных учреждениях. Ж. Годфруа выделяет клинического психолога, психолога-консультанта, школьного и промышленного психолога, педагогического психолога и психолога-эргономиста [83; 102].

Практическая сфера, описываемая Т. А. Флоренской, включает в себя: психотерапию, психодиагностику, психологическую службу в школе, службу телефона доверия, индивидуальное консультирование, групповой тренинг общения. При всем разнообразии эти области объединяются направленностью на преодоление душевных трудностей и на проблемы конкретного человека. Психология консультирования является той наиболее простой областью, которая, будучи

включена во все остальные виды практической психологии, содержит в себе основные ее принципы.

Абрамова Г. С. выделяет четыре сферы практики: психологическая диагностика, психологическая коррекция, психологическое консультирование, психотерапия [2].

Розин В. М. называет “практикующим психологом” психотерапевтов, консультантов, диагностов, инженерных и спортивных психологов, школьных психологов, психоаналитиков и т. д., которые опираются в своей деятельности на те или иные психологические теории и знания [275; 3]. По М. Розину, психологические знания не являются строго научными концепциями, они представляют собой метафорические системы, с помощью которых описана душевная жизнь человека. Эти концепции содержат яркие образы, метафорические сравнения, которые нисколько не приближены к научным понятиям, но использование которых дает людям ощущение “инсайта”, “катарсиса”, то есть всего того, что сопутствует чтению художественной литературы. [275; 18].

Возможности психологии для оказания психологической помощи описаны Б. С. Братусем:

“Психология, пожалуй, привнесла момент... опосредованности, то есть она не облегчает жизнь, не облегчает переживания, трудности, но она дает во внутреннем плане ощущение некоторой закономерности, что подобное было и с другими, что это имеет какую-то логику, какой-то внутренний закон.... психология дает некоторый подспудный план иного видения.... Это не значит, что ты его всегда можешь вызвать, можно почти полностью погрузиться в переживания, но возможность этого плана будет сохраняться. Это как бы вторая точка отсчета.... И она может быть на самом деле страшной. Потому что психология без дураков — это страшно.“ [51; 74—75].

Р. Мэй утверждал:

“Личность динамична, а не статична, ее стихия — творчество, а не прозябание. Наша цель — новое, конструктивное перераспределение напряжений, а не абсолютная гармония. Полное устранение конфликтов приведет к застою; нашей задачей является превращение деструктивных конфликтов в конструктивные” [209; 30].

По мнению В. Ю. Большакова, практическая психология хороша как социальный механизм, действие которого направлено на оздоровление экологии общества [45; 181]. Совпадают с этой точкой зрения и взгляды Р. Мэя, полагавшего, что духовное произрастает из душевности. Психология, не претендуя ни на какое духовное руководство, может все же претендовать на защиту человеческой душевности, на ее экологию. Тут и охранительное отношение, и окультуривающее. Цель психологической помощи вообще состоит не в том, чтобы человек мог легко и безболезненно перенести свое страдание, а в том, чтобы он перенес его мужественно, по-человечески [209; 30].

Г. С. Абрамова видит особенности профессиональной практики психолога в ориентации на главные, значимые, свойства человека. [3; 6—7].

Существуют различия между психологической и христианской духовной помощью. Лоренс Дж. Крэбб в книге “Эффективная библейская помощь” утверждает, что есть три уровня христианской духовной помощи: 1. помощь через ободрение. 2. помощь через увещевание. 3. помощь через просвещение. Есть проблемы слишком глубокие и серьезные, чтобы в них мог разобраться любой желающий помочь. Он же утверждает, что проповеди не всегда затрагивают суть человеческих нужд и не касаются основных вопросов повседневной жизни. Церковь щедра на увещевания, но слаба на объяснения, по его мнению [337].

Однако не все так однозначно с профессиональной психологической помощью. Р. Каркхуфф, который занимался изучением эффективности “непрофессиональной помощи”, сравнил добровольцев-помощников с обученными наставниками, он обнаружил, что “пациенты добровольцев чувствовали себя так же, а чаще всего, лучше пациентов профессиональных наставников”. Он назвал несколько причин, объяснявших его открытие.

В отличие от профессионалов:

а) доброволец всегда ближе к тому, кому он помогает, знает его как своего друга, что позволяет ему лучше понять проблему и найти в ней тайные ключи, а также проявить искреннее сочувствие;

б) он чаще может прийти на помощь;

в) он больше знает о своем подопечном, его семье, ситуации на работе, о его образе жизни, убеждениях или окружении; все это позволяет ему более активно принимать решения и помогать человеку измениться;

г) может разговаривать на уровне, доступном подопечному;

д) ведет себя более свободно и раскованно, легко может вставить в разговор уместную шутку и разрядить обстановку юмором.

Очень часто профессиональный наставник или обученный наставник действует в соответствии с определенной теорией. Добровольного помощника это меньше всего волнует. Поскольку его интересует лишь страждущий человек, то все его усилия направлены на оказание помощи. Чаще случается, что ему это удалось лучше, чем его профессиональному партнеру [337].

Н. С. Пряжников выделяет этапы развития психолога-практика, через которые проходят многие практические психологи:

1. стремление самоутвердиться в практической психологии, реализуемое часто в поиске и освоении эффектных, общепринятых, “модных” на данный момент методов работы (ориентация на нормативно-заданные, надежные способы работы);

2. некоторое “разочарование” в общепринятых формах и методах психологической работы, связанное с тем, что данные методы не всегда позволяют решить проблемы клиентов, а также с тем, что часть методов оказывается по разным причинам неприемлемой для данного психолога (формирование мотивационной основы для будущего развития индивидуального стиля деятельности);

3. попытка сделать что-то по-своему, стремление “импровизировать” в своем труде, вкладывать что-то от себя лично... (начало формирования индивидуального стиля деятельности);

4. осознание необходимости теоретической базы для “импровизации” и выработки индивидуального стиля деятельности (переосмысление сущности своей работы)”

5. импровизация на основе знания (нового осмысления своего дела, связанная с выработкой собственного, индивидуального стиля работы, что выражается в модификации известных методов, в конструировании новых методик и методических приемов, а также в нахождении новых смыслов своего труда.

Н. С. Пряжников отмечает, что не все психологи по ряду субъективных и объективных причин выходят на уровень полноценного формирования собственного стиля профессиональной деятельности [253; 98—99].

Добавим, что не всех дипломированных психологов отличает профессиональный подход, в связи с чем уместно обсудить основные характеристики профессионального подхода.

Профессиональный подход характеризуется такими признаками, как:

1. Техническая компетентность. Во многих случаях “техническое превосходство” психолога и его “исключительная власть” над клиентом

сильно отличаются от того, что может наблюдаться в некоторых других профессиях. Для этого имеются две основные причины.

Во-первых, разрыв в знании и опыте между психологами и их клиентами, если и есть, то совсем небольшой. И психолог, и клиент могут иметь одинаковое образование и схожий практический опыт. Таким образом, клиент может быть вполне хорошо подготовлен к решению о том, принять или отвергнуть совет психолога, и к контролированию работы психолога во время выполнения задания. Во-вторых, психопрактика — не закрытая профессия. Во многих странах барьеров для занятий этим родом деятельности нет или они минимальны [325; 120].

Профессиональные ассоциации психологов в разных странах пытались определить общий объем знаний, которым должен обладать каждый член ассоциации. В. М. Розин считает, что психологическое знание включает в себя три разных семиотических и семантических образования — собственно научные знания, замыслы (проекты) нового человека и символические описания, являющиеся с одной стороны, представлениями, т. е. знаниями, а с другой, — событиями [275; 15].

Профессиональные ассоциации определили характер и минимальную продолжительность опыта работы, которые являются условиями для членства, например, 3—5 лет работы в области консультирования, включая период 1—2 года руководства проектами для клиентов.

Это лишь основные критерии приема; они не показывают, достаточно ли психолог компетентен для выполнения данного задания. Судить об этом могут только психолог и клиент вместе.

Как общее правило, и это основной признак профессионализма, психолог должен хотеть и быть способным критически оценивать собственные знания и умения, рассматривая новое задание. Он никогда не будет представлять себя в ложном свете. Профессионально нужно быть моральным человеком. Василюк Ф. Е. признается, что это возможно, “когда снижаются претензии”, а задача самосовершенствования остается [257; 57].

Соответственно профессиональный психолог будет воздерживаться от выполнения заданий, которые выходят за пределы его компетентности. [325; 121].

2. Соблюдение интересов клиента. Во время выполнения задания психолог предоставляет свои знания и опыт в полное распоряжение клиента, и его задача — найти наилучшее возможное решение в интересах клиента. Не всегда ясно, что это за интересы и что клиент в действительности хочет получить в результате. Нередко возможен

конфликт между краткосрочными и долгосрочными интересами, которого клиент может не видеть до объяснения психолога. [325; 121].

Психологическая практика нуждается в стабильном развитии и обретении эффективности. Возникает проблема оценки эффективности.

В. Леви пишет:

Дата добавления: 2015-08-18