Глава 5. Способов самоубийства существует самое невообразимое количество

Способов самоубийства существует самое невообразимое количество. Можно повеситься, перерезать себе вены, наглотаться таблеток, сброситься с огромной высоты сдания на землю, упасть с моста в воду (скорее всего, реку) с бешеным течением, то есть утопиться, забыть выключить печку и тем самым заживо сгореть, ночевать на улице зимой в сорокоградусный мороз без одежды (специально замёрзнуть), встать прямо на рельсы тогда, когда навстречу самоубийце поедет поезд, найти где-нибудь тарантула (или другого ядовитого насекомого) и сделать так, чтобы он тебя укусил, пойти в лес поздней весной как раз тогда, когда повсюду клещи, поехать в Африку (или в Индию) и нарваться на какого-нибудь животного (или земноводного) — слона, крокодила и т.д. и т.п. Если же все эти несчастные случаи произойдут с кем-то совершенно случайно, значит, это уже не будет считаться за самоубийство.

Почему же люди совершают суицид, или, в отдельных случаях — близки к нему? Чего им не хватает в этой жизни? Богатства, денег, или власти? Нет, ради того, чтобы всё это заполучить, мы не себя уничтожаем, а убиваем других, забирая у них всё самое ценное. Тогда чего же? Наверное, счастья. Понимания того, что ты кому-то нужен, а живёшь на этом свете не просто так. Поддержки от близких, внимания и любви. Душевная утрата всё-таки никогда не сравнится с материальной, потому что она выше всего этого.

Наверное, вы думаете, что я дура, раз решила убить себя и до сих пор хочу этого. Но посмотрите на это с другой стороны: как бы вы поступили, когда вас все обманывали, а, в конце концов, предали? Когда уже не существует тех людей, на которых можно было бы положиться? Когда у всех без исключения уже прогнившие донельзя души и холодные, нет, скорее, каменные сердца? Когда понимаешь, что только ты можешь проявить к кому-то сочувствие, любить и верить, а остальные этого просто не замечают и не ценят? Как бы вы поступили? Разве есть смысл терпеть всё это дальше? Нет. Бог, если он, конечно же, существует, создал людей для того, чтобы издеваться и смеяться над ними. Ну, недаром же говорится, что у каждого свои тараканы в голове. Но он не понимает, что мы не игрушки, а живые существа, стремящиеся в прошлом только к свету! В прошлом... да... а теперь же мы действительно ничто. Все мы уже не живём, а просто существуем. Кто-то надевает на себя маску счастья, хотя в глубине души понимает, что она всё-равно ненастоящая и когда-нибудь сломается, а её нельзя починить, как бы мы не старались.

Вот и я сейчас смотрю на врача, который накладывает мне на рёбра гипс, опустошённым взглядом. Блеск в моих глазах уже давным-давно потух и никогда не зажжётся. Мужчина лет пятидесяти делает всё аккуратно и молча... Меня это даже немного успокаивает. Тепло его рук приятно, но не настолько, как хотелось бы. Эх, если бы на его месте сейчас был Сергей... Прямо перед своей смертью я хочу встретиться с ним и попрощаться. Лишь один его взгляд поможет мне вздохнуть полной грудью и думать, что я всё-таки попаду в Рай, а не в Ад.

— Тебе разве не больно? — удивлённо спрашивает у меня врач, видимо, заметив, что я веду себя так, словно мне абсолютно на всё наплевать. Даже на мучительную, физическую боль, которую и ту я тоже практически не замечаю.

— Нет, — сухо отвечаю я, отводя глаза в сторону.

— Обычно все пациенты во время наложения гипса чуть ли не кричат, или хотя бы морщатся, даже взрослые, а ты... — он не решается договорить. Видимо, просто нечего добавить. — Я всё сделал. Можешь возвращаться в палату. Влад, — врач обращается к своему молодому ассистенту. Вообще он вроде бы ещё студент, а в этой больнице практикант, но это лично мои предположения, потому что для медбрата уж больно молодо выглядит. — Проводи девушку до палаты, — юноша кивает и, осторожно взяв меня за запястье, помогает мне подняться с кушетки, на которой я только что лежала. Грудь вся пылает... Чёрт... И правда очень больно...

— Стой. Дай отдышаться, — когда мы уже идём по коридору, прижавшись к холодной стене, судорожно бормочу я. Грудь вся перебинтована. Даже не знаю, как я буду спать... Блядь... надо было не нарываться на тех уродов тогда в детдоме. Возможно, я сейчас не торчала бы в этом идиотском месте под названием "больница", от которого меня уже тошнит.

— Ты... — неуверенно начинает парнишка. — Очень стойко всё это выдержала, — я бросаю на него мимолётный взгляд и, немного рассмотрев его синее больничное одеяние, вновь отворачиваюсь от юноши. У него такое лицо... свежее что ли. Без синяков и кругов под глазами. Правда, кожа бледная, но это, думаю, из-за нашего сурового климата. Он выглядит счастливым, несмотря на то, что на его лице даже нет намёка на улыбку. А если бы я сейчас точно так же смотрела не на него, а на себя, в том же зеркале, то нашла бы множество увечий не только на лице или теле, а внутри... в душе... в сердце, которому уже надоело биться, и скоро оно должно остановиться. Совсем скоро... я сделаю это... И на этот раз меня уже никто не сможет остановить, как бы печально это не звучало.

— Пустяки, — отмахиваюсь я. — Можешь идти по своим делам. До палаты-то я сама уж дойду, — практикант хочет возвразить, но, поймав на себе мой строгий взгляд, кивает и куда-то уходит. А я остаюсь наедине с собой. Снова... одна. Быть может, это только к лучшему, потому что все люди, окружающие меня, всегда страдают... из-за меня... Я приношу несчастье в этот мир, поэтому-то мне здесь нет места, и никогда не было.

И снова эти нудные скучные дни в больнице, кишащей гнусными, мелкими детишками, которые постоянно мельтешат перед глазами. Порой это даже не просто раздражает... У меня возникает такое желание — схватить нож у кого-нибудь с тумбочки и порезать этих мелких уродов на мелкие кусочки, чтобы они, суки, наконец-то отъебались от меня. Хотят поиграть? Я с ними так поиграю, что им потом мало не покажется! А потом меня наверняка засунут в психушку. Ха-ха-ха... это уже смешно... Скорее бы уже мне исполнилось восемнадцать! Слушать во взрослой больнице жалобы старушек гораздо лучше, чем визки и писки непослушных детей. Но, думаю, до такого возраста я уже не доживу. Где-то пару месяцев буду наслаждаться жизнью дочурки богача, а потом спокойно уйду на покой. Каков будет способ самоубийства, я пока что ещё не знаю... Но, думаю, нужно выбрать что-нибудь гораздо прозаичнее резания вен.

Выписка. Вау! А я даже практически не заметила, как же всё-таки быстрь пролетело несколько недель. В палате сейчас царит полнейшая тишина, потому что воспитатель увёл всех детей на улицу, а мне даже не предложил с ними пойти... гад... Да, я сегодня выписываюсь, но это же не значит то, что нужно полностью забыть о моём существовании! Этот чёртов воспитатель и раньше меня не замечал... Да, мне уже семнадцать, но... блядь... короче лучше не вспоминать об этих людях, которых кроме денег ничего больше не волнует.

Грудь до сих пор побаливает. Я даже теперь боюсь надевать на себя обтягивающие майки. Жаль... господи... как же жаль, что мне тогда помог Дмитрий Владимирович! Что он о себе вообще возобнил?! Ладно... его я не буду особо осуждать только потому, что он со мной хотя бы полностью откровенен. Я, конечно, сомневаюсь в том, что он удочерил меня только ради того, чтобы от него отстала пресса. Для этого есть ещё какие-то причины, но я не собираюсь ничего выяснять, потому что мне на это уже, грубо говоря, насрать.

В палату кто-то заходит. Шаги тяжёлые... Странно, это точно не ребёнок. Тогда, быть может, воспитатель наконец-то решил искупить передо мной свою вину? Нет, вряд ли, сомневаюсь, что этот урод на такое способен. Или медсестра? Врач? Но не успеваю я даже взглянуть на этого незнакомца, как он совершенно внезапно заключает меня в свои такие тёплые и знакомые объятья. Я утыкаюсь носом прямо в его широкую грудь и начинаю истошно рыдать в то время, когда мужчина рукой нежно гладит меня по распущенным волосам. Знакомый и приятный запах, исходящий от него, врывается в ноздри словно свежий воздух. Я... дышу им. Он — мой кислород, моя надежда и спасение... Мой ангел...

— Серёжа... — я поднимаю голову выше, едва касаясь губами его уха и светлых волос. — Я думала, что ты уже не придёшь... — он молчит. Почему? Мна итак плохо, а тут ещё и это! — Господи, не томи... — дрожащей рукой провожу по его затылку. — Скажи, почему ты пришёл? Я же всё разрушила... А ты всё-равно вернулся... — мужчина тяжело вздыхает и отстраняется от меня. Я следую примеру Сергея, попутно заглядывая в его серые бездонные глаза. Какие же они у него всё-таки красивые! Даже почему-то чем-то напоминают звёздное небо... Ах... Я бы могла смотреть в эти прекрасные глаза хоть целую вечность!

— Катя... — его голос с момента нашей последней встречи изменился. Он какой-то... опустошённый что ли. Не такой, как раньше, и меня это очень напрягает. — В другом городе у меня есть невеста, — я поражённо распахиваю глаза, ощущая, как в левой части груди что-то начинает болезненно стонать. А во рту сухость только увеличивается. Боже... Невеста? Какая ещё невеста?! Сергей же никогда мне о ней не рассказывал! Быть такого не может, чтобы он от меня это скрывал! — Я люблю её, — в глазах всё начинает плыть. Нет... Это появились холодные слёзы. Они медленно бегут по щекам, оставляя за собой противный след. — И всегда любил... — такое ощущение, что эти слова даются ему с огромным трудом. Нет, скорее всего, я это себе просто накручиваю. Конечно же, он её любит, иначе почему бы оттолкнул меня от себя тогда в беседке? Эх... всё-таки глупо было думать, что я кому-то ещё нужна, что кто-то может полюбить меня по-настоящему... — Мы с ней могли бы тебя удочерить. Она даже была не против... — да неужели? В горле образовывается огромный ком. Как же всё-таки больно... До сих пор не могу поверить в то, что всё это сейчас говорит мне именно ОН! — Но ничего не получилось, потому что у нас с тобой слишком маленькая разница в возрасте. Должно быть не менее пятнадцати лет...

— Как ты... — я резко его прерываю, соскочив с кровати, на которой только что сидела, на пол босыми ногами. Холодно... Но это сейчас неважно. — Как... — воздуха почему-то не хватает. — Как ты можешь так спокойно об этом говорить?! — я уже срываюсь на крик и отхожу от блондина как можно дальше, к самому выходу из палаты. Сергей с недоумением на меня смотрит. — Когда ты знаешь, что я к тебе чувствую?! — глаза мужчины в удивлении округляются, и он уже открывает рот, чтобы успеть что-то сказать, но я вновь его прерываю: — Думаешь, что я тогда полезла к тебе с поцелуями просто так, без весомой причины?! Да ты... единственный... — и тут я понимаю, что если не остановлюсь, то окончательно потеряю чувство собственного достоинства. — Хотя, знаешь, это уже неважно. Иди к своей невесте! Или лучше вообще иди к чёрту! — внезапно я прямо задом в кого-то врезаюсь, но даже не обращаю на это никакого внимания. — Все вы, люди, такие одинаковые!

— Катя... — шепчет он, скорее смотря не на меня, а на того, кто за мной стоит. Отолично. Ему даже сейчас на меня наплевать!

— Что?! — взрываюсь я, слизывая языком с губ солёные и уже засохшие слёзы. Грудь болит ещё сильнее прежнего. Она... ноет... не даёт мне нормально дышать, а здраво мыслить — тем более.

— Екатерина, — шепчет кто-то мне прямо в ухо низким, соблазнительным голосом. Опешив, я резко разворачиваюсь к этому человеку, сразу же узнав в нём своего ненышнего опекуна. Сейчас Дмитрий Владимирович выглядит не так, как в прошлый раз (в больнице он меня ни разу не навещал, а отправлял своих людей, которые привозили мне продукты и прочее). На нём нет того дурацкого, парадного костюма, который меня почему-то раздражал. На его довольно-таки длинных ногах идеально сидят чёрые брюки, торс прикрывает и в то же время обтягивает такого же цвета кожаная куртка, а его взлохмаченные, тёмные волосы и бледная, фарфоровая кожа чётко дают понять, что мужчине едва ли стукнуло тридцать, хотя лично я не знаю его настоящего возраста. Глаза брюнета с прищуром рассматривают меня, и от этого мне становится не по себе. Слишком уж пронзительный у него сейчас взгляд... Такое ощущение, словно он смотрит мне прямо в душу. Кстати, а когда он только успел отстраниться от меня? Вроде бы только что был совсем рядом... Или это я слишком долго на него пялюсь? — Девочка моя, как ты себя чувствуешь? Что-нибудь болит? — наклонившись ко мне ближе положенного, спрашивает Дмитрий Владимирович. Наши лица сейчас находятся всего в паре сантиметров друг от друга...

— А вы, собственно, кто? — слышится, кажется, озлобленный голос Сергея где-то неподалёку.

— Громов Дмитрий Владимирович, законный опекун девушки, — продолжая испытывающе на меня смотреть, спокойно отвечает мужчина. Господи... когда эта пытка уже закончится? Терпеть не могу, когда на меня так долго пялятся! — И мне бы хотелось задать вам тот же самый вопрос, — брюнет молниеносно отстраняется от меня и подходит к полицейскому.

— Лейтенант Добронравов, — представляется Сергей, после чего мужчины пожимают друг другу руки.

— И что же вы делаете в палате моей дочери, лейтенант? — с подозрением спрашивает мой опекун, когда их рукопожатие заканчивается. Я стою в сторонке и молча, словно тень одного из них, наблюдаю за этим странным разговором. — Тем более без формы, — блондин незамедлительно из своей рубашки вынимает какой-то документ. Скорее всего удостоверение, доказывающее, что он действительно является работником полиции. Дмитрий Владимирович недовольно на него косится, а на лице Сергея появляется забавная полуулыбка.

— Решил проверить состояние девушки, - спокойно проговаривает тот, который совсем недавно признался в том, что он любит другую. — Такова моя обязанность, — разводит руками он, изредка поглядывая на меня. Я же стараюсь вообще не смотреть в его сторону... Мне до сих больно... Он разбил мне сердце, и это меня убивает...

— Что ж... Сейчас мы в ваших услугах уже не нуждаемся, лейтенант, — голос брюнета слишком холоден. Если бы мужчина разговаривал со мной в таком же тоне, я, наверное, уже расплакалась бы. — Так что покиньте это помещение. Немедленно, — строго отчеканивает Дмитрий Владимирович. Но почему-то именно сейчас этот грубый тон, этот голос мне кажется знакомым... Такое ощущение, словно я его уже где-то слышала... Раньше... В далёком прошлом... Как будто человек с точно таким же голосом был ранее мне знаком. Возможно, в детстве... Да нет, это просто нереально, ведь мы с ним вряд ли могли где-нибудь встретиться! Но всё это так знакомо... Странно...

— Не забывайте, Дмитрий Владимирович, с кем вы разговариваете, — в не менее враждебном тоне проговаривает Сергей, а потом наши взгляды по случайности встречаются, и я, словно загипнотизированная, не могу отвести глаза в сторону. Блондин обеспокоенно на меня смотрит. По-настоящему обеспокоенно... Даже кажется, будто я могу слышать его тяжёлое дыхание... — Посмеете обидеть Катю, и тогда-то я вас точно засажу, — э-э, что это ещё такое?! Неужели у моего опекуна проблемы с законом? Ещё не лучше! — И в таком случае деньги вам точно не помогут, даже если вы наймёте самого лучшего адвоката. Катя, — Сергей быстро подбегает ко мне, положив ладони на мои вздымающиеся плечи. Я сильно вздрагиваю от его прикосновения и на трясущихся, по-прежнему слабых ногах отстраняюсь от мужчины, при этом постоянно прожигая его злостным взглядом. Но не обращая внимания на мою неприязнь к нему, блондин молниеносно прижимает меня к себе, прошептав мне на ухо: — Не доверяй этому человеку. Он не такой хороший и добрый, каким кажется на первый взгляд. Уйди от него, пока не поздно, — я хмурюсь, пытаясь понять, стоит ли мне воспринять слова Сергея всерьёз или не стоит, а потом Дмитрий Владимирович с насмешкой выдаёт:

— Я вообще-то всё слышу, лейтенант. И то, что вы натравляете мою собственную дочь на меня же — тоже является нарушением закона.

— Она не ваша дочь и никогда ей не станет, — отойдя от меня на несколько шагов назад, как позже выяснилось, видимо для того, чтобы я не оглохла, слишком громко говорит полицейский, от чего в ушах даже начинает как-то непривычно, да к тому же уж больно неприятно звенеть. — Катя... — блондин что-то снова хочет мне сказать, пристально и тепло на меня посмотрев, от чего сердцу в груди даже становится слишом тесно, но мой опекун грубо его перебивает:

— Иди-ка ты отсюда, лейтенант, по добру по здорову, пока я тебе собственноручно башку не оторвал, — я опешиваю от подобного обращения к полицейскому и тяжело сглатываю накопившуюся во рту слюну, которая в этот момент кажется слишком горькой и противной. Сергей тяжело вздыхает и, посмотрев на меня в последний раз, молча покидает палату, оставив нас с Дмитрием Владимировичем наедине. Как только полицейский переступает порог комнаты и срывается из поля моего зрения, я ощущаю внутри себя... ничего... просто дыру... чёрную, как в космосе, которая с каждой секундой, кажущейся слишком длинной, увеличивается. Она как будто давит на меня, сжигает изнутри и, не удержав равновесие, нет, скорее из-за потрясения, я слишком жёстко падаю прямо копчиком на пол, взвыв после этого, словно скотина... Никчёмная... Никому не нужная сволочь... Слёзы льются ручьём из глаз, а я не могу остановить их. Я ничего не могу, давно уже стоило бы это понять! — Тебе не стоило признаваться ему в любви, раз ты понимаешь, что он не может ответить тебе взаимностью, — спокойно, нет, скорее нравоучительно произносит Дмитрий Владимирович.

— Заткнитесь. Это не ваше дело, — говорю чужим и слишком отстранённым, слишком грубым и низким голосом я, шмыгнув перед этим носом и попутно стирая пальцами с лица высохшие слёзы.

— Нет, девочка моя, это как раз моё дело, — протестует он. — С сегодняшнего дня я официально являюсь твоим опекуном, но ты можешь называть меня папой, — мне даже кажется, что в этот момент на его симпатичном личике красуется довольная улыбка. Очень уж радостно из его уст прозвучали последние слова...

— Папа... — с горечью шепчу я, задержав взгляд на ледяных глазах брюнета. Хм... Слишком гнусное слово. С ним у меня связано столько плохих воспоминаний, что я как можно скорее хочу забыть о его существовании. Возможно, мой "новый" отец не так плох, как о нём сказал Сергей. Возможно, именно благодаря этому человеку я наконец обрету долгожданное счастье... семью...

Дата добавления: 2015-08-17