Хмелев о мастерстве актера

Одной из моих тяжелых актерских неудач была роль Раевского в «Хлебе». У меня еще сейчас свежо (и, верно, на всю жизнь останется) неизгладимо тяже­лое впечатление от образа, который я, несмотря на все пере­житое, так и не создал.

Я подошел к этой роли с нелюбовью. Меня с самого на­чала удручил язык пьесы. Несочный, неяркий, неубедитель­ный. Актеру трудно работать над таким языком. Прочел роль, продумал всю пьесу.

Я всегда сначала воспринимаю общие контуры всех фигур в пластических образах, потом концентрирую внимание на роли, и тогда облекается плотью образ, который я должен создать.

Я много раз перечитывал «Хлеб», но безрезультатно. Об­раз Раевского не зарождался. Не было его.

В пьесе я обычно стараюсь найти ведущие тона, как в жи­вописи, окрашивая по-своему каждый персонаж. Я мыслен­но одеваю себя в присущие еще не воплощённому образу оде­жды, привычки, лицо, тем самым сродняясь с ролью, посте­пенно перевоплощаясь и входя в форму, данную автором. Свет и живопись, декорация и костюмы — все это не безраз­лично моему герою. Как он реагирует на них? Какой же он? Что он думает? Как он одет? Какие у него привычки? Какие краски даст ему художник? Как он движется, живет, что он испытывает в эту или следующую минуту нафантазирован­ного спектакля?

В поисках самого существенного я •постепенно отбрасываю летали, изменяю первоначальный замысел, иногда иду на компромиссы. Учитывая свои возможности и освобождаясь от элементов, мне неприсущих, я, наконец, что называется, «вживаюсь» в роль. Вышеупомянутые актерские мечты об об­разе, красочная гамма всего будущего спектакля заставляют меня еще активнее проводить работу над ролью, применяя все то ценное, что я мог понять в системе Константина Сер­геевича Станиславского.

Но в работе над Раевским я был только наблюдателем. Я не творил, не фантазировал. Текст не помогал. Взаимоотно­шения действующих лиц, на мой взгляд, были фальшивы, лживы, неестественны. Я обращался за помощью к автору, он пытался убедить меня, доказывая, что подобная ситуация возможна. Товарищи уговаривали меня — «так бывает». Но меня, Хмелева, поведение моего героя не устраивало. Я бы так не поступил. Я не смог найти в себе тех элементов, кото­рые бы обусловливали поведение данного героя в ту или иную минуту.

Я не спорю, у партийцев могут быть уклоны, срывы, но тогда автор должен дать мне возможность мотивировать по­ступки, несовместимые с моим пониманием образа. Из постепенного хода событий должны вырастать его оши­бки, а мне дали Раевского уже готовым, без перипетий, без роста.

Но ведь нельзя играть результат.

Я спорил с Киршоном, кричал, бунтовал, требовал, я по­нимал, что ему, автору, надо героя развенчать; в то же время автор понимал, что мне, актеру, необходимо наделить Раев­ского какими-то приятными качествами. В результате наших опоров автор понял Раевского, захотел дать его советским че­ловеком, хорошим партийцем, но с некоторым вывихом, за­гибом, из которого вытекают все его ошибки. Он хотел пока­зать не лакированного коммуниста, а человека. Однако, не­смотря на все последующие переделки, скелет роли оставался прежним. Из горбатого, как ни воплощайся, прямого не сде­лаешь. Вот почему эта роль мне не удалась. Я впал в ту же ошибку, что и Киршон. Автор потянул меня за собою, и я сыграл роль отвлеченно, а не характерно. Характерность могла бы спасти Раевского. Ведь в каждом человеке есть доброе и злое, смешное и серьезное. Сыграй я эту роль ха­рактерно, много грехов было бы сглажено и смягчено, но я шел за автором и повторял его ошибки.

Н. Хмелев, «Роль пишется для ак­тера». Журнал «Театр и драматургия» № 6, М., 1933, стр. 13—14.

...Меня всегда поражает, как можно играть и писать пьесы, не изучив возможно глубже языка ее действу­ющих лиц. Мне, например, легко играть рабочих и крестьян, потому что я прожил детство в их среде. Однако, играя но­вую роль, я всегда испытываю потребносгь окунуться в об­становку и жизнь моего героя и органически усвоить его язык.

Я всегда очень много читаю и перечитываю авторов, над которыми работаю. Мне постоянно хочется открывать все но­вые краски, новые звуки, новые ритмы в их слове. Эту же любовь к слову я стараюсь привить своим ученикам. Работая с ними, я всегда добиваюсь понимания смысла фразы, ее по­строения, нахождения в ней ударного слова, осознания ее ритмического звучания, ее дна и вершины. Речь актера за­звучит просто только после овладения всей системой стиля автора. Можно, конечно, просто произносить слова, не рас­крывая смысла и богатства речи, но такая простота хуже воровства, потому что за ней ничего не скрывается... Проник­нуть в тайны языка автора совсем не просто, каким бы про­стым этот язык ни казался на первый взгляд.

Н. X м е л ев, «0 «бедной» роли». Жур­нал «Театр и драматургия» № 6, М., 1934, стр. 13.

Дата добавления: 2015-08-17