Посвящается семье к-ных 11 страница

«Елизавета Лелемико, - читали они в файле о таинственной незнакомке, - родилась в России, недалеко от Наро-Фоминска в 2012 году. Отец её был военный, офицер. Данных о матери нет. Училась в знаменитом Наро-Фоминском закрытом женском лицее с 2019 по 2027 год. После его окончания переехала с отцом в Молдавию, на новое назначение отца по службе. Отец Елизаветы женился второй раз на молдаванской цыганке Лелемико. При получении паспорта Лиза взяла фамилию мачехи».

«Вот это и есть тот ребёнок – дебил? - спросил камергер неизвестно почему и что имея ввиду»

«Не знаю, - ответил Ривера, не понимая, почему камергер так решил и что он хочет этим сказать, - может быть и так. Вполне возможно». Далее они узнали, что с 2027 года Лелемико жила на две страны: Молдавию и Россию. Закончив университет в России, Елизавета стала заниматься журналистикой и публицистикой. Она была автором многих скандальных статей, например, о загадочной смерти русского президента Ахматова. Из-под её пера вышли статьи о нечистоплотности в финансовой деятельности президента Молдавии генерала Понаровского и многое другое, что не соответствовало реальности и вызывало возмущение читателей. Лелемико стали преследовать власти Молдавии и России. Теперь она подозревается в связях со спецслужбами Белоруссии и Прибалтики.

«Очень сомнительная личность, - задумчиво произнёс камергер, - с имиджем роковой красавицы. Такими дамами восхищаются в богемных кругах, а спецслужбы через них стряпают свои делишки». В разговор вмешалась Катя Боровская и сообщила, что с Лелемико она знакома лично, и что «Лелемико давно знакома также с Девой Сургутской, но с Девой у неё давно какой-то глухой конфликт. Это даже со стороны хорошо заметно. Дева ещё утверждает, что знает о Лелемико такое, чего не знают другие, в том числе о её матери. И ещё Дева Сургутская хвастается, что у неё есть какая-то видеозапись, открывающая все секреты Лелемико и её настоящей неизвестной мамы. Но вот дела эти вас, конечно, не касаются, синьоры».

«Ну и ну! – камергер говорил со смехом, - на самом деле, прямо таки отбитую селезёнку съела эта самая Лелемико. Ну просто юмор! Что, например, она о смерти русского президента Ахматова болтает. Тому, что он умер от старости у нас, в Перу, никогда не верили. У нас в Республиканской Энциклопедии, изданной в прошлом году, написано, что Ахматов был медленно отравлен. А президент Парагвая Казарес даже на пресс конференции открыто заявил, что Ахматов умер не своей смертью и спокойно мог прожить ещё лет двадцать. И хотя это не имеет отношения к нашему делу, нам всё равно интересно. Расскажи же нам, Катя, что она там строчила?»

Катя рассказала о версиях смерти президента России Ахматова по Лелемико. Их было несколько и все с элементами фантазии автора: ревность, финансы, предательство. Все они очерняли покойного президента. А Катя продолжала:

«Она первая намекнула не только мне, но и моим коллегам по журналу про изобретение Городова. Она узнала об этом, наверное, раньше, чем мадам де Сов. Подробностей она не знала. Но сам факт изобретения у неё имелся. Она и Деве Сургутской рассказала об этом. В этом вопросе она «обскакала» всех нас, надо отдать ей должное». Известие было шокирующем, и камергер проговорил жёстко:

«Она, несомненно, знает о нашем деле и сейчас больше других. А может и имеет к нему непосредственное отношение. Возможно, она ездила к нам и была на фабрике Городова раньше многих. Скорее всего, она одна из первых рассекретила в СМИ и наши идеи и их воплощение в жизнь. Она знала о фабрике Городова и благодаря ей, нашей идеей заинтересовались многие спецслужбы, но какой из них она продала свои знания нам неизвестно. Ну, а у мадам де Сов есть свой план на это открытие, но мы его не знаем. Ты вглядись, синьор профессор, в её фото по внимательнее, может быть, и вспомнишь эту особу, вид у неё запоминающийся».

Ривера внимательно всматривался в портрет легендарной Лелемико. Ему казалось, что в июле – августе что-то он подобное видел на пресс конференции в доме учёных в Лиме. Крутилась там подобная личность, щебетала то с ним, то с Городовым, строила из себя глупенькую наивность. Они её серьёзно не воспринимали. Возможно, она выпытала таким образом некоторые подробности об изобретении и фабрике Городова. Была она и на знаменитом концерте с фуршетом. Вспомнил её Ривера. Возможно, она вмешалась в это дело в последний момент, а возможно и с самого начала.

«Синьора Боровская, как по вашему, имеет Лелемико какую-то связь, какие-то отношения с мадам де Сов? Как у неё с Сов дела обстоят?»

«Про это я ничего сказать не могу. Связана она с мадам или нет, не знаю. Но она первая сообразила, что производят на фабрике Городова, это без сомнения. И ситуацию в самом начале разруливала она».

Камергер стал очень серьёзен, в его голове прокручивалось прошедшее в несколько ином свете:

«Сейчас мы точно знаем, что мадам Лелемико узнала суть метода Городова первая. Узнала она и о существовании фабрики, то есть не о её вывески, а о истинном предназначении, тоже первая. Имея в руках такой жирный кусок информации, она не могла выпустить его из своих рук. Она умело и профессионально ушла в тень и дала возможность другим драться за этот кусок. Но в самый последний момент она вновь появляется на сцене событий. Автокатастрофа её рук дело. В последний момент драмы, она снова на сцене, и снова в главной роли. Синьора, не знаете ли вы, нет ли у Лелемико какой-нибудь собственности в этих краях? Не будет же она в такой ответственный момент снимать особняк и, таким образом вводить в курс дела многих новых людей?» И вдруг профессор каким-то тихим пророческим голосом сказал: «А может это злой рок вмешался в дела людей и изменил сценарий по своему усмотрению». Камергер не услышал его слов или не захотел их услышать. В нём проснулась ищейка, которая взяла след жертвы. Он слушал только Боровскую, а она говорила:

«Мне неизвестно ничего об её собственности. У неё, говорят, есть виллы и в Румынии и в Хорватии. Обе достались от её двух покойных мужей. Значительное имущество. Она же роковая женщина. Ей только 27 лет, а у неё два мужа сменились. Оба умерли. И от них у неё наследство. Но, где эти виллы и где сейчас она сама, вам я ничего не могу сказать. Я не знаю».

«Отравила своих мужей она, - мрачно констатировал свою точку зрения Ривера, - на самом деле отбитую селезёнку съела. Где искать её? В Румынии, Молдавии, Наро-Фоминске?».

«Профессор, оставьте скепсис и возьмите себя в руки, - сказал тогда камергер, довольно жёстко, - я давно чувствую, что идём мы давно уже не по той дороге. Заблудились мы. Если начнём искать Лелемико, то точно выйдем абсолютно в другую сферу. А вот где Городов не знают и белорусы. Я забыл вам сказать. Наши агенты в Белорусии сообщили об этом в центр, причём со стопроцентной уверенностью».

«Они тоже его потеряли, - радостно вскричал Ривера, - он теперь не у них, на самом деле?».

«Да, именно так. И у нас теперь ничья. Мы все в одинаковом положении. Но, что же дальше? Уже не действует никакая логика».

24.

Аргентум белорусских спецслужб сидел в самолёте. А самолёт вылетел из Мозыря на Гаити, в Порт-о-Пренс. Попутчиком его был широко известная в Европе личность – румынский диссидент Михай Лупу. В Румынии он долгое время занимал пост министра финансов, потом ушёл в оппозицию. В Румынии с 2023 года была президентом Нонна Стефанеску, личность противоречивая с неоднозначной биографией. За время её президентства Румыния вышла из Евросоюза и НАТО, в стране были запрещены аборты (кроме случаев прямой угрозы жизни женщины) и однополые браки. Имел место значительный экономический подъём, улучшилось качество жизни населения. Наметился демографический подъём. Но культ личности Нонны и однопартийная система вызывали недовольство передовой и демократической части населения. Создалась оппозиция. Михай Лупу был соратником и другом Нонны, тринадцать лет руководил он министерством финансов в её правительстве. Но, тоже ушёл в оппозицию, приобрёл имидж диссидента, правдолюба, который борется со злом и тиранией. Начались преследования. Он сбежал из страны, и вот сейчас вместе с аргентумом белорусских спецслужб летел на Гаити. И у аргентума и у Лупу в Южной Америке была одна цель: мадам Сов. Оба направлялись к ней. Лупу старательно играл демократа, защитника прав человека, сам же прикидывался угнетённым, обиженным и оскорблённым. Он вёл себя более менее откровенно, ибо знал, что в Белоруссии его поддерживают и отлично понимал с кем он разговаривает. Он не скрывал цель своей поездки: получить средства для свержения «реакционного» режима Стефанеску. Как любая истинная оппозиция он и его единомышленники искали для себя спонсоров, и мадам де Сов была одним из таких вариантов. Аргентум же ехал по вызову самой мадам, он надеялся узнать от неё, где же находится Городов Монтальва и этим поправить своё пошатнувшееся положение на службе. И оба они надеялись увидеть в этой таинственной мадам свою подругу, союзницу и защитницу.

«Не знаю как там у вас Карранса, - говорил экс-министр финансов взволнованным тоном Солженицына, - но Стефанеску ведёт себя, как бывшая зечка. В Румынии сейчас даже не однопартийность, а фактически у власти находится весьма ограниченный круг людей, который практически не меняется и всё решает. От всех прогрессивно мыслящих и инакомыслящих Стефанеску избавляется не всегда гуманными способами. К сожалению, народ этого не понимает и это создаёт трудности в нашей борьбе!». Аргентум как мог успокаивал попутчика:

«Успокойтесь, синьор Лупу. Режим Стефанеску рассыплется и рухнет. Он прогнил и проржавел изнутри. Я слышал, что Стефанеску хочет уйти от власти на покой. Она, говорят, боится повторить историю русского президента Ахматова. Вы помните, как этот национальный герой ушёл в отставку и умер загадочной смертью. А был любимцем русского народа! Хотя девчонке той была не очень-то выгодна его смерть».

«О выгоде не знаю. Но дело это помню хорошо. Давайте сменим тему». Аргентум не заставил себя ждать:

«А союзницу нашу и добрую покровительницу, красавицу мадам де Сов, вы видели, господин министр, или только слышали о ней?».

«Не видел ещё никогда, но наслышан много и о уме, и о красоте, и о богатстве, и о возможностях».

«А я видел много раз!» и аргентум, блаженно развалившись в кресле, начал рассказывать о той, к которой они оба стремились.

А самолёт всё летел и летел над Атлантикой, дальше и дальше на юго-запад. Показавшиеся вдали Гаити, стремительно приближались, и через несколько минут самолёт приземлился в аэропорту сердца Гаити городе Порт-о-Пренс. Новоиспечённые друзья сели в такси и поехали навстречу сбывающимся, по их мнению, желаниям.

Гаити была самой бедной и неблагополучной страной в Южной Америке. Повсюду стояли бедные хижины без водопровода и канализации. На очагах, сложенных из камня, прямо на улице женщины готовили пищу. Мусорные ямы, набитые до предела, не чистились месяцами, поэтому вокруг хижин валялись кучи мусора. Тучи насекомых кружились над ними. Толпы оборванных людей болтались по улицам. Грязные неухоженные дети играли перед хижинами. Какая – то женщина, лет тридцати пяти, одетая очень бедно, но очень красивая, прошла навстречу их машине. Оба пассажира заметили её почему-то. Они не знали, что это была Сюзанна Шантфлери, которая через двадцать лет станет в 2059 году президентом Гаити. И тогда начнётся в истории Гаити самая героическая эпоха. Но сейчас до всего этого было очень далеко. Ни аргентум, ни экс-министр просто не могли знать об этом, как, впрочем, и все остальные люди. Машина въехала в районы богатейших людей планеты: роскошные замки соревновались друг с другом по красоте и изяществу. Их архитектура была хотя и смешанной, но привлекала и ласкала глаз разнообразием. Скромное такси среди новейших образцов автомобилестроения выглядело золушкой на королевском балу. Таков был контраст между богатыми и бедными на острове. А среднего класса там, можно сказать, и вовсе не бывало. Машина остановилась около шикарного трёхэтажного строения. Их встречал сверкающий манерами и внешним видом дворецкий мадам де Сов.

«У неё же дворец находится на Черепашьем острове, но никак не здесь» шепнул экс - министр финансов своему попутчику. Аргентум разъяснил ему, что это резиденция для приёма в Порт-о-Пренсе, на Черепашьем острове она живёт, и туда приглашаются самые близкие и надёжные друзья и соратники. Они пока не входят в состав таких лиц, поэтому их принимают здесь. Остров хорошо охраняется и попасть туда без приглашения практически невозможно. Войдя в холл, они сдали охране личные вещи, а затем прошли через небольшой коридор, в котором аргентум заметил устройство для обнаружения металла, хорошо замаскированное и для непрофессионала незаметное. Оружия и взрывчатки у них не было, поэтому они благополучно миновали этот тайных досмотр. Теперь они вошли в роскошную приёмную залу, их усадили в удобные кресла, принесли фрукты, предложили кофе и попросили ждать. Ждали минут пятнадцать. Время ожидания зависело от статуса: чем меньше время ожидания, тем выше статус принимаемого. Наконец, вздрогнул колокольчик, и из одной из дверей появилась она, великолепная, роскошно одетая всемогущая мадам де Сов.

«Ну, здравствуйте, господа! Надеюсь, что путешествие по воздуху не утомило вас?». После обычных приветствий и комплиментов, принятых в таком случае, мадам обратилась к экс министру финансов:

«Дорогой синьор диссидент, и всё-таки я вижу, что вы очень устали. Не только от перелёта, нет. Ваша деятельность на родине была столь активна, что вам необходим отдых. Вы, конечно, просите у меня политическое убежище. Вот оно, это убежище в вашем полном распоряжении. Вы можете здесь жить хоть всю свою оставшуюся жизнь, я выделю вам апартаменты в западном крыле этого дворца и полный пансион. У меня достаточно места и вы не стесните меня. Да я и редко здесь бываю».

«Мадам, я представляю многотысячную оппозицию кровавому режиму Стефанеску и я не думаю об отдыхе. Вы – защитница всех, а мы защитники румынского народа, готовые отдать свои жизни за свободу Отечества. Мы серьёзная организация, среди нас много военных специалистов, но мы безоружны. Мадам, мы безоружны! А что можно сделать, не имея вооружения. Ничего! Мадам нам нужны средства для борьбы с тоталитаризмом. Для этого я здесь!» Мадам де Сов выслушала пламенную речь представителя народного гнева и… любезно пригласила гостей к столу. Их ожидал богато накрытый стол. Поздравления, тосты и оды в адрес мадам лились рекой. Такой же рекой лились коньяк, выдержанные вина, ну и водочка, конечно. Мадам пела дифирамбы обоим, но при этом выделяла Михая Лупу, сравнивая его с Солженицыным и предлагая написать книгу о зверствах режима Стефанеску. О материальной помощи движению она промолчала. «Пока молчит, а потом даст» - думал и надеялся Михай Лупу.

Имитируя заботливую подругу, мадам пропела:

«Я думаю, что мсье Лупу успокоился и некоторое время может обойтись без нашего общества, а вы, - она обратилась к аргентуму, - не составите ли мне компанию, я хочу выйти в сад и обсудить нашу личную проблему наедине. Это очень важно для нас обоих, не так ли мой друг?». Вдвоём вышли они в сад обсуждать проблему под названием «Городов».

«Есть у нас общее дело, милый мальчик. Кто ещё теперь знает обо мне?» - пропела мадам де Сов.

«Я не выдал вас своему шефу. Шеф подозревает о наших взаимоотношениях, но я сумел убедить его, что это неправда. Думаю, что он мне поверил. Я был очень убедителен, мадам. Даже если меня будут пытать, я никогда и никому вас не выдам. Вы – богатая и могучая, но я знаю, какая вы чувствительная и нежная и я всегда очень за вас беспокоюсь. За вас тревожусь я, а не за себя. Себя, полунищего аргентума, мне нисколько не жалко. Нет у меня, кроме вас, никого на свете. Вы должны меня понять. Я жизнью вам обязан».

«Не беспокойтесь, мой милый, ничего вы мне не должны, - томно сказала де Сов, - А ваш шеф скоро многое поймёт, ему помогут понять мои люди, и тоже к нам присоединится. Мы все будем единым целым. Разве вы не хотите этого?».

«Конечно, хочу. Но скажите, где же теперь Городов?». И мадам стала говорить с большим волнением и отвлечёнными фразами. И аргентум стал забывать, о чём спросил. Так она умела говорить и так действовала на него. Эту манеру разговора аргентум отлично знал. Он вздохнул и стал слушать.

Спецслужбы Перу продолжали активную работу по поиску пропавшего академика, но профессору Ривере пришлось прекратить сейчас своё активное участие в его поисках и разобраться с доставшейся ему недвижимостью, которая упала ему буквально с неба. Вместе с ним временный отпуск получил и камергер Феликс Руэда. И вот они в Лиме. Дом фармацевтического магната и уголовного преступника Дортикоса, арестованного в октябре 2039 года и умершего на допросе, был конфискован правительством и передан в собственность профессору Алехандро Ривере за заслуги перед Отечеством в области науки, патриотизм и участие в секретной компании по освобождению академика Городова. Заслуги камергера Феликса Руэда тоже не остались без внимания.

«Пройдя мимо сего дома, - высокопарно начал излагать своё восхищение домом камергер Феликс Руэда, который вместе с профессором приехал осмотреть богатый подарок правительства, - а тем более, войдя во внутрь, думаешь, что это и есть то мифическое легендарное Эльдорадо, которое в 16 – 18 веках так упорно искали у нас в Перу испанские конкистадоры и все другие европейцы!»

«Всё это так, - отвечал Ривера, - но я не могу поверить, неужели этот дом, дворец теперь мой. Не верится просто в это. Такой богатый дворец! Немыслимо! Непостижимо! Я, всегда едва сводивший концы с концами, чтобы прокормить и одеть свою большую семью. Я, который с детства рос в бедности и не знал, что такое отдых и развлечения. Ну не верю я своему счастью. И богатству! И отчего же досталось это всё именно, обязательно мне. Мне, а не кому - то другому. Городов отдал мне свою премию, правительство подарило дворец. Чем заслужил я такую щедрость?»

Это было демократично и справедливо. Такой дорогой мебели, одежды, посуды Ривера никогда в своей жизни не видел, даже в кино или по Интернету. В доме было много вещей, посуды и одежды. Правительство предоставляет родственникам репрессированного возможность забрать любые личные вещи, вещей же было у семьи Дортикоса так много, что и родственникам досталось и с аукциона распродано не мало и почти половина их досталась профессору Ривере. Всё поражало профессора красотой, великолепием, изысканностью, богатой отделкой.

«Больше половины самой лучшей мебели вывезено для продажи в пользу государства, - сказал камергер, - говорят, вывозили и на микроавтобусах и на автофургонах. Но нас, обывателей, у которых ничего подобного никогда не было, поражает и оставшееся, как сказочное и не доступное простому человеку. И всё это, конечно, нравится вам? Что скажете, профессор?». Ривера испытывал смешанные чувства. Всё было красиво и великолепно, но что-то зловещее, как-бы пряталось в углах и тёмных закоулках, что-то угнетало душу изнутри, неосознанно. Было красиво, но не слишком уютно и не совсем комфортно, как на первый взгляд. Этим профессор и поделился с камергером.

«Я знал, что так именно и будет, - усмехнулся в ответ камергер, - здесь, в этом самом доме, жил такой моральный урод, который глумился над зверски убитыми, ещё не родившимися младенцами!

«Как, как такое возможно? Я ничего подобного никогда не слышал, - дрожащим голосом спросил изумлённый Ривера».

«Вы, профессор, учёный и по роду своей деятельности удалены от общественной жизни. Витаете в идеях, формулах, экспериментах. А я работаю в самых грязных сферах жизни, поэтому знаю больше вас. Этот фармамагнат использовал человеческие зародыши для создания кремов и лекарств, их толкли в ступках, растворяли в кислоте. А ведь зародыш после аборта ещё жив какое-то время. Для экспериментов нужны были именно живые зародыши. Его люди уговаривали женщин делать аборты, ссылаясь на их как-бы нездоровье. Причем аборт, чтобы сохранить младенца живым делался без обезболивания и, как можно быстрее. Была создана целая индустрия. Зародыши поступали в специальных контейнерах. Вот таким людоедством, каннибализмом занимался хозяин этого дома. И другие, поневоле, становились такими же. Жили когда-то очень давно на территории нашей страны, ещё задолго до Инков, людоеды. Но они употребляли в пищу людей из других враждебных племён. А эти над своими же издевались. Хуже тех далёких предков были. Но дом не виноват, он преступлений не совершал и благодаря вашей позитивной энергии весь негатив этого дома развеется. Кроме того, здесь просто люди жили, а для опытов и производства имелись специальные лаборатории».

«Я очень на это надеюсь. Я материалист, и в мистику не верю. Всё будет хорошо». Настроение их как-то сразу изменилось, им стало легко и весело. Камергер хитро улыбнулся и сказал:

«Профессор, а не заглянуть ли нам в их спальню! Там нарядов синьоры Дортикос, наверное, как в музее, и нам нужно их посмотреть. Теперь они твоей жене принадлежат. Не будем медлить с этим. Вам интересно тоже, должно быть». Они поднялись по дубовой витой лестнице на третий этаж, где в южном крыле располагались спальни хозяев, а в северном – для гостей. Всё было там также богато и красиво, как и во всём доме. Гардеробная синьоры находилась в отдельной комнате. Шкафы-купе располагались вдоль трёх стен, в четвёртую стену было вмонтировано огромное, от пола до потолка, зеркало, типа трёхстворчатого трюмо. Синьора могла видеть себя, таким образом, и с боков и сзади. Небольшая дверь вела в такую же смежную комнату, где в таких же шкафах расположилась обувь хозяйки. Друзья стали вместе смотреть на это великолепие. Одежда синьоры была роскошная, отделанная золотом, бриллиантами, тонкими кружевами. Бутафории не было. Всё натуральное и очень дорогое. Платья были самые разнообразные: длинные, бальные, откровенные, сексуальные, гламурные, спортивные. В них синьора Дортикос, наверное, соблазняла своего богатейшего и горячо любимого мужа, которому сейчас ничего этого уже не было нужно.

Ривера вздрогнул: он вдруг ощутил, что от нарядов синьоры Дортикос веет, исходит такой ненавистью и любовью, пороком и невинностью одновременно, причём в невероятных концентрациях. У него перехватило дыхание, стало не хватать воздуха Невольно опустился он в кресло, прижал руку к сердцу, ему было плохо. Камергер заметил это, быстро принёс воды, нашатырного спирта и открыл окно. Через три минуты профессору стало лучше, и он пробормотал, как бы про себя: «Ничего страшного. Но от жены моей иногда исходит, веет тем же самым примерно. Иногда она бывает просто невыносима. Наверное, она не откажется носить эти наряды, и я подарю их своей жене. Они ей очень подойдут. Да и она такие любит очень, такие цвета, такие формы. Я знаю, что ей давно хотелось иметь что – либо подобное, но у меня не хватало средств на такие дорогие покупки». Они продолжали осмотр дома, рассматривая каждый уголок. В одной из комнат увидели они много детских вещей: пелёнки и распашонки, пинетки и ползунки. Стояла здесь детская кроватка и коляска для грудничка. Всё было так же дорого и безупречно красиво. И это вызвало новый шквал удивления, как у камергера, так и у профессора, так как они прекрасно знали, какое отношение было ко всем маленьким детям у «доброго» синьора Порфирио Дортикоса.

«Вот этого я как раз не ожидал здесь увидеть, - воскликнул Ривера, - откуда здесь взялись эти вещи? Откуда же?»

«Да, у Дортикоса детей сроду не было, - также удивился камергер, - видимо он ещё придумал забаву такую себе, какую только не понять нормальным людям!».

«Но, тут ещё была и жена, - вставил мысль Ривера, - она тоже что-то придумывала. Тоже как-то развлекалась, изощрялась по своему, наверное?»

«Какие у Дортикоса дети? Его профессия была – убивать их, делать из них лекарства, «полезные» биодобавки, вовлекая народ перуанский в каннибализм, людоедство. Разве можно всё это совместить с отцовством? Конечно, нельзя. Как он мог кого-то любить? Каких то детей. Это исключено. Слава Богу, что весь этот кошмар уже в прошлом. Что будем с этим делать дальше, профессор?».

«А ничего не будем мы дальше делать, - весело сказал Ривера, - все эти распашонки и пелёнки мне как раз очень нужны. Моя жена на пятом месяце и у меня скоро родится четвёртый ребёнок. И ему крупно повезло в жизни, такого белья не многие имели в жизни». А камергер рассуждал дальше:

«Дом такой большой, вам, наверное, придётся завести прислугу, чтобы держать его в надлежащем порядке, и няню за детьми ухаживать. А, кстати, сколько вы ещё хотите детей иметь? Если не секрет».

«А сколько Бог даст. В этом доме столько комнат, территории хватит абсолютно на всех. Я не богатый человек, но честный. Чем больше будет детей, тем больше буду работать, чтобы без наследства не оставить никого. Главное, о жилье теперь заботиться не надо. Есть. С неба упало. А за жильё у меня душа больше всего болела. А вот няня нам не нужна, как раз. Самая лучшая няня – мать собственная, то есть жена моя. И никто больше другой. С уборкой дома и готовкой ей одной справиться будет трудновато, но у меня младшей девочке Елене скоро по десять лет будет, вот она и будет помогать матери по хозяйству и за младшеньким приглядывать. Это для неё очень полезно будет. Замуж не стыдно будет выдавать. Не сомневайтесь всё сделаем как надо, нас богатство не испортит, лодырей среди моих предков не было и не будет.

Ещё долго они бродили по дому, философствовали и размышляли о жизни. «Вот я думаю, - говорил Ривера, - как в жизни многое изменяется. Вот был синьор Дортикос таким богатым и могущественным олигархом, а сейчас?».

«Синьору Дортикосу теперь не нужны ничьи деньги, дома, пелёнки и жёны. Он давно находится в ином мире и перед Богом отвечает за свои дела на земле. Вы, профессор, по наивности своей, наверное, думаете, что то, что вы видите перед собой и есть всё имущество его? Нет! Это даже не половина. Это маленькая крупица, маленькая частичка золотого айсберга господина Дортикоса. Большая часть его состояния находиться в надёжном наднациональном банке в старой Европе, где-нибудь в Базеле или Цюрихе. Там у большинства олигархов основная часть состояния заложена, и ни один президент, ни один самый тоталитарный диктатор не может его оттуда конфисковать. Олигарха раскулачить вообще нельзя, физически невозможно. Владельцы банков такую систему придумали, чтобы миром управлять. Люди говорят, что Карранса раскулачила олигархов. Это выражение абсолютно неправильно. Не будьте, профессор, таким наивным. Не верьте либералам «защитникам человеческих прав» из Страсбурга и Гааги. Всё это чушь, так не сделаешь. Олигарх часто бывает могущественнее любого премьера или президента. Вы неужели думаете, профессор, что жена Дортикоса сейчас сидит в фавеле и глотает крек, колет оксидадо на одной линии с безрубашечниками? Нет, это не так, профессор. Синьора Дортикос сейчас где-нибудь в старой Европе в личном замке скучает, или в фешенебельном, «под старину» ресторане Парижа или Брюсселя ест и пьёт самую дорогую пищу которая среднему европейцу не по карману. А ещё лучше в Монако, в казино Монте – Карло она проигрывает пару миллиончиков, чтобы «заглушить тоску» о покойном муже». Вы, профессор, нашли за кого беспокоится. Она прекрасно устроится в жизни и разберётся без нас во всём. О ней здесь плакать не надо». Этот монолог камергера просветил, не разбирающегося в политике и экономике экспериментатора и учёного, профессора Риверу и он, успокоившись, стал прикидывать где мысленно, а где вслух, как он обставит свой новый дом. Он решил, где будет спальня его с женой, где гостиная, где комнаты детей. Когда они вошли в кабинет Дортикоса, камергер воскликнул:

«А это бывший кабинет господина Дортикоса. Он должен стать вашим кабинетом. Он так удобен и хорошо обставлен. Не надо устраивать здесь ничего больше». Ривера согласился с Феликсом в этом вопросе, и продолжал мечтать:

«В этом доме я отлично отмечу наступающий новый 2040 год!».

«Отлично! Вам здорово повезло. Отмечать новый год в таком шикарном доме. А как повезло вашему четвёртому ребёнку, родиться в таких роскошных апартаментах. Крупно повезло. Я очень рад за вас, потому что вы бессеребренник и достойны этого дома. Вы работаете на государство и для нашего государства и это государство вас отметило и отблагодарило!»

«Спасибо, мой друг на добром слове, - растроганно ответил Ривера, - на новый год и новоселье в этом доме соберутся все мои друзья. А вы будете самым первым приглашённым. И так хочется, чтобы за нашим новогодним столом с нами был мой незабвенный друг и учитель Городов Монтальва!»

25.

«Так, как называется этот поезд: «Киров – Белгород» или Киров – Белград», скажите, пожалуйста».

«Поезд называется «Киров - Белград». Именно так, госпожа. Так, что же дальше? Я вас внимательно слушаю, госпожа».

«Он едет в Белград?»

«Да, поезд едет в Сербию, на Балканы. На юг, то есть, едет. Но, госпожа, имейте ввиду, сейчас зима, какая погода видите сами. Самолёты сейчас в Сербию не летают из-за метелей, поэтому желающих уехать поездом очень много. Мест осталось очень мало».

«Подыщите, пожалуйста, что–нибудь поприличнее и комфортное для меня».

«Сожалею, но все свободные места в плацкартном вагоне. В спальном вагоне только одно, но оно верхнее, госпожа и дорогое. И поторопитесь, ведь поезд подойдёт через пятнадцать минут, а стоянка всего восемь минут. Так покупаете или нет? Давайте деньги и паспорт. Получите билет, госпожа».

«Спасибо».

«Не за что. До свидания».

Поезд прибыл, посадка не заняла много времени, Оксана Пепел заняла своё место и через некоторое время поезд тронулся. Стояла глухая ночь, очень тёмная, вьюжная, декабрьская. Всю дорогу Оксана, в основном спала и через двадцать часов она уже вышла на вокзале в Белграде. А немного погодя она шла по улице сербской столицы. Шла и думала о Сургутской Деве. О ней она часто думала в последнее время. Оксана Пепел была на шесть лет старше Сургутской Девы и они были не столько подругами, сколько соперницами, конкурентками. Оксану возмущало то, что Сургутской Деве достаётся народная слава и народная любовь, Всероссийская известность. И это казалось Оксане несправедливо по отношению к ней. И Оксана Пепел была очень недовольна этой несправедливостью: «Отчего же так, - думала сейчас Оксана, - вроде я и хожу и езжу не меньше, чем она. Даже, пожалуй, больше. Также как она бываю в «горячих» точках. Я изъездила, например от начала до конца, вдоль и поперёк восставшую Украину, пылающую Индонезию, была в Ливии, везде подвергала опасности свою жизнь. И мои публикации всегда не меньше, чем у неё актуальные и бескомпромиссные. Но всё ей. Но я не уступлю. Белград, Сербия – всё это бывшая Югославия – место очень неспокойное и нестабильное. Конечно, не сравнится с пылающей Индонезией. Но я здесь, по ходу своего заданного редакцией журналистского расследования, постараюсь раскопать «темку с перцем». Я всегда натыкаюсь, мне всегда везёт на случайности. Конечно, Сургутская Дева сдаёт позиции уже. Она же деградирует. Ну, по крайней мере начала деградировать. Я сама видела её, не помню когда с банкой пива. Спивается, значит. И, наверное, она где-то втайне от всех Транссибирку глушит. Чтобы никто её не видел. Я знаю, что лучше её намного и гораздо умнее. Посмотрим кто кого! Дева!» И вот с такими мыслями шла Пепел по Белграду, подзадоривая саму себя. Кривая журналистского расследования вела её постепенно и медленно, но верно в Белградский Главный Военный Госпиталь. И там она сразу же нашла то, что очень искала – сенсацию! Сюда только что, сию минуту привезли нового пациента. Это был один из самых тяжелейших случаев не только в жизни Оксаны, но и у хирургов, которые встретили каталку больного.

Дата добавления: 2015-08-17