Посвящается семье к-ных 10 страница

И Ибаньес выложил перед президентом техническое описание величайшего открытия века. Президент был поражен, Ибаньес светился гордостью. Оба решили привлечь для консультации ученых и продумать возможность легализации проекта.

Когда на другой день, в полдень, Ибаньес пришел в свой кабинет, в приемной его уже дожидался профессор Камеристория, который был очень напуган вызовом к главе правительства, он просто не знал зачем его призвали к такому высокому начальству. И поэтому, войдя в кабинет, сразу же заговорил дрожащим голосом: «Зачем вы меня вызвали, господин вице-президент? Что я такого сделал? Вы меня еще ни разу так не отмечали!».

«Сейчас отметим, - со смехом сказал Ибаньес, - я поздравляю вас, синьор Камеристория, вы автор вот этого научного открытия! С этой минуты сей научный труд принадлежит вам. Вы совершили с этой минуты открытие века и стали автором исключительно важного для нашей страны метода. С этими словами Ибаньес передал испуганному Камеристории научную разработку метода получения дизельного топлива из растительных масел. Когда ученый стал читать документы, то сразу понял, что это открытие принадлежит пропавшему без вести академику Городову. Его заставляют присвоить себе чужое открытие!

«Не - ет, - закричал испуганно Камеристория, не - ет, даже если бы вы были самим Пиночетом, я бы все равно не смог присвоить себе это открытие. Это труд, ныне возможно покойного, моего коллеги дона Ипполито. Где он сейчас? Неизвестно. Я не хочу присваивать себе чужое открытие. Это подло, мерзко, низко! Вы заставляете меня это сделать, совершить такое мерзкое преступление. Мне стыдно перед доном Ипполито. В это момент Камеристория вспомнил ту самую научную конференцию в Сургутском университете в позапрошлом году. Там, когда на берегу Оби собрались почти все ученые из Южной Америки. И тогда он был только в нескольких шагах от академика Городова, которого уважал и почитал, как ученого и человека. Камеристория всегда считал себя бездырем и шарлатаном, по сравнению с академиком. И сейчас никак не мог прийти в себя после сделанного ему предложения. Но Ибаньес быстро привел его в чувство, ласково убеждая, что способ Камеристории будет освещаться в прессе, как более прогрессивный, совершенный и дешевый. Пресса постарается, успокаивал вице-президент. Камеристория стоял на своем, называя проект подлым и низким. Но главный козырь Ибаньес еще не выложил перед ученым. И теперь приготовился идти с него: «Вы делаете это, - мягко заговорил он, - не ради денег и славы, а во благо своего Отечества. Вы же патриот. Патриот ничего не пожалеет на благо своей родины. Вы делаете это для всего чилийского народа. Вы это понимаете? Да. Если бы вы сделали это ради своей карьеры, для своей личной славы, то тогда было бы другое дело. Но сейчас это просто надо сделать». Несчастный Камеристория был сломлен: «Ладно, я все сделаю, что вы мне приказываете. Но я всегда буду считать себя подлецом, предателем, мразью и бездарностью. Я никогда не верну себе после этого элементарного самоуважения!». Вспомнили Городова. Где он только сейчас находится? Ибаньес тайно надеялся, что академика давно нет в живых, и продолжал успокаивать почти больного, еле живого Камеристорию.

«Ладно, я всё сделаю, что вы приказываете мне. Но, после этого я никогда не верну своего самоуважения».

Ибаньес очень долго его успокаивал, говоря снова, что всё это делается на благо Отечества: «ведь Городова сейчас нет, он умер, может очень даже трагически, а вы просто изобрели более экономичный способ получения углеводородов».

«Главная из восьмерых, - быстро проговорил скороговоркой, задыхаясь, несчастный профессор Камеристория, - несёт отбитую у девятой селезёнку, на обед своему ребёнку дебилу. Верно было тогда сказано! Да, вы отняли же тогда у него все его труды, то есть его главный жизненный труд и цинично присвоили его мне! Это цинизм, это попирание всего святого. Это позор!».

«Какие-то, как вы выражаетесь имбицилы, дебилы, а по моим понятиям хулиганы или бандиты, - с насмешкой, как – будто ничего не поняв, проговорил вице-президент Ибаньес, - отбили у вас селезёнку, синьор профессор? Но это безобразие не останется без наказания, мы обязательно найдём этих уродов и они будут наказаны по всей строгости наших законов. А вам будет выплачена значительная сумма на лечение от государства и от них, они возместят за физический ущерб, нанесённый вашему здоровью, профессор».

«Нет, - сказал горько, но бодро Камеристория, - нет, синьор вице-президент, у меня с селезёнкой всё в порядке, она на месте! Это только метафора, аллегория. Есть такое понятие в лингвистике!».

«Тогда понятно, - сказал Ибаньес уже более строго и жёстко, - но знаете ли вы, что так пререкаясь своими метафорами, вы делаете это только себе во вред. Только обостряете накопившееся к вам недоверие!».

Камеристория сразу как-то поник и тихо промямлил (он был трус с детства): «Какое недоверие? Как это понять?»

«А очень просто! – Ибаньес говорил теперь очень строго, - знаете ли вы, синьор профессор, что ваш дядя, младший брат вашей матери был секретарём минобороны в пиночетовской хунте? Ах, вы этого не знаете? И как вы забыли его турецкий, стамбульский адрес: проспект Роксоланы – Хуррем, 199? Очень интересно, надо вам сказать. Интересно не только для вас, но и для наших служб безопасности!».

Ну и закончилась эта сцена тем, что сломленный профессор Камеристория согласился присвоить себе изобретение, «умершего или убитого» синьора Городова – Монтальвы.

Прошло несколько дней, несчастный Камеристория не находил себе места. Он находился в глубочайшей депрессии, непрестанно глотал антидепрессанты, был словно во сне. Полностью потеряв вкус к жизни, профессор не мог ни работать, ни есть, ни спать. Выражаясь научным языком, он вообще потерял самоидентификацию. Пока, наконец, всё не выяснилось и не встало на свои места: однажды ночью, выпив несколько стаканчиков ямайского рома для самоуспокоения, достал он папку с материалами изобретения Городова, переданную ему Ибаньесом и стал её листать. Изучая главный труд глубокоуважаемого им академика Городова, внимательно всматриваясь в описание химических процессов, Камеристория вдруг увидел много нестыковок: «Нет, такой реакции не может быть! А этот процесс вообще невозможен при такой высокой температуре. Нестыковки так хорошо спрятаны среди множества формул, что говорят только о том, что сделаны они специально. Это - фальшивка. Это – не изобретение дона Ипполито!». Камеристория ещё несколько раз просмотрел описание изобретения и убедился в том, что он прав. Это фальшивка, конечно, но что сейчас делать? Камеристория очень обрадовался своему «открытию», но в то же время был в смятении. Он не знал, как поступить правильно: немедленно доложить Ибаньесу или повременить с этим. Немного успокоившись, Камеристория решил, что всё это рано или поздно данный факт станет известен заинтересованным лицам, а сейчас пока лучше промолчать. И вдруг, каким-то шестым чувством, Камеристория почувствовал, что дон Ипполито не погиб и не умер, а смерть его - это опять выдумка, которая некоторым людям нужна и выгодна.

Тогда Камеристория повеселел и взбодрился, настроение его поднялось.

«Главная из восьми несёт отбитую у девятой селезёнку на обед своему ребёнку – дебилу, - весело Камеристория бормотал эту загадочную и странную метафору, - но ко мне это не относится. Не я это. Но, то что дон Ипполито жив, я чувствую это каким-то шестым чувством и никто меня не убедит в обратном, никто не оспорит меня на сию тему никогда и нигде, хотя доказательств у меня нет, да и не будет». Так говорил он про себя и радовался, что не придётся «воровать изобретение» и совсем не думал о себе и о возможных последствиях случившегося. Было уже три часа ночи и пора было ложиться спать, что профессор Камеристория и сделал. Но спать он лёг довольный и удовлетворённый.

Порфироносному дону Амброзио теперь никак не давала покоя его бывшая жена. С ней, конечно, он замучился: она являлась ему постоянно в снах и видениях и это был настоящий кошмар! И когда сейчас дон Амброзио вспоминал, как он жил тогда со своей женой, теперешней мадам де Сов, он просто не мог понять, как же тогда всё получилось. Дон Амброзио сейчас удивлялся, как он позволил себе полностью ей подчиниться и делать всё, что она найдёт нужным. Он думал сейчас, что тогда, тридцать лет назад, всё могло бы быть по другому и не было бы в их семье той самой страшной и странной войны. Тогда, когда бабушка Роза почти что даром выиграла новую квартиру, дон Амброзио вернулся из Палестины. И бабушка и внук были едины в мнении, что мать Амброзио и она же дочь Розы – Елена не должна была въехать с ними в новую квартиру. Елена вела беспорядочную жизнь, беспробудно пила с постоянными собутыльниками – гаитянами и с членами своей семьи совершенно не считалась. Желание обоих было фантастично и нереально: бабушка и сын хотели, чтобы Елена Карранса помирилась и ушла жить к своему мужу и восстановила семью. И сейчас дон Амброзио раздумывал, до чего же странным человеком был её муж, его отец. Он готов был принять Елену такой, какая она была, понять, простить за все измены, попойки, дружбу с гаитянами. Тогда и было бы так, если бы не мадам де Сов.... Она всё разом испортила и разразилась вот эта самая страшная и странная война. Вот уже тридцать лет он находиться от своей бывшей жены на несколько тысяч километров, но почему же, независимо от времени и расстояния, она преследует его, как тяжёлая болезнь или бред. Вот он заснул и ему приснился страшный сон: в его комнату врывается молочно-белый и абсолютно непрозрачный густой туман и быстро заволакивает все углы, все предметы в комнате. Из тумана медленно выделяется стройная женская фигура в белом одеянии. Ног у неё не видно, но голова тоже покрыта белым покрывалом, поверх которой сверкает драгоценными камнями искусная корона. Лицо её чрезвычайно бледно. Дон Амброзио узнаёт в ней свою бывшую красавицу жену, ныне мадам де Сов. Она медленно подходит, к лежащему Амброзио, кладёт на его лоб свою ледяную руку и говорит:

«Ты – дитя моё! И ты же муж мой!».

«Не-еет, закричал дон Амрозио – не-еет», и тут же проснулся в страхе и холодном поту. Он долго не мог успокоиться, когда пришёл в себя, снова и снова возвращался мыслью к страшному видению: «Дитя, муж – что это за чушь? Она издевается надо мною, так что ли? Но я не позволю ей этого! Я…» и вдруг он вспомнил, что это был всего лишь только сон, бред. Но на душе его было неспокойно, а на сердце – тахикардия. В это время и пришёл к нему Хорхе Ибаргурен. Он издал очень скандальную статью о только что убитом чилийском писателе Эдуардо Асокаре и ожидал триумфа на всём южно-американском континенте. Порфироносный дон Амброзио предупредил своего друга, что с такой вот скандальной статьёй луше не показываться сейчас в Чили: «Не простят тебя, Хорхе, за такое заявление поклонники покойного Асокара. Они порвут тебя, Хорхе, порвут в прямом смысле!».

«Ну и не поеду, - ответил Хорхе, - и не хочу, и вообще ехать туда не собираюсь! Но я всегда буду оставаться, держаться только при своём мнении!».

«Но ведь ты просто оскорбил такого авторитета, нынешнего…………, метафорически говоря, разбил его икону! Для многих чилийцев Асокар был идолом, больше всякой рок-звезды. Про покойников обычно говорят только или хорошее или ничего, а ты вот как: не успел остыть ещё он, а у тебя на него компромат целый смеется. Ну ты в плане этом вообще специалист».

«От того, что я писатель, - жёстко и даже мерзко сказал Хорхе, - я имею право не просто критиковать, но даже мешать с грязью другого писателя. Только лишь писатель имеет на это право! Писатель больше всех разбирается в творчестве и душе других писателей и только он видит в них то, что скрыто от глаз восторженных читателей. Журналисты тоже не понимают в этом ничего. Вот о де Орденесе все говорят, что он поэт номер один в Мексике. А я вот ничего не могу о нём хорошего сказать. Вот так!» Хорхе Ибаргурен был таким и для него все современные писатели и поэты были плохими. Умерших классиков он не трогал. Электорат был для него быдло, мусор и безрубашечники. Внутри себя и нынешнюю президентскую семью Карранса он считал выскочками, но у него хватало ума не заявлять об этом вслух.

«Ты не про кого и никогда не говорил хорошо. У тебя все люди уроды, все писатели - писаки, поэты – стихоплёты. Все плохие, кроме тебя, любимого. Но тебя нельзя никак исправить. Таким ты был, таким ты и всегда останешься».

Но, не успели они договорить, раздался сигнал компьютера, и почти сразу же на скайпе появилась мадам де Сов своей собственной персоной, как всегда, нарядная и полуголая. Даже от её изображения на экране компьютера веяло холодом, жеманной любезной жестокостью, тленом, чем-то загробным, мёртвым и неестественным. Злоба, да ещё вперемешку с торжественной радостью, исходила от её прекрасного лица.

«Муж мой дорогой! – так начала она свою старую песню, - я так тоскую по тебе. И я ведь снюсь тебе. И ты мне снишься. Мы встречаемся во сне. Как романтично, как сказочно! Вот в этом сне сегодня я приходила к тебе. Ты так изменился. Я никогда не забуду ни твою мать Елену, ни бабушку Розу. Они мне снятся и сейчас. Какое было тогда время хорошее. Я и сейчас ещё скучаю по тебе, порфироносный дон Амброзио, и по твоей семье. Помнишь, как нам хорошо было? И ещё: меня же не забыл ты! О, муж мой хороший! Я тебя не забываю, и буду всегда помнить, и тосковать по тебе!». И полчаса ещё мадам де Сов смеялась над ними, выдавая мерзости и колкости, издеваясь над доном Амброзио и всей его семьёй. А Хорхе и Амброзио смотрели на неё с нескрываемым отвращением, пока она издевалась и втаптывала порфироносную семью в самую грязь.

«Жена, - жёстко спросил дон Амброзио, - скажи только: где сейчас синьор Городов? Ты ведь знаешь всё. От этого мало толку всё равно будет. Скажи только вот для интереса».

«Я одна знаю только где он, - смеясь, громко проговорила мадам де Сов, - знаю, где дон Ипполито. Только я одна знаю и больше абсолютно никто! Ни белорусы, ни тем более чилийцы, ни этот дурачок Ибаньес со своим шефом Оссорией, ни тем более вы. И твоя младшая сестрица не дойдёт до него, вряд ли его достанет. Вы не знаете, где он!». И захохотала, как вампирша, ведьма из голливудских триллеров. Затем она ещё нашла нужным показать стриптиз своему бывшему мужу, и, сбросив с себя верхнюю одежду, долго ещё кружилась голая перед ним. Дон Амброзио злился, хотел отключить скайп, но почему-то сдержался и сменил тон:

«Куда ты его дела? Ты его спрятала, оказывается. Ты же любишь меня, тоскуешь по мне, навещаешь меня во сне. Я не участвую в поисках академика, я спрашиваю только из интереса!».

«Прощай, дурачок. Я очень люблю тебя. Увидимся во сне. А, может быть, когда-нибудь и в этой жизни». С этими словами она исчезла с экрана. А порфироносный Амброзио и Хорхе сидели перед пустым экраном ошарашенные и потрясённые.

«Как относится к её словам, Хорхе? То ли она нас дезинформирует, то ли говорит правду. Но, как всегда, она чувствует себя победительницей, хвастается своими знаниями. Ей нечего терять и нечего бояться».

Итак, главный вопрос: где же пропавший академик Городов, знаменитый учёный, автор судьбоносного для землян проекта, оставался пока без ответа, и это накаляло всю ситуацию.

23.

«Ничего не понимаю, - говорил Камергер Феликс Руэда, - Это просто никуда же не годится. Ни Городова Монтальвы, ни этой профурсетки - «графини» Эльжбетты. Только машина разбитая, обгоревшая там валяется. Но ни её, ни его и никаких следов, что именно они были в этой машине, нет. Куда же они испарились? Вот загадка! А вы что на это скажете, профессор? Ну, говорите!».

«Может быть, это и не их машина. Автокатастроф всегда было много и машин разбитых таких тоже очень много».

«Нет, - пояснил камергер, - эта машина, по нашим данным принадлежит именно Эльжбетте Каройи и нам известно куда она везла господина Городова. Но куда они делись? На месте аварии мы должны были обнаружить их трупы, или полумёртвых или просто раненых. Или в реанимации. Но их нет нигде. Куда они могли деться?».

Ривера согласился с камергером, для него происшедшее смахивало на фантастику. Но внутри у него было чувство, что Эльжбетта и Городов где-то близко, где-то рядом.

Было утро, метель стихла. Заметно потеплело, снег медленно подтаивал. На дороге валялся разбитый микроавтобус, якобы принадлежащей Эльжбетте. Но она вместе с Городовым куда-то испарилась каким-то чудесным способом! После недолгого рассуждения было решено ехать в тот дом, куда Эльжбетта собиралась спрятать академика. Дом был вычислен уже службой безопасности Перу, которая не бездействовала всё это время. А автокатастрофу, возможно, сымитировали Эльжбетта и её сообщники, сами же пересели в другую машину и поехали туда же, куда запланировали. Итак, камергер и профессор продолжили свой путь.

Аргентум белорусских спецслужб в это же время находился в состоянии не меньшего потрясения. Он ехал в Мозырь, и до него было ещё не близко. Он не знал, что будет говорить своему начальнику. Он не знал даже, где сейчас находится Городов. Он провалил своё задание.

Мозырь стал белорусской столицей ещё в 2019 году, и вот аргентум ехал туда совершенно раздавленный. Он думал сейчас о мадам де Сов, Эльжбетте, Стелле Хокуа и ещё также о Елизавете Лелемико из Наро-Фоминска своей тайной страсти, а может быть и любви. Одно только утешало его, что и перуанцы не знают, где сейчас Городов - Монтальва находится. Значит, между ними и перуанцами вообще ничья получилась. Он сейчас крепко думал, что будет говорить своему начальнику, генерал-ротмистру, там в Мозыре. И кое-что он всё-таки придумал! После этого аргентум успокоился и немного стал приходить в себя. Наконец Мозырь показался на горизонте, аргентум вытянулся, как при команде «смирно», он был холоден и готов к разговору.

В это же самое время Оклей разговаривал с принцем Болгарским Тервелем Круссановым и убеждал его изо всех сил, что они должны быть друзьями до конца:

«Чтобы Украина и Болгария находились всегда в дружественных отношениях, мы с вами должны быть самыми лучшими друзьями. Ты это знать должен. Только так и по - другому нельзя нам».

Но, с адмиралом Милошевским, - сказал тогда принц Тервель, - вы тоже были лучшими друзьями. Но, где же он сейчас? Он сейчас уже погиб, он убит был».

«Кто же это сказал вам, - сказал тогда Оклей очень тревожно, - ну не иначе, как только одна Дева Сургутская. Больше некому говорить такое».

«Причем здесь Сургутская Дева? Об этом знали и говорили многие. И, именно вас обвиняли в убийстве вашего лучшего и близкого друга и соратника адмирала Милашевского. И не для кого это секретом не было. В энциклопедиях, даже самых подробных, имя лучшего друга и убийцы не называют. Доказано не было, но... А кто же тогда убил его, по-вашему?»

«Кто его убил тогда, - сказал Оклей, - это большой и сложный вопрос. Мы были тогда лучшими друзьями? Сначала мы все тогда были лучшими друзьями! Мы были тогда одной бандой, не постесняюсь применить слово, каким называли нас тогда. Но тогда, в середине 20-х годов, между нами и правительством Украины произошёл раскол. Мы стали пожирать и уничтожать друг друга. И Милашевского мог убить любой из его соратников, то есть и из моих тоже. И я тоже чудом остался жив. Вот так, кесаревич».

«Где же сейчас эти ваши соратники, члены одной банды, как говорят вы? Где выжившие?

«Одни в могилах, другие в местах не столь отдалённых, третьи в бегах, скрываются на Канарах, Бермудах. Но основная масса и сейчас занимает достаточно высокие должности в теперешнем правительстве Украины! Вот вернёмся к Милашевскому, теперь покойному. Меня тогда обвинили в его убийстве, но также могло сложиться наоборот: его могли обвинить в убийстве меня или кого-нибудь там другого».

«Понятно, - задумчиво проговорил принц, - но это дела прошлые. Мёртвых уже не вернуть к жизни, не лучше ли сейчас о живых подумать. Не так ли? Ни в одном ещё правительстве и никогда не было закадычных друзей. Все они рано или поздно становятся по разные стороны баррикад. Это было всегда. Ничего не поделаешь тут».

Оклей поддержал тему: «А сейчас в России тоже незаметно, но глухо намечается аналогичный раскол. В правительстве. Ты знаешь это?»

«Много наслышан, - подтвердил Принц Круссанов, - раскол довольно уже заметный. Делиева, Колесникова, Анциферова скоро, может быть, осудят. Ходят слухи, что именно они убили президента Ахматова, медленно травили через его последнюю молодую возлюбленную, выпускницу Наро-Фоминского Женского Лицея. История там очень тёмная. Но вот у нас, в Болгарии, многие склоняются к тому, что Ахматов умер не своей смертью, что его отравили. Как-то странно он умер. Из красивого крепкого старика превратился в дряхлую развалину. Скорее всего, что здесь что-то не так».

«Про это, - вставил Оклей, - отдельный разговор. Тут далеко можно зайти. И не только зайти, но и неприятностей по полной программе получить от своего правительства. Вам это не грозит, а мне следует быть осторожным. Вы меня поняли? Давайте закроем эту тему».

Кесаревич понял и перевёл разговор в другое русло: «Меня интересуют дела и здесь, в Перу. В частности Городов Монтальва. Что известно о нём? Куда его запрятали? И при чём здесь эта самая мадам де Сов?». Оклей откровенно рассказал принцу всё, что знал по этому делу, привёл свои предположения и догадки, высказал надежду, что всё скоро выясниться и встанет на свои места и убеждение, что всё тайное становится рано или поздно явным. Разговор закончился и Принц Болгарский Тервель сделал для себя вывод, что с Оклеем придётся «подружиться», внимательно изучить этого дипломата и быть с ним как можно более осторожным. Как и со всеми другими.

А тем временем аргентум белорусских спецслужб стоял, мрачнее тучи, перед своим шефом генералом-ротмистром:

«Ну и что теперь делать мы будем, - говорил медленно и очень злостно, задыхаясь даже генерал-ротмистр, - провалил ты своё задание. Я давно знаю, что тебе нельзя доверяться. Где же сейчас Городов? Ты зачем же, скажи мне на милость, сначала вывез его в Эквадор, потом в Прибалтику, Польшу, Чехию, Венгрию. Пять стран взбаламутил. Мало того, что ты устроил ему турне по странам Европы, от такого вот твоего действа чуть было не разразился международный скандал с одной из этих стран. Ты думал своей головой, что делал? Ну, что ты уставился на меня, как будто первый раз видишь? Какая была установка? Перевезти синьора Городова Монтальву из Перу сюда, в Мозырь, сразу после похищения. И это ведь ты и только ты придумал, продумал, разработал эту операцию до мельчайших деталей. И ты просил поручить тебе её исполнение. Руководство согласилось с твоим планом. Было распоряжение высшего командования, чтобы никто не вмешивался в исполнение. Никто, кроме тебя и твоего отдела. А ты? Доверился своим бабам, всё им перепоручил. Ладно бы они были специалисты – разведчицы. Нет, он подключил к такому важному делу стриптизёрку - проститутку «графиню» Эльжбетту, полоумную финку Стеллу Хокуа. Не впутал ли ты случайно в эту ответственную операцию свою Лизку Лелемико, эту молдаванскую русскую из Наро-Фоминского Женского Лицея? Ну, и скажи ещё зачем же ты заключил союз с мадам де Сов, довольно сомнительной и, по нашим данным, опасной особой? Что ты там с ней наделал? Быстро отвечай!».

«Нет, - робко промямлил аргентум, который боялся мадам де Сов больше, чем генерал-ротмистра, - она вообще здесь не при чём. Не беспокойтесь, господин генерал-ротмистр. Её я не подключал к операции. А про Городова, то есть где он сейчас, не знают даже спецслужбы Перу, никто из заинтересованных служб не знает. Очевидно вмешательство неизвестных заинтересованных лиц».

«Вот именно этих неизвестных, по долгу своей службы, ты и должен знать. Так, кто они эти неизвестные лица, по-твоему, аргентум? – злобно и ехидно шипел генерал-ротмистр, - говори, да побыстрее, пока я совсем не разозлился. Это, не иначе твоя красавица Лелемико про изобретение Городова и в Молдавию донесла. Это благодаря ей изобретением Городова заинтересовались в Молдавии. Только так и больше никак. Что ты, любимец порочных женщин, мне на это скажешь?»

«Нет, мой шеф, - робко промямлил аргентум, - нет. С Лелемико не встречался я уже два года. Уверяю вас, она не знает ничего. Но всё это, мой шеф, не обошлось без помощи Девы Сургутской. Она же там, в Перу. Проныра она ещё та, на пять метров под землёй «жареное» чует. Есть данные разведки, что какое-то определённое влияние она имеет не только на генерала Кмита, но и на президента Каррансу и даже на некоторых членов её семьи. При упоминании о Деве Сургутской, у генерал-ротмистра пена потекла изо рта, глаза остекленели и несчастный аргентум подумал, что шеф умирает от злости в прямом смысле этого слова. Сургутская Дева была головной болью генерал-ротмистра и, пока она находилась на свободе, он при упоминании о ней, не мог быть спокойным и уравновешенным. Но, как истинный разведчик, генерал-ротмистр не мог поддаваться чувствам, поэтому он сдержался и быстро пришёл в себя:

«Слушай, аргентум, - медленно сквозь зубы процедил он, - сургутская девка – это уже серьёзно. Это не твои вертихвостки. С ней всё дело, с большой степенью вероятности, будет провалено. Особенно если делом этим занимается такой идиот, как ты! Зачем я только доверил его тебе, бабнику и лоботрясу, знал же, что ты ничего не умеешь и провалишь всё по высшему разряду. Над тобой сейчас висит такой дамоклов меч, что из серебра ты можешь превратиться в железо или даже в дерево. Ну придумай что-нибудь, если ты не совсем безнадёжный».

Аргентум пытался разгрести ситуацию, обещал разобраться с Девой, найти Городова, исправить все свои ошибки и так далее и тому подобное. Но все его старания были напрасны. Генерал-ротмистр был неумолим в своём решении отстранить его от дел. Он кричал:

«Я тебя прекрасно знаю, ты ничего не сделаешь по делу Городова, а о Сургутской Деве не беспокойся. На неё точат зубы и Моссад и ЦРУ. А там работают специалисты, а не тупорылые, как ты идиоты. Я сам свяжусь с российским МИДом. Мы с Носковым друзья. У меня достаточно интересной для них информации, которой хватит, чтобы её арестовать». Затем взбешенный генерал-ротмистр объявил об отстранении аргентума от дел: «Всё, ты свободен. Операцию по Городову лично провожу я. Может я подумаю, как тебя реабилитировать, может ты мне ещё понадобишься. Пока свободен».

«Но, шеф!».

«Быстро вон отсюда, а то уволю, не доводи меня до точки кипения!».

И вот, спустя несколько минут, аргентум шёл по Мозырю абсолютно раздавленный, разбитый, почти что убитый, придавленный ниже плинтуса. Ничего ему было не интересно, он быстро шёл и ничего вокруг себя не видел. Снег медленно падал на его лицо, но он не чувствовал этого. Когда аргентум, наконец, опомнился, то увидел себя на берегу реки. Она ещё не замёрзла. Долго аргентум смотрел на неё, даже не смотрел, а созерцал. Смотря, куда она течёт, видел он мысленно Украину, и мёртвую зону в ней, Россию, Крым, Чёрное море. Так он стоял, пока, наконец, не увидел несколько лодок у берега. Присмотревшись внимательно, он заметил в одной из них вёсла. Взобравшись в эту лодку, он заработал вёслами и поплыл вниз по течению, в сторону Украины. Мозырь исчез вдали, а он всё плыл и плыл, гребя вёслами, и это придавало ему силы и бодрости. Он не заметил как наступил поздний вечер, а затем глухая ночь, а он плыл, не чувствуя ни боли, ни унижения, ни злости. Ничего! Неизвестно сколько ещё километров отмахал он за эту страшную ночь, не замечая ни времени, ни пространства. Он работал вёслами, как робот, но внутри у него горела страшная развороченная и кровоточащая рана. Настал предрассветный час, приближалась украинская граница. В воспалённом мозгу аргентума возникла мысль о «мёртвой зоне» и этих идиотах - самосёлах: поселиться среди них, как одинокий волк, отверженный от своей стаи, и сдохнуть там от голода и одиночества. Эта мысль придала ему силы, и он продолжал работать вёслами, как заводной. И вдруг у него зазвонил телефон. От неожиданности он вздрогнул, потому что уже простился с цивилизацией и её благами. Он не хотел, но всё-таки нажал кнопку соединения:

«Милый мой, - раздался очень нежный ласковый воркующий голос, - Я знаю всё, что сделал с тобой этот идиот генерал-ротмистр. Успокойся, он получит за это сполна. Об этом позабочусь я, а я слов на ветер не бросаю. Ты в депрессии, ты устал. Где ты сейчас? Я помогу! Ты всегда нравился мне, может быть, я даже люблю тебя, но это покажет будущее». Аргентум узнал чарующий голос мадам де Сов. И обрадовался, потому что это был голос спасения. И он стал говорить быстро, сбиваясь с одной мысли на другую.

«Я украл лодку у какого-то бедного человека. Я плыл всю ночь и нахожусь сейчас здесь, где-то около украинской границы, недалеко от «мёртвой зоны», я решил уйти от мира и окончить там свою жизнь отшельником».

«Ни в коем случае! – воскликнула мадам де Сов, - я запрещаю вам даже думать об этом. Я хочу, чтобы вы со мною встретились. Даю вам на это три дня. Мы поговорим с вами, и всё встанет на свои места. Вы очень устали и мы отдохнём вместе. Всё будет очень хорошо. Поверьте мне и скорее приезжайте. Не стесняйтесь и не теряйтесь, мой смелый сильный и красивый мальчик! Вы всё можете, я верю в вас!». Радости аргентума не было границ, он полностью забыл неприятный разговор с генералом – ротмистром, выбросил за борт свои чёрные мысли о «мёртвой зоне и думал только о том, как быстрее добраться до Южной Америки. Он взбодрился, оживился и жалел только о том, что у него нет крыльев, чтобы немедленно лететь через океан к ней!

А в это самое время камергер Феликс Руэда и профессор Алехандро Ривера вошли в тот самый дом, в ту дачу, куда Эльжбетта – «графиня» планировала привести и спрятать академика Городова. Их ждало тяжёлое разочарование: ни Городова, ни «графини», ни даже следов их пребывания там они не нашли, хотя обыскали все закоулки этого укромного местечка. Нет, нашли там они много интересных, по-своему, вещей, но только к делу они имели очень мало отношения. Например, откровенные фотки Эльжбетты попадались на каждом шагу. Приличные запасы вина и еды, говорили о том, что в доме или живут или собираются жить долгое время. Ассортимент аптечки отличался большим набором медикаментов. Что-то витало в этом доме недосказанное, но не конкретное, к сожалению. Они уже прекратили активные поиски и утратили последние надежды, когда в маленькой заброшенной комнатке увидели достаточно старый компьютер. Они быстро включили его и камергер, усмехнувшись, сказал тихо: «Сейчас этот старичок нам расскажет: где эта злосчастная «графиня» академика нашего запрятала». Компьютер включился, но затребовал пароль. Пароля друзья, конечно, не знали и не могли знать. Стали обшаривать бумаги, разложенные на компьютерном столе, надеясь найти какую-нибудь полезную информацию. На небольшом клочке бумаги они прочитали странную фразу: Главная из восьмерых несёт отбитую у девятой селезёнку на обед своему ребёнку-дебилу. Городов и Ривера, когда были в России, много раз видели эту надпись на стенах и заборах. Это могла быть метафора или аллегория или вообще скороговорка. Эту фразу кричат в России сторонники патриархата, антифеминисты для критики идей феминизма. Чтобы сильнее задеть их. Феликс Руэда предположил, что эта фраза может быть паролем и ввёл её в компьютер. Чудо свершилось! Это был пароль! Меню со всеми программами открылось перед сыщиками. Стали искать информацию о Городове, но не нашли, к большому своему огорчению. Зато много нового и интересного узнали о Стелле Хокуа и Деве Сургутской. Оказывается, они противостояли друг другу с давних 2024 – 2025 годов. Судьба свела их в Южной Африке, во время НАТОвской экспансии в ЮАР. Стеллу уже тогда начали использовать ЦРУ и финские спецслужбы: она освещала события по их заказу. А Дева Сургутская противостояла этому, раскрыв в средствах массовой информации истинное лицо и продажность Стеллы. Но самым главным было то, что она назвала заказчиков и спонсоров Стеллы открытым текстом. Тогда на неё началась настоящая охота. Эта информация произвела на камергера сильное впечатление, и он пафосно заявил профессору, что Сургутская Дева их истинный союзник, что он верит ей и уважает её профессиональную деятельность. В компьютере оказалась информация ещё об одной, не менее интересной, загадочной и сомнительной женщине Елизавете Лелемико.

Дата добавления: 2015-08-17