Студопедия
Случайная страница | ТОМ-1 | ТОМ-2 | ТОМ-3
АрхитектураБиологияГеографияДругоеИностранные языки
ИнформатикаИсторияКультураЛитератураМатематика
МедицинаМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогика
ПолитикаПравоПрограммированиеПсихологияРелигия
СоциологияСпортСтроительствоФизикаФилософия
ФинансыХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника

Мода на невинность 20 страница

Мода на невинность 9 страница | Мода на невинность 10 страница | Мода на невинность 11 страница | Мода на невинность 12 страница | Мода на невинность 13 страница | Мода на невинность 14 страница | Мода на невинность 15 страница | Мода на невинность 16 страница | Мода на невинность 17 страница | Мода на невинность 18 страница |


Читайте также:
  1. 1 страница
  2. 1 страница
  3. 1 страница
  4. 1 страница
  5. 1 страница
  6. 1 страница
  7. 1 страница

– Верните мне мое. – Ник медленно поднялся. – Люди! Если у вас совесть есть – верните мне мое.

Он тоже как будто собирался плакать.

– Пожалуйста. Я – настоящий Ивашов. Я русский князь, у меня есть документы... мы с дедушкой даже в Англию ездили, когда мне десять лет было, нас английской королеве представили! Был бал, настоящее дворянское собрание – Романовы, Голицыны, Гагарины, Татищевы... Оленька! Я же передал тебе медальон, я же не жадный, мальчикам будет память!

– Им принадлежит все, – сказала я, с ужасом понимая, что мне очень жаль этого Ника. – Если бы Инесса сама передала тебе это... но ты же украл!

– А ты... а ты чем лучше?!

– Все у тебя? – повернулся ко мне Глеб.

– Да, – сказала я, улыбаясь вопреки всему. – В надежном месте спрятано... этому прохвосту не достать.

– Глеб, малыш... не верь ей! – вклинился Ник. – Ты убежден, что она отдаст тебе эти вещи? Она такая... давай потрясем ее, давай продадим статуэтку, а вырученное поделим пополам... огромная сумма!

Глеб ничего ему не сказал, он протянул руку и погладил меня по плечу.

В этот момент за окном забибикали. Я быстро взглянула туда и увидела открытый белый лимузин. За рулем сидел Виргиний, мрачный и злой, как сто чертей, словно он заранее знал, что все это предприятие закончится крахом.

– Пора... – с отвращением произнес Ник. – Елки-палки, как неудачно все получилось... Надо ехать, а то билеты пропадут... У Виргиния скоро срок грин-карты заканчивается, надо срочно возвращаться, а то нас домой не пустят и мы здесь на всю жизнь завязнем, ничего хорошего...

Все эти тонкости были мне не вполне понятны, но стало ясно одно – Ник должен уехать прямо сейчас.

– Так не отдадите? Ладно... Я, когда сюда ехал, особо и не надеялся... чистой воды авантюра. Глеб... был рад с тобой познакомиться. Ты мне кто, кстати?

– Двоюродный дядя... нет, двоюродный дедушка... – спохватилась я.

– Ладно... – опять вздохнул он и распахнул балконную дверь. – Не суть важно. Может быть, когда-нибудь...

Он махнул рукой и спрыгнул вниз. Мы с Глебом завороженно смотрели, как Ник садится в лимузин. Виргиний хотел о чем-то спросить своего товарища, даже рот раскрыл, но потом захлопнул его – по лицу Ника и так все читалось. Все вернулось на круги своя – они уезжали, и утреннее солнце с любопытством светило им в лица. Кто бы мог подумать – когда мы с Инессой шли домой и повстречали этих двух вежливых чужестранцев, – что расстанемся мы врагами и смерть Инессы будет стоять между нами, между прошлым и настоящим – разделительной чертой.

– Ник! – крикнула я с отчаянием, вцепившись в ветхие балконные перила. – Ник, погоди!

Глеб взял меня за локоть, но я нетерпеливо отмахнулась. На лице Виргиния вдруг появилась заинтересованность...

– Что? – спросил Ник безучастно и холодно, сидя ко мне вполоборота.

– Ты знаешь, что сказала Инесса перед смертью?

Интерес на лице Виргиния мгновенно потух, и он схватился за руль, видимо, не желая тратить время на бесполезные сантименты. Он собрался тронуться с места, но тут Ник перехватил у него руль.

– Что... что она сказала?.. – крикнул он, загораживаясь локтем от своего спутника, который вздумал сопротивляться.

– Она сказала: «Ник, убери камень!»

– Оленька, зачем ты все это ему говоришь? – прошептал с отчаянием сзади Глеб. – Зачем? Зачем этому дураку знать, что мама говорила перед смертью...

– Пусть знает! – нетерпеливо прошипела я. – Пусть мучается, если у него хоть капелька совести осталась...

– Не будет он мучиться...

– Ну и что? – со злостью выкрикнул Ник. – Какой еще камень?

– Она звала тебя! Она тебя любила – по-настоящему... Многих ли людей ты позвал бы перед смертью?..

Ник в этот момент выпустил руль. Лимузин тронулся с места, и тут на крыльце соседнего дома появилась Люсинда, закутанная в темный платок, – с тех пор как ее мужа взяли под следствие, она ходила только в темном и даже как будто похудела немного.

Она посмотрела вслед Виргинию и ничего не сказала.

Я вернулась к ведру и достала котенка из воды. Когда я стаскивала носок, часть размокшей глины отвалилась, блеснул сердоликовый бок статуэтки.

– Надо отмыть как следует, – сказала я, передавая Глебу свой трофей. – Это очень ценная вещь. Челлини.

– Да ну! – ответил он без всякого выражения.

– А ты думаешь, из-за чего весь этот сыр-бор разгорелся? – строго сказала я. – Медальон у Вадим Петровича пока хранится, я его потом принесу...

Глеб молча взвесил на ладони котенка.

– Оленька, – вдруг сказал он. – А что это за платье на тебе такое интересное?

Он свободной рукой подкинул пелерину за моей спиной.

– А что? – все так же строго ответила я. – Как раз только в таком полы мыть...

Он засмеялся через силу и обнял меня.

– Значит, ты с Вадимом Петровичем совсем помирилась?

– Не твое дело, – буркнула я.

– Ну-у, ты не права, – протянул он как будто даже с сожалением. – У нас в провинции всем до всего есть дело.

– Отстань...

В этот момент явилась тетя Зина с полными авоськами и очень удивилась беспорядку, царившему к комнате.

– А это что? – растерянно сказала она. – Это землетрясение было?

– Нет, – мне опять не хотелось ее пугать. – Это... это генеральная уборка. Я же тебе говорила вчера...

– Боже мой! – с ужасом произнесла она, перешагивая через груды вещей. – А это зачем? Зачем книжная полка на полу? Глеб, ну хоть ты-то...

– Очень много пыли... – важно ответил он. – Мы протирали книги.

– А на пол-то зачем бросать?! Здесь словарь Даля, потом, Чернышевский...

– Чернышевский? – в свою очередь ужаснулся Глеб, быстро прилаживая книжную полку на место. – Кто ж его сейчас читает?

– Ну не выбрасывать же!..

Они очень забавно препирались над книгами, а я в этот момент впала в какое-то странное оцепенение, на миг отрешившись от всего. Солнце светило в окна, и золотая пыль клубилась в его лучах... Одна мысль продолжала преследовать меня – мысль о том, что мир переменился раз и навсегда. Я теперь другая, и Глеб другой, и даже тетя Зина... Люсинда за окном была тоже другая. Теперь по городу ходили слухи, что она очень убивается из-за мужа, ходит к нему на свидания чуть ли не каждый день, носит передачи. И самое удивительное во всей этой истории, Миша Потапов простил ее – можно было предположить все, что угодно, но только не это смиренное, христианское прощение. Мрачный Минотавр выпустил своих жертв из лабиринта...

Я не знала всех тонкостей общения в семействе Потаповых, но мне казалось, что они счастливы сейчас – безумным, мучительным счастьем, которое тем острее, чем больше препятствий. Впрочем, ни одно семейное счастье не стоит таких жертв...

А те, другие, ехали сейчас навстречу солнцу. Я почему-то была уверена, что Ник думает только об Инессе...

 

* * *

 

Утром шел дождь.

Я проснулась поздно в этот день.

В коридоре шумели младшие Аристовы. Прошло больше месяца с тех пор, как ушла навсегда Инесса, и только сейчас отношения в их семье более-менее стали напоминать обычные человеческие, пелена черной меланхолии поредела и истончилась. Любовь Павловна стала шумно обсуждать с моей тетушкой какие-то коммунальные темы, Борис и Глеб как будто снова вернулись в свое мальчишеское состояние и даже позволяли себе иногда смеяться, Валентин Яковлевич затеял мелкий ремонт. Словом, все то, что еще так недавно казалось бессмысленным и ничтожным, оскорбляющим смерть, вдруг снова вышло на первый план.

– Князь! – орал за стеной Глеб. – Князь, вы вчера вечером забыли вымыть посуду! Что скажет наша гранд-маман?.. Я вам напоминаю – это не обязанность, это привилегия... Этюды Шопена и Рахманинова могут подождать.

– Не могут, – огрызнулся милый, обычно молчаливый Борис. – Сам бы помыл!

– Я наследник! Светлейший! А ты, Борька, – салабон-первогодок...

Они спорили о какой-то ерунде, но не зло, а скорее просто для того, чтобы пошуметь, повозиться, они напоминали разыгравшихся щенков.

– Кравчий, наливай вино, дворня, седлайте коней – сегодня великий князь желает осмотреть свои владения... – Глеб вопил какую-то ерунду до тех пор, пока не вышла Клавдия Степановна.

– Что это ты разорался так, Глеб? – сердито осадила она юношу. – И потом, какой же ты князь?

– А что?

– Ивашов с твоей матерью не расписывался. Вот если б по закону все было...

– Ха-ха-ха! Моя мятежная душа плевала на законы! Законы осуждают предмет моей любви... Кстати, один тип уже называл меня бастардом, но я единственный наследник короля в изгнании...

Он молол и молол какую-то несусветную чепуху, даже въедливой Клавдии Степановне надоело с ним препираться.

Все уже знали историю их семьи, но, странное дело, никого она не покоробила, некоторые даже стали благоговеть перед тем, что Борис и Глеб оказались сыновьями старого князя, – наверное, тому причиной была вновь вернувшаяся мода на благородных предков, и мало кого смущало, что мальчишки не носили фамилию отца.

Потом мальчишки загрохотали по коридору на роликах.

– «Я Жизнь мою мятежную пишу в благодаренье господу Природы, что, дав мне душу, блюл ее все годы. Ряд знатных дел свершил я и дышу», – завывая, произнес Глеб, проходя мимо моей двери.

– Что делал? – услышала я, как хитро спросил Борис.

– Блюл. Отчего малышня так подвержена звуковым ассоциациям?.. Это, Борька, один известный человек про себя написал, в середине шестнадцатого века. Скандальный, непримиримый и вспыльчивый, но очень честный. Звали его – неистовый Бенвенуто. Далее так: «Мой Рок жестокий без труда сношу; жизнь, слава, дар, дивящий все народы, мощь, прелесть, красота и стать породы; поправ одних, другим вослед спешу. Но мне премного жаль, что столько ране средь суеты потеряно годин: наш хрупкий разум ветр разносит всюду. Раз тщетно сетовать, доволен буду, всходя, как нисходил, желанный сын в цветке, возросшем в доблестной Тоскане». Тоскана – в Италии. Борька, ты бы хотел в Италию? Или во Францию?.. Ничего, мы когда-нибудь туда поедем...

Они ушли, а я наконец решилась встать – до того я медлила, как будто не решаясь начать этот день. Это был особый день – потому что именно сегодня я собиралась начать новую жизнь.

Я оделась в один из тех костюмчиков, что подарила мне Инесса, – шедевр Рафика Буранова, причесалась, как причесала бы она меня, изобразила на своем лице с помощью косметики легкое утреннее настроение – именно то, что она любила рисовать на мне.

Я вышла из дома.

Было еще тепло – иногда конец августа морочит голову последним теплом, но липы уже начали желтеть, разоблачая этот невинный обман. Я прошла мимо потаповского дома, потом меня догнали Борис и Глеб. Борис махнул мне рукой, а Глеб замедлил движение.

– Ты куда? – спросил он.

– В старый парк.

– На прогулку? Одинокая хорошенькая женщина... что ж, я готов предоставить себя в провожатые... Эх, Оленька, жалко, что ты на коньках не катаешься, – это такой класс!

– Вот еще, – сурово сказала я. – Да я и упаду, пожалуй... И вовсе я не одинокая – у меня в парке встреча.

– С ним? – сделал Глеб многозначительное лицо.

– Да. Очень важный разговор. Он меня уже давно просил... сегодня я скажу ему, что согласна. В общем, мы завтра уезжаем. Вместе.

– В Москву?

– Да.

– Как жалко... – расстроился Глеб. – Вот и Борька скоро уезжает... тоже в Москву, учиться.

– Но и ты ведь туда собирался после школы?

– Так еще год... Оль, ты его правда любишь? – вдруг спросил он.

– Правда. Это извращение, как ты считаешь?

– Ну почему? Вы же не родственники... и потом, не такой уж он старый...

– Много ты понимаешь... – фыркнула я, не удержавшись.

– Ты же сама спросила!!!

– Глеб...

– Что? – сердито отозвался он.

– У меня к тебе просьба... – Я достала из сумочки небольшой сверток. – Положи маме на могилу. У меня не получится... как только я к ней прихожу, начинаю плакать, плакать... не могу остановиться, а это для меня важно. Положи!

– Что это? – хмуро спросил он, разворачивая сверток. – Ничего себе!

Золотом блеснули в его руках Костины кудри. Я их вымыла, расчесала, перевязала новой лентой – настоящие царские кудри.

– Да это ж человеческие волосы! – присвистнул Глеб, вертя в руках содержимое свертка. – Какой-то шиньон... Оль, признавайся – с кого сняла скальп?

Он шутил, но как-то печально, через силу – всякое упоминание о матери вызывало в нем грусть и тревогу.

– Инесса знает... это не волосы, а символ.

– Символ? Ну ладно... – сказал он, складывая сверток в карман. – Все секреты какие-то у вас с матерью были... Слушай, Оль, что еще ты от меня скрываешь?

– Больше ничего.

Я видела, что ему любопытно и он хочет спросить меня о волосах – чьи они, что за символ, но не решается. Я бы хотела ему рассказать, но не могла – по крайней мере сейчас, когда всякое упоминание о дружбе с Инессой тоже выводило меня из равновесия. Но ему было проще – он уже настоящий мужчина, я же – всего лишь слабая женщина, которая решилась наконец переменить свою жизнь.

Борис ехал впереди, время от времени оглядываясь на нас.

– Ты такой огромный, лохматый... на Чингачгука похож. Господи, каким же ты будешь, когда вырастешь... – печально пробормотала я.

– Я уже вырос! Я на Франсуа похож...

– На кого? Ах, на Франсуа Боле... Что-то есть.

– Правда? – обрадовался он.

– Вам надо сейф купить, спрятать туда ценные вещи. Кстати, ты бабушке с дедушкой говорил?

– Что?

– Что котенок... ну, что статуэтка принадлежит резцу Челлини?

– Не стали мы про резец этот... а зачем? Вдруг бабка продать захочет – «такие деньги, такие деньги... с такими деньгами можно в Гарвард поехать учиться!» – он очень забавно передразнил Любовь Павловну. – Бог с ними, с деньгами. Пусть котенок стоит у нас. Как память о папке. И вообще... много ты знаешь людей, у которых дома такие вещи есть?

– Не очень...

– Вот-вот, – назидательно сказал он, а потом словно бы спохватился. – Все-таки жаль, Оль, что ты уезжаешь. Осталась бы... Что ты там делать будешь?

– Буду что-то делать, – пожала я плечами. – Работать. Может быть, тоже учиться пойду. Я ведь не такая старая?..

– Да господи... – всплеснул он руками. – Уж ты-то... А куда? Я тебя совершенно не знаю, если подумать – кто ты, что ты, какие у тебя склонности?

– Надеюсь, не порочные, – усмехнулась я. – Я бы в медицину пошла, людей бы лечить стала. Инесса находила во мне какие-то журналистские способности, но это... не совсем так.

– А вдруг она не ошибалась? Вдруг ты и вправду можешь писать? – оживился Глеб. – Мы вместе поступим в Литературный институт...

– Мамочки... ну ты скажешь! – Я скорчилась от смеха. – Глеб, голубчик... нет, ты не обижайся...

– А что? Многие врачи были писателями – Чехов там, Булгаков...

– Сколько ж тогда этих писателей будет – куда не плюнь, везде писатели! Нет уж, это дело я тебе оставляю.

– Надоел мне этот жанр фэнтези, – вдруг заявил Глеб. – Я бы что-нибудь такое написал – про того же Франсуа, про Ника из Америки...

– Нашел про кого – про Ника! – вознегодовала я.

– А что? Очень интересный тип! Хотя у меня уже готова работа на конкурс – как доблестный рыцарь Артуаз борется с гоблинами и прочей нечистью...

– Очень модно нынче, – кивнула я.

– Ты таких книг не читаешь?

– Глеб....

– Что?

– Глеб, у тебя был кто-нибудь? – спросила я.

От неожиданности он даже запнулся и ответил не сразу, с усилием:

– Да-а... Настенькой ее зовут. А что?

– А если дети?

– Да ну тебя... я же не дурак! И она не дура...

– Ну а все-таки?

– Тогда я женюсь. Я ведь все равно собирался жениться, только позже...

– Вы только посмотрите на него – он женится, доблестный рыцарь Артуаз... – засмеялась я, представив Глеба в роли отца семейства.

– Оль, я тебя поколочу сейчас и не посмотрю, что Вадим Петрович... – рассердился он.

– Нет, это я тебя поколочу...

Мы помутузили друг друга немного – больше для вида, потом Глеб опять впал в элегическое настроение.

– Вот, скоро осень...

– Лето еще не кончилось!

– Нет, уже скоро... «Обыкновенно свет без пламени исходит в этот день с Фавора, и осень, ясная как знаменье, к себе приковывает взоры...»

Мы поболтали с ним еще немного, а потом он уехал вперед, за братом, а я еще долго смотрела им вслед...

 

* * *

 

Серебряный медальон весь почернел от времени, пузатая серединка сильно вытерлась – и только по краям овала можно было разглядеть какой-то растительный орнамент. Замочек давным-давно сломался, а верхняя крышка изнутри была покрыта ржавыми пятнами, что казалось невероятным, ибо серебро, как известно, не ржавеет. На молочно-белой, истонченной, покрытой коричневой паутинкой эмали был нарисован поясной портрет офицера в мундире наполеоновской армии. Молодой мужчина с черными волнистыми волосами, с бледным узким лицом грустно и спокойно смотрел вперед. Обреченность и обыденность скрещивались в его взгляде, и весь облик его повествовал о том, что у человека этого, скорее всего, была судьба необычная и не слишком счастливая. Красота и черные кудри вызывали в памяти Жюльена Сореля.

На самом деле его звали Франсуа Боле, он был офицером армии маленького корсиканца и действительно имел судьбу несчастливую. Он воевал против России, а во время отступления оказался пленен. Всю оставшуюся жизнь он рвался из плена домой, в солнечную и теплую свою Францию, в Париж, где родился и где жила его невеста, но у него ничего не получилось – русская бюрократия, бедность и нечаянная женитьба на русской женщине, замужество с которой немного поправило его финансовое положение, но не позволило ему вернуться на родину. Умер он достаточно рано, то ли от ностальгии, то ли не вынеся чужих суровых зим.

Похоронили его на кладбище в крохотном провинциальном городке – прах его давно истлел, а надгробие затерялось среди прочих мраморных обелисков, источенное дождем, покрытое замшелой коркой. И никто так и не узнал, что в изголовье последнего прибежища бывшего наполеоновского офицера лежало письмо, написанное по-французски: «Франсуа, я пишу Вам, не ожидая никакого ответа. Даже если Вы все-таки получите мое письмо, то не принимайте его близко к сердцу, я не для того пишу, чтоб Вас мучить, я вывожу эти строчки исключительно для себя. Храните ли Вы еще мой подарок, эту забавную резную безделушку? Впрочем, все равно... С моей и с Вашей стороны сделано все возможное, чтобы нам никогда не быть вместе, и ничего никогда уже не изменить (о, это ужасное слово «никогда», если б я могла, то никогда бы его не написала), и дело не только в этой огромной Russia, не в ее холодных бесконечных снегах. Дело в том... я опять теряю свою мысль – я всего лишь женщина, дальше я развиваю свою мысль не словами, а чувствами. Возможно, Вы меня поймете, если чувства Ваши хоть немного сходны с моими. Le impereur в изгнании, он на острове Св. Елены (известно ли вам?), но все еще популярен... но я уже не его приверженка. Знаете, я готова его проклинать, и особенно за то, что он придумал эту глупую войну, нас разлучившую. Впрочем, не дело женщины соваться в политику. Знаете что, Франсуа? Франсуа...»

 

Спасибо, что скачали книгу в бесплатной электронной библиотеке Royallib.ru

Оставить отзыв о книге

Все книги автора


[1]Предполагаемая стадия ничем не ограниченных отношений между полами, предшествовавших установлению в обществе норм брака и семьи.

 

[2]Здесь боязнь толпы.

 

[3]Стихотворение Б. Пастернака «Уроки английского».

 


Дата добавления: 2015-08-20; просмотров: 43 | Нарушение авторских прав


<== предыдущая страница | следующая страница ==>
Мода на невинность 19 страница| ВСТУПЛЕНИЕ

mybiblioteka.su - 2015-2024 год. (0.021 сек.)