Мода на невинность 13 страница

– Ну что вы! – вступилась за Виргиния Молодцова. – Он очень положительный молодой человек, и Оленьке не в тягость...

Ей хотелось свести нас – явно возрастная привычка к сводничеству, усугубленная уходом Акима Денисовича. Чем еще заняться бедной женщине, как не испортить жизнь другим людям?..

Я посмотрела на Инессу – она ответила мне ласковым, рассеянным взглядом и тут же снова повернулась к Нику, они что-то обсуждали вполголоса.

Странно они смотрелись рядом, странно и даже как-то нереально – потому что редко когда можно увидеть столь красивых людей вместе, разве что в кино. В голливудском кино.

Инесса была похожа на золотую статуэтку, она вся светилась мягким медовым блеском: волосы, ресницы, глаза, помада и румяна – все было золотистого оттенка, платье из тонкого трикотажа с металлическим желтым блеском, длинные ногти – словно пластины из драгоценного металла, так и хотелось прищуриться, чтобы разглядеть на каждом ноготке пробу высшей категории.

Она была слишком хороша для Тишинска, для этого дома, для этой гостиной, хотя и вполне приличной по здешним меркам, но первый раз ее присутствие здесь не показалось мне нелепым – рядом сидел Ник. Пара юных богов, спустившихся с Олимпа на землю...

– А кто Ник по профессии? – шепотом спросила я Виргиния.

– Что, вы не знаете? – удивился тот. – Как такое можно не знать... Ник – великий танцор, у него своя школа в Бруклине!

– Да, хорошо там, наверное, в этом Бруклине! – мечтательно протянула тетушка, все еще держа в руках полную рюмку, но тут же спохватилась, преисполнившись патриотизма: – Не хуже, чем у нас.

– Будет тебе, Виргиний, – усмехнулся Ник и так повел плечом, что сразу стало ясно, что к танцам он имеет самое прямое отношение. – Да, я танцую, и танцую неплохо, но до Большого театра мне еще далеко. А скажите-ка, мои новые русские друзья, не осталось ли от дедушки каких-нибудь фотографий?

– Да-да! Не осталось ли от него... – Виргиний сильно оживился, но Ник одним взглядом потушил его эмоции и вяло продолжил: – Я тоже храню фотографии моего дедушки, хотя он меня и не признавал... Он был хасид, а я даже шабад не признаю...

Я хотела спросить про обрезание, но вовремя промолчала.

– Осталось, – просипел Филипыч и, кряхтя, поднялся со стула. – Сейчас принесу. Степановна, у тебя тоже есть какое-то барахло...

– Да, этажерка у меня от Николая Александровича! – возбудилась Молодцова. – Идемте, голубчик, в мою комнату...

Виргиний хотел было отправиться вслед за Ником, но что-то его остановило.

– Это очень трогательно, – сказал он, надув губы, словно собираясь пустить слезу. – Встреча с прошлым и все такое...

Но остальные бросились за Ником – наверное, очень хотелось посмотреть, как тот будет реагировать на вещи покойного родственника.

Я осталась сидеть за столом – от двух рюмок «Джонни Уокера» у меня зашумело в голове.

– Ну и гадость это виски... – пробормотала я, с отвращением глядя на бутылку, стоявшую на столе. – Наш самогон и то лучше.

– Вы пьете самогон? – учтиво спросил Виргиний, придвигаясь ближе.

– Однажды удалось попробовать рюмочку... уж не помню, кто меня угостил, – сказала я, пытаясь на стуле отъехать от него подальше.

– Почему вы так неприступно держитесь? – обиделся Виргиний. – У вас есть бойфренд?

– Бойфренд? Нет, ничего подобного у меня нет...

– А-а, я таки догадался – вы просто русская девушка, которая недотрога и ведет себя целомудренно? – обрадовался Виргиний. – Я слышал о такой особенности женщин в России! Но меня не надо боятся, я с самыми серьезными намерениями!

Я хотела было сказать Виргинию, что он совсем не в моем вкусе и что ни вера, ни национальность, ни разные континенты совсем тут ни при чем – направление моих мыслей самое что ни на есть гуманистическое – просто он дурак, и все тут. Но не сказала, тут же сообразив, что Виргиния это не убедит. Он был о себе очень высокого мнения и сильно бы удивился, узнав, что может кому-то не нравиться.

Виргиний воровато огляделся и, еще раз убедившись в том, что рядом никого нет, снова вцепился мне в ногу с явным намерением оторвать мою коленную чашечку.

– Я очень люблю пухленьких женщин! – задыхающимся шепотом сообщил он. – Оленька, вы такая славная, вы похожи на свежевылупившегося цыпленочка, я вас обожаю! Я в вас влюбился с первого взгляда, прямо вчера...

Я с усилием оторвала его от себя.

– Да вы с ума сошли! – гневно прошептала я. – Мне неприятно...

– Таки неприятно? – изумился Виргиний. – Нет, вы совсем как американ вумен... от одного взгляда бежит к судье, чтобы обвинить порядочного человека в сексуальных домогательствах...

– От одного взгляда? Да вы мне чуть ногу не покалечили...

Виргиний, не слушая моих аргументов, преспокойно встал и, насвистывая, пошел вслед за всеми, вероятно, чтобы тоже полюбоваться на этажерку Молодцовой. При ходьбе он разводил ноги в разные стороны, отчего еще больше походил на Чарли Чаплина. Его огромные коричневые ботинки сверкали нестерпимым блеском...

Я потерла виски и отправилась восвояси. От в и ски заболели виск и...

Я уснула, а вечером меня разбудила тетушка, совершенно невменяемая от впечатлений.

– Я так плакала... – сообщила она, падая на стул и обмахиваясь платком. – Уф, ну и жара... Николя, весь бледный, смотрел фотографии дедушки, что у Филипыча хранились, потом сказал, что коммунисты при Сталине не давали возможности связаться с родственниками, если они жили в другой стране, тем более – в капиталистической. Его родной дедушка, Григорий, не мог даже письмо написать Николаю Александровичу, потому что того могли тут же на Соловки услать...

– Правда так и было? – полусонным голосом спросила я.

– Да, дитя мое... Я тоже это помню, хотя была в те времена еще ребенком и жила в Москве... Да в Москве еще строже было!

– А мне Бунина жалко, – вдруг сказала я. – Вот уж кто должен был жить в России!

– Бунин? Кто это? Ах да... Филипычу эти фотографии ни к чему, он отдал все Николя – тот уж так благодарил, так благодарил, даже деньги пытался дать! Но при чем тут Бунин?..

– Не взял?

– Нет, что ты! А вот Клавдия Степановна за свою этажерку пятьдесят долларов получила, – с осуждением продолжала тетя Зина. – Говорит – не меньше... Бедный Николя. Ему любое напоминание о дедушке важно! А этажерка эта – тьфу! – ей красная цена пятьдесят рублей, да и то жалко – уж очень ветхая да неказистая, книжку на нее не положишь – томик того же Бунина рассыплется!

– А Аристовы? – окончательно придя в себя, спросила я. – У них же тоже вроде что-то...

– Да, у них много чего. Старик очень девочку любил, Инессу то есть... – без всякой задней мысли поведала тетушка. – У меня костюм и сапоги Николая Александровича были, хорошие сапоги, из юфти – хотя зачем я их столько лет хранила! Николя тоже взял... Значит, не зря хранила... А у Аристовых этого барахла... – Она махнула рукой.

Вся дрожа, я вскочила с кровати.

– И – что? – возбужденно спросила я. – Они тоже все отдали?

– Кажется... – пожала плечами тетушка. – На что им? Они добрые, все понимают... Нет, я не видела – Инесса все с этим Николя возилась, позвала его к себе в комнату.

– И?..

– Да что – я уж не знаю. У нее самой спроси. Только вышел из ее комнаты Николя совсем бледный, руки трясутся. Виргиния зачем-то позвал, шептались. Очень переживал наш ковбой, но его можно понять. Вот представь – был бы у тебя родственник, о котором ты только слышала, но никогда не видела, а потом, через много лет, у каких-то посторонних людей...

Она говорила и говорила, рисуя какие-то душераздирающие картины, но я ее уже не слышала. Неужели Инесса показала Нику медальон и тот догадался, что Борис и Глеб – сыновья Николая Александровича, ведь есть фамильное сходство...

– А ты заметила, как Инесса наша на Николя реагирует? – вдруг сказала тетя Зина. – Заметила, да? И он вроде от нее без ума...

Она смахнула со щеки свежую слезинку.

– Как они красивы, как молоды, как подходят друг другу... Не пара, а загляденье! А этот-то ее, нынешний, который вовсе как леший...

– Кто? – рассеянно спросила я, думая совсем о другом.

– Владимир Ильич! А имя-то какое неприличное, будто из анекдота...

– Владимир Ильич? А что – Владимир Ильич?

– Как – что? – изумилась тетушка. – Он приедет, а тут такая диспозиция... Хотя, честно говоря... мне Николя очень нравится, – решительно заявила она. – Вот что хочешь со мной делай – мне нравится этот молодой человек. Я с Любой уже поговорила, с Любовью Павловной... Она тоже переживает ужасно, но вроде не против, если Николя увезет Инессу в Америку и детей тоже. Ты знаешь, у нас в России все налаживается и скоро все хорошо будет, но не так быстро, как хотелось бы. А в Америке уже все готовенькое... Дети же безумно талантливы, Борис и Глеб!

– О чем ты говоришь?.. – ошеломленно прошептала я. – Ник увезет Инессу в Америку? Да мы его только вчера увидели!

– Есть такие мгновения, перед которыми даже вечность – ничто! – торжественно заявила тетя Зина. – А они сразу друг на друга глаз положили...

Тетя была в своем репертуаре...

С Инессой мне удалось увидеться только поздно вечером, когда все уже спали. Сквозь полуоткрытую балконную дверь я уловила тонкий сигаретный дым и догадалась, что это она – там, на своей половине. Босиком, в одной ночной рубашке, я выскользнула из-под одеяла – нетерпение так и разбирало меня...

– Не спишь? – поразилась Инесса. – Ты меня напугала – появилась так тихо, словно привидение...

– Ах, прости! Нет, я сразу о главном – он догадался?

– Кто догадался? О чем? – спросила Инесса, и сигарета в ее руках вычертила в воздухе вопросительный знак. – Впрочем, я поняла... Нет, не догадался, – едва слышно прошептала она.

– А ты показала?

– Показала.

– И не отдала?

– Нет, что ты! Я же говорила, что ни за что и никогда не отдам вещи, которые подарил мне Николай Александрович. Рано или поздно я передам их детям.

– А Ник?

– Ник – замечательный человек, но я уже ничего не могу поделать... У меня тоже была фотография с Николаем Александровичем, где он сидит в беседке возле нашего дома, маленькая иконка с Николаем Угодником – не помню, показывала тебе или нет, котенка и медальон ты видела... Нет, он не обнаружил сходства между Франсуа Боле и моими детьми, но так побледнел, когда увидел все это... Да ты сама представь – если бы тебе вдруг принесли портрет твоего предка, которому целых двести лет!

Я попыталась представить себе своего предка, но моему воображению нарисовался бородатый мужик дикого вида, в зипуне и лаптях – что-то вроде Емельяна Пугачева...

– Да-а... – вздохнула я.

– Он побледнел, и у него затряслись руки, когда я положила перед ним на стол вещи, оставленные мне Николаем Александровичем, но у меня хватило ума сразу же предупредить Ника, что я ничего ему не отдам. «Но почему?» – спросил он. К тому времени и Филипыч отдал ему свой альбом, где они с Николаем Александровичем на рыбалке и на каких-то коммунистических субботниках... не очень хорошие фотографии, я никогда на них не претендовала, Молодцова уже продала свою этажерку, и Зинаида Кирилловна с сапогами и костюмом – хоть музей открывай... «Но почему? – спросил он. – Я готов заплатить любые деньги за память о моем дедушке, которого я никогда не видел!»

– А ты?

– Я не согласилась. Я честно сказала Нику, что очень любила Николая Александровича, что он мне был как родной – а ведь это правда, чистая правда! – и потому не могу расстаться с этими вещами. Ах, Оленька, мне искренне жаль Ника, но что я могу поделать! – шепотом воскликнула она, и огонек в ее руке задрожал.

– А он?

– Он пошел к Виргинию, они о чем-то пошептались... не очень вежливо, но, я думаю, они говорили о деньгах, которые мог бы предложить мне Ник, – впрочем, во второй раз он так и не решился... Он вернулся, поцеловал мне руку и сказал, что не осуждает меня. – Она засмеялась, немного истерично. – Что, дескать, его дедушка был удивительный человек – хоть он его и не видел никогда, но вполне понимает мои чувства...

– И фотографию не отдала?

– Нет, что ты – вполне достаточно того, что ему отдал Филипыч. Должна же у меня быть хотя бы одна фотография! Он долго смотрел на медальон (признаюсь, я здорово волновалась), потом целых полчаса вертел в руках котенка из сердолика... ах, дался всем этот котенок! Хотя удивительно забавная вещица, не спорю... Словом, от меня Ник ничего не получил.

– Он обиделся?

– Нет, я же говорю... Да, он, конечно, здорово огорчился, но... Завтра мы собираемся пойти на кладбище – туда, где похоронен Ивашов.

Я вздохнула. Ночь была очень теплой и, несмотря на отсутствие луны, все равно какой-то прозрачной. Все вокруг было полно смысла, полно любви – я даже не раскаивалась в том, что заступилась сегодня за Вадима Павловича. Я хотела рассказать историю о сегодняшних моих приключениях Инессе, но потом передумала – было в этом вечере что-то такое, отчего мои проблемы отошли на второй план.

– Он тебе нравится? – опять спросила я свою подругу, имея в виду, конечно, Ника. – Он очень тебе нравится? Нет, это какая-то фантастика, это почти невозможно... он же тоже Ивашов!

– Тише, девочка. – Инесса потрепала меня по волосам, перегнувшись через балконную решетку. – Не забывай, что мы находимся в провинции, здесь особая слышимость.

В темноте я почувствовала, что она улыбается.

– Я шепотом... Тетя Зина и твоя мама уже поженили вас – нет, каково! – но все это потому, что вы удивительно подходите друг другу, и Ник, он такой...

– Ах, тетя Зина и моя мама! – Она опять улыбнулась. – Впрочем, я не осуждаю их. А вдруг правда – со стороны виднее?

– Да я тебе говорю – что-то непременно должно произойти! Помнишь, помнишь – ты то же самое мне говорила когда-то, ты говорила о том, что нечто держит тебя в этом городе, – ну вот, выходит, это правда, ты дождалась того дня, когда юный Ивашов, словно возродившись из пепла... Уже произошло!!!

– Девочка, молчи... – Она прикрыла твердой гладкой ладошкой мне рот – пахло духами и табаком, у меня даже мелькнула мысль, не начать ли и самой курить... – Как там, у Тютчева, про молчание? «Молчи, скрывайся и таи и чувства, и мечты свои...»

– Иначе – «взрывая, возмутишь ключи, питайся ими – и молчи».

– Вот-вот! Силенциум!

– Силянс! – пискнула я, как тогда, в библиотеке у Марка, заливаясь каким-то судорожным смехом. – Ах, Инесс, я так люблю тебя!

* * *

Со следующего дня атмосфера в Тишинске стала накаляться в прямом и переносном смысле. Жара, до того бывшая просто летней жарой, стремительно переросла в иссушающий зной, столь нестерпимый, что в полдень воздух звенел над дорогой и где-то вдали, у горизонта, стали образовываться миражи – как в пустыне, и однажды Филипычу даже почудилось, что он видит чудесный замок. Да, самый настоящий замок, из Средневековья, – с башнями и перекидным мостиком, с бойницами и воинами, несущими караул у стен. Как раз в том месте, где стояла Тишинская швейная фабрика.

– Нет, это полный атас! – услышала я реакцию Молодцовой на Филипычевы признания. – Любовь Павловна, у вас есть лед? Дайте старику, пусть приложит себе к затылку. Ему дворцы стали мерещиться!

Но потом она замолчала и тоже принялась вглядываться в дрожащую от зноя даль, и по ее несвязному бормотанию я догадалась, что и она узрела нечто такое, чего в жизни быть не могло. Якобы она обнаружила Акима Денисовича, идущего вниз по дороге, идущего и в то же время не сдвигающегося с места. Налицо в эти дни в Тишинске происходили какие-то аномальные процессы, искривляющие время и пространство, вызванные необыкновенной жарой.

Однако существовала и совсем другая реальность – вполне материальная, но оттого не менее загадочная. Инесса... Инесса и Ник. Пусть умрут те, кто не верит в любовь с первого взгляда, пусть сгинут бесследно все, кто смеется над романтикой и переселением душ! Они не расставались ни на один день, они смотрели только друг на друга, и, мне кажется, Ник немного забыл, зачем приехал в этот провинциальный российский городок, пересеча моря и страны. Он видел только Инессу.

Да, они отправились на Тишинский мемориал, долго стояли у фамильного склепа Ивашовых, потом посетили еще несколько исторических мест, связанных с жизнью Николая Александровича, но все это стало не причиной, а поводом.

Я в этих походах участия почти не принимала, сразу же почувствовала себя третьей лишней в их компании – но без всякой грусти и зависти! – я могла только радоваться за свою подругу, которой бог послал такой необыкновенный подарок, как встречу с молодым Ивашовым.

Инесса кое-что рассказывала мне об их прогулках, но вскоре и рассказы стали не нужны – невооруженным глазом было видно, что они влюбились друг в друга и что все очень серьезно. Любовь Павловна то плакала, то умилялась, Валентин Яковлевич мужественно вздыхал, Борис молчал, по обыкновению, общаясь лишь с фортепьяно, а Глеб подшучивал над матерью – по-доброму и совсем без ревности к приезжему человеку. В который раз я убедилась в том, что дети у нее замечательные – таким стоило появиться на свет вне зависимости от общественной морали и нравственности.

Виргиний тоже на этих прогулках не присутствовал – и он чувствовал себя третьим лишним и все больше крутился возле нашего дома.

– Я таки не понимаю, – однажды заявил он мне. – Вы, как женщина, имеете безразличие ко всем окружающим вас мужчинам?

– К вам – особенно... И ко всем остальным! – заявила я, обессилев от его бесцеремонности. – Я собираюсь в монахини.

Ни в какие монахини я не собиралась, но Виргиний поверил мне безоговорочно.

– В монахини? – ахнул он. – С такими формами – и в монахини?! Нет, лучше в гроб, я извиняюсь...

С этих самых пор он потерял ко мне всякий интерес, но возле дома крутиться не перестал – досаждал глупыми беседами Валентину Яковлевичу, пытался учить уму-разуму Бориса с Глебом, давал педагогические советы моей тетушке... до тех пор, пока на него не снизошло новое чувство.

Однажды он увидел Люсинду.

Она как раз шла на работу – в коротком атласном сарафанчике, ее пухлые руки-ноги были выставлены всему миру, низкое декольте внушало мистический страх, кукольное личико Мэрилин окончательно ломало психику.

– Я извиняюсь, кто это? – бросил мне камушек в окно Виргиний – бледный, несмотря на жару. Я подумала, что Люсинда тоже испугала его, как и меня когда-то.

Он стоял под моим балконом и вовсю таращился ей вслед. Белый атлас перекатывался волнами на ее филейной части.

– Это Люся, – сказала я, перегнувшись через балконные перила.

– Какая женщина, я таки в ошеломлении! – прошептал он, и я тут же поняла, что жизнь Виргиния наполнилась новым смыслом. Мой образ целиком и полностью заслонился Люсиндой, благо ее размеры не шли ни в какое сравнение с моими. Я, можно сказать, была тростинкой, чахлой речной девой по сравнению с этой Брунгильдой...

Виргиний уже принял стойку – совсем как охотничий пес, наконец взявший на охоте след.

– Она замужем! – громко прошептала я ему. – У нее очень ревнивый муж!

– Муж? – пробормотал он, словно не веря своим ушам. – А чего тут удивительного – чтобы такая женщина была одна?.. Нет, у нее правда муж?

Он как будто был уже в забытьи.

– Истинный крест!

– Ну и что – да хоть звезда Давида! – пробормотал он более решительно. – А что мне муж? Ревнивый, я извиняюсь?.. Ай, да будь хоть сам король Лир!

Он, наверное, имел в виду Отелло, но и это уже не имело значения – он бросился вслед за Люсиндой... я подозреваю, что аномальная погода подействовала и на него.

Весть о том, что и второй приезжий американец нашел свое счастье, скоро разнеслась по всему Тишинску. Виргиний преследовал Люсинду с таким энтузиазмом, которого местные жители не видели даже в мексиканских сериалах. Он целый день проводил возле ее магазина – то в кафе напротив, то непосредственно в самом магазине, среди фикусов, кактусов и гвоздик, во влажной и теплой полутьме искусственных тропиков, занимая неприступную Люсю своеобразными речами, он сопровождал ее во время походов на рынок, когда та покупала грудинку для борща и картошку для гарнира, он украдкой, словно ветерок, трусил вечером вслед за ней – если пассию его встречал после работы муж, Виргиний поджидал ее за всеми мыслимыми заборами и углами – чтобы, выскочив оттуда, изобразить на лице радостное изумление – надо же, я извиняюсь, какая неожиданная встреча!

Поначалу Люсинда была действительно неприступна – она привыкла к такому вниманию со стороны многих тишинских донжуанов, и потому ее было трудно сдвинуть с позиций добродетели, но потом в ней вдруг словно дрогнуло что-то.

Я подозреваю, это произошло после того, как мадам Молодцова решила взять инициативу в свои руки...

Однажды я увидела Клавдию Степановну возле забора Потаповых – небрежно опершись на этот самый забор, она что-то втолковывала мрачной Люсинде. Сначала я не придала этому никакого значения, но потом до моих ушей донеслись слова, которые заставили меня поежиться, словно от холода, – и это несмотря на нестерпимую жару!

Честное слово, подслушивать я не собиралась, да и не хотела, но обрывки их разговора сами полезли мне в уши – не закрывать же из-за этих двух кумушек все окна в такую-то погоду...

Мадам Молодцова на все лады расхваливала Виргиния. Какой он интересный мужчина – не красавец, но интересный, что получше этой дурацкой красоты! – как он умеет пылко выражать свои чувства, как он трогательно влюблен, как он умен (!), у него свой бизнес в Америке, а самое главное – Америка, Америка, Америка... Люсинда внимала ей, развесив уши.

Эта Америка расписывалась как рай на земле. Клавдия Степановна убеждала нашу глупую соседку, что только в сытой и благополучной Америке женщина может быть счастлива. Люсинда была согласна – а что ей оставалось делать, она с мрачным видом осознавала свою тяжелую долю в скудной лесостепной полосе.

Потом Молодцова стала сравнивать Мишу Потапова и Виргиния, и все не в пользу первого. Она очень умело обрабатывала Люсинду и явных сравнений не делала – все достаточно тонко, деликатно, но хочешь не хочешь, а Виргиний при таком раскладе казался настоящим заморским принцем. Я к молчаливому Потапову теплых чувств не испытывала, но, слушая Молодцову, мне вдруг стало его очень жаль, я бы на месте Люськи закричала в лицо Клавдии Степановны: «Дура ты, дура – он хороший, а главное – я его люблю, и он меня любит...» Но, видимо, Люсинде такие мысли в голову не приходили, она стояла и тупо, покорно слушала Молодцову. Этой Америкой кого угодно с толку собьешь...

А потом прошел слух, что Виргиний катал Люсинду на белом лимузине за городом, и, говорят, зрелище было феерическое – Люся в своем белом платье на белом лимузине... Не знаю, правда это или нет, но наша местная Мэрилин как будто стала добрее к заморскому принцу и не хмурила больше брови, когда он выскакивал к ней из кустов, изображая случайную встречу.

И, главное, Потапов посуровел еще больше, и однажды даже кто-то слышал, как он грозился убить Виргиния и даже как будто гнался за соперником на своем грузовике, и Виргиния спасло только то, что он вовремя спрыгнул с дороги в канаву со стоячей водой...

А тем временем из Москвы приехал Владимир Ильич.

Что он обнаружил? Он обнаружил, что потерял свою невесту!

– Я говорила с ним, – сказала мне Инесса как-то поздним вечером, когда мы стояли на балконе. – Сразу же. Надо сразу же обо всем говорить!

– О том, что ты с Ником...

– Да. Я пришла к нему домой и сказала...

– Значит, у вас с Ником все так серьезно! – ахнула я. – А что бедный Владимир Ильич?

– Он не поверил сначала. Сказал, что мир не мог перевернуться за одну неделю, что не могла я за одну неделю полюбить другого... А я полюбила! – гордо произнесла она. – Я, может быть, впервые за много лет...

– Да-да, мне очень жаль Владимира Ильича, но что поделать! – горячо согласилась я. – Ты же не можешь...

– Он плакал потом, – шепотом сказала Инесса. – Он стоял на коленях! Ах, я не поступила бы с ним так жестоко, но моя мечта, мой Николай Александрович Ивашов...

– Да-да, словно возродившийся Феникс!..

Вскоре стало известно, что владелец швейной фабрики ушел в глубокий запой. Поначалу это никого из жителей Тишинска не удивило – обычная реакция брошенного жениха, все нормальные люди уходят в таких случаях в запой, но потом стало как-то тревожно, и даже прокатился слух, что дела на фабрике стоят, потому что хозяину наплевать на все... Поскольку благосостояние местных жителей целиком и полностью зависело от этой фабрики, обстановка в городе стала накаляться, и ощущение безнадежности и ужаса охватило многих...

...Уже которую неделю стояла жара, и все ждали хотя бы одного дождика, и тетушка моя спала ночами, завернувшись в мокрую простыню, словом, было действительно тревожно – во всех отношениях, тем более что прокатился новый слух, еще более страшный – якобы над Тишинском должен пронестись ураган.

– Наш барак снесет, – однажды заявила Молодцова, вглядываясь в сизую дрожащую даль. – Сильным ветром. И мы понесемся по воздуху, как...

– Как в сказке «Волшебник Изумрудного города», – меланхолично подсказал ей Глеб, который в это время проходил мимо.

– Тебе бы только шутки шутить... – рассердилась Молодцова.

– А что делать? Давайте тогда серьезно, давайте каяться в своих грехах, пока не поздно. У вас много грехов, Клавдия Степановна?..

– Не мне, не мне наказание, а этой крашеной стерве, которая увела Акима Денисовича! – завыла вдруг она.

Инесса все свое время проводила с Ником, забросив все дела, но однажды она нашла время для меня – и мы вышли вдвоем на прогулку, как много раз до того. Я была счастлива, и даже жара не смущала меня.

– А что? – сказала я тетушке, которая отговаривала меня выходить из дома. – Скоро мы привыкнем к этой погоде и станем черные, как негры... ах, пардон, как коренное население Африки!

Мы отправились с Инессой в парк – там было тихо, и разросшиеся липы скрывали солнце.

В старом парке было, как всегда, безлюдно, из всех живых существ мы обнаружили там только тощую бродячую собаку, которая бегала по аллеям с высунутым языком...

– Я не могу ничего делать, – с улыбкой пожаловалась моя старшая подруга. – Такая жара!

– А как Ник? – с любопытством спросила я.

– Он? Прекрасно. Сидит у себя в номере, не вылезает из Интернета. С ним Виргиний, чем-то они там занимаются... Я не стала им мешать.

– Все бизнес, бизнес какой-то, – проворчала я. – Что за бизнес у этого клоуна, и вообще, что его связывает с Ником – они такие разные!

– Ах, дитя мое, что мы можем знать об этом, мы с тобой еще одной ногой в совке, – легкомысленно промурлыкала Инесса, и мне очень не понравилось ее высказывание – выходит, она тоже, как и Люсинда, была заворожена Америкой. – Ник – танцор, и чтобы организовать его выступления, чтобы оформить все эти технические и юридические тонкости...

– Выступил бы он у нас! – вдруг с вдохновением подхватила я. – Ах, я бы посмотрела... да, а ты видела, как он танцует? Он танцевал для тебя – для тебя лично?

Инесса тихо засмеялась – таким странным, незнакомым смехом, и глаза ее засияли нежно – в этот момент особенно ясно стало заметно, что она влюблена и как сильно она влюблена.

– Не знаю, стоит ли об этом рассказывать, – пожала она плечами. – Стоит ли вообще кому-то рассказывать, даже лучшей подруге, но я не могу... ужасно хочется поделиться с кем-то. Я столько лет молчала! Да, он танцевал мне, но это был... – Она внезапно замолчала.

– Особенный танец? – догадалась я. – Это был...

– Да, совершенно особенный танец, я бы даже сказала – интимный.

– О господи! – ахнула я. – Никогда еще не слышала, даже, по-моему, в женских журналах не читала, чтобы мужчина танцевал для своей возлюбленной... да, женщины танцуют сплошь и рядом – я не о профессионалах говорю, а о тех, кто хочет порадовать своего любимого маленьким стриптизом, хотя Ник...

Инесса с улыбкой слушала мои рассуждения, и я даже захотела немного обидеться – она считала меня совсем ребенком.

– Да, это и было что-то вроде стриптиза, – преспокойно призналась она. – Очень профессионально и очень красиво. Если б Ник не занимался серьезными танцами, он вполне бы мог заниматься и этим и, я тебя уверяю, имел бы большой успех у дам. Он признался, что делает это в первый раз и только для меня. Не знаю, стоит ли верить мужчинам, но мне почему-то очень хочется верить Нику...

– Да, он замечательный! – горячо воскликнула я. – Я тоже ему верю. Как бы я хотела увидеть этот танец...

– Ничего! – прервала меня Инесса. – Может быть, и для тебя кто-нибудь исполнит соло...

– Что ты! – замахала я руками и почувствовала, что неудержимо краснею. – Это я просто так сказала! Да, как дела у тебя в редакции?

– Ладно, поменяем тему, чтобы не смущать маленькую девочку... В редакции? Полный штиль.

– Понятно, сейчас лето, никаких событий, писать не о чем, – пробормотала я.

– И не о чем, и не могу я. Главный редактор просил сделать обзор читательской почты, но это такой кошмар...

– Что, даже письма не пишут? – испугалась я.

Мы присели на полуразрушенную лавочку в тени старой липы, где обжигающие лучи солнца не могли нас достать.

Дата добавления: 2015-08-20