К.П. Победоносцев 12 страница

нарушение правопреемства, подтачивающее функционирование самого монархического института, воспринималось как катастрофа, нарушающая порядок мироздания. Делеги-тимность такого политико-правового состояния приводила к разрушению вообще всей человеческой организации, ввергала его в хаос, бесформенность бытия. Так, например, после смерти Германика, наследника Тиберия, в XIX г. н.э. случилась катастрофа: народ начал «забрасывать камнями храмы и разрушал алтари богов, люди вышвыривали изображения богов из домов на улицы и оставляли новорожденных детей... После смерти императора Отгона (69 г. н.э.) несколько его солдат совершили самоубийство, бросившись в погребальный костер. Жить больше не имело смысла». Ямпольский М. Указ. соч. С. 25. Во втором случае легитимность основывалась на светской идеологизированной вере в святость фигуры правителя, источника великой идеи и принципов мироздания. Например, в советской цивилизации «должность главы партии стала сакральной, объединив жреческо-идеологические и властные земные функции. В России возродилась наместническая власть. Коммунистический вождь должен был восприниматься как "наместник нового Христа" — Ленина». Андреева Л.А. Религия и власть в России: религиозные и квазирелигиозные способы легитимизации политической власти в России. М., 2001. С. 244. 3211 См.: Чиркин В.Е. Основы государственной власти. М., 1996.

J21 Вебер М. Хозяйство и общество. 4.1. «Экономика. Общественное устройство и власть» // URL: http://www.soc.pu.ru:8101/persons /golovin/r_weber2.html

Раздел 1

Глава 2

через соответствие, адекватность действующих политических и юридических институтов требованиям рационально сконструированного порядка, закрепленного в тех или иных нормативно-правовых актах (прежде всего в конституции страны). Следовательно, данная модель легитимации государственной власти основана на рациональной оценке и связана в первую очередь с формированием убежденности в разумности существующего порядка, законов, правил. Рациональная легитимация предполагает, что население поддерживает (или отвергает) государственную власть, исходя прежде всего из собственной оценки действий этой власти. Не лозунги и обещания (они имеют сравнительно кратковременный эффект), не имидж мудрого правителя, часто даже не справедливые законы, а практическая деятельность органов государственной власти, должностных лиц, особенно высших, служит основой рациональной оценки322. «Рациональная легитимность (или легальная легитимность) в своем законченном виде, — отмечает Ж.-Л. Кермон, — сформирована ныне в декларациях и преамбулах всех существующих демократических конституций, а с недавних времен такая легитимность санкционирована запретом на пересмотр основных правовых текстов»323.

Однако очевидно, что эти типы господства представляют идеализацию реально существующих политико-правовых процессов в том или ином государстве, поскольку нередко бывает, что традиционная, харизматическая и рациональная легитимности сочетаются и взаимно усиливают друг друга, обеспечивая стабильность и преемство государственно-правовой организации324. Справедливости ради следует отметить, что сам М. Вебер в своих работах постоянно оговаривал идеалистический характер своей классификации и использовал понятие легитимности в различных контекстах, то предельно сужая, то, напротив, предельно расширяя его содержание. «Вообще следует отметить, — отмечает немецкий социолог, — что основой всякого господства, а следовательно, и каждого подчинения является вера: вера в "престиж" государствующего или господствующих. Она редко до конца определена. При "легальном" господстве она никогда не бывает чисто легальной. Но вера

322 Чиркин В.Е. Легализация и легитимация государственной власти.

323 Quermonne J.-L. Les regimes politigues occidentaux. P., 1986. P. 16.

324 Французский политолог М. Доган, например, отмечает, что «в действительности даже

традиционные режимы отмечены в какой-то степени духом рационально-легальной ле

гитимности: китайские императоры и русские цари соблюдали некоторые правила игры».

Доган М. Легитимность режимов и кризис доверия // Социологические исследования.

1994. №6.

в легальность является "привычной", а стало быть, даже связанной с традицией — срыв традиции в состоянии ее уничтожить»325.

Следует подчеркнуть, что рациональная вера в значимость и легальное господство тех или иных институтов может иметь не только в традициях, но и основываться на религиозных (например, большинство современных светских европейских государств истоки своей ценностной системы черпает из религиозного мышления) и квазирелигиозных основаниях, в различных идеологических течениях (например, фашизме, социализме и проч., так называемых «гражданских религиях»)326. Так, например, американская социально-политическая организация представляет собой сложно организованную идеологическую систему, где основными ее составляющими являются «культ "героев" и "святых" в американском фольклоре и политической мифологии; литургический год — система праздников и соответствующих ритуалов; культ священных и уникальных предметов (" колокол свободы", "плимутская скала") и воспроизводимых предметов и действий (американский "звездно-полосатый флаг", текст Конституции; клятва верности знамени США и т.д.). «Оторвавшись от своей теологической основы, — продолжает исследователь, — гражданская религия нашла воплощение в системе институтов американского общества и оказывается чем-то более прочным, более устойчивым, чем теология, бывшая некогда ее основанием. Она сама уже создает свое собственное основание — вокруг нее строится новая, светская мифология. Под гражданскую религию начинает "подстраиваться" и историческая наука, цель которой — доказать, как постепенное развитие идеалов свободы наконец нашло "совершенное" воплощение в Америке, в ее экономике, показать "естественность и преимущества американского образа жизни". Таким образом, гражданская религия входит составной частью в понятие американского образа жизни. И как религиозное обоснование американской системы ценностей и порядка она придает дополнительные религиозные значения американским идеологическим символам...»327

323 Вебер М. Хозяйство и общество. 4.1. «Экономика. Общественное устройство и власть» // URL: http://www.soc.pu.ш:8101/persons /golovin/r_weber2.html

326 Например, Г. Дж. Берман пишет, что сегодня «во всех обществах право поощряет веру

в свою собственную святость», в святость того порядка (институционально-властного),

который оно устанавливает. См. о религиозном основании западноевропейского политико-

правового мышления: Берман Г. Дж. Вера и закон: примирение права и религии. М., 1999.

327 Сторчак В.М. Гражданская религия в США и американский мессианизм // Государство,

религия, церковь в России и за рубежом: информационно-аналитический бюллетень

РАГС.2001.№4. С. 116-118.

Раздел I

Глава 2

Следовательно, «современная легитимация власти и суверенитета, — отмечают авторы недавно вышедшего исследования, — даже в случаях сопротивления и восстания всегда опирается на некий трансцендентальный компонент независимо от того, идет ли речь о властном доминировании традиционного, рационального и харизматического видов»328.

3. Третий уровень — это режимы легитимации государственной власти, ее отдельных институтов и структур, а также должностных лиц, их представляющих. Если рассмотренные типы господства, выделенные М. Вебером, представляют собой идеальные стратегии легитимации и являются, по сути, статическими (стратегическими) принципами легитимизации, то в свою очередь режимы представляют собой комплекс средств, методов и инструментариев оправдания функционирования властных институтов и структур, а также отражают оценку реально существующих властных отношений, формирующихся в процессе мыс-ледеятельности субъектов и их взаимодействия по поводу реализации общего блага, национального интереса. Данные режимы отражают истинное состояние дел, реальные практики власти и их восприятие общественным сознанием. Интегрируя наработки в этой области, можно выделить следующие режимы легитимации власти.

Либерально-демократический режим связан с легитимацией публично-властных институтов через концепцию общего блага. При этом данная идея оправдания государственно-правового управления базируется на том, что вся деятельность институтов оценивается с точки зрения воплощения и обеспечения этого блага. «Государственно-правовое сообщество, любой общественный институт считаются легитимными, если они служат благу соответствующей общности. Если решающим фактором полагается благо, то о легитимизации права на принуждение уместно говорить лишь тогда, когда каждому затронутому лицу оно приносит выгоды больше чем ущерба»329 — отмечает по этому поводу А.-Н.З. Дибиров. Аксиоматика данного режима предполагает то, что общественное благо представляет собой качественно иную реальность, нежели простая совокупность индивидуальных воль. В то же время отправным пунктом, «единицей» легитимации выступает индивидуальное проявление свободного суждения.

В свою очередь для операционализации перехода от индивидуального к коллективному (общественному) используется принцип «ариф-

328 Хардт М., Негри А. Множество: война и демократия в эпоху империи. М., 2006. С. 106.

329 Дибиров А.-Н.З. Теория политической легитимности: курс лекций. М., 2007. С. 109.

метического большинства». Этот принцип становится универсальным для всех либерально-демократических режимов, он связан как с выбором легитимных представителей народа, так и с формированием юридико-политических институтов, принятием легитимных решений в рамках коллегиальных структур. В этом плане «процедуры мажоритарного голосования, — отмечает Ж.-Л. Шабо, — это не "уста истины", современная форма античного оракула, просто потому, что сфера политики есть по преимуществу сфера конъюнктуры и игры мнений, а не догматических откровений»330.

Технократический режим легитимации базируется на идее эффективности государственного (публичного) управления, главным тезисом которой является рассмотрение публичной политики как особого искусства («публичного менеджмента»), требующего специфических навыков, знаний и умений, осуществляемого специализированной социальной группой.

Степень легитимности функционирующих публично-правовых институтов ставится в зависимость от уровня удовлетворенности общественных интересов и потребностей. В данном случае процесс легитимизации в большей степени зависит не от юридического кодирования общественного взаимодействия, а, напротив, от управленческих знаний и умений политической элиты. Утверждается при этом, что «настоящая власть — это власть знаний» (Ж.-Л. Шабо), обеспечивающая прорыв как в технологической, так и в материальной сфере. Очевидно, что данный режим легитимации сочетает в себе варианты экономизма и элитарности. Главными легитимирующими основаниями в данном режиме становятся политическая и экономическая целесообразность (эффективность).

Идеологический режим легитимации осуществляется посредством признания и веры в правильность, исключительность определенных идей политико-правового развития, которые провозглашаются и осуществляются властными институтами. Здесь политический идеал общественного устройства отодвигается в неопределенное будущее, становится энергетическим стимулом для социально-правовых и административных преобразований настоящего. Это своего рода диктатура отвлеченных принципов и метафизических начал. И поэтому «власть почти сливается с идеологией... становится невидимой, растворяясь в многочисленных клетках социального организма... государство в качестве идеала беспредельно расширяется, оно поглощает все автономные образования: как и идеология, государственность естественно стре-

Chabot J.-L. Introduction a la politigue. P., 1991. P. 61.

Раздел I

Глава 2

мится к тотальности»331. Отсюда утверждение, что политические институты могут быть легитимированы более или менее сообразно представлениям о социальной действительности.

Идеационапьный режим легитимации. Понятие «идеациональность» введено русским социологом П.А. Сорокиным, которое использовалось им для обозначения такой властно-правовой организации, при которой ведущей доминантой функционирования публично-правовых институтов выступала традиционалистская организация, а вертикаль ценностно-нормативной иерархии устремлена из земного мира к сверхчувственному и к ее абсолютной доминанте — Богу332. Идеацио-нальная легитимация опирается на идеациональную этику, для которой характерно пренебрежительное отношение к социальным ценностям, материальным благам, богатству, телесным удовольствиям. Земное устройство рассматривается ею как нечто второстепенное333. В свою очередь политико-правовое устройство рассматривается как данное свыше, считающее политические и юридические институты абсолютными предписаниями, требующими беспрекословного исполнения и не допускающими внесений в них каких-либо изменений. В идеаци-онном политико-правовом устройстве всякое послушание существующим институтам равнозначно послушанию Богу. Идеациональному правосознанию характерно некритическое доверие к существующей институционально-властной системе, не дозволено сомневаться в правомерности ее существования334. В свою очередь легитимность существующих публичных институтов власти зависит от соответствия их деятельности принципам религиозной нормативности. Представители власти в этой системе руководствуются помимо юридических предписаний еще и духовно-религиозной этикой, а многие юридико-политические процедуры имеют вид священных ритуалов. Таким образом «в государствах идеациональной ориентации легитимностью обладают лишь те правители, чья родословная восходит к Богам, а также те, кто имеет прямую божественную санкцию на правление»335.

331 Исаев И.А. Politica hermetica: скрытые аспекты власти. М., 2003. С. 497.

332 См.: Бачинин В.А. Политология. Энциклопедический словарь. СПб., 2005. С. 104-105.

333 К религиозно-этическим системам такого рода П. Сорокин относил индуизм, буддизм,

даосизм, зороастризм, иудаизм.

334 См. об этом подробнее: Турсункулов А.Б. Национально-культурная легитимация и

легализация институтов российской государственной власти: автореф. дис.... канд. юрид.

наук. Ростов-на-Дону, 2006.

335 Бачинин В.А. Указ. раб. С. 105.

Идеократический режим легитимации базируется на совокупности объективно существующих исторических факторов, которые интерпретируются с помощью системы идеалов и идей. Здесь источник и смысл государственной власти «находится в родственной связи с идейным содержанием того начала, которое данной нацией принимается как начало абсолютного идеала, как надэмпирическая реальность. Этим содержанием обусловливается этический идеал нации в виде того или другого кодекса моральных требований; им же обусловливается та идея, тот аспект генезиса власти, которому нация подчиняет свою общественную жизнь в государстве»336. Легитимность власти в этом плане обусловлен служением последней этой общей идее, которая выработана в ходе внутренней, духовной государственно-правовой жизни общества, и благодаря именно следованию этой общей идее оно находится на действительной высоте, в служении ей объясняется его существование и положение в обществе337. С точки зрения Н.С. Трубецкого принцип идеократической государственности заключается в наличии общности миросозерцания, особой системы убеждений, оформляющих верховную идею нации (идею-правительницу). Смысл бытия и оправданность государственной власти, таким образом, заключается в организации особого идеологического образа жизни народа, поддержании и сохранении оригинальности, индивидуальности национальной культуры, в полной мере соответствующей духу народа, его истории и социальному опыту. В этом смысле Н. Трубецкой последовательно отстаивал как неразде-ленность государственной идеологии и социально-культурной жизни народа, так и подчиненность всех духовных и материальных устремлений людей верховному правителю как выразителю общей верховной

идеи338.

Представители идеократического подхода были убеждены, что истоки и легитимность власти заключены не во внешней правде, а в правде внутренней, где отношения и связь властвующих и подвластных зиждется на нравственном убеждении, а не на формальной юридической норме, покоится не на правовых гарантиях, а на истинно нравственном целом. «Вся сила в идеале, — говорят они, — да и что значат условия и договоры, как скоро нет силы внутренней»339. Таким образом,

33< Баранов П.П., Горшколепов А.А. Верховная власть как идеолополагающий элемент государственности // Философия права. 2002. № 1. С. 22.

337 Ильин И.А. Путь духовного обновления. М., 2003. С. 290-291, 297-298.

338 Трубецкой Н.С. Европа и человечество: Русский мир. СПб., 2003.

339 Цит. по: Алексеев Н.Н. Русский народ и государство. М., 2000. С. 70.

Раздел I

социальные субъекты вступают во властные отношения публично-правового характера, уже будучи включенными в формы властного взаимодействия на уровне социальных общностей (общин). Поэтому здесь власть воспринимается не столько как межличностное отношение субъектов, их групп, а скорее как общая социокультурная форма, институционализированная в публично-правовых институтах. В этом плане интегративность и легитимность институционально-властной организации социума обеспечивается не поиском консенсуса между борющимися разновекторными и разнохарактерными политическими силами на основе консенсуса и в правовых процедурах, а, напротив, в духовно-нравственном воспитании членов различных общин, в контексте социально-правового служения общенациональному единству.

§ 2.3. Суверенитет и легитимация государственной власти в условиях глобализации

Очевидность такова, что проблематика суверенитета государственной власти, вопросы концептуального переосмысления данного понятия и, соответственно, теоретико-практических следствий для развития внутригосударственных пространств и международного сообщества становятся не то чтобы актуальными, но даже первостепенными, стержневыми в третьем тысячелетии. Процессы глобализации, унификации политико-правовой и социально-экономической организации различных обществ, легитимации (или делигитимации) существующих государственно-правовых режимов со стороны международного сообщества обусловливают принципиально иную эпоху в развитии национальных государств, другую геополитическую матрицу оценки существующих проблем и угроз с одной стороны, вариантов и перспектив цивилизационного взаимодействия — с другой.

Эта эпоха рассматривается многими аналитиками как «парад мягких суверенитетов», постепенная десуверенизация государственно-правовых пространств, слом «национально-территориальных инстинктов» (Ж.-Ф. Ришар) государства, предполагая всеобщее (сетевое) управление глобальными процессами, гуманитарные интервенции, стандартизацию экономической и политической действительности. Политическим клише, оценочной матрицей происходящих трансформаций в политико-правовом развитии стало выражение известного политолога Г. Киссинджера о том, что современные мировые процессы свидетельствуют о смерти Вестфальской системы и бессмысленности

Глава 2

вообще идеи государственных суверенитетов, идеи национально-культурного развития. Если сегодня и принято говорить о суверенитете, то лишь в контексте объединенных, глобальных суверенитетов, предполагающих интеграцию различных государств в некоторое единое (сетевое) целое, в качественно новую форму международно-правовой

оганизации.

Однако сам процесс глобализации суверенных государственно-правовых пространств рассматривается сегодня двояко. С одной стороны, он анализируется как специфическая, объективно существующая, тенденция на равнее с такими процессами как регионализация, провинциализация, локализация и др. Например, С. Проскурин обосновывает, что процесс глобализации не является продуктом исключительно нашего времени, а свойственен, в той или иной мере и в разных качествах, всей истории развития человечества340. Это обусловлено, прежде всего, тем, что одним из побудительных мотивов человеческой деятельности, как полагает Г.Х. Шахназаров, стала потребность в общении, взаимопонимании. Данная мотивация, как известно, проявлялась на разных уровнях человеческой организации, от самых простых социальных систем до планетарных общностей — «объединение людей в род, племя, государство, нацию, мировое сообщество»341.

С другой, глобализм трактуется как тенденция к распространению культурно индифферентного международного стандарта, глобального миросозерцания, планетарного и сетевого сознания, имеющих «свои теневые стороны и порождающих собственную антитезу — идеологию и движение антиглобализма»342. В данном случае речь идет о гуманитарной, экономической, политической, юридической унификации существующих государственно-правовых пространств в соответствии с определенными «стандартизированными»343 идеалами и принципами. В этом плане следует согласиться с М.Н. Марченко, когда он с теоретико-методологических позиций отмечает, что «глобализм как

340 Проскурин С. Глобализация как фактор поляризации современного мира. М., 2002. 54.

341 Шахназаров Г.Х. Глобализация и глобалистика — феномен и теория // Pro et contra.

2000. №4. С. 186.

342 НеклессаА.И. Глобализация и новое геоэкономическое мироустройство//Философия

хозяйства. 2002.№ 1. 110.

343 В данном случае «стандартизированный» берется в кавычки с той лишь целью чтобы

показать условность проектов унификации цивилизационного развития. Дело в том, что

в современный период развития международного порядка существует по крайне мере

несколько таковых проектов, основывающихся на совершенно разных постулатах и прин

ципах. Рассмотрения и обоснование последних будет предпринято ниже.

Раздел I

Глава 2

тенденция, как естественный процесс, наконец, как предтеча глобализма — "определенного цивилизационного стандарта" и определенного мировоззрения — существовал в человеческом обществе и оказывал активное воздействие на государство и право практически всегда, на всех этапах развития человеческой цивилизации. Что же касается глобализма — определенного, сформировывавшегося явления в виде "цивилизационного стандарта" и "планетарного" мировоззрения, то он появляется и соответствующим образом воздействует на национальные государственные и правовые институты лишь на самых поздних стадиях развития мировой цивилизации»344.

В то же время в научной литературе существует и иная позиция, идущая в некотором смысле вразрез с вышерассмотренными. Так, по мнению А.П. Бутенко, является неоправданной слишком широкая трактовка понятия «глобализм». Рассмотрение его и как тенденции, естественного процесса, и как продвижения «определенного международного стандарта» формирует прямо-таки необъятное содержание данного понятия. Уязвимость предлагаемой трактовки понятия «глобализм», по его мнению, как раз и коренится в том, что он осмысляется как объединительный процесс без конкретизации его сущности и содержания в пространстве и времени. Следовательно, как справедливо отмечает Ю. Шишков, такая терминологическая путаница ведет к серьезным концептуальным ошибкам: например, ответ на вопрос, когда началась глобализация, в свою очередь, предопределяет то или иное содержание данного понятия». С этих позиций автор утверждает, что глобализация — это качественно новый этап развития, отличающийся от предшествующих этапов и ступеней интернационализации345.

Следовательно, процесс переосмысления категории «суверенитет» — естественный и достаточно очевидный итог формирования нового этапа интернационализации — глобального мироустройства346.

344 Марченко М.Н. Глобализация и ее воздействие на современное национальное госу

дарство (методологический аспект). Теоретико-методологические проблемы права. М.,

2007. С. 59.

345 См. об этом подробнее: Глобализация и государственное единство России / отв. ред.

Б.С. Эбзеев. М, 2006. С. 60-61.

346 По утверждению Ф. Фукуяма, в международной политике следует признать существую

щее де факто состояние разложения суверенитета его практической недееспособностью

и теоретической бессмысленностью, в той же мере выработать инструменты по «пода

влению» амбициозных позиций ряда государств в независимости и самостоятельности

в решении экономических, политических, культурных и иных проблем. Следует, по его

мысли, открыть глаза на то, что уже давно «принцип суверенитета и неприкосновенности

национального государства, являющегося основой Вестфальской системы, фактически

Причем новый формат изложения этой категории связан: в практическом плане — с формированием глобального мирового порядка, его стандартов, параметров и режима функционирования, правил и систем поддержки, а в теоретическом смысле — с формулированием внегосу-дарственных (международных) аксиом и ценностей, нового планетарного мировоззрения. Все это понятно и объяснимо, поскольку сегодня в политической риторике и научных исследованиях главный упор делается не на объективные глобальные тенденции, социокультурный диалог и обмен, а, напротив, на процесс формирования нового постсуверенного мирового порядка.

Современный проект постсуверенизации государственно-правовых образований рассматривает и анализирует государство и право не как прежде — сточки зрения национально-культурной уникальности (близости или отдаленности в политическом, социально-духовном, правовом, экономическом и ином развитии), а сквозь призму включенности государств в формируемый порядок, соответствия его стандартам, а также легитимации того или иного политического режима со стороны международного сообщества. В этом глобалистическом дискурсе используются и другой концептуальный ряд, и иная логика рассмотрения проблем. Так, проблематика безопасности переносится с суверенных территорий и рассматривается с точки зрения международной (внетерриториаль-ной, планетарной, всеобщей). Легальность и легитимность экстраординарных ситуаций и чрезвычайных режимов обосновывается не через обеспечение целостности, единства, стабильности суверенного государства, а посредством международного санкционирования, то есть признания этих действий как необходимых для сохранения, продвижения глобального порядка и соответствующей идеологии347. Прав в этом плане С. Мирзоев, когда отмечает, что главная цель современных международных организаций — сформировать такую практику надгосударственного вмешательства, когда становится возможным обеспечение «признания нелегитимности, неправомерности, в конечном итоге — незаконности действующего правительства выдвижением агитационных тезисов о необходимости противодействия властям, обоснованием игнорирования

разрушен и, по существу, сегодня не соблюдается, поскольку то, что происходит внутри отдельных государств — в их внутреннем управлении, — часто оказывает большее влияние и на жизнь других членов международного сообщества. Фукуяма Ф. Сильное государство: управление и мировой порядок в XXI веке. М., 2007. С. 157.

347 За примерами, впрочем, далеко ходить не нужно, достаточно вспомнить международную оценку процессов, проходивших в Югославии, Украине, Абхазии, России (в период вооруженного конфликта в чеченской республике) и т.п.

Раздел 1

Глава 2

законов страны, привнесением критериев внешней легитимности в процессе формирования и осуществления власти» 348.

Неслучайно, что сегодня «терроризм», «насилие», «вооруженное подавление» как юридические термины, а не конкретные явления вышли за внутригосударственные рамки и стали составляющими международно-политической концепции. Причем, и это не удивительно для постсуверенного порядка, сегодня содержание термина «терроризм» не является однозначным и вирируется от политической ситуации (конъюнктуры). Все зависит от того, кто дает трактовку вооруженному насилию. Так, если какой-либо режим не вписывается в современный глобальный порядок, то любое действие по восстановлению единства и целостности государства может трактоваться как террористическое, насильственные вооруженные действия против народа, человека, его прав и свобод. В другом случае, напротив, эта же ситуация может быть интерпретирована как борьба за свободу и демократию и т.п.

Вообще риторическая формула обеспечения мирового порядка, статус врага мира, человечества, демократии и свободы делают современное международное сотрудничество потенциально конфликтогенным, а политическое и военное противоборство — тотальным. Примечательно то, что данные категории апеллируют к некоторому аморфному, нефиксированному субъекту, которого каждый раз уточняют сызнова в зависимости от политической обстановки, стратегических потребностей, интересов постколониального господства. Справедливы в этом плане суждения М. Ремизова, который замечает, что «сегодня кажется более актуальной вторая характеристика тотальной войны: ее вездесущность. Если потенциальная бесчеловечность вытекает из "не-человеческого" качества врага (враги человечества, лишенные человечности), то потенциальная вездесущность непосредственно следует из его "неограниченного" качества»349.

Дата добавления: 2015-08-02